скачать книгу бесплатно
Обстановка ее поразила его донельзя: там стояли высокие старинные кресла с резными подлокотниками, обтянутые светло-коричневой кожей; в углу помещался небольшой комод, у которого вместо ручек на ящиках были искусно выкованы львиные морды с вдетыми в их пасти кольцами. Там же в углу висела солидных размеров икона древнего письма с изображением Богородицы, а под ней теплилась зеленого стекла лампадка. Он счел нужным перекреститься на святой лик, чем тут же вызвал вопрос у Марии:
– Так вы значит как мы, верующий, то есть человек православный. Так говорю? А то я слышала будто бы в Петербурге многие от бога отошли и иную веру приняли.
Менделеев в ответ скупо улыбнулся и пояснил:
– Как можно от веры отцов отречься… К тому же отец мой – сельский батюшка и воспитал нас с братьями надлежащим образом. Да и я сам напросился в гимназии уроки Закона Божьего вести, а потому мне без веры никак нельзя.
– И много у вас братьев в семье?
– Пятеро нас, не считая двух сестер, правда, братья, как в сан были рукоположены иные фамилии имеют. Так владыка наш решил.
– Как интересно, – удивилась Мария, – обязательно потом расскажите мне, почему этак оно вышло. Ни разочка о чем-то подобном слышать не приходилось…
И от этих ее слов, от интереса к нему на душе у Ивана Павловича стало тепло, им овладела какая-то радость, причину которой он сам для себя объяснить пока не мог.
Вскоре к ним вышла бабушка молодых людей, Марфа Ивановна, и ни с кем не здороваясь, перекрестилась на икону и тут же тяжело опустилась в одно из кресел. И лишь потом внимательно оглядела застывшего на месте при ее появлении Менделеева. Вслед за ней вышел из своей комнаты ее сын Дмитрий Васильевич. И хотя был он еще не стар, но шаркающие ноги, сведенные вместе плечи и рассеянный взгляд, старомодная прическа «бобриком» делали его похожим на добродушного старичка. К нему тут же подошла Мария и с любовью поцеловала его в макушку.
– Извольте познакомиться. То наш папенька. Он долгие годы после смерти нашего деда управлял своей собственной типографией и выпустил массу разных интересных книг…
– Где же их можно увидеть, эти книги? – с удивлением спросил Менделеев, уважительно поглядывая на старичка.
– То отдельный разговор, но у нас все изданные в нашей типографии книги сохранились и теперь находятся в библиотеке, – она указала рукой на одну их дверей, ведущую из гостиной. А вот типографию пришлось продать, – с сожалением добавила Мария, – все равно ее во времена императрицы Екатерины приказано было закрыть, как и все иные российские типографии. Но потом, при Павле Петровиче, вновь вышло разрешение. Батюшка тогда, помнится, воспрянул духом, успел две новых книги выпустить, название которых, честно говоря, не припомню. А потом случилось самое ужасное, – она замолчала, торопливо утерла слезу и лишь потом, продолжила, – через два дня после родов скончалась наша матушка, а вслед и новорожденная, доводящаяся нам родной сестрицей. Отец не мог пережить этих смертей и с ним случился приступ, после которого, когда он пришел в себя, то лишился памяти.
– Да уж, все верно говоришь, – сказала, ни к кому не обращаясь, Марфа Ивановна, тогда как Василий смотрел в окно, и выражение его лица трудно было угадать, – пришла беда, отворяй ворота. Но что делать, надо как-то дальше жить, горе мыкать…
Все взоры обратились на Машу и лишь Дмитрий Васильевич продолжал стоять неподвижно, не зная как себя вести.
– Погодка-то нынче неплохая стоит. Скоро к обедне зазвонят, схожу наверно, – неожиданно произнес он негромко и с этими словами развернулся и ушел в свою комнату, ни с кем не попрощавшись.
– Вы не подумайте чего плохого, – объяснила Маша, обращаясь к Менделееву, – он, как бы вам сказать, своей жизнью живет, а мы и не вмешиваемся…
Менделеев согласно кивнул, хотя и был немало озадачен поведением их отца, но спрашивать ничего не стал, лишь тихо произнес:
– Да я все понимаю, болезни всякие встречаются. Главное, чтобы он не ушел куда от дома, не потерялся, а то мне такие случаи известны.
– Так его из храма обычно кто-то из знакомых домой приводит. Благо, наша семейная церковь буквально в двух шагах находится.
– Конечно, надолго его оставлять нельзя и я не знаю, как быть, коль отлучусь надолго куда, – задумчиво сказал Василий.
– Вы, как понимаю, сразу после гимназии уехать хотите? Не скажите, куда? – осторожно поинтересовался Менделеев.
– Почему бы не сказать, все равно об этом рано или поздно узнаете. Думаю, или в Петербург или в Москву, где у нас давнишние друзья семьи имеются. Попрошу их куда-нибудь определить меня.
– А что в Тобольске не хотите остаться?
– И куда тут на службу пойдешь? – не задумываясь ответил Василий.
– О том мне неизвестно, но все-таки Тобольск был и есть главный сибирский город, где-нибудь да найдется место.
– Извините меня, но вы, Иван Павлович, от жизни отстали. Сейчас Омск, а вслед за ним и Томск становятся теми центрами, что когда-то один Тобольск совмещал. Не удивлюсь, если Главное сибирское управление от нас в один из этих городов переведут, – пояснил Василий. – Тогда городок наш совсем захиреет, все стоящие чиновники тут же разбегутся, оставшись без должности.
– А в чем причина? – не скрыл своего удивления Иван Павлович.
– А причина в том, что разбойников, которыми мы считаем все кочевые племена, еще при Петре Алексеевиче дальше на юг прогнали, понастроив крепостей на границе с ними. Потому крестьяне многие стали безбоязненно на этих землях селиться между Тюменью и тем же Омском. Да и южнее земля плодородная, бери сколько нужно. А если про Томск говорить, то там не так давно в окрестностях золото нашли. Вот те, кто побойчей, срочно туда перебрались, чтобы на золотых приисках руки погреть. А Тобольск что, былыми заслугами питается, а толку с них никакого. Да так не только я, но и многие просвещенные люди считают. Кончился его век, когда он во главе всех больших и малых дел стоял. Ему теперь лишь звание ветерана по плечу, не более.
Так что судите сами. Да, еще добавлю, лично у меня особый интерес имеется к российской литературе, поэзии, а все наши литераторы как раз в столицах живут. Мне батюшка мой рассказывал, будто и у нас в Тобольске были когда-то свои поэты, но все из числа ссыльных. Как им срок наказания к концу подошел, то все, как один, обратно подались. Вот и судите сами, каково нам тут жить в глуши и неведении…
– Как тут не согласиться, все это, как говорится, невооруженным глазом увидеть можно, – согласился Менделеев. – Только вот мне здесь, находясь на государственной службе, неизвестно сколько оставаться придется, а потому не берусь даже мечтать о том, чтоб перебраться куда-то. Все от моего начальства зависит. Может статься, что до конца дней своих в Тобольске оставаться придется. Так что вам, молодой человек, даже завидую. А ежели в Петербурге окажитесь, то могу подсказать адреса своих добрых знакомых, которые содействие могут оказать.
– Весьма благодарен, – протянул ему руку для пожатия Василий, но пока об этом говорить рано, еще гимназию закончить требуется. Говорят, будто бы у нас готовятся старшие классы открыть. Так ли это?
– Да, директор только об этом и говорит. Потому товарищ мой, которого вы изволили на концерте видеть, пока без должности в ожидании находится. Только ему родители помощь оказывают, а мне вот нечего ждать, на собственные харчи рассчитывать лишь приходится, – горестно улыбнулся он. Но ничего, глядишь, выдюжу, наш брат к хлебосолам не привычный и простой пище рады.
В это время Маша, не принимавшая участия в их разговоре, подошла к своей бабушке и шепотом что-то спросила у нее, та в ответ согласно кивнула. После чего девушка вышла в другую комнату, и вскоре оттуда раздался ее звонкий голос:
– Прошу всех к столу пожаловать.
Василий подхватил хотевшего было отказаться от угощения Ивана Павловича под локоток и провел его в столовую, где уже были приготовлены различные угощения, включая чай в дымящихся стаканах, о чем Менделеев давно скучал. К его удивлению, там уже находился незнакомый ему мужчина и рядом с ним женщина неопределенного возраста.
– Это наш дядюшка Яков, брат отца и супруга его Агриппина Степановна, – с легким вздохом пояснил Василий. Те лишь кивнули в сторону гостя и принялись за свой обед.
Василий с Иваном Павловичем устроились на противоположной стороне стола, а Маша в это время отдала какие-то распоряжения прислуге, стоявшей в дверях, и лишь после этого присела рядом с ними.
– Наша бабушка, как и отец, обычно обедают отдельно, так что их ждать не станем.
Яков с женой вскоре закончили свою трапезу и ушли к себе, а молодые люди, оставшись одни, долго говорили о перспективах дряхлеющего Тобольска и других сибирских городов. Запоздавший обед и разговоры за столом затянулись дотемна и Менделеев, не имевший часов, поздно спохватился, когда уже зажгли свечи.
– Извините, но я вынужден откланяться, – с сожалением произнес он, поднявшись.
Уже выйдя на улицу, он вдруг ощутил свое одиночество и тут же подумал, когда он вновь увидит запавшую ему в душу и неожиданно ставшую дорогой и близкой Машу. Похоже, она тоже проявляла к нему симпатию, хотя тщательно скрывала это от него. Так где-то неделю, если не больше, он только и думал, какую найти причину для вторичного посещения дома Корнильевых. Выручил его и на этот раз Василий, который как-то, дождавшись окончания занятий, ожидал его в коридоре и, обменявшись рукопожатиями, предложил:
– Мы в ближайший воскресный день собираемся с сестрой покататься на беговых санках по Иртышу. Там в эти дни весь город собирается, гонки на реке устраивают. У нас тоже для этих целей выездной жеребец имеется. Что скажете?
– Да мне как-то неловко, – вновь робко ответил Иван Павлович, – боюсь лишним оказаться.
– Да вы что? Сама Маша просила пригласить вас. Нет уж, коль приглашаем, соглашайтесь. А коль откажитесь, то и меня тем самым обидите.
Ивану Павловичу не осталось ничего другого, как дать свое согласие.
Глава шестая
В назначенный день Менделеев в положенное время звонил в дом Корнильевых и навстречу ему вышел уже готовый к прогулке Василий. На нем была короткая куртка, опушенная мехом по обшлагам, на голове меховая папаха и высокие сапоги на меху. Ивану Павловичу осталось только позавидовать его наряду, поскольку сам он был одет в неизменную шинель, с фуражкою на голове.
Василий критически оглядел его, но ничего не сказал и предложил пройти во двор. Там уже стоял наготове запряженный возок, на облучке сидел кучер в огромной шапке на голове, а его шубейка была перетянута красным кушаком. Запряженный в санки породистый жеребец рыжей масти упорно рыл копытом припорошенную снежком землю. Вслед за ними во двор вышла Маша, радостно улыбнувшись гостю, первой заняла в санях место. Василий и Иван Павлович устроились по бокам. Ворота были открыты и они без задержки выехали на полупустую улицу, а оттуда прямиком на реку.
Вот там-то было небывалое оживление: и в ту и в другую сторону проносились запряженные в беговые сани породистые, застоявшиеся за зиму в стойле кони, тяжело фыркая и выпуская клубы пара. Кучер, обернувшись, спросил:
– В какую сторону ехать прикажете?
Василий переглянулся с сестрой, и они дружно ответили:
– До Сузгуна, а потом обратно.
– Слушаюсь, – ответил тот, громко присвистнул и щелкнул кнутом.
Жеребец рванул с места и вскоре перешел на рысь. Они обогнали, громко улюлюкая, вначале одни сани, затем и другие, с поглядывающими на них искоса седоками, и понеслись дальше по льду, оставив тех далеко позади.
– Я же говорил вам, – переглянувшись через сестру, крикнул Василий, – нашему Орлику тут равных нет. Отец, чтобы купить его, аж до Омска доехал, купил за большие деньги у киргизов, а уж оттуда привез его. Сам-то я не помню, но наши конюхи говорят, будто он совсем дикий был. Ни к седлу, ни к саням непривычный. Кучер наш, Прохор, – он кивнул в сторону возницы, который вряд ли слышал его слова, – почти год приручал его. Ничего, справный стал конь, прирожденный рысак. Не ошибся батюшка в выборе, знал толк в конях. Вот с тех пор стал Орлик его любимцем. Только на нем по своим делам и выезжал. Только как болезнь с ним случилась, его словно подменили. Теперь, сколько не уговаривай, и близко к санкам не подойдет. Все пешком, да пешком…
В ответ Менделеев лишь кивнул головой и, придерживая рукой фуражку, поглядывал по сторонам, любуясь открывшимся простором и обрывистым Иртышским берегом, проплывавшим мимо них.
Именно сейчас он осознал, чем Сибирь отличается от прочих российских земель, где ему удалось побывать. Тут его невольно восхищал невиданный простор и ширь нетронутых рукой человека лесов, стоявших неприступной стеной вдоль русла Иртыша. Да и сама своенравная река текла, казалось бы, как ей вздумается, то круто меняя направление узким рукавом, то неожиданно разливаясь так, что едва просматривался противоположный берег. И потому он невольно ощущал себя человеком столь же вольным и свободным, как и прочие, живущие здесь люди, для которых нет границ в их поступках и мечтаниях. Он тут же представил, как когда-то здесь шла на стругах дружина Ермака, а вслед за ней ставили первые сибирские города русские землепроходцы; как потянулись в Сибирь первые купцы, а еще вольные гулящие люди. Тем уже мал был Иртыш и впадавшие в него многочисленные речки с малыми притоками, они шли дальше и дальше, словно любопытные дети, попавшие в чужой дом, где не спросясь хозяев, заглядывают то в одну, то в другую комнаты, а вскоре, вызнав и разведав все им доступное, готовы без устали искать что-то новое, непривычное…
Виделись ему и бедные татарские рыбацкие поселения, что далеко не сразу признали новую власть, до поры до времени затаились в ожидании перемен и возвращения старых хозяев, но потом, видя, что местные князья высказали свою покорность и по-прежнему оставались людьми знатными среди прочих, начали селиться близ русских городов; многие пошли на военную службу, тогда и прочее население начало вести торговлю, ища свою выгоду и прибыль, и никто уже не вспоминал, как было раньше, уверившись в стойкость и крепость государства российского. Вслед за тем Менделеев подумал, что было бы неплохо открыть в гимназии класс татарского языка, хотя не представлял, кто будет там преподавать. Плюс ко всему понял, у каких великих просветительских истоков он оказался волею судьбы и тогда уже совсем ощутил себя, если не Александром Македонским, то одним из подвижников веры, несущих с собой не только силу печатного слова, но и христианскую веру, стоящую во главе угла всех начинаний.
Меж тем они незаметно домчались до небольшого селения на берегу, где речной обрыв заканчивался, и дальше шла необъятная долина. Ему пояснили, что это и есть Сузгун. Там они замедлили ход и развернулись в обратную сторону. Добравшись до города, дали коню передохнуть, а потом сделали еще пару заездов. Домой возвращались раскрасневшиеся, довольные поездкой. И уже выходя из саней, Василий предложил:
– Может, зайдете погреться? У нас на этот случай особая наливочка припасена, бабушка ее каждый год готовит против всяческих болезней. Рекомендую отведать.
Менделеев некоторое время помялся, а потом решительно зашел внутрь вслед за хозяевами. В гостях он вновь пробыл до самой темноты и, спохватившись, поспешил распрощаться.
Вернувшись к себе, он долго не мог заснуть, вспоминая возбужденное лицо Марии, сидевшей в санях рядом с ним плотно прижавшись, отчего он ощущал тепло ее тела, и ему хотелось еще плотнее прижаться к девушке и долго-долго не отпускать ее от себя. На следующий день он едва дождался окончания занятий, поискал Василия в других классах, но он, судя по всему, уже закончил занятия и отправился домой.
Тогда он решил пойти прогуляться, выбрав путь вблизи дома Корнильевых, надеясь, что кто-то его заметит и пригласит зайти в гости. Но все надежды оказались напрасны. Ворота во двор были плотно закрыты, а окна занавешены. Он бесцельно побродил по затихшей улице, не зная как быть, а потом решительно повернул обратно.
Так прошла неделя… С Василием он так и не свиделся, к тому же пришло время проводить с воспитанниками контрольные работы, которые требовалось проверить, не говоря о каждодневной подготовке к очередным урокам. Поэтому время летело быстро, и он не заметил, как на улице потеплело, снег начал понемногу подтаивать и по спускам с горы робко пробились первые ручейки. Кто-то из учеников предложил ему устроить после занятий прогулку до кафедрального собора, находившегося на горе. Иван Павлович согласился. Но все же предупредил о своей прогулке инспектора, чтоб тот не хватился отсутствующих и не затеял поиски. Тот, на удивление, улыбнулся ему, чего он никак не ожидал и согласно кивнул.
…Ребята убежали далеко вперед, а он, с непривычки тяжело дыша, добрался до величественного собора, стоявшего почти на кромке кручи, значительно позже. Те уже ждали его возле закрытых дверей собора, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Поначалу Иван Павлович не знал, о чем он может им рассказать, хотя понимал, что они ждут от него именно этого. На их счастье, мимо проходил пожилой священник, к которому он поспешил обратиться с просьбой, хоть что-то поведать о местной церковной старине. Тот согласился, подошел ближе, и ребята радостно загалдели, засыпав его вопросами. Среди них было много приезжих из других городов, а потому спрашивали они батюшку, первое, что приходило им на ум:
– А почему собор закрыт?
– А где владыка проживает?
– А как вас зовут?
– А как собор называется?
Батюшка слегка улыбнулся, слушая их вопросы, а потом степенно огладил бороду и принялся отвечать:
– Вы, сорванцы этакие, как погляжу, ничегошеньки не знаете, а потому слушайте меня внимательно и запоминайте. Зовут меня отец Андрей, служу я в Покровском храме, который еще зимним называется. – И он указал рукой на видневшийся поблизости приземистый храм, крыша которого была выкрашена в зеленый цвет.
– А почему он зимний? – тут же послышался чей-то очередной вопрос.
– Да потому, что в нем обычно зимой служба происходит. А этот собор, что рядом с нами, Софийско-Успенским зовется, в нем с самого начала печи не сложены, а потому зимой он закрытым стоит до следующей весны. Вот скоро открыть должны. Владыка же наш живет в своих покоях, что внутри двора Софийского находятся. Только, боюсь, вас до него вряд ли сейчас допустят. Лучше приходите в праздничный день, когда он служить станет. Тогда и увидите владыку нашего.
Дети невольно притихли, и вопросов больше не последовало. Затем они, попрощавшись со священником, прошли на берег Иртыша, откуда открывался живописный вид на подгорную часть берега и скованную льдом реку. Но пронизывающий ветер заставил их вскоре вернуться обратно. Однако и этой короткой прогулкой они остались довольны.
Ивану Павловичу было стыдно, что он не успел подготовиться к прогулке, в результате чего знал о Тобольске ничуть не больше своих воспитанников. Потому он решил поискать в библиотеке что-то по истории края, о его древностях. Когда они вернулись обратно, то он не стал это дело откладывать и, отпустив ребят, тут же прошел в библиотеку. На его вопрос библиотекарь принес ему рукописные сочинения местных авторов, переплетенные кем-то из умельцев и одетые в картонный переплет, добавив при этом:
– Все, что могу предложить.
Менделеев попросил записать рукописи за ним и, вернувшись домой, быстро пролистал написанные разборчивым почерком рукописи, но не нашел ни одного ответа на вопросы заданные его учениками. Чуть подумав, он решил, что появился повод для визита к Корнильевым, у которых могут оказаться нужные ему книги, после чего у него словно гора спала с плеч.
И действительно, когда он явился к Корнильевым без приглашения, то Василий встретил его, как всегда, любезно и тут же провел в семейную библиотеку, которую по его словам начал собирать еще его дед в незапамятные времена. У Ивана Павловича от увиденного стоящего на полках книжного богатства, как говорится, глаза разбежались.
– Ой, сколько их, – только и мог он произнести, – ежели постараться все их прочесть, точно, не замечу, как жизнь пробежит…
– Да кто же вам мешает, – с усмешкой произнес Василий, – приходите, когда сочтете нужным, тем более других желающих в нашем Тобольске просто нет. Я вот уже прочел то, что мне было интересно. Иностранных авторов как-то не жалую, хотя несколькими языками владею. А ваш выбор мне неизвестен. Потому решайте сами, что вам больше потребно…
С этими словами он ушел, оставив Менделеева один на один с многочисленными книжными рядами. Просматривая надписи на обложках, он вскоре убедился, что большая часть книг издана действительно на иностранных языках: немецком или французском. И те авторы о Тобольске явно не писали. Зато вскоре наткнулся на пухлые тома, издаваемого Корнильевыми журнала «Иртыш, превращающийся в Иппокрену», и тут же отложил несколько из них, собираясь взять домой, если на то согласятся хозяева.
Через какое-то время в библиотеку заглянула Маша и с улыбкой спросила:
– Неужели нашли что-то полезное для себя? Я их почти все прочла, любопытно. Но малоинтересно. А вы на чем остановили свой выбор?
Он показал ей журналы, на что она в ответ одобрительно кивнула.
– Да, это именно те журналы, о которых я вам в прошлый раз говорила. Но, знаете, что интересно, продать от всего тиража удалось не более пяти штук, а остальное издание почти целиком передали в Приказ общественного призрения. Так они там и хранятся. Правда часть из них, как говорят, пошла на подарки ученикам, заканчивающим семинарию. Однако, как мне известно, денег за них мы так и не увидели. Так что судите сами, почему мой брат не хочет оставаться в городе, где наших предков и в грош не ставят.
– Зачем же вы так Маша, – впервые по имени обратился к ней Иван Павлович, – иные отзываются о вашем семействе лишь добрым словом, как мне самому много раз слышать доводилось.
В ответ лишь Маша махнула рукой и ничего не сказав, вышла. Иван Павлович еще некоторое время просматривал книги, а потом, подхватив отложенные им тома, вышел в гостиную. Там его уже поджидали брат и сестра, а на столе стояли стаканы с горячим чаем.
– Я заметила, что вы к этому напитку неравнодушны, а потому приготовила вам небольшой подарок с полуфунтом китайского чая. Когда-то наши предки занимались торговым делом, а потому возили на продажу чай из самого Китая. Вот небольшие запасы и нам достались.
С этими словами она положила на стол мешочек с вышитым на нем вензелем фирмы Корнильевых и пододвинула к Ивану Павловичу.
– Да что вы, право, – смутился он в очередной раз, – не заслужил я еще подобного подарка.
– Это ничего… Ежели я в вас не ошиблась, то вы вскоре заслужите и большего, чем это скромное подношение. Не буду скрывать, мне приятно общение с вами. Думаю, Василий в том со мной согласится.
– Несомненно, – кивнул тот головой.
От этих слов кровь прилила к лицу Ивана Павловича, и он неожиданно для себя, хотя никогда раньше этого не делал, кинулся целовать Машины руки, но сделал это как-то неловко, даже неуклюже, отчего Маша лишь рассмеялась и погладила его склоненную голову.
– Прекратите, – сказала она, – не люблю я этого. Мы по-простому воспитаны и к разным там поцелуям не приучены. У меня подобные порывы наших мужчин лишь смех и раздражение вызывают, – с этими словами она выдернула свою руку, которую все еще сжимал Менделеев и спрятала ее за спину, продолжая при том насмешливо смотреть на так и застывшего в полупоклоне и окончательно сконфузившегося Ивана Павловича.
Но вот у него от услышанного неожиданно кровь прилила к лицу, и он, пряча глаза, ненадолго присел на стул. А потому, не зная, как ответить, так и не найдя подходящих слов, почувствовал себя униженным, оскорбленным, соскочил со своего места и, не попрощавшись, насупившись, направился к дверям. Там он не мог сразу справиться с закрытой дверью, рванув ручку на себя, но она никак не желала открываться, отчего он еще больше рассвирепел и в ярости пнул ее ногой. На счастье ему помог Василий, который легко открыл дверь, чуть толкнув ее в противоположную сторону.
Уже в прихожей их нагнала Мария и поспешно вручила обескураженному гостю злополучный мешочек с чаем. Он не глядя принял его и сунул в карман, после чего вышел на улицу и исчез в темноте.
Оставшись одни, брат с сестрой глянули друг на друга, тяжело вздохнули, чувствуя за собой вину в произошедшем и так же молча проследовали обратно в гостиную. Уже там через какое-то время Василий негромко проговорил:
– Так, чего доброго, сестричка милая, он к нам совсем ходить перестанет… Что же ты, промолчать не могла? Ничего бы и не случилось. А сейчас даже не знаю, как быть. Но вот только не по себе мне как-то. Хорошего человека и ни за что обидели…
– Что ж теперь делать, коль так вышло. Я тоже виню себя. А если попрошу, ты можешь перед ним извиниться и пригласить куда-то?
– Я уж думал об этом. Но лучше, если ты вместе со мной будешь. Тогда совсем иное дело. Ты разве не заметила, что он с первых наших встреч на тебя смотрит как на богиню какую? Иначе и не скажешь. А ты ему что в ответ: «У меня это вызывает лишь смех и раздражение»? Я ничего не перепутал? Эх, Маша, Маша! Глядишь, скоро всех женихов своих распугаешь… И что тогда? Останешься соломенной вдовой, как в народе говорят.
