скачать книгу бесплатно
Позже к Старухам явилась другая женщина из той же деревни, но в синем платье Жрицы. Совсем юная Стражница Ворот, лишь недавно сменившая Белые Ленты на Синие, жреческие, Тина, дочь Круды и Нависа, услышала приговор:
– Твои бедра слишком узкие. Дитя застрянет и убьет тебя.
Тина была тоненькая и щуплая, угловатая и бойкая – особенно, когда упоминали ее рост. Казалось, всю отпущенную длину ее тело потратило на волосы – угольно-черные, они с бешеной яростью вились, жесткие, неподвластные даже ветру на Море, не то что гребню. За девушкой словно повсюду следовал густой водопад из смолы. В рейдах она бывала отчаянней иных здоровых громил, и гордилась этим. А наставники гордились Тиной как шедевром Острова Леса: даже такую пигалицу можно воспитать правильно! Достигать и не жаловаться – вот чему ее научили хорошо. Тринадцать из своих шестнадцати лет она провела на Острове Леса, не помнила давно умерших родителей, почти не знала иной жизни, кроме детской общины. Она выбрала жизнь Жрицы. Значит, у нее не будет иного супруга, кроме Алтимара. А дети ее должны родиться от таинств при полной Луне, когда Жрицы пируют на берегу с богом Моря.
– Я дала клятву служить Островам и быть плодоносной! – заспорила Тина.
– Ты не давала клятвы умереть без всякой пользы, – возразили Старухи. – Боги знают, как ты смела во время рейдов. Но не каждая создана быть матерью.
Дельфины
Этот берег отчего-то называли Берегом Чаек, хотя водились они на Островах повсюду. Это была большая (но не самая большая на Островах) деревня. Тэру приучены были ничего не считать своим. Земля и виноградники, скот и лодки принадлежали Общине. Региния делила людей на молящихся, трудящихся и сражающихся. Людей и деревьев на Побережье всегда было больше, чем на Островах. Но разбойникам, как и их врагам, приходилось сеять и жать, полоть и молотить, косить и пасти. Поэтому трудились, как и сражались, вместе, чередуя обязанности. Хлеб и улов делили по слову старейшины. О сиротах и немощных заботились всей деревней. Никто не голодал, никто не ютился в покосившейся хижине – кроме дэрэ, конечно. В хороший год посланцы Отцов-Старейшин шли по домам и забирали столько излишков, сколько считали нужным. В год саранчи и засухи зерно из амбаров Совета раздавали людям. Циана вернулась на Берег Чаек, домой, и мужу сказала, что их одиннадцатое дитя появится на свет по воле Дэи и Медузы. Вернулась и Тина несколько дней спустя, когда кончился ее черед петь перед Воротами. Мудрые дали ей отвар. Велели выпить перед грядущим Полнолунием, чтобы семя бога не стало в ней ребенком. Тина вылила отвар в Море. Она никогда не отступала перед опасностью. И ненавидела приказы.
Много слухов потом ходило о первом для Тины Обряде. Шептались о предсказание. Будто бы гадание обещало Жрицам, что родится на Островах великий воин. Она быстро поняла, что боги благословили ее, и возгордилась милостью Алтимара и своей смелостью. Молоденькая Жрица, единственная в деревне, не имела близкой родни и жила одна. С соседками она держалась колючим морским ежом, а с соседями начала флиртовать, едва сняв Ленты. Никто не заметил ее секрет. Как и всегда, Тина выходила на лодке за летним зубастиком и сар-рыбой; упражнялась с оружием; вместе с другими женщинами таскала тяжелые ведра морской воды к сушильным котлам, где вода испарялась, оставляя соль. Растущий живот она прятала под одеждой не по размеру. Дитя в ней жило, как звереныш, без человеческой души, потому что Тина не могла просить кузнеца выковать Акулий кинжал ее ребенку. После месяца жатвы пашня заснула под беспощадным солнцем. Деревня снаряжала корабль, мужчин и молодых женщин летом останется дома не больше трети. Накануне рейда Жрица нарочно проколола руку рыбьей костью, чтобы остаться дома. Хвалила себя за находчивость, тихонько смеялась над Старухами из Святилища. Родить она решила тайком и тогда уже предъявить Мудрым живое и здоровое дитя Алтимара как победу над их приказами.
Она не испугалась, когда воды отошли до срока, даже обрадовалась, что небольшой еще плод родить легко. Что дитя Алтимара, даже недоношенное, выживет, Тина не сомневалась. Она ходила кругами по дому, пока могла, потом каталась по кровати, выгибалась так и сяк, убедилась, что нет позы, в которой схватки хоть сколько-нибудь менее ощутимы. Боль рождения оказалась унизительной и бесконечной, не сравнимой с поркой, с застрявшей в теле стрелой, со сломанной костью – Тина-то была уверена, что терпеть умеет. Долго еще она торговалась со своей гордостью и медлила позвать на помощь, а ребенок будто ломился в закрытую дверь. Солнце село и встало вновь – Тина сдалась. Из соседок выбрала очень милую и веселую женщину по имени Ава, и пообещала себе открыться только ей. Кажется, только с Авой эта упрямица еще не успела рассориться.
Она встала – и свалилась, придавленная болью и тяжестью. День был в разгаре. По соседним дворам шагали лишь злобные гуси. Не ушедшие в рейд мужчины работали в винограднике, женщины с лодок ловили рыбу, дети и подростки тренировались на Острове Леса. За стрекотом цикад стонов Тины не услышали, и она перестала звать. А потом перестала молиться, потому что Алтимар и Арида тоже не услышали ее. Тина знала всякую смерть. Насмотрелась в рейдах и дома на тех, кому стрела попала в горло и в глаз, на умерших от тифа и холеры. Она не умела бояться смерти, потому, корчась на полу, думала о другом – о том, как завтра деревня посмеется над ее глупостью.
– Великая Дэя! Как же мы не замечали! Авмита! Авнора! Быстро сюда! Ну-ка бегите за Хоной. Тина, деточка, давай, глотни воду. Ну потерпи, потерпи, первенец всегда тяжело дается.
На рассвете Ава нашла ее сама. С корзиной улова в руках и спящим Наэвом на спине она шла с ночной рыбалки и заподозрила неладное. Тине следовала благодарить светящихся кальмаров, что всплывают по ночам, да своих расшумевшихся от голода кур.
Сбежались соседки, обвешали роженицу амулетами, что изображали кошек и коров, Нат и Дэю, напоили отваром можжевельника и кориандра. Лоно смазали жиром и воском, чтоб облегчить ребенку путь. Тина пообещала себе держаться достойно, и каждую схватку проигрывала борьбу с собственной волей. Вначале отчаянно старалась молчать, в конце со стоном цеплялась за Аву. От ее гордости один за другим отламывалось по куску. Она отлично знала, что та же Ава прошла через очень тяжелое появление на свет двойняшек; что совсем недавно Унда родила увечное дитя, а Дэлада – одних лет с юной Жрицей – успела потерять первенца. Тина всю жизнь знала этих женщин, называла их тэру. Ссорились они или дружили – они были вместе в рейдах и на суше, выхаживали друг друга в болезни, делились едой и кормили грудью соседских младенцев. Она не смогла бы объяснить, почему воспринимает их доброту как кромешное унижение.
Пришла Хона, высокомерная Жрица постарше, насмешница и ворчунья, которую Тина терпеть не могла. На Острове Леса она достаточно от Хоны получила оплеух. Обругала Тину за самодурство: "Да как тебе в голову пришло рожать одной, словно лиса в норе!". Приложила ухо к животу, ощупала и объявила, что дитя живо, но застряло. Замахнулась: "Тебя же предупреждали! Молись теперь, кому хочешь, упрямая дурища". Тина – в который раз – дала себе слово не унижаться хотя бы перед этой мегерой. И не закричала. Пару мгновений праздновала победу. И вдруг, будто предательство, – липкий пот, тошнит, в глазах темнеет, голоса звучат, как издалека. Кажется, ее облили водой. "Просто обморок, деточка, сейчас пройдет. Наклонись к тазу". И вот ее сгибает пополам хлещущий наружу желудок. А между спазмами она тряпочкой висит на руках Авы, ее умывают и щебечут, что наверняка она носит мальчишку.
– А могла до сих пор валяться на полу и захлебнуться, – наставительно сказала Хона.
Ава и Унда зашипели на нее – та еще стерва с детства! – но она была Жрицей и последнее слово было за ней. Больше Тина не обещала себе ничего. Когда перестало полоскать, она уткнулась в Аву и разрыдалась.
Время неумолимо шло. От отчаянья роженице вливали ядовитую спорынью, разведенную в молоке белой телки. Хона раз двадцать шарила рукой внутри, пытаясь развернуть ребенка. Разорвала Тину в клочья, но не сдвинула дитя даже на волос. Циане пришло в голову развязать все узлы и отпереть все замки в доме. Она сама донашивала последние дни беременности, магия замков подействовала на нее. Вздохнув, женщина решила, что богам и соседкам сейчас не до нее, и тихо ушла домой. Нагрела воду, выставила Кэва за дверь, в руке сжала коралл-талисман – и отдалась на милость Дэи.
На третий день Тина взмолилась рассечь и вынуть плод по частям.
– Это дитя Алтимара, – отрезала Хона. К третьем дню это красивая двадцатипятилетняя женщина выглядела растрепанной и взмокшей не меньше роженицы.
– Он давно задохнулся, – взвыла Тина.
– Надо было слушать Мудрых! Я разрежу его, когда перестану слышать его сердце. А если сначала умрешь ты – значит, разрежу брюхо и вытащу ребенка. А пока вы оба живы, замолчи и слушай меня!
Крики Тины услышала вся улица, гордости у нее не осталось. Сама бы распорола живот, чтоб только демон внутри перестал ее пытать. От спорыньи ее скрутила одна непрерывная схватка. Она теряла сознание, бредила, вывернула все содержимое желудка и уже не стыдилась. У нее не было подруг, но половина женщин деревни в этот момент подносили кто кольцо, кто шелковую ленту белой телке, чтоб смилостивилась Дэя. Ава и Урса бесконечно терпеливо обнимали и успокаивали. Тэру оставили все дела и молились, говорили в пол-голоса, притихли даже дети. Человек двадцать перед домом ждали новостей. Тина не знала об этом. Перед собой она видела лишь раздраженное лицо Хоны.
Циана между тем легко родила девочку. Из десяти отпрысков Цианы все дожили до зрелости, что было редкой удачей. Трое сыновей погибли в рейдах, одну дочь ужалил скорпион, еще шестеро были живы. Ее последняя девочка родилась крепкой и неприхотливой. Когда Циана была моложе, ее как самую плодовитую мать в деревне выбирали изображать Дэю на Бычьем Празднике. Соседки выпрашивали поносить ее платок или пояс, чтоб вместе с одеждой одолжить силу ее утробы. Циана хорошо знала, что удачей надо делиться. Она кое-как поднялась, уложила дочь в корзинку и пошла назад.
Тина мучилась четвертые сутки, никого не узнавала и кричать перестала. К этому моменту Ава уже просто гладила ее по голове, напевая колыбельную. Испробовано было все, что можно, а Хона по-прежнему уверяла, что ребенок жив, и не давала им пожертвовать. Продолжала пытки-попытки вытащить его. Тину одели в рубаху Цианы, саму Циану устроили рядом и велели держать роженицу за руку. А в корзинке на полу, всеми забытая в суматохе, лежала девочка. Мать тихонько велела ей пищать пореже: “Не тебе сейчас хуже всех, доченька,” – и только иногда брала покормить. Малышка как будто поняла и не требовала внимания. Женщины не нашли время ее спеленать, поэтому она не спала, как положено новорожденной, а тянулась ручонками вдаль – быть может, к существам того мира, из которого только что пришла. Помнила, что в том мире у нее был братец.
Солнце встало и село вновь – одни боги знают, почему они сжалились. Хоне, наконец, удалось повернуть ребенка. Тину отхлестали по щекам. “Тужься! Сильнее! Можешь!”. Говорили, что плод очень большой – истинное дитя богов – поэтому так тяжело. Тина мало, что соображала, но запомнила: Алтимар проклял ее этим ребенком.
– Мертвый, – вздохнула Ава, когда голова пробилась сквозь лоно. – Уже почернел от удушья, бедняжка. Что поделаешь. Давай, деточка, еще одно усилие, извергни его.
Узкий таз Тины хрустнул. Хона, давя на живот, сломала ей пару ребер, но выжала из нее неживого младенца. Более милостивого исхода никто и не ждал. Кроме Хоны. Чертыхаясь, она высосала изо рта и носа ребенка слизь, растирала его, трясла, шлепала и все-таки заставила закричать. И, наконец, восславила Алтимара за чудо.
И вот усталые женщины поздравляли другу друга над изломанным телом Тины и обнимали Хону – ту еще стерву, но лучшую знахарку Островов. Хона вынесла ребенка толпе, словно наследного принца, – теперь Алтимара и его сына славила вся улица. Тина лежала, как раздавленное насекомое. Ей показали младенца, и она бессмысленно повторила: “Разрежьте его на части”. Циана по-матерински положила ей руку на лоб: “Я его сама покормлю. Отдыхай, моя хорошая, все позади”. Хотя все знали, что для Тины борьба со смертью только начинается. А вот мальчик ее быстро оживал. Он поместился в одной корзинке с девочкой, Циана забрала его к себе и с тех пор относилась к своему и чужому ребенку, как к близнецам.
Через десять дней Циана взяла детей в лодку, чтобы представить новорожденных Алтимару и Морю. Старшего сына на Островах называли в честь отца, старшую дочь – в честь матери, но мать одиннадцати детей давно отдала дань этому обычаю. Когда она подняла девочку над головой, подставив ее морскому ветру, на горизонте показалась стайка дельфинов. Мать сочла это добрым знаком.
– Вот, Господин, дитя, которое дала мне Дэя, – произнесла она и окунула дочь в воду. – Я назову ее Дельфиной в честь морских созданий, которых ты послал ее приветствовать.
Тина, когда бывала в сознании, не желала слышать о ребенке, ничего не говорила о том, как его назовет. Он был сыном Алтимара, а имени его земного отца Циана не знала. Она редко задумывалась о богах, исполняла их волю, а размышления оставляла Мудрым. Но ребенок воистину навевал благоговейные мысли. Абсолютно здоровый после такого рождения. Недоношенный, он был крупнее, чем девочка Цианы. Он высасывал из кормилицы все соки и – женщина могла поклясться – осознанно ей улыбался. Ручонки цеплялись с не-младенческой силой, а глаза, еще бессмысленно голубые, приобретали нечеловеческий, слишком светлый оттенок. И вправду, божественное дитя.
– Вот, Господин, младенец, которого Дэя дала Тине, – произнесла Циана, подняв странно тяжелого ребенка к небу. Подумала и добавила: – Тот, которого Тина взяла у нее сама. Он жил без души и умер, не родившись. И все же жив. Он твой сын, поэтому я назову его Теор, Божественный.
Теор, сын Тины, брат Дельфины. Росший с ней за руку на коленях одной матери. Не названый, а более родной, чем ее кровные братья. Дельфина верила, что в подводной кузнице Алтимара ее и Теора души ковали одновременно. И они в самом деле близнецы, пусть и от разных земных родителей.
Обычно дети Обрядов знали своих смертных отцов, но отец лучшего из лучших оставил лишь домыслы о себе. Полнолунные Пиры были тайной для непосвященных, слухи о них скупо просачивались сквозь молчание Жриц. Много лет шептались, будто незнакомец увел тогда Тину в ночь. А кто, кроме бога, может появиться на затерянных в Море Островах?
Тина очень тяжело болела, раза три была на грани смерти, а, может, и за гранью – и, говорят, просила дать ей умереть. Ее вытащили забота Авы и упорство Хоны. Она не вставала четыре месяца. Потом еще долго ходила утиной походкой, и сомневалась, сможет ли когда-нибудь натянуть лук, взойти на корабль, лечь с мужчиной. Или хотя бы естественные надобности отправлять без мучений. Почти год спустя, когда тело ее зажило, мудрые призвали Тину в Святилище и сказали, что не накажут.
– Госпожа Дэя наказала тебя достаточно. Гадания говорят: Алтимар дал тебе дитя с особенной судьбой. На Островах много детей Обрядов, и все они просто люди. Но мальчик твой – он другой.
Тина только что зубами не скрежетала – о чуде Алтимара она слышала каждый день. Ни разу за год она не навестила сына в доме Цианы. Она не желала видеть и саму Циану – уже старуха, а родила, словно по нужде сбегала! – и Хону с ее язвительными напоминаниями. И Унду, которая вроде бы ничем ее не обидела. Ава оставалась единственной, кого Тина сколько-нибудь выносила, но даже ее не поблагодарила ни разу.
Тина попросила:
– Отпустите в рейд. Мои кости срослись. У меня нет молока, ребенку я не нужна.
Дельфина слышала разговоры старших. В том рейде Тина, как с цепи сорвалась, и потом не угомонилась. Бесстрашная всегда – она стала искать опасность люто и безумно. И столь же люто упивалась наслаждением. Тело ее – не женственное, мальчишеское – бог весть чем привлекало мужчин, а Тину влекли все молодые мужчины вокруг. Скоро заговорили, что в объятьях она так же неистова и неутомима, как бою. Женская кровь больше никогда не приходила к ней, словно вся вытекла при родах. Теперь она и без отваров была бесплодна, как песок на пляже.
Теор раньше положенного выучился ползать и ходить – казалось, лишь за тем, чтоб успевать за своим неразлучным братцем Наэвом, который был немного старше остальных. А скоро на Острове Леса никто не мог обогнать сына Жрицы. Никто из сверстников не побеждал его в единоборстве – на деревянных мечах или голыми руками. Из лука разве что Ана чаще попадала в мишень. Острова быстро перестали удивляться ему – это же дитя морского бога. Лучший из лучших, чудесно рожденный. Даже грозная Маргара баловала его, прощая своеволие и упрямство.
Цветы
В год, когда Дельфина прошла Посвящение, в далекой Лантисии парнишка лет семнадцати напрочь рассорился с отцом и ушел из дому. Сбежал от деспотичного нрава отца и – в первую очередь – от планов родителей женить его на дочери соседа. Сын уважаемого кузнеца, который самому сеньору изготавливал оружие, парень считался завидным женихом. Пригожий, статный, зеленоглазый. Крупный слегка плоский нос, густые брови – как у его отца – не портили лицо, не казались грозными, а будто арку создавали над зелеными глазами – теплыми, ворожащими. Соседская дочь целовалась с ним украдкой, и не только она. Парень и не скрывал, что любит не одну, а многих, а обласканные девушки почему-то его прощали. Семнадцатилетний лантис мечтал о богатстве, о славе, о подвигах, о лихой вседозволенности. Мечтал окунуться в войну без жалкого страха крестьян перед господами и их армиями. Он был сыном оружейника и немного умел обращаться с мечом – решил научиться всему, что надо. Лишь бы не коротать жизнь в кузнице, как отец и дед, не пахать землю, как односельчане. Родня поворчала вслед непокорному сыну и смирилась. Старухи говорили: чего еще было ждать от человека, который владеет левой рукой лучше, чем правой? Это же верный знак сатаны. А молодые девушки не говорили ничего, и тайком от родителей плакали, вспоминая нежные слова и жаркие ласки паренька.
Регинские жрецы, называемые монахами, рассказывали о страшном месте, полном огня. Уверяли, что именно там окажутся морские разбойники. Дельфина признавала, что они вправе так говорить: набеги с Моря были одной из тысяч бед Регинии. В придачу к полу-голоду в нищих деревнях, к хаосу междоусобных войн и эпидемиям. От непокорного Монланда на Западе до урожайной Сургурии на Востоке, Побережье было чередой сеньорий, чьи правители насмерть грызлись с соседями. Островитяне смотрели на эти земли, как на свой курятник, законную долю сильного. А местные распри упрощали Островам задачу – налететь с Моря, взять добычу и уплыть.
Дельфина отлично помнила свой первый рейд, в котором четверо посвященных участвовали наравне со взрослыми. На борту “Удачи”, под руководством Аквина. Иногдабыло весело, иногда хотелось домой. Крестьяне разбегались в ужасе, стрелы били в цель, а корабль заполнялся краденым зерном, вином и маслом. Дельфина плескалась в Море на стоянках, а вечерами заливисто хохотала с подружками, обсуждая парней.Из полусотни тэру убили семерых. Но на Берегу Чаек за то же лето умерло пол-дюжины младенцев, иные вместе с матерями, кто-то из соседей утонул, кого-то добила гноящаяся рана. Мара всегда бродила рядом. Как зловеще повторяла матушка Теора: только пытать себя не давай – а сдохнем однажды все. Девушка не стыдилась бояться, верила, что страх надо скрывать от врагов, а не от друзей. Но она быстро научилась не думать о смерти, пока вокруг кипит жизнь.
Первый набег Дельфины и набегом-то не назвать. Из опасного Ланда “Удача” отправилась искать добычу по-проще. В Вирлею. В преданиях морского народа эта земля маячила как непримиримый противник. Вирлейцы и теперь могли показать курган, где покоился древний правитель, изгнавший предков тэру с их прародины, Беры. Но слава Вирлеи затерялась в прошлом, растворилась в войнах и усобицах. Последние лет сорок этот феод и вовсе откупался данью, стоило островитянам только причалить. Аквин решил, что потребовать дань успеет всегда, а сперва напомнит вирлейцам, от чего они откупаются.
То была деревушка из пяти домов, намного меньше Берега Чаек, отделенная лесом от всего мира и от помощи сеньора. Крестьяне ничего не могли противопоставить прекрасно обученным воинам, и просто удрали, завидев парус на горизонте. Щедрой добычи здесь не было, но взяли все железное, что нашли, запасы муки, яйца из-под несушек и дары леса – мед, орехи, сушеные грибы, да еще свинью, которую здесь же зарезали и изжарили. Островитяне чувствовали себя совсем вольготно и не спешили. Дельфине деревня показалась похожей и не похожей на Берег Чаек. Крестьяне выращивали лен и рожь, как и на Островах. На огородах те же капуста, салат и лук, именуемые общим словом "трава". Дома деревянные, не каменные – в Регинии сколько угодно леса. Такие же темные и маленькие, как дом Цианы и Аквина, только грязнее и беднее. И к земле жмутся, будто напуганы. Регинцы, по словам наставников, боятся даже собственной знати, их властители рождаются властителями, никто их не выбирает. Для девочки с Островов это звучало дико – зачем исполнять приказы тех, кому не веришь?
Не найдя противников, юные тэру разбрелись по деревни. На них лаяли собаки и удивленно смотрела пара волов. А они, словно дети, гонялись друг за другом между домами, опрокидывали скамьи, вспарывали матрасы и закидывали друзей соломой. Просто потому, что здесь было можно все разгромить. Ана выбрала мишенью кур и на них оттачивала меткость своего лука. Санда и Урса, подкравшись, толкнули Меду в лохань с водой, в которую она смотрелась. А Теор наконец ожил. Два дня после Посвящения он не ел, не мог спать и лишь Наэву односложно отвечал на вопросы. Внутри домов была та же мебель – кровать, скамьи, сундуки – и те же вещи, что и дома. Плетенные корзины, топоры и ножницы – их немедленно украли – веретена, деревянная и глиняная посуда. Огонь здесь разводили в доме, а на Островах очаг чаще был во дворе. Теор и Дельфина попробовали похлебку из бобов у какой-то хозяйки. Признали, что варево лучше, чем знаменитое нечто – дрянь, которую им доводилось хлебать на Острове Леса. Там о провизии заботились старшие воспитанники – искусные и не очень. В котел порой шло все, что растет или ползает под ногами.
А потом над деревней разнесся крик ненависти.
Выскочив на улицу, островитянка увидела на западной окраине регинца. И Ану, которая слишком далеко отошла. И теперь была шагах в пятисот от своих, и в пяти – от врага. Позади нее раскинулись деревья с огромными цветами, зловеще кровавого цвета – Дельфина первый раз видела такой буйный цвет летом и не знала названия. Ана медленно пятилась под защиту ветвей. Что крестьяне прячутся в лесу, было ясно, но сопротивление от них не ждали. Этот, наверное, совсем обезумел, глядя, как громят и грабят его скудное имущество. Вышел он на верную смерть – один против пятидесяти. Но это все сестра Аны обдумала потом. Пока же она, холодея, смотрела на то, чего боялись братья и наставники: хромоножка один на один с врагом. Пусть он и не воин, это сильный, взрослый мужчина с ножом и топором. Человек двадцать бросились ему наперерез, Дельфина схватилась за лук, но было ясно, что никто не успеет. Регинец жаждал хоть с одним разбойником расправиться и шел к цели. Быть может, принял молоденькую островитянку за парня. Не моргнув глазом, Ана метнула в него кинжал. Когда Наэв и Теор добежали и заслонили ее, регинец уже катался по земле с клинком, глубоко вошедшим над коленом. Тэру, казалось, хором выдохнули. А хромоножка осталась стоять невозмутимая и смиренная под руганью Маргары.
– Да, матушка. Прости, матушка. Больше не буду отходить далеко, – и всем видом показывала, что справиться с ней не так просто. В руках за спиной она сжимала что-то яркое.
Маргара пообещала ее посадить голой задницей в муравейник и, наконец, утихла. Тогда Ана обернулась к Наэву и Теору, словно к верным своим пажам:
– Мне нельзя дотрагиваться до мужчины. Кто из вас, братья, вернет мне кинжал?
И вот Ана по-королевски взирает, как мальчишки наперегонки стараются ей угодить. Акулий Зуб в крови, ее улыбка солнечно-прелестна. Теору она кивает благодарно, Наэву – утешительно. Все это – под безумные вопли регинца.
Дельфина видела, как брат ее попытался убить во второй раз. Пока не остыл яростный страх за Ану, он занес меч над тем, кто посмел ей угрожать. Никто ему не приказал и не запретил – наставники, как и Дельфина, наблюдали. Человек с развороченной в мясо ногой перестал кричать. Обреченно закрыл глаза, сдавшись не мальчишке-разбойнику, а воле своего Бога. Это его и спасло. Дважды Теор поднимал меч и дважды не смог опустить.
– Он даже с девой Островов не справился! – сказал мальчик, наконец, Терию. – Этот крестьянин не опасен. Пусть еще лет двадцать хромает по своей деревни и напоминает другим, чтоб прятались в лес поглубже.
Отец-наставник еле заметно нахмурился, но согласился. Регинца привязали к дереву в назидание остальным и оставили стонать.
Ана закрепила в волосах алый бутон, большой, не уместно нежный. Вот, что привлекло ее в лесу, – цветы, какие на Островах не растут. Островитянки любили украшать одежду безделушками из всего, что дает земля и Моря. Камни, ракушки, лепестки – даже на корабле Ана не забывала надеть браслет из ягод. Внешность для нее была, как канва для талантливой вышивальщицы. На Острове Леса она не смела красоваться под грозным взором Инве, но была из тех, на чьей одежде не задерживаются пятна. Чьи волосы вечером вымыты и расчесаны, как бы ни трепал их день. Невеста Алтимара, она имела право и должна была оставаться красивой. В захваченной деревне – как и дома каждый свободный миг – Ана выбрала дерево и целилась в лист, и в черенок листа. Шутливо соревновалась с Дельфиной и Медой, и выигрывала. Тренировались они все очень много, но Ана, кажется, не опускала лук с тех пор, как Унда научила ее натягивать тетиву. К четырнадцати годам она попадала в мишень с двухсот шагов с закрытыми глазами. Ей, не способной даже ходить быстро, стрелы давали власть бьющего кречета. Руки, натренированные тетивой, могли сжаться в крепкий кулак и при случае выбить зубы. А позже, под светом звезд, разбойница сидела у костра между обоими братьями, с кокетливым цветком в волосах. Смеялась с Теором, что влюблена только в свой лук. Наэв в их воркование вклиниться не умел, поэтому молча смотрел в огонь. В изгибах пламени видел изгибы лица и тела, до мельчайшей черточки знакомые. Он знал свою Ану, всю, без единой тайны, как звездную карту над головой. Ее привычку откидывать назад стриженные волосы таким движением, будто они по-зимнему длинные. Ее нос чуть длиннее идеального, и пальцы на руках – чуть короче, чем у большинства. Все родинки, все шрамы от детских падений он помнил с давних времен, когда малышами они плескались в Море раздетыми. Ее напряженную походку, босые пятки и то, чего давно не видел сам, – исполосованные голени. На Острове Леса они в полном вооружении пробегали путь от южной бухты до северной, а отставших матушка Маргара гнала плеткой, как ленивых кляч. И хромоножку не жалела. Тысячу раз Ана доковыляла последней, но не остановилась. Его Ана. Хотя бы в мечтах – всегда его. Смеется с Теором, бросает сладкие взгляды на второго. Наэв смирился, что ей, как и Теору, нравится его дразнить.
Дельфина той ночью, наконец, призналась себе, чего она боится. И упрекнула красавицу:
– Что ты творишь? Хочешь, чтоб они друг друга поубивали?!
– Хочу! – отвечала Ана без тени сомнения. – За меня можно и умереть. – И тут же рассмеялась, искренне превратив все в шутку: – Да что ты, сестра! Мы ведь не регинцы, поединков между собой не устраиваем. Даже за меня.
Волки
– Ну, а ты, – шептала Ана ей ночью, – о ком из братьев ты думаешь?
На ночь галера старалась бросить якорь. Невесты Алтимара спали в обнимку на песчаном берегу, подальше от общей кучи тэру. Дельфина утыкалась головой в плечо подруги и очень тихо отвечала, что в ее мыслях нет никого, кроме Господина Морей.
– Игн смотрит только на тебя. Когда, наконец, ему улыбнешься?
– Я – Невеста, – отвечала Дельфина. – Пусть смотрит в другую сторону.
– Но глаза-то у тебя не завязаны Белой Лентой! Быть не может, чтобы все мужчины были тебе безразличны, – в карих глазах Аны иногда мелькало подозрение. – Дельфина, но ведь не…
– Нет, – смеялась та. – Мне он брат. Он – твой.
Ей не надо было видеть в темноте лицо названой сестры, чтобы знать, что оно сияет. Ночью Ане приснится любимый, и даже Жених Алтимар не осудит ее за сладкие сны. Дельфине тоже во сне являлся тот единственный, кого она выбрала.
– Умерла великая Мара, – шептала девочке мать, когда та была совсем крохой. – Прежде, чем сойти в Царство Мертвых, она призвала своих детей и велела сотворить мир из ее тела.
– Алтимар? – лепетала Дельфина.
– Алтимар, Каэ и Дэя – дети Мары. Они поделили между собой мир.
– Алтимар там, – указывала Дельфина на Море. Ночами ей снилось подводное царство, которое она еще помнила и знала лучше мира человеческого.
За малышами присматривала Дэлада, в то время все еще бездетная. Циана знала, что скоро отвезет дочь на Остров Леса, и старалась не приучать ее к нежности. Лишь рассказывая о богах, обнимала и брала на руки, чтобы отнести на берег. Дельфина и теперь до мельчайших деталей помнила ветерок, трепетавший в ее волосах, мягкое тело матери, визг Теора, что цеплялся за подол Цианы и, как обычно, требовал внимания. Циана качала ее на руках и повторяла:
– Алтимар повсюду, всегда с тобой.
“Алтимар защитит тебя там, где меня не будет”, – звучало в ее мыслях. Малышка не понимала слов, но мысли были ей видны – струились в воздухе, как разноцветные ленты. Ласка матери казалась зыбкой, как капли росы. Вокруг Цианы веяла темно-голубая покорность судьбе, а ее тревога была цвета запекшейся крови. Радость сияла золотом, боль могла разливаться темной лужей, а по земле ползали невысказанные жалобы Дэлады, серые, как ужи: “Почему я не красивая, как ее дочери? Почему эта старуха родила здоровую девочку, а мои младенцы умирают?” Едва научившись ходить, Дельфина научилась удирать от Дэлады – на берег, к Алтимару. У Господина Морского всегда находились для нее самые красивые ракушки и слова утешения. Дельфине еще не рассказали, что души приходят из воды и уходят в воду, но она была уверена, что может спрятаться под волнами и не выныривать вовсе.
В три года девочка, как и все дети Островов, пережила великое потрясение – Циане пришлось отвезти ее на Остров Леса и оставить там на долгие годы.
– Пришло время, девочка, тебе стать истинной дочерью Островов.
До сих пор Дельфина видела свой Акулий Зуб лишь в руках у матери. Зубом Циана срезала с ее головы четыре пряди и четыре раза отреклась:
– Это дитя говорит – потому оно не мое теперь. Это дитя больше не ползает – оно больше не мое. Это дитя не сосет мою грудь – оно не мое теперь, матерь Дэя! Она готова надеть кинжал – она не моя!
Пряди волос Циана сожгла в знак того, что Дельфины-младенца больше не существует, совсем другого ребенка она отдаст Острову Леса.
– Сегодня я одену тебя, как сына. Я повешу Акулий кинжал на пояс и отдам тебя великому Инве, Господину Волков, чтоб он вырастил тебя воином. На Острове Леса ты не должна носить девичье платье и украшения. Нельзя прясть, шить, стирать. Тебе позволят иногда навещать меня – но Зуб останется на Острове Леса.
– Не прясть? – это больше всего удивило девочку. Матушка постоянно сидела за веретеном, как любая регинка или островитянка, и даже богиня Дэя.
– Это женское занятие. Женщины не приходят во владения Инве.
Украшения Дельфине были безразличны, остальное – слишком сложно. Будь она старше, спросила бы про Жриц – они ведь живут на Острове Леса и обучают детей. Островитяне никакого противоречия здесь не видели: женщинам нельзя приближаться к богу войны, тэру в мужском платье – можно. Ей хотелось спросить, где кинжалы тех акул, которых она видела? И зачем акулам кинжалы, если у них нет рук? И почему Циана называет ее не-своей твердо и гордо, хотя в мыслях Цианы совсем другое? Самое первое воспоминание Дельфины – братишку ее Наэва опоясывают кинжалом и уносят. И Теор отчаянно ревет, потому что впервые их разлучили. Ава обнимает жмущегося к ней сына, повторяя, что обязательно за ним вернется. С Дельфиной никто так нежно не обращался, та же Ава разве что могла приласкать.
Циана провела обряд и для Теора, усадила обоих детей в лодку. А с берега им махала рукой Ана рядом с Ундой, просилась с ними. Но в три года хромоножка ходила слишком нетвердо, и верили в лучшее только ее родители. Лодка не причалила к Острову Леса, детям велено было добираться вплавь – словно родились они из воды, а не от матери. Девочка точно знала, что цепляться за подол и проситься домой бесполезно, и сделала, как велят.
На Острове Леса детей посвятили Инве, что стоял, в окружении каменных волков, лицом к северу, к Регинии. Инве и сам был камнем, огромным утесом, которому стихия придала смутные черты человеческого лица. Акулий кинжал Дельфины теперь был в руках наставниц – с нынешнего дня и до ее первого рейда, когда она станет достаточно большой, чтобы носить на поясе оружие. Вечером перед идолом разожгли костер, лили в него вино и пели гимны. Волки Инве беззвучно выли, черный дым стелил тропинку к небесам, а в глубине огня метались воины давних сражений, все убивавшие и убитые. Тень бога войны витала над ними, и Дельфина даже различила в его руках знаменитый меч – великолепное древнее оружие, украшенное золотом и темно-кровавыми гранатами. Она знала, что меч навеки зарыт под идолом-утесом.
Дельфина давно знала отца-наставника Терия, друга ее родителей. Ее отдали на попечение старшим сестрам, которых она раньше с завистью провожала в детскую общину. И, конечно, с ней были Наэв и Теор. Но всего этого было недостаточно для малышки, оставшейся без матери. Несколько лет спустя оставленный так же, как она, Ирис рыдал целый день, пока Дельфина не взяла его под свою опеку. Она не умела рыдать навзрыд. Синеглазая девочка была истинным порождением своего народа – как только позволили, она спустилась на берег. Не искать мать (уже поняла, что не найдет), просто ощутить, что бог рядом. Ринулась в волны, и Алтимар подхватил, заверил, что никогда ее не бросит. К Острову Леса Дельфина привыкла, как привыкали все, – подчиняться старшим, называть матушкой Маргару, вскакивать мгновенно по ее совсем не материнскому окрику, не подсматривать чужие мысли. Научилась жить с нагрузкой бесконечных тренировок и не удивляться запретам. (На Острове Леса, разумеется, пряли, шили и стирали, но воспрещали об этом говорить). Морской Господин каждый вечер ждал ее на берегу – все можно было пережить, зная, что он обнимет.
В три года Алтимар казался Дельфине сильным и надежным, как отец, когда он возвращается из рейдов и подбрасывает ее к небу. В четырнадцать островитянка была влюблена в морского бога, как девочка любит взрослого мужчину. Соперничать с ним не мог Игн или любой другой, и Дельфина не замечала других.
Шкатулка
Настал черед Вилании.
Снизу вверх Дельфина смотрела, как Теор карабкается по скалам. От Моря они отошли на пол-дня пути, двадцать самых юных во главе с Терием – в поисках чего-нибудь ценного и приключений. На вершине островитянин припал к камням и сделался не виден тэру, а главное – не виден с дороги, если найдется там неосторожный путник. К полудню он с горящими глазами докладывал Терию:
– Карета и семь или десять всадников с ней! Отец-наставник, мы ведь узнаем, что они везут?
Терий, скрывая улыбку, испытывающе посмотрел на свой отряд:
– Это не крестьяне беспомощные. Пешему тяжело справиться с конным. Одолеют ли мои волчата рыцарей?
Знал, что только Меда задрожит от страха, остальных его слова раззадорят. Региния много презрительного говорила о разбойниках. Для тэру победа измерялась добычей, а не подвигами. Они и правда, если могли, не встречались с настоящими воинами Побережья. Но только не сегодня.
С пяти шагов стрела пробивает кольчугу наверняка. Лучницам редко удавалось подойти так близко, но лес по обе стороны дороги укрыл засаду. Замешательство и ярость на лицах регинцев, женский крик из кареты. Стрелы Дельфины, Аны, Меды сбивает троих с седла. Тэру обступают всадников со всех сторон, колют копьями, стараясь увернуться самим. Пешие против конных, молодые против опытных. По два-три человека против каждого регинца, а тем на узкой дороге не разогнаться, не нанести рыцарский удар. Дельфина с луком подальше от толчеи копыт. Меч Волн она достанет лишь в крайнем случае. Рядом Ана нашептывает что-то стреле прежде, чем отпустить в полет. Попадает. Лошадь, обезумев об боли, встает на дыбы, сбрасывает всадника Теору под ноги. Он оглушает регинца. Не убивает. Вместе с Терием и Наэвом теснит другого на коне, в самой гуще, к отцу-наставнику поближе, чтоб себя показать. Теор вцепляется в противника, тащит с лошади с силой, которой не бывает у четырнадцатилетнего мальчика. Если только он не сын божества. Регинец в крови, но отбивается неистово, и наконец на земле. Его тоже Теор оглушает, не убивает. Один из всадников меж тем выхватил из кареты женщину, вскидывает ее на седло и рвется вперед под крики ужаса. Едва не растоптав Кэва, заставляет его отскочить и дать дорогу.
– У нее шкатулка в руках! – орет Кэв вслед. – Наверняка, самое ценное!
Ана натягивает лук:
– От меня не уйдешь!
