Айвенго

Глава XXIII

Комната, в которую привели леди Ровену, была убрана с некоторой претензией на роскошь; помещая ее здесь, желали, по-видимому, выказать ей особое уважение по сравнению с остальными пленниками. Но жена барона Фрон де Бефа, жившая в этой комнате, умерла очень давно, и украшения, сделанные по ее вкусу, успели обветшать. Обивка стен местами порвалась и висела клочьями, кое-где она поблекла от солнца и истлела от времени. Но как ни заброшена была эта комната, она была единственной, которую нашли подходящей для саксонской наследницы.

Тут и оставили ее размышлять о своей судьбе, пока актеры, игравшие в этой зловещей драме, готовились к исполнению своих ролей.

Около полудня де Браси, ради которого и был затеян набег, явился выполнять задуманное намерение, то есть добиваться руки и приданого леди Ровены.

Было видно, что он не все время потратил на совещание со своими союзниками, так как успел нарядиться по последней моде того времени. Длинные густые волосы его обильными локонами ниспадали на богатый плащ, обшитый мехом. Бороду де Браси сбрил начисто. Камзол его спускался ниже колен, а пояс с прицепленной к нему тяжелой саблей был вышит золотом и застегнут золотой пряжкой. Мы уже имели случай упоминать о нелепой модной обуви того времени, а носки башмаков Мориса де Браси, загнутые вверх и скрученные наподобие бараньих рогов, могли бы взять первый приз на состязании в нелепости костюма. Таков был изысканный наряд тогдашнего щеголя. Впечатление усиливалось красивой наружностью рыцаря, осанка и манеры которого представляли смесь придворной любезности с военной развязностью.

Он приветствовал Ровену, сняв перед ней свой бархатный берет, украшенный золотым аграфом с изображением архангела Михаила, поражающего дьявола. В то же время он грациозным движением руки пригласил ее сесть. Так как леди Ровена продолжала стоять, рыцарь снял перчатку с правой руки, намереваясь подвести ее к креслу. Но леди Ровена жестом отклонила эту любезность и сказала:

– Если я нахожусь в присутствии моего тюремщика, сэр рыцарь, – а обстоятельства таковы, что я не могу думать иначе, – то узнице приличнее стоя выслушать свой приговор.

– Увы, прелестная Ровена, – отвечал де Браси, – вы находитесь в присутствии пленника ваших прекрасных глаз, а не тюремщика. Это де Браси должен получить приговор.

– Я не знаю вас, сэр, – заявила она, выпрямляясь с гордым видом оскорбленной знатной красавицы, – я не знаю вас, а дерзкая фамильярность, с которой вы обращаетесь ко мне на жаргоне трубадура, не оправдывает разбойничьего насилия.

– Твои прелести, – продолжал де Браси в том же тоне, – побудили меня совершить поступки, недостаточно почтительные по отношению к той, кого я избрал царицей моего сердца и путеводною звездой моих очей.

– Повторяю вам, сэр рыцарь, что я не знаю вас, и напоминаю вам, что ни один мужчина, носящий рыцарскую цепь и шпоры, не должен позволять себе навязывать свое общество беззащитной даме.

– Гордая девица, – с досадой сказал де Браси, видя, что на его любезности она отвечает пренебрежением, – гордая девица, я тебе докажу, что и моя гордость не меньше твоей. Знай же, что я заявил претензии на твою руку тем способом, какой наиболее соответствует твоему нраву. При твоем характере тебя легче покорить с оружием в руках, чем учтивыми речами.

– Когда учтивые слова прикрывают грубые поступки, – сказала Ровена, – они похожи на рыцарский пояс на подлом рабе. Я не удивлюсь, что сдержанность так трудна для вас. Вам было бы лучше сохранить одежду и речь разбойника, чем скрывать воровские дела под личиной деликатных манер и любезных фраз.

– Леди Ровена, – сказал де Браси, – не воображайте, что Ричард Львиное Сердце когда-либо займет свой трон. Еще менее того вероятно, чтобы его любимчик Уилфред Айвенго подвел вас к его трону и представил ему вас как свою супругу. Знайте, леди, что мой соперник находится в моей власти. От меня зависит выдать тайну его пребывания в этом замке Реджинальду Фрон де Бефу, ну а если барон узнает об этом, его ревность будет иметь самые худшие последствия…

– Уилфред здесь? – молвила Ровена презрительно.

Де Браси с минуту пристально смотрел на нее.

– Ты в самом деле не знала об этом? – спросил он. – Разве ты не знала, что в носилках Исаака везли Уилфреда Айвенго? Нечего сказать, приличный способ передвижения для крестоносца, взявшегося завоевать своею доблестной рукой Святой Гроб!

– Да если бы он и был здесь, – сказала Ровена, принуждая себя говорить равнодушно, хотя вся дрожала от охвативших ее мучительных опасений, – в чем же он может быть соперником барону Фрон де Бефу?

– Неужели же и ты, Ровена, – сказал де Браси, – подобно всем женщинам, думаешь, что на свете не бывает иного соперничества, кроме как из-за ваших прелестей? Неужели ты не знаешь, что честолюбие и корысть порождают не меньшую ревность, чем любовь? Наш хозяин любыми способами будет отстаивать свои права на богатое баронское поместье Айвенго, что ему до жизни англичанина. Но взгляни благосклонно на мое сватовство, и раненому рыцарю нечего будет опасаться.

– Спаси его, ради Господа Бога! – молвила Ровена, теряя всю свою твердость и холодея от ужаса при мысли об опасности, угрожающей ее возлюбленному.

– Это я могу сделать и сделаю, – сказал де Браси. – Когда Ровена согласится стать женою де Браси, кто же осмелится подвергнуть насилию ее родственника, сына ее опекуна, товарища ее детства? Но только твоя любовь может купить ему мое покровительство. Я не такой глупец, чтобы спасать жизнь или устраивать судьбу человека, который может стать моим счастливым соперником. Употреби свое влияние на меня в его пользу, и он будет спасен. Но если ты не захочешь так поступить, Уилфред умрет, а ты от этого не станешь свободнее.

– В холодной откровенности твоих речей, – сказала Ровена, – есть что-то, что не вяжется с их ужасным смыслом. Я не верю, чтобы твои намерения были так жестоки или твое могущество было так велико.

– Ну, льсти себя такой надеждой, пока не убедишься в противном, – сказал де Браси. – Твой возлюбленный лежит раненый в стенах этого замка. Он может оказаться помехой для Фрон де Бефа в притязаниях на то, что для Фрон де Бефа дороже чести и красоты. Что ему стоит одним ударом кинжала или дротика прикончить соперника? И даже если бы Фрон де Беф не решился на такое дело, стоит лекарю ошибиться лекарством или служителю выдернуть подушку из-под головы больного, и дело обойдется без кровопролития. Уилфред теперь в таком положении, что и от этого может умереть. Седрик тоже.

– И Седрик тоже… – повторила Ровена. – Мой благородный, мой великодушный опекун! Я заслужила постигшее меня несчастье, если могла позабыть о судьбе Седрика, думая о его сыне!

– Судьба Седрика также зависит от твоего решения, – сказал де Браси, – советую тебе хорошенько подумать об этом.

Ровена обвела глазами вокруг себя, как бы ища помощи, издала несколько прерывистых восклицаний, потом подняла сжатые руки к небу и разразилась горькими слезами. Нельзя было видеть горе этого прелестного создания и не тронуться таким зрелищем. Де Браси был тронут, хотя ощущал гораздо больше смущения, чем сочувствия. Он зашел так далеко, что отступать было уже поздно; однако ж Ровена была в таком состоянии, что ни уговорами, ни угрозами нельзя было на нее подействовать. Он ходил взад и вперед по комнате, тщетно стараясь успокоить перепуганную девушку и раздумывая, что же ему теперь делать.

«Если, – думал он, – я позволю себе растрогаться слезами этой девицы, как я возмещу себе утрату всех блестящих надежд, ради которых я пошел на такой риск? Вдобавок будут смеяться принц Джон и его веселые приспешники. Но я чувствую, что не гожусь для взятой на себя роли. Не могу равнодушно смотреть на это прелестное лицо, искаженное страданием, на чудесные глаза, утопающие в слезах. Уж лучше бы она продолжала держаться все так же высокомерно, или я имел бы побольше той выдержки и жестокости, что у барона Фрон де Бефа».

Глава XXIV

Пока описанные нами сцены происходили в различных частях замка, еврейка Ревекка ожидала решения своей участи, запертая в дальней уединенной башне. Ее втолкнули в маленькую комнату, где она очутилась лицом к лицу со старой колдуньей, которая, сидя за пряжей, мурлыкала себе под нос саксонскую песню в такт своему веретену, танцевавшему по полу. При входе Ревекки старуха подняла голову и уставилась на красивую еврейку со злобной завистью, с какой старость и безобразие взирают на юность и красоту.

– Убирайся прочь отсюда, старый сверчок! – сказал один из спутников Ревекки. – Освободи эту комнату для красотки.

– Да, – проворчала старуха, – вот как нынче награждают за службу. Было время, когда одного моего слова было достаточно, чтобы лучшего из воинов ссадить с седла и прогнать со службы.

– Нечего разговаривать, Урфрида, – сказал другой, – уходи, вот и все. Ты теперь все равно что старая боевая лошадь, пущенная пастись на голый вереск. Хорошо скакала ты когда-то, а нынче хоть рысцой труси, а и то ладно. Ну-ну, пошевеливайся!

– Да преследуют вас всегда дурные предзнаменования! Оба вы нечестивые собаки, – сказала старуха, – и схоронят вас на псарне. Пусть демон Зернобок разорвет меня на куски, если я уйду из своей собственной комнаты, прежде чем допряду эту пряжу!

– Сама скажи об этом хозяину, старая ведьма, – отвечал слуга и ушел вместе со своим товарищем, оставив Ревекку наедине со старухой, которой поневоле навязали ее общество.

– Какие еще бесовские дела они затеяли? – говорила старуха, бормоча себе под нос и злыми глазами поглядывая искоса на Ревекку. – Догадаться нетрудно: красивые глазки, черные кудри, кожа – как белая бумага, пока монах не наследил по ней своим черным снадобьем… Да, легко угадать, зачем ее привели в эту одинокую башню: отсюда не услышишь никакого крика, все равно как из-под земли. Чужестранка, кажется, – продолжала она, взглянув на костюм Ревекки. – Из какой страны? Сарацинка или египтянка? Что же ты не отвечаешь? Коли умеешь плакать, небось умеешь и говорить.

– Не сердись, матушка, – сказала Ревекка.

– Э, больше и спрашивать нечего, – молвила Урфрида. – Лисицу узнают по хвосту, а еврейку – по говору.

– Сделай великую милость, – сказала Ревекка, – скажи, чего мне еще ждать? Меня притащили сюда насильно – может быть, они собираются убить меня за то, что я исповедую еврейскую веру? Коли так, я с радостью отдам за нее свою жизнь.

– Твою жизнь, милашка! – отвечала старуха. – Что же им за радость лишать тебя жизни? Нет, поверь моему слову, твоей жизни не угрожает опасность. А поступят с тобой так, как поступили когда-то с родовитой саксонской девицей. Посмотри на меня: и я была молода и еще вдвое краше тебя, когда Фрон де Беф, отец нынешнего, Реджинальда, со своими норманнами взял приступом этот замок. Мой отец и его семь сыновей упорно бились, шаг за шагом защищая свое жилище. Не было ни одной комнаты, ни одной ступени на лестницах, где бы не стало скользко от пролитой ими крови. Они пали, умерли все до единого, и не успели тела их остыть, не успела высохнуть их кровь, как я стала презренной жертвой их победителя.

– Нельзя ли как-нибудь спастись? Разве нет способов бежать отсюда? – сказала Ревекка.

– И не думай, – сказала старуха. – Тебя постигнет та же участь, потому что ты попала во власть людей, которые не ведают ни жалости, ни совести. Прощай! Моя пряжа спрядена, а твоя еще только начинается.

– Постой, погоди, ради бога! – взмолилась Ревекка. – Останься здесь! Брани меня, ругай, только не уходи!

– Присутствие даже Матери Божьей не защитит тебя, – отвечала старуха, указывая на стоявшее в углу изображение Девы Марии. – Вот она стоит, посмотрим, спасет ли она тебя от твоей судьбы.

С этими словами она ушла, с трудом спускаясь по крутой лестнице, проклиная каждую ступеньку.

Подготовленная таким образом ко всяким неожиданным бедствиям, Ревекка не растерялась в данном случае. Настоящее ее положение требовало большого присутствия духа, и она взяла себя в руки.

Прежде всего она тщательно осмотрела комнату и поняла, что надеяться на спасение бегством было нечего. Комната не имела никаких тайных дверей и, находясь в уединенной башне с толстыми наружными стенами, по-видимому, не сообщалась с другими помещениями замка. Изнутри дверь не запиралась ни на ключ, ни на задвижку. Единственное окно отворялось на огороженную зубцами верхнюю площадку, что в первую минуту подало Ревекке надежду на возможность бежать отсюда; но она тотчас убедилась, что оттуда не было хода ни в какие другие здания. Эта площадка представляла собою нечто вроде балкона, защищенного парапетом с амбразурами, где можно было поставить несколько стрелков для защиты башни и боковой обороны.

Таким образом, Ревекке оставалось только запастись терпением и всю надежду возложить на Бога, к чему обычно прибегают выдающиеся и благородные души. И все-таки узница вздрогнула и побледнела, когда на лестнице послышались шаги. Дверь тихо растворилась, и мужчина высокого роста, одетый так же, как все бандиты, бывшие причиной ее несчастья, медленной поступью вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Надвинутая на лоб шляпа скрывала верхнюю часть его лица. Закутавшись в плащ так, что он прикрывал нижнюю часть лица, он молча стоял перед испуганной Ревеккой. Казалось, он сам стыдился того, что намерен был сделать, и не находил слов, чтобы объяснить цель своего прихода. Наконец Ревекка, сделав над собой усилие, сама решилась начать разговор. Она протянула разбойнику два драгоценных браслета и ожерелье, которые сняла с себя еще раньше, предполагая, что, удовлетворив его корыстолюбие, она может задобрить его.

– Вот возьми, друг мой, – сказала она, – и, ради бога, смилуйся надо мной и моим престарелым отцом! Это ценные вещи, но они ничто в сравнении с тем, что отец даст тебе, если ты отпустишь нас из этого замка без обиды.

– Прекрасный цветок Палестины, – отвечал разбойник, – эти восточные перлы уступают белизне твоих зубов. Эти бриллианты сверкают, но им не сравниться с твоими глазами, а с тех пор как я принялся за свое вольное ремесло, я дал обет всегда ценить красоту выше богатства.

– Не бери на душу такого греха, – сказала Ревекка, – возьми выкуп и будь милосерд! Золото тебе доставит всякие радости, а обидев нас, ты будешь испытывать муки совести. Мой отец охотно даст тебе все, что ты попросишь. Но ты ведь не разбойник, а просто норманн, быть может, благородного происхождения. Так будь же благороден на деле и сбрось эту страшную маску жестокости и насилия!

– Ты так хорошо умеешь угадывать, – сказал Бриан де Буагильбер, отнимая плащ от лица, – да, я не разбойник, прелестная Роза Сарона. Я человек, который скорее способен увешать твои руки и шею жемчугами и бриллиантами, чем лишить тебя этих украшений.

– Так чего ж тебе надо от меня, – сказала Ревекка, – если не богатства? Между нами не может быть ничего общего: ты христианин, я еврейка. Наш союз был бы одинаково беззаконен в глазах вашей церкви и нашей синагоги.

– Совершенно справедливо, – отвечал храмовник, рассмеявшись. – Мои обеты не позволяют мне любить, ну и что с того, зато защитники Соломонова храма могут позволять себе утехи, воспетые вашим мудрейшим царем Соломоном.

– Если ты только затем читаешь Библию и жизнеописания праведников, – сказала еврейка, – чтобы находить в них оправдание распутству и беззаконию, ты повинен в таком же преступлении, как тот, кто извлекает яд из самых здоровых и полезных трав.

Глаза храмовника сверкнули гневом, когда он выслушал этот упрек.

– Слушай, Ревекка, – сказал он, – до сих пор я с тобой обращался мягко. Теперь буду говорить как победитель. Я завоевал тебя моим луком и копьем и не намерен уступить ни пяди своих прав или отказаться взять силой то, в чем ты мне отказываешь.

– Отойди, – сказала Ревекка, – отойди и выслушай меня, прежде чем решишься на такой смертный грех. Конечно, ты можешь меня одолеть, потому что Бог сотворил женщину слабой, поручив ее покровительству мужчины. Но я сделаю твою низость, храмовник, известной всей Европе. Суеверие твоих собратий сделает для меня то, чего я не добилась бы от их сострадания. Каждой прецептории, каждому капитулу твоего ордена будет известно, что ты, как еретик, согрешил с еврейкой. И те, которые не содрогнутся от твоего преступления, все-таки обвинят тебя за то, что ты обесчестил носимый тобой крест, связавшись с дочерью моего племени.

– Как ты умна, Ревекка! – воскликнул храмовник. – Но громко же придется тебе кричать, если хочешь, чтобы твой голос был услышан за пределами этого замка. А в его стенах ты можешь плакать, стенать, звать на помощь сколько хочешь, и все равно никто не услышит. Только одно может спасти тебя, Ревекка: подчинись своей судьбе и прими нашу веру. Тогда ты займешь такое положение, что многие норманнские дамы позавидуют блеску и красоте возлюбленной лучшего из храбрых защитников святого Храма.

– Подчиниться моей участи! – сказала Ревекка. – Принять твою веру! Да что ж это за вера, если она покровительствует такому негодяю? Презираю тебя, гнушаюсь тобою! Бог Авраама открыл средство к спасению своей дочери даже из этой пучины позора!

С этими словами она распахнула решетчатое окно, выходившее на верхнюю площадку башни, вспрыгнула на парапет и остановилась на самом краю, над бездной. Не ожидая такого отчаянного поступка, ибо до этой минуты Ревекка стояла неподвижно, Буагильбер не успел ни задержать, ни остановить ее. Он попытался броситься к ней, но она воскликнула:

– Оставайся на месте, гордый рыцарь, или подойди, если хочешь! Но один шаг вперед – и я брошусь вниз. Мое тело разобьется о камни этого двора, прежде чем я стану жертвой твоих грубых страстей.

Говоря это, она подняла к небу свои сжатые руки, словно молилась о помиловании души своей перед роковым прыжком. Храмовник заколебался. Его решительность, никогда не отступавшая ни перед чьей скорбью и не ведавшая жалости, сменилась восхищением перед ее твердостью.

– Сойди, – сказал он, – сойди вниз, безумная. Клянусь землей, морем и небесами, я не нанесу тебе никакой обиды!

– Я тебе не верю, храмовник, – сказала Ревекка, – ты научил меня ценить по достоинству добродетели твоего ордена. В ближайшей исповедальне тебе могут отпустить и это клятвопреступление – ведь оно касается чести только презренной еврейской девушки.

– Ты несправедлива ко мне! – воскликнул храмовник с горячностью. – Клянусь тебе именем, которое ношу, крестом на груди, мечом, дворянским гербом моих предков! Клянусь, что я не оскорблю тебя! Если не для себя, то хоть ради отца твоего сойди вниз. Я буду ему другом, а здесь, в этом замке, ему нужен могущественный защитник.

– Увы, – сказала Ревекка, – это я знаю. Но можно ли на тебя положиться?

– Пускай мой щит перевернут вверх ногами, пускай публично опозорят мое имя, – сказал Бриан де Буагильбер, – если я подам тебе повод на меня жаловаться. Я преступал многие законы, нарушал заповеди, но своему слову не изменял никогда.

– Ну хорошо, я тебе поверю, – сказала Ревекка, спрыгнув с парапета и остановившись у одной из амбразур. – Но если ты сделаешь хоть один шаг ко мне, ты увидишь, что еврейка скорее поручит свою душу Богу, чем свою честь – храмовнику.

Мужество и гордая решимость Ревекки, в сочетании с выразительными чертами прекрасного лица, придали ее осанке, голосу и взгляду столько благородства, что она казалась почти неземным существом. Буагильбер, человек гордый и мужественный, подумал, что никогда еще не видывал такой вдохновенной и величественной красоты.

– Помиримся, Ревекка, – сказал он.

– Помиримся, если хочешь, – отвечала она, – помиримся, но только на таком расстоянии.

– Тебе нечего больше бояться меня, – сказал Буагильбер.

– Я и не боюсь тебя, – сказала она. – По милости того, кто построил эту башню так высоко, по милости его и бога Израилева я тебя не боюсь.

– Ты несправедлива ко мне, – сказал храмовник. – Клянусь землей, морем и небесами, ты ко мне несправедлива! Я от природы совсем не таков, каким ты меня видишь. Выслушай меня, Ревекка: та, которая предпочла смерть бесчестию, должна иметь гордую и сильную душу. Ты должна стать моей. Нет, не пугайся, – прибавил он, – я разумею моей, но добровольно, по собственному желанию. Ты должна согласиться разделить со мною надежды более широкие, чем те, что открываются с высоты царского престола. Выслушай меня, прежде чем ответишь, и подумай, прежде чем отказываться. Я, рыцарь Храма, и состою в нем одним из главных командоров и могу надеяться со временем получить жезл гроссмейстера. Рыцари Храма не довольствуются тем, что могут стать пятой на шею распростертого монарха. Это доступно всякому монаху, носящему веревочные туфли. Нет, наши тяжелые стопы поднимутся по ступеням тронов, и наши железные перчатки будут вырывать скипетры из рук венценосцев. Даже в царствование вашего тщетно ожидаемого Мессии рассеянным коленам вашего племени не видать такого могущества, к какому стремится мое честолюбие. Я искал лишь родственную мне душу, с кем бы мог разделить свои мечты, и в тебе я обрел такую душу.

– И это говоришь ты женщине моего племени! – воскликнула Ревекка. – Одумайся!

– Не ссылайся, – прервал ее храмовник, – на различие наших верований. На тайных совещаниях нашего ордена мы смеемся над этими детскими сказками. Не думай, чтобы мы долго оставались слепы к бессмысленной глупости наших основателей, которые предписали нам отказаться от всех наслаждений жизни во имя радости принять мученичество, умирая от голода, от жажды, от чумы или от дротиков дикарей, тщетно защищая своими телами голую пустыню, которая имеет ценность только в глазах суеверных людей. Наш орден скоро усвоил себе более смелые и широкие взгляды и нашел иное вознаграждение за все наши жертвы. Наши громадные поместья во всех королевствах Европы, наша военная слава, гремящая во всех странах и привлекающая в нашу среду цвет рыцарства всего христианского мира, – все это служит целям, которые и не снились нашим благочестивым основателям, но мы храним это в тайне от тех слабых умов, которые вступают в наш орден на основании старинного устава и пребывают в старых предрассудках, а мы используем их как слепое орудие нашей воли. Но я не стану больше разоблачать перед тобой наши тайны. Я слышу звуки трубы. Быть может, мое присутствие необходимо. Подумай о том, что я сказал тебе. Прощай! Не прошу прощения за то, что угрожал тебе насилием. Благодаря этому я узнал твою душу. Только на пробном камне узнается чистое золото. Я скоро вернусь, и мы еще поговорим.

Он прошел через комнату и стал спускаться по лестнице, оставив Ревекку одну. Даже перед лицом страшной смерти, которой она собиралась себя подвергнуть, не испытывала она такого ужаса, какой ощущала при виде яростного честолюбия отважного злодея, во власть которого попала.

Глава XXV

Войдя в большой зал замка, храмовник застал там де Браси.

– Ваши любовные похождения, – сказал де Браси, – вероятно, были прерваны, как и мои, этими оглушительными звуками. Но вы пришли позднее меня и с явной неохотой, из чего я заключаю, что ваше свидание было гораздо приятнее, чем мое.

– Значит, вы успешно сватались к саксонской наследнице? – спросил храмовник.

– Клянусь костями Фомы Бекета, – отвечал де Браси, – эта леди Ровена, наверно, слышала, что я не выношу женских слез.

– Вот тебе раз! – молвил храмовник. – Предводитель вольной дружины обращает внимание на женские слезы? Удивительно! Если несколько капель и упадет на факел любви, пламя разгорится еще ярче.

– Спасибо за несколько капель! – возразил де Браси. – Эта девица пролила столько слез, что потушила бы целый костер. Такой скорби, таких потоков слез не видано со времен святой Ниобы, о которой нам рассказывал приор Эймер. Точно сам водяной бес вселился в прекрасную саксонку.

– А в мою еврейку вселился, должно быть, целый легион бесов, – сказал храмовник, – потому что едва ли один бес мог бы внушить ей столько неукротимой гордости, столько решимости. Но где же Фрон де Беф? Этот рог трубит все громче и пронзительнее.

– Он, вероятно, занялся Исааком, – хладнокровно сказал де Браси. – Возможно, что вопли Исаака заглушают рев этого рога. Ты, я думаю, знаешь по опыту, сэр Бриан, что когда еврей расстается со своими сокровищами на таких условиях, какие, вероятно, поставил ему Фрон де Беф, он так кричит, что из-за его визга не услышишь и двадцати рогов с трубой в придачу.

Вскоре подоспел к ним и Фрон де Беф, прервавший свои жестокие занятия. Он слегка замешкался на пути в зал, отдавая необходимые приказания слугам.

– Посмотрим, в чем причина такого дьявольского шума, – сказал он. – Вот письмо. Если не ошибаюсь, оно написано по-саксонски.

Он смотрел на письмо, вертя его в руках, словно надеясь таким путем добраться до его смысла. Наконец он передал его Морису де Браси.

– Не знаю, что это за магические знаки, – сказал де Браси. Он был так же невежествен, как и большинство рыцарей того времени.