Убийства в «Потерянном раю»

Ох, похоже, я наговорил лишнего. Пожалуйста, не подумайте обо мне плохо. Просто, когда я выслушал вашу историю, мне стало вас жаль, я забылся и спонтанно выдал странную теорию. Но разве вам не станет легче, если думать так о происшествии, которое двадцать лет жестоко вас терзало? Конечно же, все это лишь догадка. Однако догадка эта логична и вполне достоверна, разве этого недостаточно, чтобы облегчить ваши страдания?

Почему человеку по имени Кимура непременно нужно было убить того старика? Этого я, конечно же, знать не могу, это ведомо только самому Кимуре, но наверняка у него имелся какой‑то очень серьезный тайный мотив. Например, дайте подумать, что‑то вроде кровной мести…

Заметив выражение смертельно побледневшего лица Ибары, Сато неожиданно оборвал разговор и потупился, словно в страхе. Двое долго сидели в тишине друг напротив друга. Зимние дни коротки – уже смеркалось, свет, пробивавшийся сквозь сёдзи, потускнел, и в комнате потянуло холодом.

Вскоре Сато робко попрощался и поспешно удалился – это было больше похоже на бегство. Ибара даже не проводил его взглядом. Сидя на том же месте, он пытался усмирить растущий в душе гнев. Изо всех сил он старался не терять благоразумие после невиданного открытия.

Постепенно смертельная бледность сошла с его лица. Горькая усмешка отразилась в уголках рта.

«Пусть черты лица и поменялись, он, он… Однако даже если этот человек не кто иной, как Кимура, у меня нет доказательств для возмездия. Такой глупец, как я, связан по рукам и ногам, и только и может, что с благодарностью принять эгоистичную попытку извинения этого подлеца».

Ибара только сейчас осознал, как наивен и глуп он был. И в то же время с неохотой понял, что сейчас в его душе вместе с ненавистью растет и восхищение находчивостью Кимуры.

Монограмма

Эту загадочную историю я услышал однажды вечером у газовой печи в сторожке на производстве, где работал и сам, от сослуживца по фамилии Курихара, старого охранника. Ну как – старого. Ему было около пятидесяти, вполне зрелый возраст для мужчины, однако внешне он производил впечатление старика. Курихара словно ждал знакомства с кем‑то располагающим к доверию, кому сможет открыться. Совершенно очевидно, ему до смерти не терпелось что‑то рассказать. Наверное, любимую байку, приберегаемую на такой случай. Так что, стоило нам поладить, как тут же почетным слушателем удостоилось быть и мне, вашему покорному слуге.

Курихара говорил так складно, что я по праву открыл в нем для себя опытного прозаика. Казалось, в пережитое лично он незаметно подкладывал вымысел, умело манипулируя событиями и приправив финал неоднозначным послевкусием. Вот почему признание нашего старика, так мастерски им изложенное, до сих пор хранилось в копилке моей памяти наравне с другими. Я позволю себе передать сказанное на его манер, вооружившись уже готовым примером.

Что ж, Курихара, твой выход!

* * *

Да-а-а, жизнь умеет подкидывать сюрпризы. Анекдот! Кому сказать – не поверят! Высмеют! Того и гляди, примут за дурака. Но не будем забегать вперед. Если честно, смешного здесь мало. Ведь речь пойдет не о чем‑нибудь, а как бы поточнее выразиться… о любви.

Это случилось со мной по прошествии четырех, может, пяти лет, после того как я «заслышал голос сорока». Человек я неглупый, выучился как полагается. Вот только привычка у меня была дурацкая. За что ни брался – довольно скоро уставал. В итоге ни на одной работе дольше года не продержался. Надоедало. В общем, так я и прыгал с места на место. Менял профессии, пока не допрыгался. Остался совсем без работы. Как раз в таком промежутке все и произошло. Я только‑только уволился, а что делать дальше, пока не определился. Проще говоря, слонялся без дела.

К озвученным годам детей мы с женой не нажили, а тесниться в маленькой комнатушке вдвоем с этой истеричкой терпения надолго не хватало. Так что я частенько выходил в парк Асакуса глотнуть воздуха и убить время.

Бывали там, да? Речь не о той части парка, что выходит на зрелищные павильоны[7] в Рокку (Шестом районе)[8]. Я про небольшой скверик к югу от пруда, со множеством скамеек. Ничего особенного. Камни да пни, да сами лавочки. Некогда крашеные, от дождей и ветров теперь совсем полинялые. И на них – как будто выцветшие люди. Присядешь тут сам, рутинной непогодой[9] измотанный, от жизни уставший, и в аккурат гармонично встроишься в этот унылый пейзаж, бок о бок с себе подобными. Зрелище весьма печальное! Хотя вам, наверное, не понять.

Так вот! Однажды, точно по сказанному, я уронил себя здесь на одну из этих страдалиц, с головой погружаясь в мысли. Дело было весной. Сакура отцвела, а вместе с ней прошел сезон ханами[10]. Я думал, будет тихо. Как бы не так! На противоположном берегу, у киношного павильона[11] в тот день народу скопилось – тьма. До нас доносилось густое ассорти из звуков. Гремел оркестр. Газовые баллоны со свистом наполняли воздушные шары. Продавцы мороженого настойчиво зазывали гостей парка к своим лавочкам.

На контрасте тихий мирок завсегдатаев нашего скверика казался немым представителем другой вселенной. Я догадываюсь, что ни у кого из нас просто-напросто не было денег, чтобы позволить себе радости чужого рая по ту сторону водоема, такие как просмотр фильмов. Нам оставалось безропотно изо дня в день занимать одно и то же место на лавочках задаром, приветствуя жалкий вид друг друга голодными, потухшими взглядами. Невольно задумаешься, не в этой ли плодородной почве дает всходы зерно человеческого греха, посеянное от отчаяния? Зрелище поистине печальное!

Мимо сновали люди. Не из наших, потому что выглядели счастливыми. Иной раз даже везло, и в поле зрения оказывалась принаряженная женщина. Тогда мы, конечно, не упускали возможности поглазеть на нее, как по свистку сворачивая шеи.

Но вдруг, помню, людской поток прекратился, и пространство вокруг опустело. Это заставило меня сосредоточить внимание по направлению уличного фонаря, где у железного столба неожиданно появилась человеческая фигура.

Молодой парень, около тридцати, плюс-минус. Опрятный на вид, он тем не менее показался мне каким‑то покинутым, что ли. Может, чувствовал себя не в своей тарелке. Как бы там ни было, на одного из беззаботно отдыхающих гостей парка он походил едва ли. С таким постным лицом ему впору примкнуть к нашим отшельническим рядам преждевременно выбывших.

Он, видимо, подумывал, куда присесть. Пробегался глазами по лавочкам в поисках свободной. Но кругом было занято. Честно говоря, в нашу чумазую компанию он по стилю не вписывался. Я бы на его месте побрезговал. Кажется, он понял это сам и уже почти от своего намерения отказался, собираясь уйти. Как вдруг наши взгляды пересеклись.

Это словно придало ему уверенности, и он спокойно зашагал в сторону единственно возможного места, как раз по соседству со мной. Прозвучит комично, но я подумал: не расположил ли его мой внешний вид? На мне было довольно поношенное, но все же вполне приличное шелковое кимоно мэйсэн[12], которое, скажем так, выделяло меня на фоне остальных из нашей гильдии скамеечных неудачников. Забавно. Я даже испытал некое подобие триумфа оттого, что выбор пал именно на меня. Позже я, правда, смекнул, что причина скорее в моем лице, которое показалось ему знакомым с самого начала. Скоро объясню почему. Пока опустим, а то что‑то вступление и без того затянулось. Все‑таки я много болтаю.

Так вот, этот парень. Расположившись рядом, он потянул из рукава кимоно[13] пачку сигарет узнаваемой марки «Сикисима»[14], вынул одну и затянулся. Пока он курил, я, однако, занервничал, почувствовав на себе – между клубами выдыхаемого дыма – его изучающий взгляд. Он посматривал не из прихоти или спонтанно. Осознанно!

Это насторожило меня. Хотя в целом парень вел себя тихо. Пугающе тихо… Он вообще создавал впечатление человека скорее больного, ослабшего, нежели буйного. Все‑таки любопытство взяло верх над желанием держаться от него подальше, и я с интересом продолжил наблюдать за ним.

Мы находились в центре парка Асакуса. Атмосфера здесь всегда царила шумная, оживленная. Где‑нибудь что‑нибудь да позвякивало. Но я хорошо прочувствовал тот миг, в который время для нас двоих будто замерло. Застыло в ожидании первого слова. Стоило подумать так, как рот незнакомца приоткрылся:

– Мы где‑то встречались, не так ли? – осторожно спросил он тихим голосом.

Вообще я на что‑то подобное и рассчитывал, а потому не был застигнут врасплох его вопросом. Но различить в этом лице знакомые черты пока не мог. Даже удивительно. Кто он? Я точно видел его впервые.

– Вы, наверное, обознались. Не думаю, что это возможно, – ответил я, но кажется, мой ответ его не убедил. Он еще раз окинул меня испытующим взглядом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Эдогава Рампо, «Путешественник с картиной», / Пер. с яп. Г. Дуткиной, М.: издательство АСТ, 2024.

2

 Горячие источники (здесь: ванны с горячими источниками). – Здесь и далее примечания переводчиков.

3

 Логическая настольная игра, распространенная в Восточной Азии.

4

 Дверь, окно или разделяющая внутреннее пространство жилища перегородка, состоящая из прозрачной или полупрозрачной бумаги, крепящейся к деревянной раме.

5

 В Японии площадь комнат традиционно измеряется в татами. Площадь татами – 90 × 180 см (1,62 м2).

6

 Летнее повседневное легкое кимоно без подкладки.

7

Имеются в виду шатры мисэмоно-гоя, где проходили фрик-шоу, демонстрирующие вульгарные или противоестественные зрелища, в том числе с участием людей с особенностями развития и животных.

8

На протяжении большей части XX века Асакуса оставался крупным развлекательным районом Токио. Рокку, или Шестой район, был особенно известен театрами и кинотеатрами, такими как Дэнкикан.

9

Здесь автор прибегает к инверсии. Использует два слова, состоящие из одинаковых иероглифов «дождь» и «ветер», которые меняет местами. Когда он говорит о скамейках, на которых облупилась краска из-за дождей и ветров, пишет слово «непогода / ветры и дожди» (яп. , фу: у). А когда в следующем предложении упоминает измотанных рутиной людей, использует словосочетание «терзаемые стихиями – дождями и ветрами этого мира» (яп. , амэкадзэ).

10

Ханами – любование цветами, японская национальная традиция, стоящая в одном ряду с любованием листьями клена и луной.

11

Имеется в виду Кацудо-гоя (или Кацудо-сясин-кан) – павильон, где в Японии конца XIX – начала XX века показывали немое кино.

12

Мэйсэн – легкая шелковая ткань. Краситель наносится не на тканое полотно, а на нити, которые натягиваются на доску. Рисунок при этом приобретает характерные размытые очертания. Буйный красочный дизайн имел высокий спрос. Кимоно мэйсэн рассматривается как часть истории искусства, а также развития японского общества в 1910–1955 гг.

13

Нижняя часть рукава кимоно имеет форму мешка. Ее можно использовать в качестве кармана для мелочей.

14

После начала Русско-японской войны в 1904 году была введена государственная монополия на табак, и на рынке появилось четыре сорта сигарет: «Сикисима» (древнейшее название Японского архипелага), «Ямато» (древнее название Японии), «Ямадзакура» (яп. горная сакура) и «Асахи» (яп. утреннее солнце).