скачать книгу бесплатно
Наконец Самат выбрался из дебрей на дорогу. Его тут же ослепил свет фар, мальчик успел прикрыться от света рукой, но машина всё же сбила его, мальчик упал. Испуганный водитель тут же выскочил и присел возле ребёнка. Из пассажирской двери вышел Ренат Асхатович. Водитель не сдержался и заплакал:
– Ренат Асхатович, простите… Я не успел…
– Ничего, в этом твоей вины нет, – сказал хозяин.
2011
Дитя
От самого порога в нос ударил тяжёлый кислый воздух, настоянный на запахе кошачьей мочи. Глаза привычно скользнули по стенам с облупившейся штукатуркой, пыльному и давно немытому полу с ошмётками грязи по углам. В маленьком закутке с выбитыми стёклами сидела старушка-вахтёрша; она пила чай, макая сухарь. Бросив на вошедшую женщину мрачный взгляд, старуха шумно хлебнула из своего замызганного стакана. Возле лестницы на второй этаж на стене большими буквами было написано любимое в народе слово из трёх букв.
Добравшись до своей комнаты, женщина начала шарить рукой в маленькой сумочке. Странное дело – мужчины обычно готовят ключ загодя, а женщины почему-то предпочитают копаться в карманах или сумке в последний момент.
В конце коридора, напротив двери в туалет курил сосед. Его широкое лицо, как обычно, было слишком красным, а это значило, что он пребывает в самом хорошем расположении духа. В такие минуты он любил заговаривать с каждой проходящей мимо женщиной, а если повезёт, то и шлёпнуть ненароком по мягким выпуклостям. Но сейчас сосед промолчал и, стряхнув пепел с кончика сигареты на пол, отвернулся к окну.
Женщина вообще-то выглядела вполне симпатичной. У неё были рыжие волосы, зеленоватые глаза и редкие веснушки вокруг вздёрнутого носа – внешность весьма характерная для некоторых уголков Арского района, где в татарскую кровь намешана удмуртская. Довершали картину стройная фигура и чуть кривоватые, но красивые ноги.
Невзирая на это сосед так и остался стоять, уставившись в окно.
Наконец скособоченная дверь со всхлипом отворилась. Взору предстала опрятная комната. Возле входа – два шкафа, между которыми натянута занавеска, в самой глубине комнаты, у окна, детская кроватка с сеткой по бокам. У изголовья кроватки на стене висит большой портрет Филиппа Киркорова.
В кроватке, безуспешно пытаясь встать, барахтался ребёнок. Он был измазан собственными испражнениями, с его неестественно отвисшей нижней губы тянулась длинная нить слюны. Ребёнок издавал потустороннее мычание – видимо, каким-то краешком своего сознания он понял, что вернулась мать.
Женщина вздрогнула. Она всегда так вздрагивает. Прошло уже пять лет, но она никак не может привыкнуть к виду своего дитяти и каждый раз, возвращаясь домой, пугается снова и снова.
Не снимая пальто, женщина вышла в коридор, принесла тазик с тёплой водой, усадила туда ребёнка, поставила на плиту кастрюльку с манной кашей.
Потом она привычными движениями мыла ребёнка, а из её глаз текли слёзы и тяжёлыми каплями падали в тазик с водой. Казалось бы, должно произойти чудо и больной ребёнок, которого каждый день моют водой, перемешанной с материнскими слезами, наконец, выздоровеет, начнёт ходить и разговаривать… Но увы, чуда не случалось. Сознание больного существа словно заблудилось в каком-то царстве мрака, так и не обретя связи с реальностью…
После родов её уговаривали всем миром – и врачи, и родственники в один голос твердили: «Оставь его, он никогда не будет здоровым, не обрекай себя на страдания, не губи свою жизнь!» Она никого не послушалась. «Как же можно, – думала она, – бросить своего малыша, свою кровиночку?» После возвращения из роддома приехала мать из деревни. Рано овдовевшая и натерпевшаяся всякого, она увидела ребёнка и разрыдалась: «Несчастная ты моя, сама без мужа, ребёнок – инвалид, как же ты вырастишь его?!» Тяжело было это слушать, но она и тогда выдержала, ответила только: мол, в миру воробей не умрёт…
Сейчас-то она думает по-другому. Может, воробей и не умрёт, но человек запросто умрёт… Ещё как умрёт! Вон на прошлой неделе у них с третьего этажа выбросился из окна одинокий старик – видно, совсем невмоготу стало. В последнее время старика этого частенько встречали возле мусорных баков, он собирал там остатки хлеба и картофельные очистки…
Эх, какая же ты дура, ни капли ума! Если бы тогда послушалась врачей и родную мать… Впрочем, она довольно скоро поняла, что они были правы, и даже пыталась пристроить ребёнка в какой-нибудь детский дом. Но везде ей давали от ворот поворот: детей-инвалидов всюду хватало. «Э-э, милая, если хочешь избавиться от больного ребёнка, надо дать на лапу начальнику детдома». А откуда ей взять, чтобы дать на лапу? Она и сама едва концы с концами сводит, весь её доход – пособие на больного ребёнка. Вот уже полгода она тщетно ищет работу. Где только ни была, и везде одно и то же: узнав о маленьком ребёнке, отказывают прямо от порога.
Усадив дитя на колено, она начала кормить его манной кашей; но только половина попадала в рот, а вторая половина стекала по уголкам губ на подбородок.
…Она родила почти в тридцать лет, испугавшись грядущего одиночества и разумно решив, что ребёнок станет ей опорой в старости. Хотя внешность у неё была довольно симпатичная, парни особо не осаждали: может, тому причиной была кажущаяся холодность, а может, серьёзность в глазах. Ведь молодым людям нравятся озорные и весёлые девушки, с которыми, как обычно принято считать, удобно общаться до брака. Жениться, разумеется, надо на серьёзных и неприступных девушках. Но, как ни странно, активное общение и совместно проведённые ночи приводят к тому, что парни привыкают к этим вертихвосткам и незаметно для себя женятся на них.
В тот вечер праздновали день рождения подруги. Стол был замечательный – целый день они делали «зимний» салат, «селёдку под шубой», винегрет, варили суп-лапшу. Посередине стола торчали бутылки вина и водки. Один из гостей – парень с длинными чёрными волосами и густой бородой – разлил по бокалам шампанское, произнёс какой-то тост. Как оказалось, он работал главврачом в одной из больниц на окраине Казани.
– Как в лучших домах Лондона и Парижа! – зачем-то рявкнул он, засовывая винегрет в отверстие в бороде. Чуть позже, разгорячившись, бородатый снова вскочил и крикнул:
– За нацию! Пьём стоя!
Знакомый подруги – бледный светловолосый парень – попытался сказать какой-то тост в честь женщин. Бородатый перебил его: «На свете не бывает некрасивых женщин, просто бывает мало водки…» Девушки не совсем поняли его мысль, но всё же подхихикнули его шутке.
– Ты почему грустишь? – вдруг встрепенулась подруга. – Ну-ка, давай выпей!
– Да уж, нечего отделяться от компании! – подхватил бородатый и шумно привалился к ней сбоку. Общими усилиями они заставили её выпить рюмку водки.
И вдруг мир изменился! Ей стало смешно и радостно. Каждое слово, каждая реплика в пьяном разговоре за столом вдруг стали казаться остроумными и мудрыми.
Когда вечеринка завершилась, бородатый вызвался проводить её до комнаты. Время от времени его покачивало, и тогда он словно бы нечаянно опирался на её плечо, а сам не переставая бормотал: «Видишь вот эти руки? Золотые руки… Попробуй найди в Татарстане другого такого врача…» Уже зайдя в комнату, он зачем-то резко вскинул вверх руку, сжатую в кулак, и выкрикнул: «Азатлык!»
Девушка не стала его прогонять. Где уж там прогонять – так и пролежала всю ночь, прижавшись к пропахшему потом мужику своим истосковавшимся от одиночества телом. А утром бородатый, уже собираясь уходить, пробормотал на прощание:
– Татарам надо рожать больше. А то одни русские кругом…
Больше он не появлялся. А в роддом, когда пришло время, её проводила подруга.
Смеркалось. За окном угадывался силуэт подстриженной ивы. Она была похожа на птицу без крыльев, что тщетно рвётся в небо и стонет от своего бессилия… Женщина взяла с тумбочки небольшую бумажную коробку. Её занесла утром подруга…
Сама подруга благополучно вышла замуж, живёт припеваючи в трёхкомнатной квартире и растит двоих детей. Сегодня она спешила, а потому раздеваться не стала, только распахнула свою дорогую шубу. «Времени нет, в гости иду, – сказала она. – Вот тебе ампула. Достала по великому блату. Одного укола достаточно. Не сомневайся, ведь это всё равно не человек. Зачем мучить себя?.. Даже наоборот, ты сделаешь доброе дело – его невинная душа прямиком попадёт в рай… И вы оба избавитесь от этого кошмара… Только ты держи рот на замке, никто не станет допытываться, отчего умер ребёнок-инвалид. Ради тебя, дура, стараюсь…» И, оставив в комнате запах дорогих духов, подруга умчалась.
Они много раз говорили об этом. Она даже видела сон: у её ребёнка выросли крылья, и он парит в небе вместе с ангелами. Вокруг поют птицы, звенят ручьи, гроздьями висят плоды на деревьях. Настоящий рай!.. Ему будет там хорошо. Господь дарует ему наконец всё то, чего лишил в этой жизни…
Когда она вводила ему лекарство, ребёнок не плакал. Наверно, он вообще не чувствовал боли. Только зачем-то протянул к ней беспалую ручку.
Не зажигая света, женщина села и неподвижно уставилась в затянутое сумерками окно.
…Позавчера она случайно встретила бывшего сокурсника по училищу. Узнав, что она живёт неподалёку, он напросился в гости. С завидной расторопностью он накупил в магазине вина, шоколада и прочих подходящих к случаю угощений. Мужчина был слегка нетрезв и, очевидно, ждал от этой встречи чего-то большего. И в магазин он ринулся вовсе не потому, что соскучился по девушке, с которой когда-то вместе учился. Ведь тогда он даже не замечал её.
Она долго не могла попасть ключом в скважину замка. Рядом нетерпеливо переступал с ноги на ногу сокурсник, которого известие о наличии ребёнка почему-то обрадовало. Однако испытание, ожидавшее внутри, оказалось ему не по силам… Они посидели немного за столом, задавая дежурные вопросы и отвечая невпопад, а потом гость ушёл, даже не допив бутылку. Прощаясь, он принялся горячо уверять, что обязательно придёт ещё. И оба прекрасно понимали, что он больше никогда не переступит порог этого дома.
Она уже смирилась с мыслью, что у неё никогда, до самой старости, не будет мужчины. Правда, одно время к ней ходил похожий на подростка азербайджанец, сбежавший из зоны армяно-азербайджанского конфликта. Азербайджанец был хозяином двух ларьков, где работали местные девушки, а он сам каждое утро развозил по своим ларькам фрукты. Мужчина был совсем не скуп и щедро снабжал свою любовницу слегка подпорченными фруктами. И больной ребёнок не вызывал у него брезгливости. Но… в последнее время азербайджанец тоже почему-то перестал приходить к ней.
…Из кроватки начали доноситься какие-то странные звуки, и теперь тишина в комнате вдруг стала особенно заметна – это была тревожная тишина. Почувствовав, как к горлу подкатил ком, женщина сорвалась с места и, словно сумасшедшая, бросилась к двери.
Улица была наполнена дыханием весны, снег почти растаял – его грязные ошмётки виднелись только возле стен домов, куда не проникали лучи солнца.
Женщина шагала, не отдавая себе отчёта, куда идёт, – по тёмным улицам, через жуткие дворы, не замечая сальных шуточек развязных подростков.
Когда она, проблуждав по городу, наконец вернулась домой, дверь общежития была уже заперта. Женщина долго стучалась, затем за дверью послышались шаркающие шаги. Старая вахтёрша с ворчанием отперла замок, окинула вошедшую ненавидящим взглядом и отвернулась: «Таскаются тут всякие…»
Женщина не стала ей отвечать и побежала к себе на второй этаж. Залетев в комнату, она щёлкнула выключателем и остановилась на мгновение, ослеплённая ярким светом. А когда глаза привыкли, она ахнула: «Де-е-точка моя…» В кровати, держась ручками за края, стоял улыбающийся ребёнок, а его сморщенные губы неумело пытались произнести первое в жизни слово: «Мама!»
Протянув руки к своему ребёнку, к своему сокровищу, женщина шагнула к окну. Там – по другую сторону – раскинулся прекрасный и бесконечный мир.
1998
Домовой
Ахсану Фатхетдину – художнику и другу посвящается
Правый глаз у Домового немного косил. И вообще он был какой-то странный. Он совершенно не желал подчиняться его желаниям и фантазиям, каждое прикосновение ножом вызывало в нём молчаливое сопротивление… Эта сучковатая ветка поджидала в чащобе Раифского леса и сразу привлекла внимание. Глаз художника – алмаз! Срезать эту развилку, потом подкоротить вот здесь… и получится Домовой – с грустными и печальными глазами… Помнится, он тогда так обрадовался своей находке…
Кто-то усердно стучал в дверь. Дотронувшись остриём ножа до глазного века Домового, он с ворчанием пошёл к двери.
Мастерская была расположена на чердаке пятиэтажного дома. В углу стояла деревянная кровать, накрытая пёстрым покрывалом. Он принципиально не признаёт ничего, кроме дерева, и убеждён: человечество погрязло в безобразиях потому, что живёт среди камня, бетона и пластмассы, и одевается в чёрт его знает во что. Посередине помещения стоит дубовый пень, хранящий на себе отпечатки и следы тысяч стаканов, рюмок и прочей посуды. Он и сейчас время от времени собирает вокруг себя оставшихся в живых немногочисленных друзей. Человеку, впервые попавшему в это полутёмное помещение, наверняка стало бы не по себе. Со всех сторон тянут свои длинные руки шурале, домовые, водяные… а в густой паутине, затянувшей весь дальний угол потолка, словно посверкивают глаза какого-то странного существа из потустороннего мира.
Почёсывая волосатую грудь, он уставился на листок бумаги. Телеграмма. Отец просит его срочно приехать в деревню. Почувствовав, как слегка перехватило дыхание, он присел на низенький стульчик возле двери. При слове «телеграмма» он почему-то всегда терялся… Сердце начинало отчаянно колотиться и словно поднималось к горлу, мешая дышать. Вот так же пришла когда-то телеграмма, сообщившая о неожиданной кончине матери. Телеграммы не приносят ему радостных вестей, они – вестники горя и несчастья.
Что на этот раз? Может, с отцом что-то случилось, а соседи, не желая пугать его, отправили такую странную и непонятную телеграмму?.. Но лучше не паниковать… Конечно, после смерти мамы отец сильно изменился, он стал каким-то беззащитным, похудел, больная нога словно стала короче, и при ходьбе отец теперь раскачивался ещё больше. Но самое удивительное было в том, что старик стал очень чувствительным: однажды сын застал его – человека всегда грубоватого и хмурого – плачущим в хлеву. Старик плакал, даже не пытаясь скрыть слёз. Они градом катились по недельной щетине, а в горле время от времени булькали какие-то обрывки слов.
Но разве можно утешить человека, потерявшего свою половинку? Остаётся только уповать на время: время лечит, жизненные проблемы и бытовые мелочи начинают давить и выжимают из сердца горе, душевные раны затягиваются, и человек снова, пусть тяжело и «прихрамывая», но начинает жить, – вот такими лечебными свойствами обладает его величество Время.
Разумеется, старику было трудно жить в одиночестве. В один из своих приездов сын как-то оторвал взор от своих сучков да деревяшек, оглянулся вокруг и обнаружил, что и дом, и всё хозяйство находятся в упадке и запустении: забор в огороде завалился, дверь в хлеву оторвалась и висит на одной петле, а на крыше настырный ветер играет с отодранным наполовину железным листом, производя заунывные и тревожные звуки… А что творилось внутри дома! На полу – слой грязи толщиною в палец, постель неопрятная, на голой столешнице разбросаны луковая шелуха и куски засохшего хлеба… Мутные, словно задохнувшиеся от грязи окна, сквозь которые не видно даже улицу.
Отец перехватил взгляд сына, отвернулся, смущённо покашлял: «Душа ни к чему не лежит, сынок…»
– Тебе, действительно, тяжело тут одному, – сказал сын. – Может, переедешь ко мне? В городе хорошо, всё под рукой…
– Так-то оно так, – ответил старик. – Но стеснять других не хочу. У тебя жена, дети…
Жена художника была городской, и рассчитывать на то, что она с распростёртыми объятиями встретит свёкра, не приходилось… Впрочем, будь она даже не городская, это дело не меняло: какая же невестка захочет жить с родителями мужа?
В довершение всего и деревня расположена в медвежьем углу. Дорог нет, в дождливую осень и вьюжную зиму связи с внешним миром прерываются, лес далеко и заготовка дров на зиму – дело непосильное даже для здоровенных мужиков, что уж говорить об одиноком и беспомощном старике? А ведь отец ещё и козу держит, которой кормов хоть сколько-нибудь да надо.
– Я вот думаю, может… – Старик шумно поднялся с места, хромая, обошёл вокруг стола, маленькими, словно подсохшими ладонями сгрёб в кучку шелуху на столе. Обычно в минуты волнения или растерянности отец старался занять чем-нибудь руки. Вот и сейчас он никак не мог решиться что-то сказать. – Может, мне… жениться?
– Кто-то на примете имеется, что ли? – спросил сын.
– Одинокие старушки есть, конечно, – забормотал старик, – но власть испортила их, определив им пенсию. Я тут подъезжал к некоторым… У кого дети против, у кого ещё что… Те, что замужем не были, сам знаешь, уже безнадёжны… Если бы чего-то стоили, на них бы ещё в молодости женились. Так что в нашей деревне никого подходящего нет… – и он огорчённо махнул рукой.
Художник был настолько удивлён, что слушал отца раскрыв рот. Обычно неразговорчивый, старик сейчас был необыкновенно словоохотлив. Но самое удивительное состояло в том, что он выбирал! Подобно молодому жениху, мечтающему о первой брачной ночи, старик выпрямился, его сморщенное лицо, обычно похожее на яблоко, застигнутое на ветке осенним заморозком, сейчас разгладилось и даже разрумянилось. Художник усилием воли постарался скрыть набежавшую усмешку и не нашёл ничего лучше, чем философски констатировать:
– Да-а-а…
– Чего ты дакаешь, – обиделся отец. – Ты же видишь, что жизнь совсем разладилась…
– Да я, в общем-то, не против… – Сын кашлянул, словно оправдываясь. – Если есть у тебя старушка по сердцу…
– Говорят, в Карабике есть одна. Может, съездим сегодня туда вместе?
Художник мельком взглянул в окно. В пыльное стекло постукивал осенний дождь.
– Вот так сразу? Да и дождь идёт, – сказал он. В такое ненастье ему совсем не хотелось ехать в неизвестность.
– Куй железо, пока горячо, – парировал старик. – Да и ты когда ещё приедешь снова…
«Как будто нельзя жениться без меня…» – раздражённо подумал сын.
– Сейчас скажу соседу Хатмулле, он мигом заведёт свой трактор… – Отец уже был возле двери и торопливо натягивал на себя кожан.
В их семье отцу перечить было не принято, а потому художник, ворча про себя, начал собираться. «Отец прав, – подумал он вскоре, – когда едешь за молодой женой, обязательно рядом должен быть близкий человек. «Боже, о какой «молодой» я толкую?» – перебил он сам себя. Да пусть будет хоть кто в юбке, но отцу помочь нужно. Ведь сам он теперь не скоро сможет навестить отца. Весной, может? А как старик переживёт в одиночестве зиму? С другой стороны, неужели та вдова, или кто она там, вот так сразу решится и поедет с незнакомым человеком?..»
Когда отец вернулся, сын уже был готов.
– Хатмулла там трактор готовит, – сообщил старик. – Пьян, конечно, но это ничего, он в пьяном виде даже лучше управляется с машиной.
Художник до сих пор ясно помнит вид отца в тот момент: на голове мятая шляпа, с кожана на пол со стуком падают капли. Чтобы скрыть неловкость, старик говорит не переставая. С утра он тщательно побрился, достал из сундука пропахшую нафталином пожелтевшую рубашку, – теперь понятно, ради чего он так старался! А он, глупец, заметив приподнятое настроение отца, даже возгордился было: мол, конечно, приезд сына – для него праздник!
Похожий на распустившего хвост павлина, отец топтался возле двери, всем видом показывая, что время не ждёт.
– Что же ты раньше не сказал?
– Всему своё время.
А тут и трактор Хатмуллы заурчал у ворот.
– Ты знаешь её. Нафиса – с нижнего конца нашей деревни. В шестнадцать лет выскочила замуж за парня из Карабика. Уже лет шесть-семь, как она овдовела. Поговаривали, что её муж пьяным заснул на снегу и замёрз до смерти.
– Но она всего на три года старше меня!
– Дык… Жена и должна быть моложе мужа, – оборвал старик. – Мне мхом поросшая старуха и ни к чему.
Не заперев даже двери, они поспешили к трактору. Отец нырнул в кабину к Хатмулле, а художник полез в замызганную тележку.
Поехали.
Дорога была грязной, и телегу кидало то в одну, то в другую сторону, но опасности увязнуть не было: до сегодняшнего дня стояли ясные дни, и земля ещё только готовилась превратиться в унылое болото. Но проклятый дождь всё лил и лил. Как они поедут обратно? Художник поглубже надвинул на голову кепку. Голубоватый лес, видневшийся вдали и похожий за пеленой дождя на лёгкую кисею, словно стал ниже. На широком поле темнели скирды соломы. Был всего лишь полдень, но казалось, что какое-то мрачное мохнатое существо пытается погрузить весь мир в свои навевающие сон объятия. Было грустно и как-то тягостно… Вспомнилась мама. В такие дождливые дни они обычно топили баню… Мать, провожая на пороге, давала полотенце и чистую одежду… Чуть погодя в банные сени заносила закопчёный чайник с чаем. Она нарочито громко стучала дном чайника о скамью, стоящую возле стены. В ответ он обычно покашливал. Это были не просто звуки, а многозначительный разговор: «Ну как, сынок? – спрашивала мать. – Всё ли хорошо, есть ли жар в печи, сам в порядке ли?» – «Хорошо, мама, от жара уши трещат, у меня всё нормально…»
«А теперь вот я еду за новой матерью», – подумал он, и ему почему-то стало смешно. Да ещё за какой матерью! За Косой Нафисой! Правда, несмотря на прозвище, глаза у Нафисы были в порядке, только разного цвета. Один был серый, а другой – зеленоватый… Эти глаза когда-то разили мальчишек наповал, лишая их сна и покоя. В этих глазах были какое-то волшебство и притягательная сила. Один словно бы призывал, даря надежду, а другой с холодным высокомерием отталкивал прочь… Лишь рыжеволосый парень из Карабика не стал вглядываться в этот второй глаз и однажды зимой закинул Нафису в сани и с гиканьем погнал коня в звёздную ночь. Утром возле колодца молодухи живо обсуждали тему «похищения Нафисы», но знающие люди многозначительно помалкивали. К тому же и отец девушки проговорился, что дочь уехала по своему согласию. Обычай красть невесту в этих краях существовал издревле, но всё-таки теперь предпочитали «красть», предварительно заручившись согласием невесты. Зато потом можно было гордо рассказывать соседским парням о том, как лихо вчера вечером ты провернул опасное дело с похищением!
Так, в размышлениях и цепляясь за мокрый подол осеннего вечера, почти добрались до леса. Но до него ещё предстояло проехать через речушку Кулькерау… Увидев «переправу» – два бревна, перекинутые через речку, – художник покрылся испариной. Он ударил ладонью в крышу кабины: «Сейчас свалимся!» Но разве услышит его пьяный Хатмулла?! Трактор с разгону влетел на «мост», и колёса точнёхонько проехали по брёвнам, которые что-то сварливо проворчали вдогонку.
Вот и лес. Художнику казалось, что из глубины чащи за ним наблюдают сотни шурале. Он даже видел их и мог сосчитать рога. Сквозь редкие деревья время от времени доносился чуть слышный жалобный голос Хозяина. На выезде из леса вдруг подул сильный ветер, налетел на заросли молодого клёна, похожего на присевшую у дороги цыганку с протянутой рукой, и взметнул её красно-жёлтый подол. Отсюда деревня Карабик уже виднелась как на ладони, – оставалось только съехать вниз.
Размякшая под дождём деревня мирно дремала. Взрезав эту благостную банную тишину, трактор Хатмуллы ворвался на улицу и остановился у крайнего дома.
Из широких ворот кто-то вышел. Он держал высоко над головой палку с привязанной к ней мешковиной. Видимо, мешок должен был изображать собой зонтик. На человеке было пальто неопределённого цвета, в вырезе которого виднелся галстучный узел величиной с кулак. Обладавший хорошей зрительной памятью, художник подумал, что где-то видел этого человека… Но где? Не обращая на художника ни малейшего внимания, мужчина протянул руку его отцу, по-молодецки спрыгнувшему из кабины: «Ну что, жених, прибыл?»
Ага… Значит, отец всё-таки поехал не с бухты-барахты… Подготовка всё же была, похоже, всё организовано, и этот дяденька неслучайно встречает их при галстуке…
Между тем жених разглагольствовать не стал: «Пошли!» – «Да что ты! – притворно удивился хозяин, – совсем уж невтерпёж! Давай чайку попьём, хозяйка затеяла блины печь». – «Успеем, давай сначала повидаем её…» Старик в галстуке засмеялся, сотрясая свой странный зонтик: «Хе-хе, так ведь обговорено уже всё… Сегодня будешь спать в объятиях молодой жены, хе-хе-хе… Как там у дядюшки Габдельджаббара[1 - Габдельджаббар Кандалый – татарский поэт XIX века.]? «О Господи, сделай так, чтобы я мог возлечь с этой прекрасной девушкой, целовать её губы, утонуть в её объятиях!»
Старик незаметно кивнул сыну. Хозяин дома сделал вид, что только что заметил стоявшего в тракторной тележке молодого человека: «Эге, и сын приехал! Как же не приехать… такое серьёзное дело… это же не шутка…» Тем временем старик сердитым голосом выговорил сыну: «Слезай, что застыл там, как истукан…» За рассерженностью он пытался спрятать смущение, сын понял это, а потому ни слова не говоря покорно спрыгнул в осеннюю грязь. И тут он вспомнил, где он видел этого старика с галстуком. Он когда-то приезжал к ним в школу с лекцией по линии общества «Знание». Тогда его галстук был завязан таким же большим узлом.
– Пошли! – коротко бросил отец.
– Она живёт через три дома отсюда… – Лектор похлопал художника по спине, словно бы утешая.
Художник оглянулся, – в кабине трактора, положив голову на руль, сладко спал Хатмулла.
Они вошли во двор. Напротив сиротливо стоял покосившийся хлев. Замёрзший художник сразу же шагнул туда. А бывший лектор смело взялся за дверную скобу.
В хлеву не было щекочущего нос вкусного запаха навоза, видимо, вдова уже давно не держала скотину. Как же она живёт? Ведь в деревне, если у тебя нет коровы или, на худой конец, козы, прокормиться невозможно. Но чтобы содержать их, нужно сено, зерно, фураж… Одинокой женщине не справиться… Впрочем, если она работает где-нибудь в конторе, то на жизнь ей вполне может хватать.
