Досчитать до семи

– Я хотела с вами поговорить об Адриане, – начала Исабель, – Мне кажется, с ним что-то происходит. Он стал странным, замкнутым.

Отец Сантос внимательно слушал, не перебивая.

– Мне Марсела показала его рисунки, – продолжила она после паузы. – На них он изображает… сцену, где он сам стоит на коленях перед человеком с тёмным силуэтом. Это выглядит… неправильно. Как будто он видит себя тем, кто удовлетворяет чьи-то грязные желания.

Священник нахмурился, но ничего не сказал сразу.

– Возможно, ему снится что-то тревожное, – осторожно предположил он. – Или это всего лишь проявление его фантазии, пусть и странной.

– Но почему он стал таким? – Исабель выглядела обеспокоенной. – Я понимаю, дети иногда увлекаются странностями, но Адриан… Это не похоже на него.

– Если вы хотите, я поговорю с ним, – предложил отец Сантос. – Иногда мальчикам бывает легче открыться постороннему человеку.

Исабель не была уверена, что Адриан захочет разговаривать, но всё же кивнула. Она и не была уверена, что имеет право решать за маму и Адриана, но другого выхода будто не видела. Она знала, что в последние недели он становился всё более отстранённым. Даже его собственная мать избегала смотреть ему в глаза, словно боялась увидеть в них что-то странное, похожее на взгляд её старшего сына.

Исабель всё чаще появлялась в нашем доме, будто её беспокойство за меня стало сильнее, чем какие-либо договорённости с мамой. Даже в те дни, когда мама оставалась дома, полностью погружённая в дела, Исабель находила повод зайти. Она приносила с собой мелочи – свежий хлеб из пекарни, маленькие баночки варенья или новые пелёнки, которые сама сшила. Но за этими жестами скрывалось что-то большее. Она долго сидела рядом с моей кроваткой, не отходя ни на шаг, даже если я просто спала. Иногда, держа меня на руках, она что-то тихо бормотала, будто просила прощения за мысли, которые не могла озвучить. Исабель видела, как мама, измотанная работой и семейными заботами, становилась всё более отстранённой, как папа порой приходил домой поздно и молча, не желая сталкиваться с новыми трудностями. Исабель смотрела на меня так, будто в её глазах я была не просто ребёнком, а кем-то, кого нужно уберечь любой ценой, даже от того, что ещё не случилось.

– Ты такая маленькая, – однажды шепнула она мне, поглаживая по щеке. – Но всё это уже давит на тебя. И кто за тобой посмотрит, если я не буду рядом?

Отец Сантос, как обычно, забрал Адриана и Сантьяго из школы. Дорога домой проходила в тишине: Сантьяго дремал на заднем сидении, а Адриан смотрел в окно, будто стараясь не встречаться взглядом со священником. Но на этот раз, за несколько километров до дома, отец Сантос вдруг свернул с привычного маршрута и остановил машину на обочине, рядом с редкими деревьями, бросающими длинные тени на дорогу.

– Выйди, Адриан, – сказал он, не оборачиваясь.

Адриан помедлил, но подчинился. Дверь хлопнула, и он встал на пыльной дороге, обернувшись к машине. Отец Сантос вышел следом, оставив Сантьяго внутри.

– Нам нужно поговорить, – начал священник, сложив руки за спиной. Его голос был тихим, но твёрдым, будто он готовился к этому разговору уже давно.

– О чём?

Отец Сантос сделал шаг ближе, наклоняясь к мальчику.

– Ты должен понимать, что есть вещи, которые не стоит рассказывать. Никому. Это наша с тобой ответственность и наша с тобой тайна. Божья воля, – его взгляд был тяжёлым, как будто пригвоздил Адриана к месту. – Всё, что происходит в пути… это должно оставаться между нами.

– Я… я никому ничего не говорил, – пробормотал он.

– Вот и правильно. Ты хороший мальчик, Адриан, но эти твои рисунки… – священник обошёл его, встал так, чтобы их взгляды встретились. – Это неправильно. Тебе нельзя рисовать такое. Ты вызываешь на себя гнев Божий. Ты понимаешь это?

Адриан почувствовал, как сжимается его горло. Он хотел возразить, сказать, что не понимает, о чём тот говорит, что не видит зла в своих рисунках. Но слова застряли где-то внутри, не выходя наружу.

– Я… – начал он, но отец Сантос перебил.

– Ты должен каяться. Не рисуй больше. Никогда. Это твоя душа. Твои мысли. И если ты не перестанешь… – он не договорил, но в его голосе прозвучала угроза, тихая, но ощутимая.

Когда Адриан вернулся в машину, его лицо было бледным, а руки слегка дрожали. Сантьяго проснулся и спросил, что случилось, но Адриан лишь покачал головой. До самого дома он молчал, глядя прямо перед собой, а отец Сантос, будто ничего не произошло, снова завёл разговор о погоде и о том, что виноградный урожай будет хорошим в этом году.

Церковь в этот день утопала в свечах. На праздник Дня всех святых отец Сантос подготовил всё так, чтобы каждый прихожанин почувствовал особое благоговение. Ароматы ладана смешивались с запахом воска, лёгкий холод каменных стен усиливал ощущение торжественности. За несколько дней до праздника он зашёл к семье Эскарра, как часто делал это после школы, под благовидным предлогом. Сложив руки, он пригласил их всех прийти на праздничную мессу.

– Это великий день, – сказал он, глядя прямо на маму. – День, когда наши души могут соединиться с Богом и обрести исцеление. Вы ведь приведёте всю семью?

Мама чуть замялась. Она посмотрела на меня, спавшую у неё на руках, и на Сантьяго, который играл у ног, и ответила осторожно.

– Не уверена, что младшие смогут прийти. Это будет слишком поздно для них, а Алисия… она ещё совсем малышка.

– Марсела, – его голос стал ниже, почти шепчущим, но от этого ещё более властным. – Разве вы хотите, чтобы ваши дети выросли вдали от Бога? Как вы можете лишать их прикосновения к святости в этот день? Если вы действительно дочь Божья, вы не позволите своим заботам удержать вас от веры.

Мама напряглась, её лицо стало строгим. Но отец Сантос уже победил. Манипуляция была тонкой, но беспощадной. На следующий день она сказала всем детям, что они пойдут в церковь.

В день праздника семья Эскарра стояла в первом ряду. Я тихо дремала на руках у мамы, Сантьяго рассматривал витражи, а Хулио и Лаура стояли чуть в стороне, явно скучая. Адриан молча стоял рядом с мамой, пытаясь не встречаться взглядом со священником.

После мессы, когда в церкви зазвучал орган, отец Сантос подошёл к маме, улыбаясь своей привычной тёплой улыбкой.

– Марсела, я хотел бы поговорить с Адрианом, – сказал он. – У нас есть особое место, где души могут очиститься, где можно изгнать тяжесть, которая тяготит его. Это поможет ему.

– Вы уверены, что это нужно? – спросила она.

– Безусловно. Это лишь для его блага.

Её колебания длились недолго. Она кивнула и подтолкнула Адриана к отцу Сантосу, даже не взглянув ему в глаза.

Место, куда отец Сантос привёл Адриана, было небольшой комнатой за пределами алтаря. Она была тёмной, с единственной свечой, мерцавшей на деревянном столе.

– Встань на колени, – приказал священник, голос его стал твёрже.

Адриан послушно опустился, но его руки дрожали.

– Если ты хочешь избавиться от своего бремени, от своих тёмных мыслей, ты должен подчиняться Божьей воле. Только так ты найдёшь покой.

Священник подошёл ближе, его тень заслонила единственный источник света.

– Ты должен повиноваться мне, как слуге Бога. Грех должен быть искуплен через жертву.

В голове Адриана всё смешалось – слова, тени, страх. Отец Сантос склонялся над ним, давя своей волей, своим присутствием, своим тихим, почти ласковым, но страшным голосом.

– Во имя Божье, – прошептал священник, доставая из штанов свой набухший от возбуждения член.

Что именно произошло в той комнате, никто не узнал. Но когда Адриан вернулся к семье, он был бледным, каким обычно и был всякий раз, когда со школы возвращался домой. Священник же, напротив, выглядел спокойным, даже вдохновлённым, он сказал маме, что Адриану нужно продолжить посещать это место для полного очищения. Мама кивнула и поблагодарила отца Сантоса за его добродушность к семье Эскарра.

Церковный праздник собрал множество людей. Возле храма поставили длинные столы, покрытые белоснежными скатертями, над которыми висели горящие свечи. Среди гостей были Исабель с мужем и дочерью, родители Карлы, а сама Карла почти весь вечер провела рядом с Хулио. Они сидели чуть поодаль, сперва разговаривая спокойно, но вскоре их спор стал заметен. Карла резко встала, её лицо покраснело от гнева, и она сделала шаг прочь, но Хулио схватил её за руку. Его взгляд был тяжёлым, жёстким, почти угрожающим.

– Ты либо перестанешь меня унижать, либо не рассчитывай, что я буду закрывать глаза на твои выходки, – процедил он так тихо, что только она могла услышать.

Карла отвела взгляд, но она не ушла. Немного погодя, они вернулись к столу, где всё ещё шли оживлённые разговоры.

Все сидели за длинным столом, рассчитанным на три десятка человек. Мама держала меня на руках, иногда поправляя белый плед, в который я была завернута, и тихо переговаривалась с Исабель. Лаура рассказывала о своих экзаменах, называя их "слишком лёгкими для дураков", её голос звучал гордо. Хулио изредка вставлял язвительные комментарии. А вот Адриан, сидевший между Лаурой и Сантьяго, был совершенно другим. Он молчал, почти не притрагивался к еде. Его взгляд блуждал где-то вдалеке, а лицо было пустым, словно он находился в каком-то другом, недоступном для окружающих месте.

– Адриан, ты должен поесть, – сказала мама, заметив его нетронутую тарелку. – Ты ведь сегодня ничего не ел дома.

Её голос звучал строго, но в нём уже было беспокойство.

– Не хочу, – отрезал он, даже не глядя на неё.

– Не хочу? – переспросила она, нахмурившись. – Ты себя в зеркало видел? Ты и так как призрак. Перестань валять дурака и поешь!

– Оставь меня! – резко выкрикнул он, его голос прорезал общий шум, заставив людей замолчать.

Мама замерла, её взгляд был удивлённым и встревоженным.

– Адриан! – воскликнула она, теперь уже с упрёком. – Ты не можешь так себя вести! Ты нас всех позоришь!

Эти слова стали последней каплей. Его лицо исказилось гневом, и он схватил со стола нож. Гости ахнули, некоторые начали вставать со своих мест.

– Никто меня не слушает! Никто не хочет знать, что я чувствую! – кричал он, размахивая ножом.

– Успокойся, Адриан, – попыталась вмешаться Лаура, поднимая руки, как будто старалась успокоить дикое животное.

Но её слова только усилили его ярость. Он схватил со стола нож, его движения были резкими, словно он находился в порыве, из которого не мог выйти. Люди вскочили со своих мест и начали отступать. Мама, всё ещё держа меня на руках, поднялась со своего места, чтобы сказать что-то, но этот жест Адриан воспринял как угрозу. Его глаза метались от одного лица к другому, пока не остановились на маме.

– Забери её! – закричал он, указывая ножом на меня. – Убери этого ребёнка, мать!

Я начала плакать. Громкий, отчаянный крик разнёсся по всему помещению. Это только усилило гнев Адриана. Он поднял нож выше, словно пытаясь заглушить мои крики своими воплями.

– ЗАСТАВЬ ЕЁ ЗАМОЛЧАТЬ! – кричал он, размахивая руками.

Мама отступила на шаг, дрожа от ужаса. Она крепче прижала меня к себе, пытаясь защитить, но её лицо стало мертвенно-бледным.

– Адриан, не делай этого, прошу тебя! – умоляла она, её голос ломался, как хрупкое стекло.

В этот момент Исабель, вся побелев от страха, бросилась к маме.

– Дай мне Алисию, Марсела, дай!

Но прежде чем мама успела передать меня, Адриан вдруг развернулся. Его движения были быстрыми, неестественными. Исабель вскрикнула. Лезвие вонзилось ей в бок и кровь хлынула, заливая её платье. Мама закричала, её глаза расширились от ужаса.

– Боже мой! Что ты наделал, Адриан?! – закричала она, отступая назад.

Лаура подбежала к Исабель, которая пошатнулась, сжимая рану. Гости замерли, не зная, что делать, словно их парализовало ужасом. Мама крепче прижала меня к себе, а я, чувствуя её страх, начала плакать ещё громче. А Адриан… Адриан отпустил нож и рухнул на колени. Его руки закрыли лицо, и он начал кричать, но теперь это были крики, которые порождали ужас.

Глава 4

Пляж за чёрной скалой (1986 г.)

– Даже если угроза нереальная, навязанная бредом, человек ощущает её как реальную, как угрозу своей жизни, – сказал психиатр, его низкий голос звучал спокойно. – И тогда, когда он это понял, у него не остаётся другого выбора, кроме как нанести контругрозу первым, чтобы оказаться в выигрышной позиции.

Мама сидела с прямой спиной, сжимая в руках уголок своей сумки. Её взгляд был устремлён на врача, но выражение лица казалось пустым. Папа, напротив, нервно теребил пальцами подлокотник кресла.

– Это невозможно, – наконец сказала мама, её голос звучал резко, почти отрывисто. – Адриан не сумасшедший. Он просто… просто немного нервный, как все подростки.

– Нервный, – эхом повторил врач, склонив голову на бок. – И вы считаете, что это нормальное подростковое поведение – угрожать людям ножом и лишать их жизни?

Папа вскочил, его лицо покраснело.

– Наш сын не болен! – воскликнул он, глядя на психиатра. – У него был стресс. Он слишком много учится, это всё давит на него. Но он умный мальчик! Мы его знаем!

Психиатр вздохнул и откинулся на спинку кресла. Его глаза задержались на маме.

– Я понимаю, что это трудно принять. Но я обязан сообщить вам, что у вашего сына начальная стадия шизофрении. Это серьёзное заболевание, которое не пройдёт само по себе. Если вы хотите помочь ему, вам нужно осознать, что это реальность.

– Нет, – сказала мама почти шёпотом. – Нет, вы ошибаетесь. Это просто… Это невозможно. У нас хорошие дети. Весёлые, умные…

– Никто в нашей семье никогда не страдал такими вещами, – поспешно добавил папа.

Врач подался вперёд, его взгляд стал острым, проницательным.

– А вы уверены? Никогда не замечали чего-то похожего у других членов семьи? Были ли странности в поведении, перепады настроения, замкнутость или навязчивые идеи у кого-то ещё?

Родители переглянулись. На мгновение в кабинете воцарилась абсолютная тишина, нарушаемая лишь слабым гудением вентилятора.

– Нет, – твёрдо ответила мама, её голос звучал с вызовом. – Наши дети здоровы.

Но папа отвёл взгляд, его плечи напряглись. Мама положила руку на его колено, пытаясь удержать его спокойным, но и её жест был дрожащим.

– Никто в семье не страдал, – медленно проговорила она.

После того случая Адриана забрали в психиатрическую лечебницу. Родители объяснили всем, что он уехал к своей тёте в Гватемалу, якобы на время сменить обстановку и помочь ей с домом. Но на самом деле он провёл в психиатрической больнице целый год, где каждый день начинался и заканчивался таблетками и сессиями с врачами.

Мама теперь каждый год ходила на кладбище, в то самое место, где покоится Исабель. Она никогда не брала с собой никого из детей, даже меня. На этих прогулках её сопровождала лишь тишина, и, стоя у безмолвного надгробия, она шептала молитвы и просила прощения, опускаясь на колени, будто это могло облегчить груз её души.

Когда Адриан вернулся домой из больницы, он выглядел другим. Сутулый, с потухшим взглядом, он подолгу молча сидел у окна. Иногда его взгляд задерживался на мне. Я чувствовала, как он смотрит, но понять, что крутилось у него в голове, было невозможно. Он ничего не говорил, ни маме, ни папе, ни Сантьяго, ни Хулио. Только изредка отрывисто бросал что-то Лауре, но их разговоры были холодными, словно они чужие. С того дня Адриан стал замкнутым, избегал шумных мест и людей. Его поездки в больницу продолжались – раз в год он пропадал на лечение, а после возвращался ещё более отстранённым. Теперь каждое утро он принимал те же белые таблетки, что и Хулио.

Лаура тем временем закончила старшую школу. Было видно, как папа гордился её достижениями и планировал поездку в Сан-Себастьян, чтобы она поступила в лучший университет экономики. Лаура же предпочитала уехать подальше от семьи, куда-нибудь в Мадрид или поступить в Брюссельский свободный университет по специальности "Политология". Она всегда смотрела на нас, особенно на братьев, с оттенком превосходства, но отец лишь поддакивал её словам, считая её блестящим шансом семьи.

Хулио вел себя странно. После того случая на футбольном поле, когда ему было 16, и он пролежал месяц в психиатрической больнице под таблетками, родители решили забыть об этом, похоронить всё в прошлом. Тогда врачи говорили о нервном срыве, но в выписке, словно клеймо, стояла пометка "Шизофрения". Никто в городке так и не узнал правды, потому что родители никогда не обсуждали это. Даже с друзьями. Они хранили молчание, как будто боялись, что этот случай затронет не только их репутацию, но и всю семью. Для них это было несчастным случаем, который не должен был повториться. Иногда Хулио был полон энтузиазма, что заражал своей энергией весь дом, но в другие дни его поведение становилось пугающим. Однажды мама вернулась из швейной мастерской и увидела всю мебель из дома вынесенной на улицу. Хулио стоял рядом с кучей стульев, кроватей и шкафов, бормоча себе под нос:

– Это дары Богу… Они спасут всех нас… Всех…

Мама сначала закричала на него, а потом просто молча заплакала, устав смотреть на эту бездну, что открылась в её старшем сыне.

Папа, в свою очередь, почти не бывал дома. Его Shevrolet всё чаще оставался под деревьями на дороге, потому что он даже не находил времени заехать во двор. Его отсутствие становилось нормой, и мы больше не знали, к чему это приводит: спасает ли он семьи от пожаров или просто прячется от своей.

Сантьяго тоже изменился. После того, как Адриана забрали в больницу, он стал тихим и задумчивым, а его прежние рассказы у шахматной доски прекратились. Мама, обессиленная, попросила отца Сантоса продолжать подвозить Сантьяго из школы, потому что сама не могла выкроить времени даже на самое важное. Никто больше не задавал вопросов, никто не искал правды.

К моим четырём годам я уже могла оставаться дома без чьего-либо постоянного присмотра, и мама всё чаще уходила на сбор урожая с первыми лучами солнца. Её день был выстроен как бесконечный бег: утром – сбор фруктовых деревьев, где солнце жарило немилосердно. Днём – мастерская, в которой машинки стрекотали без остановки, словно напоминая ей о вечной гонке, которую она пыталась выиграть. А вечером – возвращение домой, где её ждала не радость, а хаос. Дом погружался в беспорядок, как в болото. Пыль на мебели, крошки на полу, недомытые тарелки в раковине. Почти каждый вечер начинался с её крика.

– Бардак, – громыхала она, стуча ладонью по столу. – Всё время бардак! Как мы будем продавать вино, если виноград до сих пор не собран?

Эти слова она чаще всего обращала к Хулио и Лауре. Хулио молчал, сжимая кулаки, а Лаура смотрела на неё с холодным презрением, словно всё это было ниже её достоинства. Но и нам с Сантьяго и Адрианом тоже перепадало, хоть и реже. Даже если мы не делали ничего, просто сидели в углу, её усталость находила нас.

– А вы? Почему сидите? Нельзя хотя бы игрушки свои убрать? Сложно, да? – резко бросала она, не дожидаясь ответа.

Казалось, что та жизнь на работе стала её настоящей жизнью, а та, что дома – побочной. Обременением, которое напоминало ей о том, сколько всего нужно успеть, и что времени на это катастрофически не хватает. Её глаза всё чаще казались пустыми, а лицо – таким, будто с него стирали краски каждый день, оставляя лишь серый фон усталости и раздражения. Она безо всякого повода повторяла нам, что разваливается на части. Но разваливались мы. Тихо и незаметно, как осыпается засохший виноград с лозы, так и наши дни дома превращались в тягучую пустоту, заполненную криками и непониманием.

На работе отца нарастало напряжение. Это не было молчаливым игнорированием или тайным недоброжелательством – это было открытое эмоциональное насилие. Каждый день коллеги словно соревновались, кто сильнее подольёт масла в огонь.

– Скажи, Эрнандо, зачем тратить деньги на тюрьмы для насильников, если психи всё равно среди нас? – с издёвкой бросал один из них, нарочито громко, чтобы все вокруг услышали.

Другой, проходя мимо, шептал так, чтобы отец точно расслышал:

– Может, и ты кого-то "лечишь" по вечерам, а, Эрнандо?

Саботаж был их оружием. Они нарочно портили его оборудование, то и дело подкручивая гайки на пожарном шланге или отключая насос перед проверкой. В день квалификационной переподготовки они "забыли" предупредить его о смене времени, и он не смог вовремя явиться на экзамен. Каждый день для отца был как бой без оружия. Он возвращался домой сломленным, но молчал. Снимал свою выцветшую рабочую куртку, бросал её на стул и проходил на кухню, где мама, уставшая после своего рабочего дня, пыталась завести разговор.

– Нам надо повышать цену на вино, Эрнандо, – начинала она осторожно. – Этот урожай слишком тяжёлый, а расходы выросли.

– Посмотри сама, – сухо бросал он, не глядя в её сторону, словно каждое слово, произнесённое вслух, требовало от него слишком много сил.

– Я не могу всё решать одна!

– Тогда решай с кем-то другим, – бросал он, поднимаясь из-за стола, и уходил к себе в комнату.

В глазах его больше не было того тёплого огонька, который я помню с самого детства. Он казался пустым, словно сжёг внутри себя все эмоции, чтобы не чувствовать боли. Мы почти перестали слышать его смех. Даже мама, которая раньше могла пробить его броню одним лишь добрым словом, теперь отступала, словно понимала, что внутри него кипит буря, которую она не в силах остановить. Каждый вечер он садился у окна, смотрел на виноградники, которые мы с Сантьяго едва успевали собирать, и молчал. В его молчании было больше боли, чем в любых словах, которые он мог бы сказать.

Когда пришло время отправляться в Сан-Себастьян, папа и Лаура сели в старенький Shevrolet и выехали на рассвете. Весь путь отец молчал, вспоминая свою ночную поездку к Хулио. Он лишь изредка бросал на дочь взгляд в зеркало. Лаура сидела с задумчивым видом, вырисовывая что-то в блокноте. Ее волосы были аккуратно заплетены, а на плечах лежала теплая кофта, которую она забросила в сумку в последнюю минуту, вспомнив, что у моря может быть прохладно.

Когда они подъехали к кампусу, она с восторгом ахнула, представляя себя в стенах этого здания. Директор, пожилой мужчина с очками на кончике носа, встретил их в своем кабинете, уставленном книгами и папками. Папа принес стопку документов и разложил их на столе. Там были дипломы, грамоты и сертификаты, подтверждающие, что Лаура не просто талантлива, а действительно одна из лучших.

– Вот, – он вытащил первый листок и постучал по нему пальцем, – это конкурс «Элита молодежи» по экономике. Первое место. А это математика. Тоже первое место.

Его голос звучал с гордостью, но в нем сквозила и нотка упрямства, будто он хотел доказать что-то самому себе.

– И вот ещё, международное право, – добавил он, доставая последний диплом, покрытый золотыми гербами и печатями.

– Папа, это всего лишь школьные конкурсы, не надо раздувать из этого…

– Не говори так! Это твой труд, твой ум, и я горжусь тобой! Ты заслуживаешь признания, и люди должны знать, что в нашей семье есть такие таланты! – Перебил её отец.

– Мы предоставляем нашим студентам широкий спектр курсов, – начал директор, рассказывая об обучении, – Но, конечно, плата за обучение и дополнительные расходы составляют…

Он назвал сумму, которая заставила Лауру нахмуриться. Она повернулась к отцу.

– Мы не потянем, папа. Это слишком дорого.

Отец, оперевшись на подлокотник кресла, ответил с твердостью:

– Займем. Начнем больше производить вина, расширим продажу.

Лаура покачала головой.

– На проездной билет каждый день в обе стороны в течение года уйдёт 15 840 песет. Дорога в каждую сторону занимает два часа. А сейчас ты хотя бы подвозишь меня до остановки по пути на работу. На еду и перекусы – ещё 5 000 песет. В год мне нужно будет 208 400 песет. Спасибо, это слишком дорого, – в её голосе прозвучал холодный сарказм.

– Почему бы не пройтись по кампусу? – предложил директор, заметив её напряжение.

Лаура кивнула. Вместе с отцом и представителем университета они шли вдоль коридоров, где стены были украшены портретами знаменитых выпускников. Каждый из них, казалось, проживал свою жизнь под строгим взглядом наблюдающего общества. Лаура восхищалась всем, что видела: просторные лекционные залы, богатая библиотека, в которой можно было раствориться на долгие часы. В её голове уже мелькали образы будущего: независимость, собственные решения, её имя в списках лучших политологов страны.

– Лаура, для вас обучение будет бесплатным. Мы рады поддерживать талантливых студентов, особенно таких, как вы, – произнес директор, остановившись на лестнице, словно подчеркивая значимость своего заявления.

На секунду ей показалось, что мечта становится реальностью и когда они с отцом остались наедине, она, наконец, решилась высказать своё желание.