Слова как пламень

– Здрасьте, – сказала она.

– Добрый день. Присаживайтесь.

Девушка грохнула рядом с креслом старенький, замызганный рюкзак с плеядой мультяшных значков, а затем села сама. Оказывается, у неё ещё и синее кольцо в носу. Игоря Яновича обдало кофейными духами.

– Вы Ева Мошкина?

– Да.

– Я прочитал “Светлейшее будущее”. Написали антиутопию?

– Ага.

– В двадцать два года?

– Мне уже двадцать три. А что?

– Писать настоящие антиутопии сложно. Нужно пережить немалый опыт и иметь острый ум. Быть зрелым человеком. Иначе не выйдет ничего путного.

– Я не глупая, если вы намекаете. И у меня за плечами огромный негативный опыт. Злые, строгие родители, учительский буллинг в школе…

– Я так и подумал. Полагаю, любите читать подобное?

– Я читала Оруэлла, Замятина и “Девочку со спичками”.

– Причём здесь Андерсен?

– Да нет, авторка – Екатерина Тюхай.

– Не знаю такой… Как вы сказали? “Авторка”?

– Да.

– В русском языке нет такого слова.

– Если я его произношу, и вы меня понимаете, значит, есть.

– Понимаю. Но вы неправы.

– Почему “кухарка” и “гимнастка” – правильно, а “авторка” – нет?

– Потому что слова “кухарка” и “гимнастка” благозвучны, а “авторка” звучит глупо. Оно похоже на издёвку, на что-то насмешливое и уничижительное, и писательницу ничуть не красит. Ещё момент: хороший феминитив входит в речь естественно и гладко, не вызывая вокруг себя споров. Царь – царица, фигурист – фигуристка, гусь – гусыня, барон – баронесса. Если люди, много людей, не принимают его, если слово не ложится на язык, значит, феминитив получился никудышным и в речи не приживётся.

– Это ваше мнение, – гордо сказала Ева. – А у меня своё мнение.

– Да-да, разумеется. Мнение. А впрочем, неважно. Извините, но нашему издательству ваша книга не подходит.

– Почему?!

– Она ужасна.

Ева Мошкина ехидно улыбнулась:

– Что, слишком острая? Боитесь, накажут?

– За “Светлейшее будущее”? Нет, не боюсь. Условный спецслужбист, если и возьмётся читать, не осилит и трети. Объясню, почему книга ужасна. Может, примите это к сведению и исправитесь. Я тут набросал примеров.

Начнём с языка и стиля. Цитирую: “Горяченное московское солнце безжалостно обрушивало им на головы свои жаркие, почти как лава, невидимые лучи. Изумрудно-зелёная растительность вперемешку с похожими на драгоценные камни цветами как ни что другое радовала отвыкшие от красот глаза цвета грозовых питерских туч. Разноголосый птичий хор надрывно и громко заполнял округу”.

– Что не так?

– Предложения перегружены неуместными усилителями. “Безжалостно обрушивало”, “почти как лава”, “невидимые лучи”, “изумрудно-зелёная”, “драгоценные камни”, “глаза цвета грозовых питерских туч”, “надрывно и громко”. Подобные слова – это тяжёлые снаряды писателя. Если наступает архиважная, высокоэмоциональная сцена, тогда и стоит их добавлять, и то с осторожностью. Здесь же герои просто гуляют в парке. Если всю книгу писать таким образом, эпитеты поблекнут и перестанут что-либо внушать. Второе предложение – просто кошмар. Бестолковое нагромождение. Можно было составить проще – и вышло бы гораздо лучше.

– Это ваше мнение. Искусство субъективно.

– Далее. Описывается постельная сцена. Цитирую: “Её пышная холмистая грудь то вспучивалась, то опускалась, то вспучивалась, то опускалась”. “Вспучиваться” – от слова “пучить”. Человека пучит, когда у него, простите, газы. Мне кажется, в кишечных газах нет ничего приятного или романтичного.

– Зануда, – пробурчала Ева вполголоса. – Обычные читатели, не редакторы и литературоведы, на такое внимание не обращают.

– Верно. Но это не значит, что можно халтурить. Писатель на то и писатель, чтобы демонстрировать мощь и красоту языка.

Далее. Цитирую: “Она закусила влажную губу и сказала…”. Попробуйте закусить губу и сказать что-нибудь.

Ева ещё сильнее насупилась.

– Я поняла.

– В романе на семьдесят тысяч слов слово “говно” встречается шестьдесят девять раз, а слово “блять” – семьдесят три. Так ли они необходимы?

– В реальности люди используют их. Книге они добавляют правдоподобности.

– Да, используют. Литературный язык и разговорный схожи, но между ними всё равно бездна. В литературе подобные выражения почти всегда смотрятся неуместно.

– Паланик использует их, и все хвалят его, в том числе за стиль.

– Во-первых, даже Чак Паланик применяет их в маленьких дозах. Во-вторых, там это органично, и для историй, которые он сочиняет, подходит. Хотя я убеждён, что такая брань в литературе – это безвкусица. Будто автор хочет создать иллюзию, дескать, моя книга – серьёзная и для взрослых.

Это что касается языка. Если б проблема была только в нём, я, возможно, взялся бы за основательную редактуру и выдал бы вам на изучение “Слово живое и мёртвое” Норы Галь. Будь придуманная история складной и интересной, можно было бы побороться. Увы, с историей дела ещё хуже.

Вы обрисовали антиутопическую Россию будущего. Антиутопичность состоит… в обилии камер наблюдения?

– Да.

– А что в них ужасного?

– Это тоталитарная слежка. Ущемление нашего права на частную жизни. Полицейское государство.

– Камеры ущемляют лишь тех, кто нарушает закон и вредительствует. Порядочным гражданам бояться нечего, им они должны прийтись по нраву. Ещё складывается впечатление, будто бы вы люто ненавидите силовиков и спецслужбистов. Все полицейские и военные в книге – безжалостные мерзавцы и упыри.

– Прямо как в жизни.

– Почему они упыри?

– Государство – это аппарат угнетения, а менты и чекисты – его ручные псы. Особенно в нашей стране, где правит бывший кэгэбэшник.

– Смотрите новости?

– Пф. Конечно, нет.

– А зря. В новостях регулярно выходят репортажи, как ФСБ предотвратила теракт, диверсию или покушение. Не похоже, чтобы она занималась чем-то постыдным.

– Ну… А полицаи дубинками разгоняют бедных митингующих!

– Потому что митингующие устраивают беспорядки с погромами и пускаются в разбой.

– У нас есть право…

– Право нарушать закон? Тогда вы ещё хуже описанных здесь силовиков.

Далее. Линии персонажей вышли нелогичными. Главная героиня вначале ведёт себя как замкнутая, бесхребетная нюня, а потом вдруг, без плавного перехода или острой причины, становится бунтаркой и присоединяется к террористам. Президент с одной стороны стянул в руки всю власть и третирует население, а с другой – слабак и нытик, которого в детстве недолюбила мать. Как это сочетается?

– Моя психологиня сказала, что это возможно.

– О господи… Словом, нет. “Светлейшее будущее” мы издавать не будем.

Ева поджала губы, рывком поднялась, схватила рюкзак и устремилась к выходу.

– Я найду более достойное и смелое издательство.

– Желаю удачи. Всего доброго.

Игорь Янович остался один.

Он вытащил табакерку. Бедная девочка. Кто-то с избытком нагадил ей в голову. Она наверняка любит смотреть ролики Закидного и его кодлы. Свиньи убеждают таких, как эта Ева, ненавидеть свою страну и делают их несчастными. Антиутопия в двадцать два года!

Второй автор – тоже девушка, и тоже молоденька – пришёл через сорок минут. Ева Мошкина смахивала на собачку, на которую упали банки с красками, а эта словно хотела быть эльфийкой. Худое, даже тощее тело, облачённое в белое платьице. Вьющиеся волосы закручены явно искусственно. На лице уйма косметики: насыщенные румяна, блёстки, помада и огромные нарощенные ресницы. В глазах – ярко-оранжевые линзы.

– Здравствуйте, – тоненько сказала она.

– Зинаида Кошкина?

– Да.

– Присаживайтесь.

Зинаида манерно присела и сложила ручки на коленях.

– Так. Вы написали фэнтезийный роман, э-э… – Игорь Янович взглянул на монитор и пролистал вниз, – “Любовь и драконы”.

– Угу.

– Извините, но печатать его издательство “ПКЕ” не будет.

Игорь Янович ждал, что девушка взъерепенится, возмутится, но вышло так, что она вся в расстроенных чувствах обмякла.

– Как?..

– Работа очень слабая. Хромают и язык, и сама история. В романе на шестьдесят тысяч слов производные от слова “улыбка” встречаются аж двести семнадцать раз. Иногда по пять раз за страницу. Это чудовищно много.

– Я хотела написать что-то доброе, позитивное. Весёлое.

– Обилие “улыбок” в тексте – верный маркер того, что автор не владеет словом.

– А как ещё-то показывать весёлость?

– Через фразы героев и их мысли. Через другие действия.

– Ну-у… – по-детски обиженно протянула Зинаида. – Это сложно.

– Никто и не утверждал, что заниматься литературой легко.

Далее. Текст переполнен книжными и газетными штампами. “Волевой подбородок”, “тёмная, как ночь”, “лес копий”, “сердце пропустило удар”, “целиком и полностью”, “горячая поддержка” и много-много в таком роде.

– Не понимаю, что здесь плохого.

– Штампы – это дрянь. Штампы затёрты, они давно выцвели и не навевают ничего, кроме скуки. Видеть одни и те же некогда яркие, а ныне избитые речевые обороты совершенно неинтересно.

Вы описываете условное средневековье, и при этом говорите: “Она зарабатывала копейки”. В этом мире есть малоценные копейки?

Девушка захлопала своими опахалами.

– Ой.

– Персонаж упал с шестого этажа и только поцарапался. Так не бывает.

– Ну это же фэнтези!

– Лошадь сутки скакала галопом. Заявляю, что таким аллюром лошадь не пробежит и шести часов. Она просто умрёт.

– Это фэнтези!

– Пускай мир и выдуманный, но люди и животные в нём реальные. В смысле такие же, как я, как вы, и как лошади на городском ипподроме.

– Вы придираетесь.

– Да, придираюсь. Потому что радею об искусстве.

– Послушайте, я выкладывала книжку в интернет. У меня образовалась целевая аудитория, и я работаю на неё.

– Кто же эта аудитория?

– Девочки-подростки. Им всё нравится.

– Мог бы догадаться. Если читатель не искушён, это не значит, что можно не стараться. И даже наоборот: юные читатели ещё не научились разделять хорошие книги и плохие, они читают всё подряд. Поэтому, когда работаешь для них, надо усердствовать порой сильнее, чем сочиняя для взрослых.

– Всем всё нравится, – повторила Зинаида.

– Зачастую и взрослые, не то что дети, не способны определить, что им досталась халтура, – продолжил Игорь Янович. – Но это ещё не доказывает, что автор имеет право работать вполсилы.

Зинаида неожиданно разозлилась, будто он коснулся чего-то больного:

– Ну извините! Не все похожи на Гоголя и Достоевского.

– Далеко не все, но стремиться-то нужно.

– Ну простите, что не все такие умные! Вот сами бы взяли и написали, раз так много знаете. – Она встала. – Поищу другое издательство.

– Желаю удачи. Всего доброго.

Зинаида ушла.

Игорь Янович потёр руками морщинистое лицо. От густых усов ладоням было слегка щекотно.

Сколько можно писать про драконов? И главное, никто не предлагает новой сути этих существ, не предлагает необычных, но продуманных образов. Одно да потому, каждый раз. Такое впечатление, что где-то впечатан закон: дракон-мужчина обязан быть властным и дерзким снаружи, но очень мягким и ранимым внутри. Сердобольный гордец.

А принцессы? Им положено хотеть быть кем угодно, но только не принцессами. Они должны презирать королевские рауты “в духоте”, ненавидеть лощёных ухажёров, а платьям предпочитать “простую, но удобную” одежду. Эксцентричная девица-бунтарка, мчащаяся вразрез с набившими оскомину устоями. Какая банальщина.