Илиодор. Мистический друг Распутина. Том 2

Лишь в 7 часов, после долгих уговоров Володимерова и о. Михаила, о. Илиодор надел шубу преосвященного и поехал к нему – все в тот же дом благочинного, который покинул двумя днями ранее. Но как несчастный священник изменился за это время от тяжелых мыслей, поста и приготовления к смерти!

«После двухдневной в разных направлениях поездки иеромонах Илиодор был возвращен жандармской полицией опять в гор. Сердобск, притом голодный, измученный и совершенно больной "в распоряжение Епископа" (??!!!).....», – писал преосвященный Гермоген.

«Встретив нас, епископ принял меня на свою грудь и громко, громко зарыдал», – вспоминал о. Илиодор.

Тем же вечером преосвященный Гермоген изложил подопечному свой проект, который обсуждал ранее с епископом Парфением, – двойное настоятельство. Перейдя в Тульскую епархию, о. Илиодор остается заведующим царицынским подворьем, навещает свой монастырь и сохраняет за собой общее руководство. Против поездок и участия в монастырских делах еп. Парфений не возражал, при условии добровольного подчинения священника распоряжению Св. Синода.

По словам о. Михаила, именно сохранение настоятельства заставило его друга дать свое согласие на переход в Новосильский монастырь. Сам о. Илиодор излагал свои мотивы иначе. Описав встречу с владыкой, он продолжает: «Это рыданье без слов, дальнейшая беседа с епископом и собственные размышления решили мою судьбу. Я понял, что дальнейшее сопротивление грубой физической силе будет бесплодно и мне, следовательно, необходимо ехать в Тулу. Принятое мною решение водворило мир в душе моей, и я спокойно и даже с иронией стал смотреть на те факты, которые прежде раздражали меня».

То же объяснение священник дал своей пастве, протелеграфировав в монастырь следующий трогательный текст: «Возлюбленные милые мои дети. Вы видели, что я все употребил, чтобы быть с вами. Я даже жизнью не дорожил. Я бы умер в Царицыне, если бы был там, но сему воспрепятствовала Сила. Против рожна прать трудно. Не отчаивайтесь. Я радуюсь, – радуйтесь и вы вместе со мной. Через неделю приедет Михаил, все-все вам расскажет. Вы тогда успокойтесь. Поверьте мне пока. Пребывайте в миру [так в тексте], спокойствии и радости о Духе Святом. Настоятель Свято-Духовенского Новосильского монастыря и заведующий Свято-Духовским Царицынским подворьем иеромонах Илиодор». Подпись свидетельствует, что проект двойного настоятельства был о. Илиодором одобрен.

Поздно вечером преосвященный Гермоген телеграфировал еп. Парфению в Москву: «Отец Илиодор, помолившись со мной, дал обещание и решительно согласился ехать в Тулу. Выезжает завтра вечером и в Туле будет в пятницу пополудни. Слава Богу. Он просит благословения и ваших святых молитв».

На следующий день о. Илиодор отправил покаянные телеграммы в Синод и Лукьянову: «Богомудрые отцы! Со слезами пишу. Еду в Тулу. Вашу святыню огорчать не думал непослушанием. Шел невольно против чиновничьего засилья. Простите и помолитесь за меня, грешного и убогого».

Обдумывая вопрос о том, как наладить заочное руководство царицынским монастырем, о. Илиодор продиктовал о. Михаилу письменный наказ из 39 глав. Своим заместителем иеромонах избрал Александра Труфанова, которого вызвал к себе в Тульскую губернию для дачи инструкций.

Понемногу о. Илиодор приходил в себя, становясь прежним – веселым молодым иеромонахом. Даже решил подшутить над полицией, которая продолжала за ним следить.

Недавно он сгоряча предсказал Харламову, что когда-нибудь революционеры будут так же преследовать его, Харламова, причем с бомбами. Тот отнекивался, утверждая, что наблюдение выставил не он. Действительно, это было сделано исправником. И вот этих агентов о. Илиодор решил подразнить, изобразив побег. Сел в сани вместе с прот. Образцовым, выехал за город, слез и побежал в лес. Агентура, конечно, их заметила, поэтому всю дорогу за ними мчался верхом казак, догнавший священника уже в лесу.

Кроме того, у о. Илиодора созрел план еще одной мистификации. Новоиспеченный настоятель решил поселиться в Новосильском монастыре тайно, под видом простого монаха, познакомиться с положением изнутри, а через несколько дней открыться. О. Илиодор взял у прот. Образцова старую рясу и мешок, вырубил себе в саду палку, положил в мешок три фунта кренделей, чай и сахар, снаружи привязал жестяной чайник. Сапоги и калоши пожертвовал «монастырской братии», а взамен надел валенки.

Простившись с преосвященным Гермогеном при взаимных слезах и объятиях, иеромонах в сопровождении друзей поехал на вокзал, где уже поджидал Харламов и другие власти: «А мы думали, что вы уехали из города». Для большего смирения о. Илиодор решил купить билет 3-го класса, о котором в какой-то проповеди сам говорил, что эдак только скот возить, а не людей. Когда же таких билетов не оказалось, то взял билет 2-го до Пензы, намереваясь оттуда ехать 3-м классом до Тулы. Простился с друзьями и поехал под наблюдением Харламова и сыщиков.

«Наконец, напутствуемый благословениями епископа Гермогена, я выехал в Тулу, не только оттрясая прах царицынский от ног своих, но даже и самые сапоги оставил в Сердобске. Одет был я очень бедно, имел вид странствующего богомольца, и царицынские безбожники лишились возможности сказать, что я что-нибудь увез из Царицына. В Царицын я приехал с тремя рублями и имел одежды рублей на 100, а уезжал имея денег только на билет до Тулы (и то данных епископом) и рублей на 15 одежды».

Следует еще раз подчеркнуть, что произошел не просто перевод священника в другую епархию, – хотя и перевод создателя настолько сплоченной общины выглядит несправедливо! – а расправа светской власти с неугодным лицом, причем и Государь, и священноначалие пошли у нее на поводу. О. Илиодор подчеркивал, что сопротивляется только чиновникам и никому иному:

«Я никогда не обижался и не обижаюсь на распоряжения Св. Синода о переводе меня в другой монастырь, но я глубоко обижен и оскорблен тем, что меня оклеветали напрасно, и преследовали незаслуженно. Я никогда не думал противиться Царской воле, но я противился только и восставал против чиновничьего насилия».

Неистовое сопротивление о. Илиодора то ли Св. Синоду, то ли водившему его рукой правительству встретило неодобрение даже в консервативных кругах.

Прот. Восторгов на собрании монархистов в Москве с большим сочувствием отзывался об о. Илиодоре, однако отметил, что за свою голодовку как революционный акт он должен быть предан духовному суду.

«Земщина» скорбела «по поводу слишком шумного протеста отца Илиодора», действия которого подорвали авторитет священноначалия. «Теперь же верующий инок создал такое положение, при котором принятие его под защиту государства явится как бы косвенным осуждением Св. Синода». С «большим облегчением» была воспринята газетой весть о подчинении о. Илиодора: «ослушание его производило соблазн и подготовляло раскол». Однако «Земщина» не упустила случая сделать выпад по адресу ненавистного Лукьянова, возложив на него ответственность за бунт царицынского монаха.

«Московские ведомости» благодарили Бога «за прекращение церковного соблазна».

Оппозиция говорила об о. Илиодоре очень резко. Гр. Уваров откровенно заявил с кафедры Г. Думы, что ему место в психиатрической лечебнице.

Официозный «Свет» назвал о. Илиодора «дерзким честолюбцем» и «аскетом-карьеристом». «Чувство жалости к нему поглощается негодованием за тот срам, которым он покрыл свой сан, явив пример неслыханного соблазна». «Неуравновешенный, совершенно не владеющий собой молодой монах закусил удила. Его опьянило поклонение невежественной толпы, которую он подстрекает то против урядника, то против судьи, то против губернатора. Теперь он добрался и до самого Св. Синода. Ничего не значит в его глазах и санкция Верховной Власти».

Впрочем, нашлись и сочувствующие. Например, некий М. И. Сухонин-Унжанин из г. Юрьевец Костромской губ. писал «священномученику иеромонаху Илиодору»: «Ты избранный Богом сосуд, который должен наполниться кровью мучеников до краев. Как только из краев сосуда потечет кровь, так тогда Царь Батюшка соизволит узнать, что стервятники насытились нашей крови чрезмерно…». Но сочувствующих оказалось немного, тем более что по газетам мудрено было понять правду.

В ночь на 12.II о. Илиодор приехал в Тулу. Вопреки желанию иеромонаха ехать как можно скромнее, власти привезли его в отдельном вагоне I класса.

В Туле было две железнодорожные станции, и о. Илиодор по ошибке сошел не на главной, а на Туле-Вяземской.

Ввиду позднего времени он не стал никого тревожить и, выпив стакан чая с хлебом, устроился ночевать прямо на вокзале, на деревянной лавке зала 3-го класса. Однако отдохнуть не удалось.

Вокруг знаменитого священника суетились жандармы. Сыщики, прибывшие вместе с ним, убеждали тульские власти, что вот этот нищий монах и есть тот самый о. Илиодор, о котором пишут все газеты.

Власти были немало озадачены его преждевременным выходом из поезда, подозревая какой-то подвох. Харламов, остававшийся в поезде, то и дело посылал узнать, что делает о. Илиодор. Наконец один из местных жандармов решился спросить о дальнейшем маршруте самого иеромонаха. «Не хлопочите обо мне, – резко ответил о. Илиодор, – я сам знаю, куда мне ехать и что делать».

Поняв, что он не вернется в поезд, власти отцепили его вагон.

Между тем на вокзале началось, по словам о. Илиодора, издевательство. «…окружили меня сыщики, жандармы, полицейские и целая стая газетных собак. Все они нагло и насмешливо смотрели на меня, как бы говоря глазами: "а, наконец-то ты, голубчик, попался!". Сколько мне приходилось переносить от них насмешек и оскорблений! Мне было так тяжело, что я готов был лучше умереть. Ворвался какой-то пьяный рабочий и стал так ужасно ругаться и безобразничать, что я не выдержал и заплакал. Он ругался, а я плакал, и окружающие меня надо мной смеялись, издевались. Но, должно быть, Сам Господь пожалел меня и заступился.

Вошел какой-то простой деревенский мужичок и обратясь к смеющимся надо мной сказал: "Как вам не стыдно, над кем вы смеетесь, ведь он теперь отец наш родной". Я не знаю, как назвать этого мужика, но вижу, что он меня понял потому, что назвал отцом родным. После слов этого мужичка мои оскорбители оставили меня в покое».

Если «мужичок» сразу заметил насмехательство, следовательно, оно производилось не только «глазами», но и вслух. Вероятно, именно об этом эпизоде о. Илиодор позже писал: «бесконечно издевались надо мною сыщики, громко называя меня клеветником всей России».

Уйти от насмешек было некуда. Он лежал без сна с закрытыми глазами и ждал рассвета, слушая, как жандармы пытаются получить сведения от его спутника – крестьянина Нестора. Тот, однако, отказался доносить на своего покровителя.

До утра агенты полиции и газет дежурили на вокзале, следя за бедным священником. Когда рассвело, он в сопровождении Нестора отправился к архиерейскому дому под эскортом все той же компании: «…за нами гужом посыпали сыщики, жандармы и газетные собаки». Дойдя до места назначения, о. Илиодор обернулся к ним и пригрозил пожаловаться Государю Императору. Эскорт мгновенно исчез.

Преосвященный Парфений, лишь накануне прибывший в Тулу из Москвы для встречи с о. Илиодором, принял гостя «особенно отечески ласково». «Меня пригласил в свои покои и Нестора послал в людскую и приказал его как можно получше накормить». Владыка немедленно сообщил митрополиту Антонию и обер-прокурору о приезде священника, который-де «настроен благодушно, горит желанием служить Новосильскому монастырю».

Это была родительская суббота, и с разрешения архиерея о. Илиодор тут же совершил панихиду. Затем служил в Туле еще трижды – в субботу всенощное бдение, а в воскресенье вместе с преосвященным Литургию и вечерню. За четыре службы произнес четыре проповеди – «не без свойственной ему резкости, но на слушателей в общем произвел хорошее впечатление», – докладывал в Синод еп. Парфений. Одна «разодетая дама» даже громко выразила свой восторг, на что проповедник потом сетовал: «эта дама только похвалила, а исполнять не будет». Вечером о. Илиодор избрал темой своей проповеди «великого богохульника и развратителя земли русской графа Л.Н. Толстого» – о чем же еще говорить возле Ясной Поляны! «Должно быть, проповедь моя понравилась, потому что когда я вышел из храма, то народ бежал за мной толпами, чтобы получить от меня благословение». Впрочем, корреспонденты либеральных газет сообщали, что «слушатели отнеслись к Илиодору как к маньяку и истерику», говоря, что «так кричат только на сцене»

Вообще богослужения, совершавшиеся знаменитым священником в Туле, привлекли очень много людей, как простонародья, так и интеллигенции. К радости о. Илиодора, и те, и другие охотно подходили к нему под благословение.

Но больше всего он был изумлен, когда то же самое не постеснялся сделать губернатор Д. Б. Кобеко. «Вы понимаете ли, – писал о. Илиодор, – сам тульский губернатор поцеловал у меня руку. … В Саратове и Царицыне власти мне руки не целовали». Вероятно, Кобеко опасался, как бы знаменитый проповедник не отправил и его доить коров вслед за бывшим саратовским губернатором. Как, оказывается, легко было найти с о. Илиодором общий язык! Гр. Татищев мобилизовал весь доступный ему полицейско-бюрократический аппарат для войны с несчастным монахом, а тульский губернатор обезоружил его одним-единственным жестом.

Впрочем, благочестивый маневр Кобеко не обманул о. Илиодора. Он понял: «губернатор поцеловал мне руку не из уважения, а просто из-за того, чтобы угодить этим высшим властям и зажать мне рот. Но он ошибается: рта этим он мне не зажмет, и я буду говорить и проповедовать так, как раньше проповедовал, и даже еще громче. Совсем напрасно он это сделал».

Беседа с губернатором, к которому о. Илиодора привез преосв. Парфений, продолжалась около часа. Иеромонах просил наладить точную запись его проповедей. «…по-видимому, оба друг другом остались довольны», – отметил владыка.

В воскресенье добрался до Тулы эконом саратовского архиерейского дома о. Востриков, командированный еп. Гермогеном вслед его подопечному, и доложил владыке: «Отец Илиодор несказанно утешен. Он ныне служил, проповедовал».

Словом, за исключением вокзального эпизода, Тула привела о. Илиодора в восторг – «тихая, нравственная и привлекательная» по сравнению с «развратным грязным и гадким» Царицыным. «Какие добрые люди в Туле, – говорил священник. – Никто не сказал мне дурного слова, а в Саратове и Царицыне многие травили меня, как дикого зверя». «После Царицына, где я находился как в котле с кипящей водой, Тула показалась мне приятной ванной». Тут о. Илиодор впервые подумал, что не хочет возвращаться в город, за право служить в котором столько боролся.

Ранним утром в понедельник о. Илиодор покинул привлекательную Тулу и направился к месту своего нового служения, сопровождаемый о. Востриковым, благочинным монастырей Тульской епархии иеромонахом Лазарем и верным Нестором. Надо думать, еще и жандармами. Как ехали высокопоставленные священники, неизвестно, а о. Илиодор с послушником ехали в вагоне 3-го класса.

Путь пролегал через Ясную Поляну. «Я раздумался тут. И думаю так: вот в этой земле жил великий учитель жизни Л.Н. Толстой, и если он светом своего ученья озарял весь мир, то, во всяком случае, Ясная Поляна должна быть озарена им лучше всех». О. Илиодор стал интервьюировать попутчиков – местных крестьян.

« – Ну, братцы, чему хорошему научил вас Лев Толстой?!

А они мне отвечают:

– Да ну его к шуту, он не учил, а только дурака ломал».

Пользуясь случаем, священник проверил несколько легенд, созданных газетами вокруг недавних похорон Толстого. Оказалось, что могилу ему выкопали не тысячи крестьян, а только двое, что за гробом шли не сто тысяч человек, а не более 3-х тысяч, «да и то не наши, а все больше жиды, да какие-то приезжие жители с Кавказа», а что касается торжественных обетов, будто бы произносимых на могиле, то, действительно, «приехал из Москвы какой-то один чудной такой господин», поклявшийся тут не пить, «но в тот же день к вечеру напился в селе пьян и скандалил». Далее собеседники якобы произнесли фразу совершенно в духе самого интервьюера: «По-нашему, следовало бы всех тех бездельников, кто только шляется на могилу Толстого, отодрать плетками, так у них ума и прибавилось бы».

Внезапно обнаруживший в себе талант репортера о. Илиодор тщательно все записывал, задумав издать путевые заметки отдельной брошюрой. Министерство же внутренних дел заблаговременно приняло меры, чтобы своевременно арестовать этот труд, если в нем найдется что-нибудь противозаконное.

Доехав до станции Залегощь, о. Илиодор сошел с поезда и на высланных навстречу санях преодолел оставшиеся до монастыря 12 верст. Потом Сергей Труфанов напишет: «В конце концов настоятеля Новосильского монастыря жандармы представили братии…». Это очевидное преувеличение, потому что с о. Илиодором приехал благочинный для формальной передачи монастырских дел. Явиться инкогнито, таким образом, не удалось.

Монастырь новому настоятелю понравился. «Новосиль – это край очень богатый, богат там и монастырь, много у него земли и денег. Это просто рай земной». Понравилась и братия, состоящая «из людей молитвенных, смиренных, целомудренных». Осмотрели хозяйство, огромное, но запущенное: 40 тыс. руб. неприкосновенного капитала, 400 десятин пахотной земли, 70 десятин строевого леса, имение с 500 десятин земли, мельница об 11 поставах (т.е. огромная – с 11 парами жерновов для перемола зерна), 50 лошадей, 50 коров, 100 овец, 10 свиней.

«Вот, теперь я поработаю и здесь», – решил о. Илиодор. В его голове носились планы не только подъема монастырского хозяйства, но и строительства нового храма, гостиницы для богомольцев и школы на 5000 крестьянских детей с 200 учителями!

Не забывал о. Илиодор и о своем царицынском монастыре, рассчитывая продолжать работу и там. Оттуда, между прочим, доходили дурные вести о притеснениях, которым подвергаются богомольцы подворья.

Настроение этих дней отражено в телеграмме преосвященному Гермогену 15.II: «Дорогой владыка! До Новосиля доехали, слава Богу, благополучно. Спаси вас Господи за молитвы и утешение. Мне хорошо, только скорблю за детей. Прошу вас поехать туда на один день. Детей моих гонят, лишают мест, смеются, оскорбляют. Батюшка отец Иоанн сегодня выедет. Я принимаю монастырь. Любящий вас послушник иеромонах Илиодор, послушник Александр».

Очевидно, именно Александр Труфанов, приехавший в Тульскую губернию по вызову брата и встретивший его в монастыре, привез эти грустные вести из Царицына.

Свой путевой дневник о. Илиодор закончил благословениями в адрес Императорской четы, Синода, а также всех своих врагов поименно.

«Благословляю я первого и главного врага моего Председателя совета Министров Петра Аркадьевича Столыпина и желаю ему поскорее получить титул Графа. Благодарю его за то, что только его стараниями я удален из разбойнического и окаянного города Царицына. Теперь душа моя будет отдыхать в спокойствии и вместе с телом набираться новой силы для борьбы с врагами Царя и отечества. Пока и он, и я оба трудились, только не одинаково: он, получая огромное содержание, купил себе в Петербурге за 160.000 руб. дом, который будет принадлежать только его детям и внукам, а я, бедный и убогий монах, ничего не имеющий, в короткое время построил более чем за 300.000 прекрасный монастырь, который будет принадлежать и служить нравственной и религиозной поддержкой простому и темному русскому народу. Он старается, но не может уменьшить пьянство в России, а я спас от этого порока тысячи людей и говорю об этом с гордостью.

Я насаждаю православие, а г. Столыпин усиливает охраны, стоящие громадных денег. Я объединяю людей православных для защиты Веры, Царя и отечества, а Столыпин объединяет полицию, жандармов и охранников.

Придет время, когда и вы поймете, что я был во всем прав, но тогда это будет уже поздно, слишком поздно!

Благословляю я и обер-прокурора Св. Синода Лукьянова, но мне его жаль, очень жаль: зачем он взялся не за свое дело: он оставил свою докторскую трубку и взялся за обер-прокурорское перо. Это к нему совсем нейдет, и он может быть счастлив только тогда, когда вернется к своей специальности врача и вместо обер-прокурорского пера возьмет снова в руки свою докторскую трубку».

В том же духе полуиронически благословлялись Харламов, Боярский, гр. Татищев, полк. Семигановский, Бочаров, а также жандармы и даже пристав с тульского вокзала. Дойдя до фамилии бывшего саратовского губернатора, о. Илиодор вспомнил свою недавнюю шутку о дойке коров: «Тогда я над ним посмеялся, а теперь меня и самого послали в такой монастырь, где мне самому придется доить коров».

Наконец, черед дошел и до царицынского купечества: «Благословляю Максимовых, Воскресенских, Булгаковых, Лапшиных, Чернушкиных, Зайцевых, Филимоновых, Пироговых и других царицынских богатеев, пьяниц, развратников, клеветников и безбожников, так как благодаря их стараниям меня удалили из Царицына.

Теперь они смело могут продолжать свою преступную деятельность и им нечего бояться, что иеромонах Илиодор будет выводить их на чистую воду».

Подсчитав подлежащих дойке коров, священник заметил, что за ним по-прежнему следят. Он утверждал, что маленькая новосильская гостиница была переполнена газетными репортерами и сыщиками, причем последние для отвода глаз даже исповедовались у него.

Факт наблюдения косвенно засвидетельствовал сам товарищ министра внутренних дел Курлов:

« – Илиодор крепко засажен и убежать не может.

– Охотно верю, тем не менее, если бы он бежал, то я прошу…

– Повторяю Вам, он не убежит…

– Но если он убежит…

– Если товарищ министра, заведывающий полицией, говорит Вашему Превосходительству, что Илиодор не убежит, то он не убежит».

Проводив о. Илиодора в Тулу, преосвященный Гермоген передал (12.II) в Саратовскую консисторию следующую бумагу: «Согласно выраженному его преосвященством преосвященнейшим Парфением епископом Тульским и моему неизменному желанию иеромонах Илиодор по-прежнему остается заведующим царицынским Свято-Духовским подворьем; причем поручаю ему указывать, когда потребуется, официально особыми письменными донесениями лиц из числа братии подворья, которым можно поручить те или иные ответственные послушания по руководству делами подворья».

Ссылка на преосвященного Парфения сделана исключительно ввиду устного согласия, данного им ранее. При заключительных сердобских переговорах 9.II он не присутствовал, а по телеграфу его лишь известили о том, что о. Илиодор покорился, но об условиях не упомянули.

По-видимому, о. Михаилу Егорову была вручена копия архиерейского распоряжения, поскольку уже 13.II он прочел эту бумагу в монастырском храме и даже издали показал ее народу. Согласно донесению Пучковского, о. Михаил сказал, что бумага подписана обоими епископами и содержит ссылку на разрешение Св. Синода. Это либо ложь, либо ошибка агента. Как бы то ни было, сведения о таинственной грамоте дошли до Синода, в том числе до еп. Парфения, который был изумлен ссылкой на себя.

«Что-нибудь тут не так, – написал он преосвященному Гермогену 1.III. – Я ведь знаю, что занимать официально две должности в двух разных епархиях невозможно». Далее еп. Парфений напоминает, что он согласился лишь на неформальное участие о. Илиодора в начатом деле «сбором пожертвований, сочувствием, советом и проч.», и то при условии, что священник подчинится сразу и без скандала. Письмо заканчивалось советом отменить распоряжение, которое все равно будет отменено Синодом.

Предъявляя епископу Гермогену это требование, преосвященный Парфений не подозревал, что его собственная консистория уже получила из Саратова архиерейское распоряжение и в порядке бумажной волокиты послала (28.II) в Новосиль соответствующий указ.

Об отправке экстренного поезда и предполагающемся аресте о. Илиодора его паства узнала немедленно благодаря его приверженцам из числа железнодорожных служащих. «…как отправили поезд, так двое наших прибежали ко мне с вокзала», – говорил Косицын Родионову. Однако несколько сот человек все-таки пришли утром к вокзалу встретить поезд, на котором обещался прибыть их пастырь. Там дежурила полиция, оцепив туннель и железнодорожный проезд. От пассажиров опоздавшего на полтора часа поезда богомольцы узнали об отцепке вагона. Позже из телеграмм о. Вилкова и Володимерова поняли, что о. Илиодора куда-то везут жандармы. Обращались за сведениями даже к преосвященному Гермогену.

«Народ все эти дни собирается в большом количестве на подворье в храм Богу молиться и ходит как ошеломленный, как потерявший что-то драгоценное … – писал владыке мещанин Н.М. Попов 10.II. – Народ ходит в храм, как осиротелый и, несмотря на все непогоды, собирается тысячами, где при упоминании о. Илиодора сильно плачет до истерики, жаль им его, жаль и мне его, этого великого православного подвижника, монаха Илиодора, где он, дорогой наш, стоящий за правду Христову, за Самодержавного Царя и за русский народ. Батюшка Гермоген, откликнитесь на его несчастье, помогите ему, может быть, он голодный и холодный. … похлопочите об о. Илиодоре, о возврате его в Царицын, докончить начатое им дело. И нас, грешных, утешьте своим пастырским словом и сообщите, где он находится, о. Илиодор. Желаю вам от Господа Бога счастья».