скачать книгу бесплатно
– Не одобрение, – промямлил я. – А, наверное, чтобы она один хренов раз выразила хоть каплю…
– Благодарности? – Ей даже удалось изобразить сарказм между всхлипами.
– Да, вообще-то, – холодно улыбнулся ей я. Терапевт пометил что-то у себя в блокноте. – Для разнообразия. Капельку долбаной благодарности».
«Сидеть по направлению движения ей можно будет только с четырех лет, думала, ты и сам это знаешь, – сказала она, я сунул ключи ей в руку и ответил: – Делай, блин, что хочешь, я пошел спать, с Рождеством». Через несколько минут мы, разумеется, уже катили в сторону Даларны, она сидела с Вильей на руках и дремала, остаток ночи мы не сказали друг другу ни слова, как и за все Рождество.
Но даже ссора и молчание не могли разрушить очарование часов, проведенных за рулем, пока я петлял на рассвете по узким даларнским дорогам, а снег лежал пухлым белым покрывалом, как ванильное мороженое, – Эстанвик, Суннанхед, занесенная снегом церковь, дым из труб, моя спящая семья на широченном заднем сиденье – равно как тревожное состояние, вызванное всем – унижением, махинациями, преградами, на которые мне пришлось закрыть глаза, чтобы одолжить на три дня астрономически дорогой спонсорский автомобиль, для чего один из устроителей сочинил историю об особом сервисном обслуживании в Стокгольме, – ничто не могло замарать триумф от того, что я справился, отказался быть маленьким человеком, тем, кто сидит и ждет, как голодный птенчик, чтобы Папаша Государство и Мамаша Банковская Система разобрались с его неприятностями, а вместо этого засучил рукава и просто со всем справился.
Такое же смачное чувство, только еще во сто крат ярче, я испытываю, сидя верхом на квадроцикле, направляя его вниз по лесной дороге обратно в Эстбьёрку и останавливаясь у доски объявлений, чтобы забрать икеевский мешок, который так и лежит в прицепе, а потом меня вдруг озаряет, я сдаю назад, начинаю ковыряться, и в результате после нескольких минут потной возни мне удается-таки накрепко прикрутить прицеп к фаркопу, только дым и зной не позволяют мне поддаться желанию запеть во весь голос.
Я убеждаю себя, что на этот раз меня ждет не такой холодный прием, что даже если она не падет тотчас ниц и не выкажет мне благодарность за наше спасение из этого ада, а станет ныть о том, где сядет Бекка, или где я взял такую тачку, или почему я так долго отсутствовал, я не буду злиться, не буду грубить и ругаться, а просто спокойно скажу, что это лучшее из имеющегося, что на этом можно добраться до Реттвика: я решил проблему как мог, а теперь поехали.
Хватит надеяться на признание. Хватит ждать аплодисментов. Будь взрослым.
«Ты просила вытащить нас отсюда, я это и делаю». Что-то в этом духе.
А крохотные ручки Бекки обовьют мою шею.
* * *
Коляска одиноко стоит в канаве на обочине.
Дымовая завеса уже так сгустилась, дорогу, лес и небо так заволокло, что я едва не проезжаю мимо. Коляска вывернута ручкой к дороге, словно кто-то намеревался пойти с ней прямиком в лес, но потом раздумал. Козырек коляски поднят, я узнаю ткань, различаю мелкие детали, коньячного цвета кожаные вставки на ручке, под коляской – маленькая белая подушечка на молнии, эту подушечку можно превратить в дождевик, легко и быстро надеть поверх коляски, и предназначен он именно для этой модели.
И все.
Белая табличка компании DalaEnergi, желтая посверкивающая обертка от печенья в синей велосипедной тачке, втиснутая между молочной бутылкой и камнем с надписью «СЕМЬЯ ЯНСОН». Именно здесь я оставил их три четверти часа назад. Ну, от силы час назад.
Я останавливаюсь, глушу мотор, спрыгиваю с квадроцикла. Кричу сначала «КАРОЛА», потом «КАРОЛА, ВИЛЬЯ» и, наконец, просто «АУ», много раз подряд выкрикиваю это АУ.
Ответом мне лишь тихий шелест деревьев, дальний вой сирен, и за всем этим я различаю словно приглушенный непрерывный фон: завывание. Треск. Пожар.
Кричу опять. Ору, воплю. Стоя у коляски, ощупываю оставшуюся внутри люльку из нежного гипоаллергенного материала, одеяльце и пеленка исчезли, но я нахожу маленькую тряпичную куклу желтого цвета, ее купил Зак в том детском магазине, Бекка любит утыкаться в нее носиком, когда засыпает, за что мы прозвали куклу Снуфсиком, я достаю ее из коляски, прижимаю к лицу и вдыхаю запах молочной отрыжки и дремы, прежде чем снова взвыть во весь голос. «АУ».
«Я же сказал тебе ждать».
И все же ни злости, ни разочарования от того, что она – они бросили меня одного здесь, только стыд, это ведь я их бросил, сбежал, мне следовало объяснить ей задумку с квадроциклом, но я боялся, что она будет против или станет ссориться и ругаться, и опять начнется вся эта тягомотина, проще было сделать, как я и сделал.
«Они пошли дальше. Мы направлялись в Ованмюру, и они пошли дальше, может, увидели кого-то, может, испугались и просто побежали».
Хлопья сажи, кружась, падают с неба.
Я кладу Снуфсика обратно в коляску, снимаю люльку, складываю шасси и запихиваю все в прицеп, потом забираюсь обратно на квадроцикл и пускаюсь в путь в том направлении, куда они могли уйти.
Через несколько минут передо мной открывается сельский пейзаж: сквозь дымку я вижу дома, церковь, футбольное поле, повсюду гнетущая тишина и запустение, я, наверное, проскочил указатель, это наверняка Ованмюра, и я снова кричу «КАРОЛА», хотя сквозь рев мотора едва слышу собственный голос, «КАРОЛА», а потом «АУ»; рядом с церковью стоит автобус.
Однако…
Самый обыкновенный, старый добрый рейсовый автобус на холостом ходу, на табличке надпись «В ДЕПО», а перед ним – прыщавый парень лет двадцати в комбинезоне и кепке с логотипом, без респиратора, он стоит и курит сигарету как ни в чем не бывало, бормочет что-то в рацию; когда я притормаживаю рядом с ним, он вскидывает на меня усталый недовольный взгляд и жестом указывает на пылающий на горизонте лес.
– Еще кого-нибудь видели? – перекрикивает он шум наших двигателей, в ответ я мотаю головой.
– Вы не видели женщину? – задаю я вопрос. – Блондинку? С младенцем?
Но он меня не слышит и возвращается к разговору по рации. В автобусе кучка людей, мне слышен лай собаки, детский плач, я снова ору «КАРОЛА», но тот ребенок старше Бекки, Бекка не умеет разговаривать, а эта девочка раз за разом зовет папу. Мужчина в возрасте, ему, наверное, около шестидесяти, встает в дверном проеме, седые волосы, а лицо черно от сажи, белое кольцо вокруг рта, где была маска, к груди прижат ноутбук, в руке пакет из «Систембулагета»[17 - Сеть винно-водочных магазинов в Швеции, которая владеет монополией на продажу алкоголя в стране.], он кричит:
– Не видал черного пса? Бернский зенненхунд. – Я отрицательно качаю головой, но он снова повторяет: – Черного пса? Бернского зенненхунда?
В окне показывается кричащий ребенок, полная рыжеволосая девочка в футболке с радугой и единорогом, лицо – розовый комок крика и плача, она вопит мне «папа», а я просто таращусь на нее в ответ.
– Женщина, блондинка? – повторяю я. – С младенцем? И девочкой-подростком?
Парень в кепке пожимает плечами:
– Мы не можем за всеми уследить. У нас тут было два автобуса, один уехал полчаса назад.
– Но вы же должны знать, кого возите? – Я тычу в рацию в руке у парня: – С кем вы там разговариваете? Можете спросить, вдруг они знают?
Он делает отрицательное движение головой с важным видом мальчишки, которого назначили богом:
– Руководство сейчас занимается эвакуацией в Му?ре. Хотят, чтобы я ехал на север.
Пожилой мужчина так и стоит в дверях, напряженно вслушиваясь в наш разговор.
– А в Эстбьёрке искал? – услужливо интересуется он.
– Мы там были сегодня, – шиплю я в ответ. – Там ни рожи не осталось.
– А собаку видели? – нетерпеливо продолжает он. – Черную, бернского зенненхунда?
– Речь о моей жене, – говорю я, испытывая неприязнь к собственному голосу. – О моей жене и двух дочерях. Нашего сына забрали другие люди, чтобы подкинуть до Реттвика.
– Ну и ладненько, значит, повезло вам, – кивает парень в кепке, чуть обрадовавшись. – Я через семь минут в Реттвик выдвигаюсь.
– У нас грудной младенец, – монотонно продолжаю я. – Трехмесячная девочка. Она сейчас где-то здесь.
– А может, уже и в Реттвике, – вздыхает парень в ответ и аккуратно гасит сигарету о гравий. – Народ туда как только не добирается. Я сегодня утром видел, как один чувак вез кучу народа на моторке, короче, он своих-то детей в машине вез, а моторная лодка у него на прицепе, и в ней семьи три сидело, полный дурдом, в общем.
– У меня телефон разрядился. Вы должны поднять тревогу. Вертолеты. Хоть что-то сделайте.
– Мы не можем за всеми уследить, – повторяет парень. – Начальство сказало везти всех, кто захочет, в Реттвик. Хотите – поехали, не хотите – дело ваше. Через пять минут.
Он поднимает руку, раздвигая пальцы, а другой выуживает новую сигарету.
* * *
«Я больше не буду смотреть порнуху в интернете».
Я проехал Эстбьёрку, направляюсь обратно, на табличке надпись «ПРОДАЕМ СВЕЖУЮ КАРТОШКУ», я думаю, что буду чаще звонить маме с папой, перестану сердиться на Вилью, буду чаще прислушиваться к болтовне Зака, читать больше книжек-картинок с Беккой, стану хорошим сыном и отцом, всегда буду рядом, по-настоящему рядом. Дорога идет вверх и изгибается вправо, делянка, заброшенная усадьба с конференц-центром, буду три дня в неделю есть веганскую еду.
Она бы так ни за что не поступила. Чтобы они с Вильей оставили коляску и несли Бекку всю дорогу до Ованмюры на руках, влезли в автобус и уехали в Реттвик, не оставив мне даже записки через тех, кто оставался у церкви, – просто невообразимо, буду ежемесячно делать отчисления в Фонд защиты природы Эмнести – спасем детей.
Она никогда бы меня тут не оставила.
Впервые мы встретились с ней по работе, перекидывались несколько раз мейлами, и я, руководствуясь минутным порывом, спросил, не хочет ли она как-нибудь поехать со мной искупаться, выходные обещали быть жаркими, градусов до тридцати. И вот нескончаемая волшебная суббота, мы лежим на покатых камнях в шхерах и жаримся на солнышке, Карола читает какой-то феминистский журнал, я – серию научных обзоров, посвященных метановым газам в Сибири[18 - Вероятно, здесь речь идет о территориях вечной мерзлоты, которая считается огромным хранилищем органики. Трупы животных, травы и кустарники столетиями были законсервированы, но в последние десятилетия мерзлота начала активно таять, что запустило процесс разложения органики. Недостаток кислорода в почвах привел к тому, что при разложении органики образуется не углерод, а метан, который ускоряет глобальное потепление.], потом мы задремали ненадолго, а когда проснулись, я взял ее за руку с самоуверенностью, которая поразила меня самого, и отвел в лесок, она ни слова не произнесла, но, кажется, была приятно удивлена, а после просто смела нескольких муравьев с ляжек, когда же мы вернулись на камни, она умиротворенно улыбнулась и сказала: «Ну что, пойдем, может, искупнемся».
Вечером мы устроили барбекю у нее в саду перед маленьким домиком – она все еще делила его с мужчиной, которого решила бросить, – а после еды трахались на кухонном полу; потом я сел в автобус и уехал домой, и ни я, ни она, пожалуй, тогда не планировали новых свиданий.
Но как бы то ни было, тем летом мы вновь и вновь случайно встречались в пабах и в барах, как-то вечером я привел ее в свою тесную однушку; лежа голышом, накрытый ее молодым разгоряченным телом, впервые, будучи не где-нибудь, а в Швеции, ощутил, что с меня ночью течет ручьями, да так, что подо мной буквально образовалась лужа собственного пота; удушливая гнетущая жара, несмотря на то что все окна настежь распахнуты в августовскую ночь, в газетах все еще мелькали тогда заголовки типа «СУПЕР-ЛЕТО ПРОДОЛЖАЕТСЯ!» и «СРЕДИЗЕМНОМОРСКАЯ ЖАРА ОПЯТЬ ВЕРНУЛАСЬ!», как будто такому пеклу нужно радоваться и ждать его с нетерпением; пляжи и уличные кафе, потные вечера на музыкальных фестивалях, счастливые дети резвятся под струями воды из шланга – времена, когда жара на Средиземном море рифмовалась с коктейлями в бокалах с зонтиками и полосами солнечного света.
Но жара – это смерть, думаю я, сидя на квадроцикле и глядя на языки пламени, танцующие среди верхушек деревьев. Она убивает, от нее все чахнет, жухнет, тает и обращается в пепел. Жара делает нас медлительными, вялыми, пассивными и безучастными. А потом приходит огонь. И с ним истребление.
Бекка. Маленький беззубый ротик. Громкие гулящие звуки, которым она выучилась и стала все чаще издавать в последние недели. «Если я смогу еще хотя бы раз подержать ее на руках, то урежу себе рабочие часы и мы станем патронатной семьей для детей-беженцев, приехавших в Швецию без сопровождения взрослых».
Вот и табличка «НЕУПРАВЛЯЕМЫЕ ДЕТИ И БЕСПЕЧНЫЕ ПЕНСИОНЕРЫ», поленница, брошенный в канаву велосипед.
«Они прошли пешком всю дорогу обратно до дома, – эта мысль медленно проворачивается в моем мозгу, парит в моем сознании. – Они почему-то вернулись, чтобы завести машину, а теперь сидят там и ждут меня». Но ведь такого, конечно, не может быть, я останавливаю квадроцикл, паника захлестывает меня, отзываясь тяжелыми спазмами тошноты.
Раздается шорох сухой палой листвы, треск и цокот, и я вижу трех косуль, одна покрупнее, две другие поменьше, они несутся от лесной опушки через дорогу и исчезают по другую ее сторону.
«Они бегут. Спасаются бегством, совсем как те пожарные машины, которые встретились нам недавно».
Я сдаю назад, квадроцикл чуть накреняется, когда прицеп теряет равновесие на обочине, я разворачиваюсь.
«НЕУПРАВЛЯЕМЫЕ ДЕТИ И БЕЗЗАБОТНЫЕ ПЕНСИОНЕРЫ»
«ЭСТБЬЁРКА 3»
«ПРОДАЕМ СВЕЖУЮ КАРТОШКУ»
Табличка DalaEnergi. Велосипед с тележкой.
Вот где мы остановились, и вот где мы видели, как они едут в нашу сторону, а потом сворачивают с дороги вправо; я снижаю скорость и проезжаю вперед. Никаких табличек, никакой разметки, только ухабистая лесная дорога, которая петляет среди сосен, она уходит немного вниз, воздух кажется чуть менее тяжелым, кусты чуть зеленее, тени побольше. Чьи-то плавки висят на дереве, что-то поблескивает между деревьями сквозь дымку. Пляж. Озеро.
Днем я видел самолет, тот самый «бомбардировщик». Где он набирал воду? Откуда берут воду пожарные машины?
«Они пошли вслед за ними. Отправились к озеру, к самолету».
Квадроцикл подпрыгивает и кренится на тряской дороге, она идет все круче вниз, становится все у?же, ехать здесь можно с большим трудом. Я вижу мостки, вдали какой-то силуэт, руки обвивают ребенка, я снова воплю «КАРОЛА» и «АУ, я не оставлю тебя, я никогда не оставлю тебя, никогда больше не оставлю, никогда не сбегу, никогда больше не буду есть мяса, никогда больше не буду жалеть о том, что я с тобой», – прицеп подпрыгивает позади квадроцикла по мере того, как я спускаюсь в самый низ к маленькому пляжу, но здесь пусто.
Здесь совершенно пусто.
На мостках только столб с висящим на нем оранжевым спасательным кругом. А повсюду вокруг безлюдного черного озера горит лес, большая пылающая сосна обрушивается в тихую воду на дальнем берегу – медленно, со стоном, треском и шипением ухает вниз. Пепел и искры взметаются в воздух подобно рою насекомых и жалят, тлеющие крупицы зло жгут, приземляясь мне на оголенные руки, плечи, грудь, на руках у меня рабочие перчатки, я неуклюже пытаюсь смахнуть с себя пепел, как вдруг замечаю боковым зрением странный отблеск, и в следующее мгновение меня пронзает боль, я кричу и бью руками по голове, пытаюсь смахнуть огонь, реву и вою от боли, тянусь к багажной корзине за бутылкой воды и, чуть не роняя, выливаю ее содержимое себе на голову.
Продолжая всхлипывать и постанывать от боли, пытаюсь развернуть квадроцикл, но место слишком узкое для прицепа, пляж огорожен большими камнями, мне нужно сдать вверх, я пробую въехать задом по крутому склону, дым въедается в глаза вместе с углекислым газом от минералки, я нахожу подходящее место и сильно сдаю назад, подальше от озера и пляшущего огня, квадроцикл трясется, его шатает, раскачивает, прицеп разворачивает не в ту сторону, и он влетает в кусты, я матерюсь, подаю вперед, потом снова пытаюсь сдать задом, теперь дело идет лучше, я взбираюсь повыше в лес, вот я уже среди деревьев, которые защищают меня от этого ужасного дыма.
«Вали. Надо сваливать».
«КАРОЛА»! – снова ору я во весь голос.
«Она наверняка сидит сейчас и попивает латте макиато в каком-нибудь уличном кафе в Реттвике. Бекка спит, лежа на пледике в тени. Вилья уткнулась в телефон. Зак читает книжку».
Шок отступил, я притрагиваюсь рукой к волосам, вскрикиваю, когда грубая ткань перчатки касается обожженной раны на голове.
«У меня загорелись волосы. Я угнал квадроцикл и несколько часов ездил по округе с прицепом в поисках вас, но потом у меня начали гореть волосы, и, в общем, я сдался».
Я продолжаю ехать задом вверх по склону, бросая взгляды за спину, дорога в том направлении выравнивается и становится шире.
«Нет, я не сдался. Вы ведь ждали меня тут, в Реттвике. В конце концов я вычислил, что вы отправились туда».
Доехав до конца тропы, я снова оказываюсь на лесной дороге и начинаю выруливать колеса, чтобы развернуть прицеп, но наталкиваюсь на что-то, корень или камень, что-то мешает колесам, и в этот момент порывом ветра приносит серое клубящееся облако дыма и пепла, я слепну и газую вперед, чтобы перескочить через препятствие, но сзади что-то застряло, я переключаю на заднюю передачу и снова газую, чувствую, как колеса высвободились, что-то отпустило, приподняло, я бросаю взгляд вперед, чтобы понять, куда двигаюсь, но впереди сплошной серый туман, и когда я снова газую, то скорее слышу, чем чувствую, что колеса оторвались от земли, и точно так же скорее хлещущие меня по лицу и торсу ветви, а совсем не потерянное равновесие, дают мне понять: квадроцикл с прицепом переворачивается. А дальше все оказывается вверх ногами, лязг, стук и металлический грохот, летящая на меня сверху кувалда, сейф, меня прижимает к твердой сухой земле, плечом к стволу дерева, к шероховатой коре, немой, безразличной, не имеющей ни капли милосердия.
* * *
– Потому что природе на нас насрать.
Это самое важное, мы должны попытаться это осознать.
Природе нет до нас никакого дела.
Она не скажет вам спасибо за покупку гибридного электромобиля. Не станет добрее, если вы установите солнечную панель. И она вовсе не считает, что вы имеете право слетать к умирающей сестре, даже если потом не будете летать всю оставшуюся жизнь. Она не пошлет на землю немного больше дождей за то, что вы решили завести всего двух детей или одного или вообще их не заводить. И ваши хождения на выборы не подталкивают ее поглощать больше или меньше углекислого газа. Она не постарается сохранить коралловые рифы, ледники и дождевые леса за то, что вы уговорили своих детей съесть хоть чуть-чуть фарша из растительного мяса. Ничто из того, что мы сейчас переживаем, не может поменяться под влиянием наших нынешних действий, это последствия решений, которые были приняты или скорее не были приняты десять, тридцать, а то и пятьдесят лет назад.
Природа не ведет переговоров. Ее нельзя переубедить, умилостивить, принудить к чему-то угрозами. Мы сами – природная катастрофа, которая эскалировала за последние десять тысяч лет, мы – шестое массовое вымирание[19 - В истории Земли было пять массовых вымираний, в последнем из которых вымерли динозавры. Существует теория, что мы живем в эпоху шестого массового вымирания, происходящего преимущественно по вине человека.], мы – сверххищник, смертельная бактерия, инвазивный вид[20 - Биологический вид, который распространяется за пределы своей естественной среды обитания в новые места, где угрожает местному биологическому разнообразию и часто вытесняет естественных конкурентов.], но для природы мы лишь рябь на поверхности земли. Нелепица, просто чих, ночной кошмар, и ты даже не помнишь, что успел о нем забыть после пробуждения.
Она окидывает аудиторию взглядом, делает театральную паузу, отпивает глоток воды.
– Когда мы говорим, что «разрушаем планету» или «вредим природе», все это – эгоцентричная ложь. Мы не разрушаем планету. Мы разрушаем только собственные возможности существования на ней.
У тех из вас, кто занимается формированием общественного мнения, разумеется, есть клиенты, которые хотят, чтобы потребители их услуг воспринимали их как положительных, высокоморальных и ответственных людей. И компании, и им нужна ваша помощь в том, чтобы поддержать их стремление бережнее расходовать энергию, стать экологичнее, устойчивее, и все это замечательно, речь совсем не об этом, ничего плохого нет в том, чтобы стремиться быть положительными.
Она понижает голос на пол-октавы:
– Но не упускайте из виду и другой аспект. Все больше потребителей сегодня осознают не только проблему климатических изменений, но и конечности мира. Осознают, что вообще-то уже слишком поздно. Что все потеряно. Что наша цивилизация клонится к закату, а в перспективе и весь наш вид, разумеется. Большинство из нас полагает, что человек просуществует на этой планете еще сто лет, вполне вероятно, что и триста-пятьсот, в каком-то виде, хотя бы в каких-то регионах, но тысячу лет? Или десять тысяч? Это же просто смешно, с чего бы вдруг?
Она улыбается, демонстрируя белоснежные зубы.
– И есть в этом некая свобода. Некое утешение. Нет никакой проблемы экологии, никакого климатического кризиса, нет никакой гибели мира. А есть или было всего лишь млекопитающее, расплодившееся настолько, что в конце концов разрушило все экосистемы, от которых само и зависело, совершив таким образом коллективное самоубийство, что весьма печально, особенно если принадлежишь к этому виду. Но, если взглянуть на проблему в масштабе нескольких миллионов лет, с космической или эволюционной точки зрения, то все это несущественно. Не имеет вообще никакого значения».
Она обводит взглядом зал. Кто-то делает пометки, но большинство просто сидит и внимательно слушает.
– Так что же ИМЕЕТ значение?
Она проходится ищущим взглядом по задним рядам. Задиристо подмигнув мне, скользит глазами дальше и задерживается на молодом парне в розовом дизайнерском свитшоте и дорогущих кожаных английский ботинках, его недавно взяли в одну крупную компанию.
– А значение имеет хорошее красное вино. И темный шоколад. И сочные бифштексы. И красивая одежда. И сказочные путешествия в экзотические страны. И хорошие машины. И сверхумные сверхсовременные гаджеты.
Улыбка становится шире:
