Иннокентий едет в деревню

Оглядываясь по сторонам, завел меня в сад за домом.

– Я не буду восстанавливать поле, – сказал я.

– Ай! – Толик махнул рукой. – Кому какое дело.

Я с удивлением на него уставился.

– Сан Санычу не должно с рук сойти, – быстро заговорил он. – Телегу увел? Увел. Теперь вот поле Антонины, – Толик наклонился ко мне и уверенно постановил: – Нужно дать сдачи.

Я понял, почему вопрос мести не был поставлен при дяде Паше. Тот применил бы миротворческие навыки и пресек бы заговор на корню.

– Ты со мной? – спросил Толик тоном заправского хулигана. И в по-детски наивных его глазах не видно было ни капли сомнения, одна дикая уверенность.

– Мне надо подумать.

Толик не понял. Отступил на шаг, упер руки в боки. Я открыл было рот, но он уже сменил гнев на милость. «Что с этих городских взять? Рохли, одним словом!»

– Я не просто так! У меня думка есть, – сказал он, решив, что для утвердительного ответа с моей стороны нужно взять на себя как можно больше ответственности.

– Понятно, – сказал я.

– Ну иди! – Толик показал на беседку в саду.

Я поплелся в беседку, уже зная ответ.

Я не чувствовал злость. Не таил обиду. Ни на Зиновия Аркадьевича, разболтавшего о моем восхитительном плане, ни на Высокого Папу, его разрушившем. Все, что произошло, должно было произойти. Высший смысл вмешался, попустив злодеяние Сан Саныча.

Возможно, его стоило наказать, но делать это надо не исподтишка, а по закону. Пока же я сам был виноват в горестной судьбе бабушкиного участка. С тех пор как приехал в деревню, я поступал из страха, из понуждения, из корыстных помыслов. Душевным состоянием, недовольством, я словно притягивал к себе несчастья.

«Я исходил не из избытка, а из недостатка, – твердил я, сидя в просторной беседке Толика. – И терял все больше».

Тюль на окнах развевался, стол был накрыт чистой белой салфеткой. Под потолком кружила оса.

Мне стоило остановиться и подумать. И вовсе не над тем, как отомстить Высокому Папе.

– Ну что? – спросил Толик. В руках он нес две рюмки. – Додумал?

– Да, – сказал я.

Толик вручил мне рюмку. Мы чокнулись и выпили.

– Если хотите, можете мне врезать, – я это начал, я должен был и закончить. Вовсе не Высокий Папа.

Я встал из-за стола, чтобы Толику было удобнее воспользоваться моим предложением. Тот стоял, наклонив голову набок.

– Нравится, когда бьют? Сам-то бил кого?

2.16.4. Яблочный призрак

И тут я ему вмазал. Съездил кулаком по лицу.

Так как решение было сиюминутным, проанализировать поступок я не успел. Кулак сжал недостаточно сильно, не прицелился, куда надо, чуть не сломал себе пальцы. Удар был неуклюжим и неумелым, будто неврастеничка руками всплеснула, не решив, что лучше – пощечину отвесить или по щеке потрепать.

Кожа на лице противника была нежная, губы – мягкие и влажные, а весь он словно розовощекий младенец, только что не агукает. Стало противно. Я не ожидал, что физическая реальность чужого лица так неприятно поразит меня и мои руки.

У него дыхание перехватило. Смотрел на меня ошарашенно, тихо мямлил: «Мама!»

А потом, приняв единственно верное решение, Арсений закатил истерику. Разыграл представление. Упал на спину и, падая, головой ударился о собственный шкафчик.

На дверце было нарисовано огромное красное яблоко, прокушенное червяком. Эта картинка встречала меня каждое утро и провожала по вечерам роковой метафорой: жалея дырявое яблок, я трясся от бессилия защитить Наташеньку; а в самодовольном червяке клял Арсения.

Наташенька была хрупкой. Носила банты и белые чулки на резинке. Играла с плюшевым пуделем и любила полдники. Арсений то и дело обзывал ее, развязывал банты, рисовал черным фломастером на голубых туфельках, проедая в самоуважении девочки огромную дыру.

В тот злосчастный день Арсений взял ножницы и обрезал пуделю шерсть, говоря, что у каждого глупого пса должна быть глупая прическа. Приведя пуделя в надлежащий вид, мальчик подошел к Наташеньке. Представил работу собачьего парикмахера. Потребовал конфету в качестве оплаты.

Наташенька заплакала. Началось оживленное обсуждение, есть ли такая работа на свете – собачий парикмахер, и не порет ли Арсений чушь. Мальчик, в семье которого жил боксер, только и мог сказать, что собаке обрезают когти, но это делает папа. У остальных ребят проживали кошки и морские свинки, к парикмахеру они не ходили.

Арсений взял слово и сказал, что, если работы такой и не было, то теперь уж точно есть, и он первый мастер на деревне.

Наташенька ушла рыдать в раздевалку, я топтался у туалетов. Мне давно хотелось поддержать девочку, проявить дружелюбие. И я решил с сегодняшнего дня отдавать ей свои полдники.

Когда я размышлял о полдниках, Наташенька с криком выбежала из раздевалки. Там, у шкафчика, я обнаружил Арсения. Он светился самодовольной улыбкой. Я подошел, протянул руку, чтобы скрыть его улыбку от белого света, но на полпути передумал и съездил по лицу.

Я вмазал Арсению, чтобы он навсегда запомнил, что Наташеньку обижать нехорошо, что нельзя быть подлым червяком в здоровом сочном яблоке. А он, не выдержав моих нравоучений, упал и ударился головой.

– Ма-ма! – заголосил он. И это не было похоже на спектакль.

К великому сожалению, он все забыл. Напрочь. Амнезия.

Целый день вылетел у Арсения из головы – все, чему я хотел его научить, он предпочел не помнить. Только зря силы на него потратил.

Арсения перевели в другой детский сад, а меня стали бояться. Наташенька первая обходила стороной. Все полдники были мои.

К ощущению, что меня боятся, я привык. Я сам себя боялся. Никогда не знаешь, что ждать от человека, который в одних людях видит яблоки, а в других – мерзких червяков.

2.16.5. Поминки

– Смотрю, нравится тебе, когда бьют. Да? – я не знал, что ответить Толику. – Скоро докатишься. Сам себя бить начнешь.

– Налей еще, – сказал я.

Толик вышел из беседки и скоро вернулся с бутылкой. Я подумал, что до того, как приехал в деревню Шахматную, все здесь было намного лучше.

– За упокой земли бабушкиной! За самое драгоценное из того, что мне завещано. За единственное мое богатство.

Я, конечно, ошибся: мое наследство состояло не в земле, не в пиве и не в тайном рецепте из грустной комнаты. Богатство, выпавшее на мою долю, я обрел много позже, когда раскрыл секрет бабушкиного пива со вкусом меда, персиков, малины, первого поцелуя и чего-то давно забытого из детства. Но мы выпили.

– Не далась, значит, никому, – сказал с улыбкой Толик, – земля Антонины.

– Никому, – согласился я. – Никому с этим не справиться. Кроме бабушки.

– Ну, – Толик налил еще, – выпьем за то, что можешь ты.

Я выпил, не представляя, за что.

Сидя с Толиком в прекрасной беседке, я решил, что моя прежняя стратегия не оправдалась. Отныне я собирался действовать, исходя из чувства радости. А если не будет радости, то не сдвинусь с места. И будь, что будет.

Часть 3

3.0. О телесном

3.0.0. Кануть в лето

Десять утра. Слишком рано для человека, который не знает, что ему делать с жизнью.

Я перевернулся на бок и заснул.

Двенадцать. Натянул одеяло на голову, закрыл глаза.

После полудня часто снилась Алиса. Она пожирала меня взглядом, не оставляла шансов на выживание. Мне не хватало ног убежать от нее; не доставало рук оттолкнуть. За считанные секунды Алиса съедала меня с потрохами, только глаза оставались. И вот она смотрит в мои глаза, а я уже не существую.

Два часа дня. Пятнадцать часов прерывного сна. Я закрыл глаза еще на десять минут. Сон больше не выжать. Сон, в котором что-то происходит, в котором жизнь. Сон, где можно быть героем.

Я потянулся и с неохотой встал. В левый висок стреляло.

Выпил холодной воды из чайника. Включил телевизор и, выдвинув табурет в центр столовой, сел напротив аппарата. Я делал так каждый день несколько недель подряд. Совсем как бабушка раньше. Подружки-старушки садились полукругом возле телевизора, бабушка – в центр.

Антонина Глебовна выращивала пшеницу, варила пиво и обеспечивала деревню необходимым. Она занималась огородом и садом, откармливала поросей, вела хозяйство. В перерывах смотрела любимую мыльную оперу: одну и ту же серию утром и вечером. Я же неделями ничего не делал. Сериал и тот не мог выбрать. Смотрел новости и дневные ток-шоу.

Бабушкина слава не давала покоя. Мне было противно сидеть у телевизора, но других занятий я не находил.

Тешась надеждой, что накапливаю энергию для будущих свершений, я сравнивал себя с Ильей Муромцем на печи. К подвигам нужно быть готовым. Но между мной и богатырем было огромное различие: вынужденный покой его не беспокоил.

«Действовать из избытка, действовать из избытка, – твердил я. – Как научусь быть спокойным в покое, мне и движение будет подвластно».

Лизетт давно не приходила, еды в доме не было. Проголодавшись, я сделал бутерброд с сыром. Мне хотелось великих свершений, а я сделал бутерброд. Хлеб с сыром без масла.

Когда ничего не происходит, вопрос: «Что будет дальше?» – не возникает. То же, что и сейчас. Ничего происходило в конце июня и весь июль. Начался август, и все еще ничего.

3.0.1. Герой-любовник

Я потянулся к чашке с чаем. Глотнул, подавился и закашлялся. Сыр с бутерброда упал на пол.

Я наклонился за ним и застонал от резкой головной боли.

Рядом жужжала муха, но резко обернуться и застать ее врасплох я не мог.

На крылечке послышались торопливые шаги.

– Ты почту смотришь? – закричала Лизетт с порога.

Она бросила на стол письмо и стремительно выбежала.

Письмо начиналось без обращения, без приветствия. Как если бы его писала Алиса.

Но письмо было от Лизетт. Крупный детский почерк вместо мелкого и резкого.

«Я на него смотрела, и что-то в выражении его лица было такое милое и симпатичное. И сам он, добрый и нежный. И тут я поняла, что его лицо слишком близко к моему. Нет-нет-нет! Мне нельзя в него влюбляться. Стоп. Стоп. Стоять».

Я отложил бутерброд.

«Что же я делаю?! У него любимая девушка, а я… Ведь можем же мы быть просто друзьями. Но у меня не получается. И он желанием не горит. Он обо мне совсем не думает. Он меня совсем не любит».

Я отхлебнул чай и опять закашлялся.

«А я чувствую себя такой беспомощной. Когда он говорит со мной, смотрит на меня. Зачем он смотрит?! Ох, совсем не то говорю. Надо просто верить друг другу. Просто верить и все. А я вижу, что он любит другую, и мне грустно. Мне больно. И я боюсь ему сказать, что на душе».

Я продолжал кашлять, с трудом разбирая написанное. Головная боль усилилась.

«Почему мы боимся невзаимной любви? Будто что-то у нас украдут, если мы вдруг дадим кому-нибудь это светлое чувство. Но мы же себе его даем тоже. Ведь так хорошо любить! А мы не любим. Пока не поймем, что нас любят в ответ, не даем себе любить».

Я допил остатки чая.

«Ох. Мне нужно, чтобы он сам за меня боролся, потому что у меня нет сил. Он либо поймет, что я ему нужна, либо нет. Ведь так и должно быть. Нужно подождать. Тем более я больше ни на что не способна.

Он все сделает правильно. В любом случае. Я ему верю».

– Листок из дневника, – сказал я, улыбаясь. – Листок из девичьего дневника.

3.0.2. Баня

– Барствуешь, стало быть, целыми днями?

Муж Анны Павловны бил себя по спине мокрым веником. Я сидел на скамье и еле дышал. Исчезал в пару. Таял в жаре. Отсутствие мыслей, отсутствие меня.

Я отрешался. Надеялся, ничто в мире не вызовет во мне больше мысли и чувства. Мечтал о ничто. Представлял бесконечную медитацию. Как было бы хорошо.

Хотя, может, и не было бы.

– Я в твоем возрасте тоже.

Ефрем ухмыльнулся.

– С бабами.

Я подумал о Лизетт. Думать о Лизетт было приятно.

– Пока молодой, погулять надо. Много у тебя баб было?

Я рассмеялся.

– Ну то-то и оно! – сказал муж Анны Павловны. – Гулять надо.

– Мне тут душно, – в помывочной я облился горячей водой и вышел в предбанник. Надел бабушкин халат – чистой мужской одежды ни в шкафу, ни в чемодане не нашлось.

В вечернем воздухе уютно пахло баней. Звездное небо, как в планетарии, было усыпано яркими звездами. Из окон домов струился яркий свет.

Я стоял посреди деревни в бабушкином халате и дышал полной чистой грудью.

Жил здесь и сейчас, можно сказать.

3.0.3. Большая стирка

Я прополоскал белье и натянул между домом и сараем веревку. Увлекшись, ничего вокруг себя не замечал. Пока не почувствовал сильный толчок в бедро.

Оглянулся. Позади меня стояла Ряженка. Овца с белым пятном на лбу выглядела такой же беспокойной, как и соседский кот. Пока я стирал, он вился у ног, возбужденно мяукал, всячески мешал. Забирался на лавку и бился головой о мои локти. В довершение прыгнул на кучу постиранного белья, отложенного для полоскания, и истоптал грязными лапами.

– В чем дело-то? – спросил я.

Животные все чувствовали. Только я – ничего.

С утра натаскал мутной воды из колодца, поставил на лавку таз с водой и принялся елозить бельем по ребристой стиральной доске. Руки быстро покраснели, костяшки пальцев стерлись до крови.

Развесив постиранное, я пошел в дом и занялся приготовлением обеда. Поставил на плиту кастрюлю с водой, открыл консервы.

В дверь постучали.

– Кто там? – крикнул я.

По обыкновению никто не ответил.

3.0.4. Темный эпизод

Я вышел на крыльцо. От сильного ветра хлопала дверь. Развешенную на веревке одежду раскидало по участку.

Я побежал собирать. Трусы на дорожке, майка на кусте малины, рубашка на заборе.

Быстро темнело. Гром гремел все чаще.

Я повесил одежду обратно за минуту до начала дождя. Забежал в дом, закрыл дверь на крючок.

Овца стояла в центре столовой. Она будто окаменела. Соседский кот забился в угол, шерсть дыбом, и рычал на меня.

Я выключил газ под кастрюлей и поставил консервы в холодильник. Аппетит пропал.

«Спокойных молния не ударит», – сказал как-то Толик. Я забеспокоился, достаточно ли спокоен, достал консервы и взял ложку. Холодная тушенка была невкусной. Даже кота она не прельщала.

Свет отключился минут через десять. Я подошел к щитку, посветил спичкой – пробки не выбило.

Свечей в доме я не видел. Наверняка их съели крысы. При свечах можно раскладывать пасьянсы и читать. В темноте можно таращиться.

Гром гремел отрезвляюще громко. Молния била так часто, как могла. Она выхватывала из темноты три пары глаз – безумные котовьи, остекленелые овечьи и ясные мои.

Никогда я не был так близок к осознанию момента. Никогда так быстро не отрешался. На бабушкином доме не стоял молниеотвод, зато висела телевизионная антенна.

3.0.5. Спасение

Проснулся я от стука в окно.

Щелкнул выключателем на настольной лампе, но света по-прежнему не было.

Я вышел на веранду. За окном кто-то водил фонарем по траве.

– Деньги есть? – спросил знакомый голос, когда я открыл дверь.

Уловив мое смятение, дядя Паша посветил себе в лицо.

– Молния в трансформатор попала, на подстанции. На электрика надо, так по дворам хожу, собираю. А то месяц без света сидеть.

– Сколько надо?

Я позаимствовал у него фонарь и вернулся в дом. Нашел кошелек, отсчитал. В конце концов, я этому трансформатору жизнью обязан.

Взяв фонарь и деньги, дядя Паша ушел.

Я затопил печь и поставил чайник.

У меня не было волшебного пива, чтобы обеспечить деревне безбедное существование. Но у меня были деньги. Правда, немного. А что потом?

3.1. О душевном

3.1.0. Баба с ведрами

Я вытащил наверх ведро, полное мутной воды. Поставил на лавку. Подождал, надеясь, что песок осядет на дно. Вылил воду обратно в колодец. Пить ее не годилось.

На другом конце деревни была колонка. Я вышел на дорогу и увяз в грязи. Вся в рытвинах и лужах, разбитая комбайнами.

– Не качает, – сказала соседка Клара, идущая мне навстречу. На плечах у нее лежало коромысло, и, судя по всему, ведра были пустыми.

«Плохая примета», – подумал я. Но сплюнул на землю и переспросил:

– Не качает?

– Все тут поломали, черти, – на ходу бросила соседка Клара.

– Черти?

– Что пахали на поле твоем, – она встала в угрожающую позу. Я заметил, что соседка Клара считает поле не бабушкиным, а моим, и обрадовался. – Все изгадили. А дороги! Смотри на дороги. Месяц почтальона жду, не дождуся. Как застрял со своим лесипедом, так носа не кажет. Как жить-то теперь прикажешь, а?

Я думал, что ответить, но она не стала ждать. Прошла мимо. Сжалилась, оглянулась:

– В Солнечный нужно, там колонка.

Я пошел за соседкой Кларой.

– Да ругаются они.

– Кто?

– Да в Солнечном. Что воду у них всю попили, – продолжала соседка Клара. – Пивом-то не плотим. Что теперь делать, не пойму.

3.1.1. Первый вор на деревне

Первым, кого мы увидели на колонке в Солнечном, был Зиновий Аркадьевич, председатель деревни Шахматная, старожил и просто потребитель чужих водных ресурсов.

Он как раз закончил наполнять огромную канистру и ставил ее в тачку рядом с другими.

– Приветствую, – насмешливо поклонился он.

Соседка Клара по-свойски подошла к тачке и заглянула внутрь:

– Вона сколько уже набрал! А в мешке что?

– Да вот, думаю, мусор выкину.

– А у нас что?

– Так это в другую сторону, – возмутился Зиновий Аркадьевич. – Что мне два раза ходить! Оно мне надо? А мусор у нас месяц как не вывозят. Дороги-то какие, сама видела!

Я встал в очередь за соседкой Кларой и воровато осмотрелся. Не покидало ощущение, что мы совершаем грабеж среди бела дня. В Солнечном поселке жил дед Алисы, который и так был не лучшего мнения обо мне.

Когда я очередной раз оглянулся на дорогу, увидел солидного мужика в белой рубашке. Подходя к нам, он широко улыбался. Это было не к добру.

– Воду у нас берете?

– Берем, – ответил Зиновий Аркадьевич запальчиво. – Где ее еще взять?

– У себя в деревне? – подсказал незнакомец.

– Нету там ничего. И у вас тоже нету, – дед почесал затылок. – Не идет вода, и все. Что за ерунда?

Из крана в шестую канистру председателя капнуло пару раз.

– Пожар был. Всю воду из башни выкачали. Ничего, сегодня машина придет, новую наберем.

– Мы с тобой, как председатели, – начал Зиновий Аркадьевич, – могли бы обговорить.

Я прикинул, во сколько мне обойдется соглашение председателей. Учитывая, что у односельчан деньги не водились, а последние и вовсе ушли на починку трансформатора, во много.

– Давай обмозгуем, – сказал местный старожил.

– Щас, только воду свезу, – сказал Зиновий Аркадьевич.

Он развернул тачку и направился домой. Проходя мимо мусорных контейнеров, дед вытащил из тачки мешок и забросил в бак. Прямо на округлившихся от изумления глазах местного председателя.

– Вы у нас еще и мусор выбрасываете, – констатировал он.

– Выбрасываем, – согласился дед. И, не оглядываясь, засеменил к дому.

– А колодец у вас есть? – спросила соседка Клара, отвлекая от него местного председателя.

Ошалев от наглости, он сдался.

– Оттуда тоже брали. Когда пожар был. Может, набралась, не знаю.

До меня дошло, что в поселке жил дед Алисы.

– У кого пожар был? – со страхом спросил я.

– Да, есть тут один. Странный малый. Ветеринар.

– Ох, – сказал я. Пожар был у Чудика.

3.1.2. Погорелье

В центре крыши зияла дыра. Дверь в хлев сгорела. Внутри чернели обугленные столбы. Чудился запах жареной говядины.

– Рати? – спросил я.

Чудик кивнул.

– Не успел. Задохнулась.

На лице его чернела сажа. На правом локте вздулись волдыри. Он копал могилу.

– Еще лопата есть?

Мы вырыли глубокую яму. Расстелили на земле брезент и с помощью соседей перенесли на него тушу коровы. В опаленном хвосте я заметил вплетенные васильки.

Завернув Рати в брезент, мы положили ее на дно. Засыпали землей. Я нарвал ромашки и воткнул в холмик.

Чудик устало опустился на лавку. Схватился за голову. Начал качаться из стороны в сторону.

Я заварил ему чай: нашел на кухне жестяную коробку с самой вонючей травой, насыпал немного в кружку, залил кипятком.

– Удовольствия больше нет, – сказал он. – Рати, удовольствия, больше нет.

– Будут и другие коровы, – сказал я.

Чудовищное заявление.

– Нет, – сказал Чудик. – Коровы будут, а удовольствие – нет.

– Глупости говоришь. Тебе нужно отдохнуть, ожоги обработать.

Чудик покачал головой.

– Нет, – повторил он. – Коровы будут, а удовольствие – нет.

Чудик поставил кружку с чаем на землю и растянулся на лавке. Я вынес из дома полосатый плед и укрыл его.

– Удовольствия больше не будет, – услышал я, закрывая калитку.

Пока я нес воду из Солнечного, половина разлилась на дорогу. Я занес ведро в дом, переоделся в чистое и отправился в кабак. Надеялся увидеть Лизу.

Я забыл, что с утра мне навстречу шла баба с пустыми ведрами.

3.1.3. Вымышленное величие

Я сел за столик с Зиновием Аркадьевичем и Толиком. Оба молчали, но в воздухе висело напряжение. Словно они что-то обсуждали, но к консенсусу не пришли.

– Лиза! – крикнул Сергей, оглядываясь на кухню. Девушка не появилась, и бармен вышел из-за барной стойки:

– Чего тебе?

– Морс, – сказал я. – И еды какой-нибудь.

Сергей скрылся на кухне.

– Что нового? – спросил я, заводя за столом беседу.

Зиновий Аркадьевич крякнул, Толик нахмурился.

– Понятно, – сказал я.

– Наш председатель, – язвительно произнес Толик, – не понимает, почему должен дороги справлять, колонку чинить. Колодец, опять же, чистить.

– На какие шиши? – не выдержал старожил.

– Сан Саныч всему виной, пусть и платит. Его работяги колонку сломали. А машины дороги разбили.

Председатель снова крякнул.

– Почему вы его так боитесь? – спросил я. – Высокого Папу?

– Как это почему, как – почему?! – председатель раскрыл узкие глаза максимально широко. Похоже, что вопросов о Высоком Папе он боялся не меньше, чем его самого.

– Почему? – настаивал я.

– Скажешь тоже – почему! – слегка поутихнув, сказал председатель.

Сергей принес еду и клюквенный морс. Лизетт пряталась на кухне: только она могла так щедро наделить мой омлет колбасой.

«Если она продолжит меня избегать, придется письмо писать».

Я представил, как вырываю листок из бабушкиного дневника и ищу ручку. В кладовке нахожу тупой огрызок карандаша. Сажусь за дедушкин стол, смотрю в маленькое окошко.

Нужные слова на ум не идут. Ненужные тоже.

Я вожу ее имя по языку, думая, что нащупаю продолжение, но есть только два слога «ли» и «за». Я решительно их записываю.

Замахиваюсь на следующее слово, но нет. Нет слова.

Приписываю к имени пару букв «а». Бесполезно вожу карандашом по бумаге. Получаю длинную череду завитков – рисунок напоминает телефонный провод.

«Не понимаю, почему девушки так любят эпистолярный жанр», – думаю я.

Откладываю карандаш, комкаю бумагу и выхожу из кладовки.

– Почему? – спросил я.

– Почему-почему?

Зиновий Аркадьевич немного помолчал.

– Да, почему вы все его так боитесь? – усмехнулся Толик.

– Да не упомнишь уже, почему, – ворчливо ответил председатель. Семя сомнения я в него заронил.

Я призван был развенчать культ Высокого Папы в деревне, развеять о нем миф. Ведь величие Высокого Папы зиждилось на страхах окружающих. Нет страха – нет величия.

Из кухни вышла Лиза.

3.1.4. Выяснение после объяснения

– Как у тебя дела? – спросил я. И понял, что в первый раз интересуюсь ее делами.

– Делаются, – тихо ответила Лиза.

Выглядела она чудесно. Красивое длинное платье, которое я раньше не видел. Волосы уложены, шея открыта.

Мы вышли из деревни и направились в клуб. Сегодня он не работал, но гулять больше было негде.

– Спасибо за омлет, – сказал я.

Девушка улыбнулась и подняла на меня глаза.

– Ты грустный, – заметила она. – Случилось что?

– Нет. Не знаю. Пожар был у друга.

– Дом сгорел?

– Нет. Дом целый. Сарай сгорел и хлев.

– Жалко, – сказала Лиза.

– Все в порядке. Я думаю, с ним все будет в порядке.

Она улыбнулась. Подойдя к клубу, я сел на скамейку.

– Иди сюда.

Я притянул девушку к себе, уткнулся носом в ее живот. Лиза дрожала. Я отстранился и поднял голову.

– Чего тебе? – серьезно спросила она.

Посадил ее к себе на колени.

Тело девушки было напряжено. Голову она отворачивала.

– Можно тебя поцеловать?

– Зачем?

– Потому что хочу.