скачать книгу бесплатно
– Разве это муки? – искренне удивился Переходящий дорогу. – Муки ждали тебя в больнице, под капельницами, в окружении приборов, шаманов-врачей, создающих иллюзию лечения. А сейчас ты участвуешь в забавном аттракционе, да еще получаешь за это суточные…
Переходящий дорогу рассмеялся и добавил:
– Ты же видел, как довольны твои друзья по съемкам, как им нравится происходящее…
– Какие они мне, к черту, друзья! – сжав кулаки, выдохнул Павел. – Я ненавижу их всех! Толпа восторженных идиотов – что у меня с ними общего?! Моя жизнь здесь, на этом совещании, на моих предприятиях, с моими специалистами и…
– …рабами! – понимающе кивнул Переходящий дорогу. – Я очень хорошо понимаю тебя: власть – это сильный наркотик. Не так просто от него отказаться, даже на время…
– Какое время? – быстро спросил Павел. – Назови мне время: я все устрою так, что смогу и с работой справиться, и с моим долгом перед тобой…
Переходящий тихо рассмеялся:
– Только посмотрите на него: все успеет! Прямо Юлий Цезарь – десять дел одновременно! Нежели ты не понял, что я требую от тебя выполнения долга ВЗАМЕН всех твоих дел?
– Ты хочешь меня разорить?! Лишить меня моей жизни, всего, к чему я шел годами?! – в ярости прорычал Павел.
– О том, как и к чему ты шел, мы не будем сейчас вспоминать, – небрежно сказал Переходящий. – К тому же твоя жизнь давно закончилась. Ты умер.
– Что?.. – Павел похолодел.
– Фигурально выражаясь, конечно. Полгода назад ты должен был умереть в чудной заграничной клинике.
– Хватит, хватит об этом!
– Да я и не настаиваю. Просто продолжай исполнение долга – будешь жить и наслаждаться жизнью.
Переходящий исчез в темноте сада.
Он снова лжет. Лжет, улыбаясь в глаза Должнику, как любит это делать.
Потому что прекрасно знает, что значит для Павла жить и наслаждаться жизнью. Да, он абсолютно прав: деньги, власть – это наркотик. И наркотик, может даже, посильнее, чем страх смерти. А тот, кому он должен, намеренно лишает его дозы. Он знает свое дело – его мучитель. Прекрасно знает…
Павел еще держался, но чувствовал, что близок к тому, чтобы послать к чертям опостылевший долг.
Стоп, стоп. Главное, не терять критичности мышления.
Ему приведены доказательства. По воле Переходящего дорогу ему действительно становилось то лучше, то хуже…
А если это, все-таки, «развод»? Тонкая игра врагов, каких, положа руку на сердце, и не сосчитать? Чего стоит подсыпать что-то в еду, тайком вколоть, распылить в воздухе, чтобы создать иллюзию болезни или выздоровления?
А что, если он вовсе и не был болен? Никогда?! А врачи – они просто заодно?! Они – просто часть заговора!
Павел расхохотался этой мысли. Она и раньше приходила ему в голову, но никогда не была нужна так, как сейчас!
– Хорошо, – потирая руки, сказал себе Павел. – Завтра мы посмотрим, что ты сможешь сделать…
Весело насвистывая, он направился в холл, где продолжали препираться подчиненные, и, как правильно заметил вечерний гость – его самые настоящие, азартно-исполнительные, преданные, как собаки, и трусливо заискивающие рабы.
На утро все повторилось. Сначала шумный автобус, затем переодевание в полосатые робы.
Но теперь внутри периметра бутафорского лагеря смерти появились настоящие актеры.
Массовку выстроили у бараков, в окружении актеров в костюмах солдат и офицеров. Впереди поставили специально отобранных – наиболее тощих, небритых, несчастных. Стоя в заднем ряду, Павел тихо и зло посмеивался. На него недоуменно косились «коллеги». С ним явно что-то происходило, он начинал выбиваться из навязанного массовке образа.
Актер в офицерской форме, чья сцена намечалась в ближайшем кадре, задумчиво прохаживался вдоль полосатых рядов, еле заметно шевеля губами и похлопывая стеком по начищенному сапогу.
«В образ вживается», – уважительно прошептал кто-то.
За офицером следовала обильно курящая свита – тоже форме, только, очевидно, званием пониже. Особенно колоритен был небольшого роста полный актер в роговых очках, белом халате поверх формы и растрепанной папкой под мышкой. Странным образом он придавал происходящему чуть больше достоверности.
Массовка также вживалась в роль. Видимо, способствовал антураж, с которым с самого детства ассоциируются у нас с трудом представимые ужасы и мучения. Смешков становилось все меньше, на лицах некоторых появилось беспокойство: уж слишком натуральное выходило зрелище.
Но подплывшая на кране камера и ворвавшийся в лагерный пейзаж, словно выпрыгнувший из вестерна, второй режиссер, моментально превратили зловещий антураж в фарс.
– Актеры массовых сцен! – крикнул он, и голос его растворился в злобном лае немецких овчарок.
Вспомнив о мегафоне, поднял его и повторил гнусавым мегафонным голосом:
– Актеры массовых сцен, посерьезнее! На лицах беспокойство, страх, неуверенность! Представьте, что вас действительно привезли в концентрационный лагерь! Для справки: один неудачный дубль обходится нам в четыреста долларов…
Некоторое время он метался, как загнанный зверь, ругался то с рацией, то с операторами, махал руками в сторону режиссерской палатки, яростно спорил с ряжеными «офицерами».
После этого вдруг хищно развернулся и рявкнул в мегафон:
– Все!!! Приготовились! Камера, мотор! Начали!
Сверху, словно хищная птица спикировала на кране камера, а режиссер рванул в сторону, исчезнув с площадки. Одновременно щелкнула «хлопушкой» ассистентка и также исчезла.
Офицер вдруг изменился – будто кто-то включил в нем новую программу. Взгляд стал надменным, брезгливым. «Офицер» заговорил высоко, громко, четко разделяя слова, с искусно изображаемым акцентом:
– Заключенные! Все, что я скажу – будет сказано только один раз. Вместо повторения сказанного невнимательных ждет немедленная смерть…
Посреди этой серьезной сцены раздался громкий, довольно циничный хохот. Актеров перекосило, массовка разом повернулась в сторону источника смеха.
Это был Павел. Он корчился от истерического смеха, указывая на «офицера».
– Стоп съемка! – раздался из чьей-то рации усталый голос.
Тут же подскочил второй режиссер. Он был взбешен.
– Стоп съемка!!! – заорал он и метнулся к массовке. – Что там такое?! Ну чего здесь смешного?! Кто там такой веселый? Немедленно покиньте площадку!
Павел, продолжая смеяться, виновато помахал руками, и вдруг сказал, сменив интонацию:
– А могу я поговорить с продюсером?
– К-как это – «купить фильм»? – недоуменно и даже заикаясь, переспросил продюсер.
Он подозрительно смотрел на странного человека в полосатой робе, из-за которого, похоже, назревал скандал.
– Очень просто, – пояснил Павел. – Я хочу выкупить у ваших инвесторов все права на съемку, компенсировать издержки и лично профинансировать проект. Еще я хочу, чтобы все продолжалось по плану, за исключением некоторых моментов, которые я сочту нужным изменить…
– Вы в своем уме? – промакивая платком лоб, пробормотал продюсер. – Мне что же, вызвать охрану?
– Не советую, – широко улыбнулся Павел. – Я тоже сегодня с охраной…
Он кивнул на подкатившую кавалькаду из черных джипов. Из них не спеша выбирались сотрудники его собственного охранного агентства – крепкие, отборные ребята, порядком опаленные огнем и знающие вкус крови.
– Не волнуйтесь, – спокойно сказал Павел. – Я заплачу все и сразу и даже компенсирую упущенную выгоду – так и скажите инвесторам. Только у меня требование: никакой огласки.
Это чувство стоило потраченных нервов. Чувство, близкое к сексуальному удовлетворению, но гораздо сильнее и острее: ощущение безмерного могущества, власти над планами и судьбами сотен вполне состоявшихся и известных людей, не считая безликой массовки.
А главное – ощущение победы над собственным страхом.
Словно желая закрепить эту победу, в знак абсолютного пренебрежения общепринятыми правилами и табу, Павел стоял теперь по другую сторону от массовки.
В форме немецкого офицера.
Центр всеобщего внимания – полная противоположность безликой толпе статистов. Роль, к которой он привык, которая отвечала его мироощущению, которая была его правдой – единственной правдой, имеющей право на существование.
Сейчас в душе проросло новое чувство – неведомое ранее сладкое ощущение невероятной пропасти между ним, полубогом в красивом мундире, и всеми прочими.
Массовкой. Человеческой массой. Скотом…
Вообще-то, по предполагавшемуся сюжету, сцена в концлагере – всего лишь короткая сюжетная связка, роль нацистского офицера – вообще эпизодическая.
Но теперь это фильм Павла. Он стал одной из его многочисленных игрушек – вроде яхт, самолетов, спортивных команд. И сейчас Павел собирался насладиться придуманной им самим ролью, вдоволь посмеявшись над всеми этими наивными и мелочными людьми…
Как вдруг, в рядах «узников» увидел Его.
Острая боль пронзила тело Должника. Знакомая слабость, тошнота и мерзкий привкус во рту… Павел пошатнулся, не в силах поверить своим глазам и ощущениям.
Переходящий дорогу, не спеша, подошел к нему и сказал с улыбкой:
– Позвольте вас отвлечь ненадолго…
– Вот ты и нарушил нашу договоренность, – укоризненно сказал Переходящий дорогу. – Причем сделал это настолько вызывающим образом, что я никак не могу воспринять это как случайность…
Павел подавленно молчал.
– Наверное, ты уже чувствуешь, как болезнь берет свое, – с удовольствием сказал Переходящий. – К сожалению, теперь процесс стал неотвратим. И теперь я могу сказать наверняка: ты скоро умрешь…
Переходящий дорогу любовался ужасом и подавленностью Павла. Будто безумец, наслаждающийся отрыванием лапок у насекомых.
– Но я отдаю должное твоему старанию, – продолжал этот улыбчивый палач. – Ты долго держался, до сегодняшнего дня старательно выполнял свой Долг. А потому у меня для тебя есть подарок.
Переходящий одарил Павла взглядом доброго Деда Мороза. «А ну-ка, дети, давайте угадаем – что же подарит дедушка маленькому Павлику?»
– Я дарю тебе твои полгода, – сладко сказал Переходящий дорогу. – Те самые, которые я забрал у тебя взамен года здоровой и полноценной жизни. Согласись: полгода жизни – щедрый подарок. Правда, это время придет с соответствующим довеском: со всем, что вытекает из твоей болезни…
Павел медленно осел в сухую, потоптанную траву. В голове стоял звон – отвратительный болезненный звон, про который он давным-давно успел забыть. И слова мучителя доносились сквозь эту звуковую завесу, отодвигая ее, словно театральный занавес…
– Полгода мучений и ожиданий неизбежного – это, конечно, не самый приятный вариант, – рассуждал Переходящий дорогу. – Но ведь в твоих руках такие возможности, м-м-м… Столько денег – и всего на полгода… Вполне можно остаться в памяти людей самым расточительным безумцем… А может, ты станешь в спешном порядке строить храмы и дома престарелых? Может, это тебе зачтется, а?
Тихий смех Переходящего заставил Павла выйти из оцепенения. Он закричал визгливым и страшным голосом:
– Рустам! Зигфрид!
Двое в черном, неподвижно стоявших у джипа, сорвались с места, на ходу выхватывая из-под пиджаков пистолеты.
– Взять его! Взять! – кричал Павел, тыча пальцем в ухмыляющееся лицо.
Телохранители замерли за спиной Павла.
– Ну, чего вы встали, болваны?! Взять его!
– Павел Аркадиевич, кого взять? – осторожно спросил Рустам, не переставая обшаривать глазами окрестность.
Но Павел и сам уже понял: Переходящий вновь обманул его. Просто, сделав из него дрожащий от страха разлагающийся труп.
– Помогите подняться! – сухо приказал Павел.
Телохранители ловко поставили его на ноги.
Ничем более не сдерживаемая злоба захлестнула душу, заглушая боль и страх. Тяжелым взглядом Павел оглядел съемочную площадку, работа на которой замерла в ожидании его распоряжений.
Полгода? Полгода и миллиарды в руках… Да, это неплохое сочетание, для того, чтобы осуществить самые заветные мечты. Жаль только, никаких желаний, кроме жажды пошлой человеческой мести уже не осталось.
Но месть – настолько сладкое чувство… И такой простор для творчества…
– Рустам, Зигфрид, – бесцветным голосом сказал Павел. – Ни один человек не должен покинуть территорию. Мне нужна полная, абсолютная гарантия от любой утечки информации…
– Понял, Павел Аркадьевич, сделаем, – сказал Рустам.
– И еще понадобятся надежные люди, – добавил Павел. – Много надежных людей…
4
Артемий вышел из следственного управления в подавленном настроении. Никто прямо не заявил ему, что он подозревается в убийстве Переверзева, но, все-таки, настоятельно рекомендовали не покидать пределов города. Хотя подписки о невыезде тоже не взяли. Пока он проходил как свидетель по этому делу.
Наверное, эти несообразности объяснялись просто: в управлении просто не решили главного вопроса – убийство ли это в принципе?
Сделав несколько шагов по улице, выдохнув остатки затхлого воздуха кабинетов, Артемий выбросил из головы смутные страхи по поводу своей туманной судьбы.
Его интересовало другое.
Там, на пороге ванной, в глазах погибшего по неизвестной причине друга, он увидел отражение страшной и потому столь манящей к себе тайны.