Его фиктивная мечта

Не успела я вернуться к заполнению журнала, дверь класса резко распахнулась и также резко захлопнулась, явив нам почётного спонсора, который теперь прижимался ухом к этой самой двери и что-то слушал.

– Не выдавайте меня, – успел бросить он школьникам за секунду до того, как дверь снова открылась.

Из проёма высунулась светлая голова Ольги Павловны.

– Уля, к вам спонсор не заходил? – обеспокоенно спросила она, озираясь по сторонам, тогда как сам спонсор притих позади неё, ловя еле сдерживаемые смешки детей.

– Никто к нам не заходил, – высказал за всех Дима. – Поищите в курилке.

Я изумлённо уставилась на него. Какая ещё курилка в школе? Или это он закуток аварийного выхода имел в виду?

Не зная, чему возмущаться в первую очередь: вранью Димы или открытию с курилкой, я не успела ничего ответить коллеге. Та выпорхнула из кабинета так же стремительно, как впорхнула. А наведший шороху спонсор теперь стоял, подпирая плечом косяк, и пламенно улыбался, одаривая меня своим незабываемым взглядом.

ГЛАВА 5

Я опомнилась первой.

– Кирилл Петрович, – процедила сквозь зубы, недовольно постукивая ручкой по столу, – у нас самостоятельная работа в самом разгаре. Не могли бы вы покинуть класс?

– Не мог бы, – ответил гад с усмешкой. – С вашим муз работником опасно оставаться наедине. Уже испытал, больше не хочу.

Я ахнула, откидывая взглядом класс, которому было не до проверочной.

– Вы срываете учебный процесс.

– Даже в мыслях не было, – мужчина отошёл от двери и по-хозяйски прошествовав в дальний угол класса, упал на свободное место рядом с троечником, который безуспешно прятался там весь год от плохих оценок.

Склонившись к нему, Кирилл Петрович быстро прочёл корявый заголовок сочинения и жестом попросив у парня листок, махнул мне, показывая, что у него всё под контролем.

Не зная, как реагировать, я то и дело шикала на детей, чтобы не шумели, а когда они, наконец, успокоились, и до урока оставалось не более десяти минут, в очередной раз открыла ноут. Нет, мне точно не дадут сегодня поработать, и придётся опять домой всё тащить, а там мама и брат, и не факт, что я закончу начатое.

Хмуро сводя брови, я то и дело посматривала на дальнюю парту, куда оборачивались ученики и ловила лукавый взгляд. Мужчина всерьёз писал что-то, да с таким азартом, что даже побил в скорости шороха ручкой по бумаге рекорды нашей главной отличницы. Не хотелось признавать, но мне в какой-то момент стало до потных ладошек интересно, что же он там пишет.

Когда прозвенел звонок и ко мне по одному стали подходить дети, укладывая свои творения в стопочку на краю стола, я старалась больше не смотреть на нарушителя дисциплины. Но когда последний из ребят положил листок и никого, кроме нас со спонсором в классе не осталось, я напряглась. Как и ожидалось, он подошёл к моему столу и остановился, откидывая назад край пиджака и запуская свободную руку в карман брюк. В другой руке был зажат листок бумаги с довольно аккуратными записями.

Мужчина молча протянул мне его, не забывая при этом улыбаться как ни в чём не бывало.

– Издеваетесь? – спросила я, глядя на него исподлобья.

– Даже не думал. У меня к вам дело, Ульяна Алексеевна. Взаимовыгодное.

Я недовольно скрестила руки на груди и откинулась в кресле, стараясь всем своим видом дать ему понять, как он меня достал.

– Послушайте, Кирилл Петрович, каким бы благодетелем вы ни были, это не даёт вам права мешать мне проводить урок. Зачем вы меня преследуете? Как вы вообще нашли меня? В Питере сотни школ!

– Ну это не самое сложное, – мужчина нагнулся и, упершись локтями в столешницу, заглянул мне в глаза. – Прочитайте, и вы всё поймёте.

Он снова встряхнул листок и, игриво поводя изящными бровями, стал ждать.

Мне с трудом удавалось сдерживать негодование. Тяжело раздувая ноздри, я протянула руку и буквально вырвала злосчастный листок. А когда пробежалась глазами по тексту, недоумённо тряхнула головой. Да ну, бред. Перечитала ещё раз. Нет, не бред, и мне точно не показалось. Разомкнула пальцы, выпуская записку из рук и уставилась на мужчину самым своим испепеляющим взглядом.

– Если это шутка, то она не смешная, – проговорила я, чеканя каждое слово. – А теперь убирайтесь вон из моего класса.

Как и следовало ожидать, мужчина даже не пошевелился. Вместо этого он, вальяжно шагнув к ближней парте, взял оттуда стул и поставив напротив меня, уселся на него.

– Не понимаю, почему вы отказываете мне, Ульяна, – заявил он, не испытывая ни малейшего угрызения совести. – Вы же сами говорили, что обстоятельства не пускают вас выехать за границу, а то как вы чуть не расплакались, когда я упомянул, что бывал в Лувре и видел Джоконду, меня окончательно растрогало. Тогда решил, что обязательно помогу вам исполнить мечту. Вот только и вы должны будете помочь мне. По-моему, всё честно.

Он смотрел на меня своими тёмными глазами так прямолинейно и остро, что я даже не сразу нашлась, что ответить, заворожённая на миг грубой привлекательностью мужчины. Но то, что предлагал мне Кирилл Петрович иначе как шуткой назвать я не могла. Но даже если предположить, что всё написанное – правда, то как такое вообще возможно? Кто в здравом уме на это согласится?!

– Вы понимаете, что предлагаете? – спросила я, уперевшись локтями в столешницу и стараясь выдержать пронзительный взгляд мужчины.

– И отдаю себе в этом отчёт. Мне действительно срочно нужна фиктивная жена, и я готовился взять для этой цели свою секретаршу, но тут появились вы, Ульяна, и я окончательно убедился в своём выборе.

Он улыбнулся так дурманяще и скользнул взглядом по вырезу моей блузки с таким пламенем в глазах, что мне стало неловко. На фиктивную жену, насколько мне известно, не смотрят так плотоядно, но даже будь передо мной скромный кандидат наук в очках, а не предмет фантазий большинства женщин, я бы отказалась, не раздумывая. Вот и теперь, покачав головой из стороны в сторону, я твёрдо заявила:

– Нет, Кирилл Петрович. – Я никуда с вами не поеду. В Питере и без меня достаточно молодых и гораздо более достойных вас девушек. Поищите среди них. А сейчас, ещё раз прошу, нет, требую: уходите, мне нужно к следующему уроку готовиться.

Я склонилась над журналом, давая ему понять, что говорить нам больше не о чем. Но даже тогда, продолжая сверлить мою макушку взглядом, он не спешил уходить. Более того, он ещё и ногу на ногу закинул, чтобы поудобнее устроиться, а когда я демонстративно передвинула монитор, чтобы закрыться от его, спросил:

– Вы меня боитесь, Ульяна?

Глянула на его поверх экрана.

– Я вам не доверяю. Слишком ладно вы всё расписали. Думаете, я вот так соглашусь на фиктивный брак? Думаете, не знаю всех этих историй, когда девушек обманом заманивали выехать из страны, а потом они оказывались в публичных домах? Предложи мне такое друг, я, может быть, и согласилась бы ему помочь, но вас я не знаю. Поэтому требую, чтобы вы сейчас же покинули класс!

Всё это я говорила, выглядывая из-за монитора, после чего мужчина как-то по-особому улыбнулся одним уголком рта, подался вперёд и, оказавшись совсем близко, сказал таким тоном, что я чуть не задохнулась на вдохе:

– Если проблема только в этом, Ульяна, мы её решим. Сегодня же я заеду за вами, и мы поедем знакомиться. Как можно ближе.

Мои глаза над монитором округлились до предела, как и рот, которого мужчина не видел.

Подскочив с места, бросилась к двери и выставила палец в направлении выхода.

– Вон! – гаркнула я, не в силах сдержать негодование.

Оглядев меня с головы до ног, этот гад поднялся и положил на край моего стола какую-то бумажку с золотистой каймой. Продолжая опалять меня своим вниманием, он медленно зашагал ко мне.

Как бы я ни злилась на него, в тот момент захотелось прижаться к стене. На меня надвигался не человек – хищное существо с горящим взглядом и твёрдым убеждением в том, что он во что бы то ни стало добьётся своего.

Подойдя почти вплотную, он проговорил:

– Когда передумаете, позвоните. Я там визитку оставил. Париж, Рим, Амстердам никогда ещё не были к вам ближе, чем сейчас, и вряд ли будут. Ведь у вас обстоятельства.

От последнего слова, сказанного почти шёпотом, по всему телу прошла дрожь. Мне стало неловко и, чтобы скрыть своё состояние, я развернулась и решительно двинулась к столу.

– Разговор окончен, – процедила я сквозь зубы, после чего схватила телефон и, ткнув на нужную иконку, приложила его к уху.

– Оля? – отозвалась я на взволнованное «Алё», – ты спонсора потеряла? Он у меня. Забери его, пожалуйста, пока он меня тут не облагодетельствовал по самую макушку. Ага, жду.

Отключила звонок и, бросив аппарат на стол, с вызовом уставилась на мужчину. Он молчал. Я тоже, но в напряжении, повисшем между нами, даже залётной мухе было опасно пролететь.

Он укоризненно покачал головой и в тот момент снова стал похож на хищную птицу. Но я не опасалась его. Более того, схватив со стола золотистую визитку, я демонстративно порвала её пополам и лёгким движением закинула в корзину под столом.

Кирилл Евгеньевич ничего не успел сказать. Раздавшись издали, суетливые шаги каблуков стремительно приблизились к двери.

– Вот вы где! – вскричала коллега, подбегая к мужчине и хватая его под локоть. – Пойдёмте скорее. В конференц-зале уже накрыли стол и ждут только вас.

– Ну что вы, не стоило, – ответил мужчина, недовольно морщась.

– Нет, нет. Пойдёмте, пойдёмте. Как же мы без вас начнём, дорогой вы наш человек. Уля, ты идёшь?

– У меня урок, – ответила, самодовольно улыбаясь.

Напоследок, прежде чем скрыться со своим конвоиром за дверью, мужчина обернулся и так многообещающе посмотрел на меня, что расшифровка не требовалась. Таких слов ни одна цензура бы не выдержала. Вот только у меня голова от этого взгляда закружилась и в промежности запульсировало как никогда прежде.

ГЛАВА 6

К счастью, на глаза он мне больше не попадался в тот день. И, закончив с делами, я прыгнула в машину, чтобы ехать домой.

Дом… А есть ли он у меня вообще?

С тех пор как умер папа, наша квартира перестала быть домом для меня. Туда больше не хотелось возвращаться. Пока он был жив, Женька не позволял себе таких выкрутасов. Он мог попасться на мелком хулиганстве, на него жаловались соседи, но потом братец получал такую взбучку от отца, что надолго затихал.

Мать всегда выгораживала сыночка. Что бы тот ни творил, она всякий раз давила на отцовские чувства, называла папу бессердечным и только и делала, что бухтела на него и охаживала несчастного мальчика. В такие моменты я невольно вспоминала классику: «Царица над ребёнком, как орлица над орлёнком». К слову, орлёнок уже тогда был выше неё ростом.

Отец держал дома жёсткую дисциплину, не поддаваясь на нытьё матери. И при этом очень нас всех любил. У меня с ним были особенно тёплые отношения. Мы понимали друг друга, как и то, что ничего путного из Женьки не вырастет. Часто мы засиживались с ним вдвоём допоздна на кухне, и он, поддавшись эмоциям, говорил, что сам во всём виноват, что много работал и мало уделял внимания сыну. А ещё, что не сможет держать его в узде вечно. Уже тогда он, видимо, ощущал надвигающуюся на семью угрозу, вот только я значения этим словам не придавала. В моём наивном понимании наша жизнь не должна была измениться. Это просто невозможно, ведь всё так хорошо.

Это случилось три года назад, когда я только-только закончила пед и готовилась летом искать работу в школе. После очередного собеседования я пришла домой и застала там маму, которая была в невменяемом состоянии. Она кричала, плакала, завывала как блаженная, и не сразу мне удалось добиться от неё, что случилось. Но когда я всё узнала, то сама готова была выть и кидаться на стены от отчаяния.

Он попал в аварию, возвращаясь домой с работы. Какой-то человек решил перебежать дорогу в неположенном месте и не увидел выезжавшую из-за поворота машину. Папа был за рулём. Он резко ударил по тормозам, а когда понял, что не сумеет остановиться вовремя, стал разворачиваться на встречную полосу, откуда ему уже сигналил внедорожник. Тот успел развернуться, а папа – нет. Врезавшись в бок машины, он получил травму головы, несовместимую с жизнью и умер прямо в карете скорой помощи по пути в больницу.

После похорон я впала в прострацию. Жизнь вокруг перестала меня интересовать, и оставшееся лето я не выходила из дома, с недоумением глядя на мир за окном.

Меня удивляло, что этот самый мир остался прежним. Соседи выгуливали собак, мамочки катали коляски по аллее возле дома, бабушки на лавочке у подъезда обсуждали цены на продукты и прохожих. Ничего не изменилось для этих людей, а главное – моё горе не трогало их. В тот момент мне почему-то казалось, что так нечестно, несправедливо, и весь мир должен оплакивать папу вместе со мной.

К концу лета боль притупилась. Не прошла. Она никогда не пройдёт, но я затолкала её поглубже, тем более что вскоре выяснилось: Женя снял со счёта отца все сбережения, вложил их в какую-то сомнительную авантюру и потерял всё до копейки.

С тех пор мы благополучно стали существовать на мою зарплату, а став преподавателем в школе, я вынуждена была ещё и репетиторством заниматься. Иначе с воротилой типа Жени было не выжить.

Мысль о том, что нужно бежать из этой семьи, пока не хлебнула серьёзных проблем, давно сверлила мозг. Вот только я не могла бросить маму. Она ведь не справится одна с кредиторами Жени, которые являлись к нам чаще, чем бродячие торговцы финскими ножами. Мне действительно было жалко её, тогда как мама требовала от меня лишь покорного служения младшему брату, у которого всё обязательно получится. Ему просто нужна поддержка семьи.

По её мнению, мне эта самая поддержка не требовалась, и даже когда Женя украл и заложил в ломбард мои золотые украшения, я получила от мамы очередной укор.

– Тебе что, жалко? Он ведь ради семьи старается.

Маме невдомёк было, что все деньги, которые изредка у него повалялись, Женя спускал на подружек и тусовки. Встречая его пьяного по вечерам, она лишь охала, спеша помочь кровиночке, переодеться и приготовить постель. А я всё мирилась и мирилась, но всему когда-то приходит конец.

На лифте до своего этажа поднималась через дичайшее сопротивление. Но пойти мне больше было некуда и оставалось лишь надеяться, что меня не ждёт дома очередной сюрприз от братца.

Когда двери лифта распахнулись передо мной, я едва не вскрикнула, увидев здоровенного амбала, обвешанного сумками, а рядом с ним – тощего мужичонку с неприятным лицом. Они расступились, пропуская меня и когда я прошла мимо тощего, моё внимание привлёк пушистый предмет, переброшенный через его плечо на манер горжетки. Предмет казался смутно знакомым.

– Всего хорошего, господа, – отвлёк меня от мыслей голос матери.

Повернув голову, я увидела её в раскрытом проёме двери. Она куталась в халат и заискивающе улыбалась мужчинам.

Те не ответили, скрываясь за створками лифта, а я с недоумением уставилась на мать. Нехорошее предчувствие мгновенно закралось в сердце.

– Кто это такие? – спросила я её, когда зашумел лифт.

Мать изменилась в лице, скривившись в презрительной гримасе.

– Так, никто. Не имеет значения, – ответила она и нырнула обратно в квартиру.

Но я не отступала. Неладное уже звенело в самые уши тревожной сиреной.

– Мама, я ещё раз спрашиваю, кто это был?

Ответить мне не успели. Глянув на опустевшую стену, где ещё утром висел телевизор, я ахнула.

– Нет, – выдавила я из себя, не веря глазам. – Мама, где плазма?

ГЛАВА 7

Мать мгновенно перешла в нападение.

– Что ты докопалась до меня? «Кто это?», «Где плазма?» Где надо! Я отдала телевизор, чтобы спасти Женю! Эти ужасные люди пришли требовать денег, и что я, по-твоему, могла сделать?! У меня их нет! Хорошо хоть они согласились принять вещами. Боже мой, как мне тяжело без твоего отца. Он бы прогнал их и не дал порочить Женечку и имя нашей семьи.

– Они бы не пришли, будь жив отец! – вскричала я, не в силах сдерживать злость. – Что ещё ты отдала?!

– Не ори на меня! – простонала мать, ударяясь в свойственную ей роль жертвы. Жертва и нападение – две её самые любимые ипостаси. – Если я отдала, значит, так нужно было!

Я больше не стала спорить. Скинув одежду прямо на пол в коридоре, я бросилась обыскивать собственную квартиру.

Нервно усмехнулась, обнаружив, что на кухне больше нет микроволновки, даже наш старый магнитофон забрали, на котором мы с папой по вечерам радио слушали. Чуть не заплакала. Мне не так жалко было новую микроволновку с сенсорным управлением, как этот старый приёмник.

Дрожащей рукой раскрыла платяной шкаф в гостиной. Как и следовало ожидать, ни маминой шубы, ни моего пуховика на мембране, ради которого приходилось полгода откладывать, на месте не оказалось.

– И что же это получается, – проговорила я, глядя в пустоту, в которой недавно висели наши вещи, – мы теперь не будем зимой из дома выходить? Мам, ты вообще осознаёшь, что сделала?

– А при чём здесь я?! У меня что, выбор был? Не знала, что ты такая злая!

– Мама! – я кинулась к ней и схватила за плечи. – Да пойми же ты! Все наши беды от Жени! Если бы не он, ничего бы этого не было! Зачем ты потакаешь ему? Давно нужно было его отпустить, пусть катится ко всем чертям и живёт как хочет, пусть сам думает, как заработать, а не тянет из семьи последнее! Мама, с ним надо жёстко, как папа, он ведь иначе не понимает. Эгоист он.

На миг в глазах матери скользнуло скорбное выражение, и я почти уверовала, что достучалась, что смогла уговорить её. Конечно, братец никуда не уйдёт из квартиры, но она оформлена на нас с ним, и если я от своей доли откажусь в его пользу, пусть делает здесь что хочет, а мы с мамой снимем квартиру и заживём спокойно.

Поток слёз из моих глаз хлынул с новой силой от ощущения прорыва к этой окостеневшей в собственных убеждениях душе. Но я рано радовалась. Гневно скривившись, мама сбросила с себя мои руки и зашипела:

– Кто эгоист?! Женя эгоист?! Ты на себя посмотри! Единственный мужчина в семье остался, и того ты меня лишить хочешь! Никуда я с тобой не пойду! Не брошу Женечку! Ему суд грозит и как никогда нужна поддержка семьи! Какая же ты бессердечная! Помощи от тебя не дождёшься. Каждый раз унижаться приходится!

Я хоть и привыкла к несправедливости по отношению к себе, но последние слова матери меня, мягко говоря, ошарашили. Я не стала напоминать о том, что семья все эти годы существует за мой счёт, что я, рискуя всем, уже неоднократно договаривалась с кредиторами Жени и отдавала в уплату его долгов последние свои деньги. В этом просто не было смысла. Моя помощь всегда воспринималась в этом доме как само собой разумеющееся, и начни я заявлять сейчас, мать точно упрекнула бы меня в жадности.

Я взглянула на неё в смутной надежде, что она поймёт. Сболтнула лишнего, с кем не бывает, но холодный взгляд был непреклонен. Я никто для неё и всегда была никем, потому что мне не повезло родиться девочкой.

Не говоря ни слова, я прошла к себе в комнату, вынула из шкафа потрёпанную дорожную сумку и стала складывать в неё вещи. Я не знала, куда мне идти, но точно знала, что не смогу здесь больше оставаться. То и дело стирая с лица капли слёз, я бездумно забрасывала в сумку бельё, обувь, одежду. А когда закрыла её и вознамерилась выйти из комнаты, напоролась на горящий ненавистью взгляд.

– Ты куда это собралась? – спросила мать, скрещивая на груди руки и закрывая мне проход. – Обидеться решила? Только не говори, что хахаля нашла. Не поверю. Кому ты нужна такая, рыжее недоразумение? Ведёшь себя как дитятка малая.

– Пропусти меня, – потребовала я, не повышая голоса. – Мне плевать, куда я пойду. Лишь бы от вас подальше.

– Приползёшь, когда он выгонит тебя на улицу. Только не жди, что тебе здесь будут рады.

– Я уже давно ничего не жду от тебя, мама. Я устала быть чужой в собственном доме, для самого родного из всех людей. Сегодня ты окончательно уничтожила последнюю надежду на то, что когда-нибудь мы сможем стать нормальной семьёй. Теперь вы с Женей семья, как ты всегда и хотела. Поэтому просто дай мне уйти из вашей жизни.

– Ты не посмеешь меня бросить!

– Ну ты же отказалась идти со мной.

– Как я оставлю Женю, ты подумала?

Я вдруг расхохоталась так, что мать испуганно отступила.

– А ведь, правда! – проговорила я, заливаясь хохотом. – Такую деточку славную, малыша беспомощного, как оставить? Прости. Не подумала.

Мою истерику прервал смачный шлепок по лицу. Я аж взвыла.

– Убирайся вон, дрянь! – проговорила мать, тыча в меня пальцем. – Без тебя разберёмся. Иди к своему папику. Вот только когда он с тобой наиграется, домой можешь не возвращаться!

Продолжая прижимать ладонь к щеке, которую жгло от удара, я бросилась к двери, стараясь не заплакать. Придерживая сумку, я неслась вниз по лестнице, ощущая подступающее к горлу рыдание, и от гула в ушах почти не разбирала гадостей, которые кричала мне вслед мать.