скачать книгу бесплатно
– Да ты, Карась, твою мать и всю ее родню, хоть знаешь, чей лабаз грабанул?
– А зачем мне знать? Вот ты мне, глядишь, все и выскажешь… Верно говорю?
– Так то ж самого купца Селиванова! Или думаешь, он тебя в совестной суд пригласит? Не дождешься. Вокруг него такие ухари хаживают, они тебя, и глазом моргнуть не успеешь, до ближайшей проруби доволокут, и моли бога, чтоб крестное знамение дали на себя наложить, а там поплывешь подо льдом не знамо куда, и никто тебя вовек не сыщет. Да, честно сказать, и искать не станут. Лучше айда со мной в участок, глядишь, так и мне, и тебе спокойней будет. И мешок с железками крадеными, что в углу припрятал, захвати с собой. Может, тогда все и обойдется. Ну, решай, я вовнутрь не полезу, не потому, что боюсь, а перепачкаться в копоти не желаю. А коль ерепениться станешь, сейчас свистну, казачки, что в дозоре, прискачут и тебя пиками достанут. Тогда поздно будет, они за магарыч точнехонько Селиванову на тебя донесут, гляди, а то пожалеешь.
Обитатель пещеры для вида поскреб затылок под шапкой и несмело шагнул наружу, привычным движением заложил руки за спину и обреченно произнес:
– Веди уж, что ли, Петрович…
Он был невысокого роста, заросший бородой по самые глаза, и лишь вызывал удивление его большой вздутый живот, неестественно выпиравший из-под овчинной шубейки.
Иван Павлович почему-то смотрел не на него, но потом, не желая тянуть время, круто развернулся и зашагал по той же тропинке обратно к противоположному берегу. Следом шел пойманный ими разбойник с закинутыми назад руками, а позади – полицейский с побрякивающими в мешке украденными железками на его широком плече. Дойдя до постоялого двора, они остановились, чтобы отдышаться, и Менделеев спросил стража порядка, по какой именно улице ему идти дальше к гимназии. Тот, отдуваясь, указал направление и добавил:
– Да нам пока что дорожка вместе лежит, а там я поверну к участку, а гимназию оттуда вы сами увидите, до нее рукой будет подать.
Прощаясь на перекрестке, Менделеев не выдержал и, отойдя чуть в сторону, спросил полицейского:
– Скажите, а за что его прозвали Карасем?
Тот в ответ расхохотался и пояснил:
– Ты его пузо видел? Оно, как и у Карася, всегда икряное. Любого вспорешь и обязательно икра найдется. Так и у этого разбойника пузо вздутое. Потому и прозвание ему такое дали. Я его уже раз пять, а то и больше ловил. Так-то он смирный. А как становится жрать нечего, то крадет для пропитания потихоньку там, где плохо лежит.
– И сейчас отпустите?
– А что с ним делать? За такие дела в тюрьму не сажают, а у нас в участке еды на него не припасено. Тем паче железки эти я сейчас обратно в лабаз снесу, так что купцу придется всего лишь замок поменять, да чего покрепче на двери повесить. А лучше будет, коль они доброго караульного сыщут, вот и все дела. Ну, прощай, господин учитель, может, и свидимся еще…
И он вместе с задержанным отправился к освещенному полицейскому участку, а Менделеев направился к зданию гимназии, видному издалека.
По дороге ему попался осанистый двухэтажный особняк в два этажа по пять окон в каждом, и лишь одно из них было освещено. Проходя мимо, он на ходу подумал, что, наверно, занимают его состоятельные люди, и не мог удержаться, чтоб не пообещать себе, если все сложится удачно, то приобрести для будущей семьи точно такой же дом. По примеру своих родителей он мечтал со временем тоже обзавестись большой семьей, чтобы в доме всегда слышались детские голоса, было бы весело и шумно. Иначе, думал он, какая же это жизнь без детей, вызывающая лишь тоску и уныние. При этом даже не подозревал, что всего лишь через год дом этот станет для него родным и близким и жена его будет рожать чуть не каждый год, а потому они вскоре обзаведутся многочисленным семейством и все желания его исполнятся.
А тот двухэтажный особняк, построенный сравнительно недавно, после большого пожара принадлежал почтенному семейству купцов Корнильевых. Правда, за последние годы они подрастеряли свой капитал, со смертью главы семейства и всем в доме управляла оставшаяся после него вдова Марфа Ивановна, в том числе немалым числом дворни под два десятка душ. То были приписные крестьяне со стекольной фабрики, большую часть которых после остановки производства она сочла за лучшее забрать в город, где они вели под ее приглядом мелкую торговлю.
Само семейство Корнильевых, не считая вышедших замуж дочек, состояло из находившихся при ней двух ее великовозрастных сыновей: Дмитрия и Якова. Причем жена первого не так давно скончалась после родов, оставив ему двух мальчиков-подростков и дочь Марию. Преждевременная смерть любимой супруги тяжело сказалась на здоровье Дмитрия Васильевича: он надолго слег, долго болел и в результате потерял память, хотя, как можно было предположить, рассудка окончательно не лишился, но вот только ни к каким торговым или коммерческим делам стал не способен. После смерти супруги он так и не женился, и его трое детей жили вместе с многочисленным семейством Корнильевых, где всеми делами управляла, несмотря на почтенный возраст, вдовствующая Марфа Ивановна.
Еще с ними проживала жена младшего сына Якова – Агриппина Степановна, вышедшая повторно замуж за младшего Якова Корнильева. А ее первый муж, сосланный в Сибирь за своеволие и дерзость, лишившийся дворянства Наум Чеглоков, благополучно скончался в одном из своих имений, едва отбыв сибирскую ссылку. Детей у них не было, и, судя по всему, появления на свет младенца после брака с Яковом тоже не предвиделось.
Глава третья
На другое утро Менделеев, встретившись с Гаревским, обменялись приветствиями, после чего последний поинтересовался у Ивана Павловича:
– Чем закончился ваш розыск? Жаль, что я в том не участвовал, хотелось бы посмотреть и поближе познакомиться с местными обычаями.
– Да ничего интересного, обычаи как везде: крадут, их ловят, а потом или отпускают, или на каторгу.
– Даже так? Но воришку-то вы, как понимаю, нашли? Не подозревал, что у вас имеются способности к сыску. Грязное дело, я вам доложу, водить дружбу с будушниками да урядниками. То же самое, что полового из трактира к себе в гости пригласить. Надеюсь, вы того же мнения?
– При чем тут мое мнение? Если у вас что похитят, куда обратитесь? К предводителю дворянства или к городовому?
Этот вопрос поставил Гаревского в явное замешательство, и он ответил на него довольно неопределенно:
– Смотря по обстоятельствам, а лучше всего не зевать, тогда и все на месте будет. Но меня интересует другое: где вы приобрели свои навыки в сыске?
– Долго рассказывать, – ответил Иван Павлович, – одно скажу, не терплю воришек и всех, кто чужим добром поживиться хочет. У меня когда-то отца обокрали, несмотря на его священнический сан. Воришка приезжим оказался, каялся потом, будто бы не знал, в чей дом залез. Вот тогда я, еще будучи человеком молодым и неопытным, в скором времени нашел воришку и сдал его в участок. А уж потом ко мне односельчане обращаться начали то с одним делом, то с другим. Вот и весь мой навык…
– Понятно, – кивнул головой Гаревский, – жизнь, она всему научит. А меня бог вот как-то миловал. С кражами или там разбоем пока что сталкиваться не приходилось. Потому и интересно, как этот самый розыск ведется…
– Вы же сами сказали: жизнь, она всему научит, главное, спешить не стоит, оно все само придет, – с улыбкой ответил ему Менделеев.
– Вы, как погляжу, еще и философ, – усмехнулся Гаревский, и они отправились на прием к директору гимназии.
Должность эту замещал прибалтийский барон Август Христианович Эйбен, о котором еще в Петербурге они слышали самые разные отзывы и сейчас шли, абсолютно не зная, как он их примет. На улице ощущался изрядный морозец. Снег громко поскрипывал под их сапогами, а звуки разносились далеко по округе, создавая в их воображении какой-то нереальный и сказочный образ города, в котором они очутились.
Барон Эйбен принял их в своем кабинете, сидя в кресле, обтянутом красным бархатом с кистями явно китайской выделки по краям. Он, откинувшись на спинку кресла, долго рассматривая молодых учителей через старомодный лорнет, а потом, отложив свой зрительный прибор, с расстановкой и заметным немецким выговором произнес:
– Весьма рад, господа, вашему прибытию. У нас как раз мало образованных учителей, но спешу предупредить, что старшие классы еще не открыты…
– Это что же получается, у вас тут не гимназия, а непонятно что? – разочарованно спросил разведя руки Гаревский.
– Не надо спешить, господа, не надо… Работы хватит всем, но в младших классах.
– Я согласен, ежели жалованье достойное, – тут же согласился Менделеев.
– Хорошо, очень хорошо, – благосклонно кивнул в его сторону барон.
– А я нет, – резко ответил Гаревский, – не для того я пять лет штаны протирал, чтоб подготовишек уму-разуму учить. Мне обещаны были уроки философии, логики и юриспруденции. А тут что оказалось? Нет, или я обратно вернусь, после того как прогонные получу, или дождусь, когда старшие классы откроют. До весны всего ничего осталось…
– Ваше право, ваше право, – сухо ответил ему директор, – а прогонные деньги вам ждать долго придется. Сейчас у меня в кассе пусто. К тому же вам должны были их в нашем министерстве выдать. Разве нет?
– Так оно и есть, – пожал плечами Гаревский, – только нам обещан был двойной расчет, как положено для всех, кого в Сибирь командируют. А выдали только половину, сказали, будто остальное здесь получим.
– Э-э-э, нет, – замотал головой директор, – так быть не должно. Пишите в свое министерство, пусть думают…
Во время их краткого знакомства Иван Павлович успел заметить, что руки барона слегка подрагивают, слова он произносил невнятно, что, впрочем, можно было списать на его немецкое происхождение, но дряблая кожа с красными прожилками на бугристом носу и под глазами выдавали в нем человека, пристрастного к горячительным напиткам. Именно такие слухи о нем ходили среди профессоров учительского института, которые попадали туда неизвестно каким путем и от кого именно. Но в данном случае, как ни крути, те слухи оказались вполне достоверными, в чем он лично мог убедиться.
Изрядно вспотевшие в жарко натопленном кабинете, они вышли в коридор и ненадолго остановились, чтоб обменяться мнениями.
– И что скажете о нашем директоре? – поинтересовался, как наиболее нетерпеливый, Гаревский.
– Что тут можно сказать? – рассудительно отвечал Менделеев. – Всякая власть, как известно, от бога, а наше дело исполнять приказы лиц начальствующих.
– Завидую я вам, любезный Иван Павлович, я ожидал поддержки с вашей стороны, хотя бы слабого, но протеста. Тут сразу двойной обман: половину прогонных не выплатили. Это раз. И вместо гимназии мы очутились в обычном училище. Это два. Нет, обман, полнейший обман! Что молчите? Мы могли бы вдвоем написать жалобу самому министру…
– И что бы изменилось? Полгода, никак не меньше уйдет, пока рассмотрят нашу жалобу. И неизвестно, что и в чью пользу решат. Вы этого хотите? Нет, ситуацию надо принимать такой, какая она есть, а все ваши мечты и помыслы остались в Петербурге. Хотите обратно туда вернуться? Ваше право…
– Отец моей невесты вроде бы знаком со здешним губернатором, непременно отпишу ему, что здесь творится.
– Да будет вам известно, что наш директор никоим образом не подчиняется местному губернатору. Ведомства разные. Боюсь, как бы ваш будущий тесть не посмеялся над вами.
– Так что же делать? Неужели нет никакой управы на эту немецкую бестию? – чуть не в полный голос спросил Гаревский, чем тут же привлек внимание проходящих мимо воспитанников.
– Не спешите, голубчик, всему свое время. Дайте оглядеться, и, думается, мы найдем управу на господина директора, который, судя по всему, большой поклонник Бахуса.
– Вы тоже заметили? – схватил его за рукав Гаревский. – А я думал, что мне показалось, будто он слегка нетрезв.
– Все может быть. Половина России страдает этим пороком. Если всех начальников отправят в отставку, то кто останется?
– И что вы намерены делать? – не выпуская руку Менделеева из своей и заглядывая тому в глаза, настойчиво вопрошал Гаревский.
– Как что? Служить. Для чего мы сюда добирались столько верст? Иного выхода просто не вижу. А сейчас нам следует отправиться к инспектору и представиться ему по всей форме. И пожалуйста, отпустите рукав моего мундира, а то я плохо владею иголкой. Боюсь, как бы мне его зашивать не пришлось после вашей цепкой хватки.
Гаревский смутился, разжал пальцы, пролепетал что-то типа извинения, но Менделеев никак не ответил на это и твердым шагом направился по просторному коридору, а его коллега шел следом, не переставая удивляться природному оптимизму своего товарища.
Инспектором оказался сухонький, лет сорока мужчина в больших круглых очках, с поседевшими усиками под носом. Он внимательно выслушал их и обещал сообщить Менделееву о времени, когда тому следует приходить на занятия. А потом глянул на прислонившегося к стене Гаревского и спросил:
– Вы, как понимаю, будете летнего набора ждать? Тогда всего вам доброго, не смею задерживать…
Глава четвертая
Уже через несколько дней Иван Павлович Менделеев с головой ушел в свои занятия, которые начинались с раннего утра и продолжались допоздна с перерывом на обеденное время. При гимназии в отдельном здании находилась собственная кухня, где готовили для состоящих на службе учителей и находящихся на полном обеспечении гимназистов. Но Ивана Павловича казенная пища не всегда устраивала, и он находил время заглянуть на местный рынок, где покупал свежее молоко, вяленую речную рыбу и ароматные пшеничные караваи. Купленные продукты он нес в свою комнату и вечерами подкреплялся, утоляя голод. Хуже всего было с чаем, к которому он привык с юношеских лет. Вместо него в обед давали клюквенный или брусничный сок. А в купеческих лавках, куда Менделеев обычно заглядывал, прессованный чайный брикетик стоил в два раза дороже, чем в том же Петербурге. Потому он с нетерпением ждал выплаты своего первого жалованья, в уме уже прикидывая, на что и куда он его истратит.
В воскресный день он посетил храм, находящийся поблизости, и обратил там внимание, что большинство прихожан были люди солидные, в дорогих шубах и собольих шапках. И на поднос они бросали серебряные, а не медные монеты, что уже говорило само за себя. Там же он заметил и выделил из числа других молодую стройную девушку с черными как смоль глазами, стоявшую отдельно от всех против иконы Успения Богородицы. Он хотел было подойти к ней поближе, но не осмелился, не зная, как она расценит его поступок. Но про себя решил, что обязательно найдет повод быть ей представленным.
Как-то в пасхальные дни, зайдя в учительскую, он услышал сообщение инспектора о том, что господ учителей приглашают на любительский концерт в Дом дворянского собрания. При этом инспектор тут же раздавал желающим небольшие билетики, отпечатанные на розовой бумаге, где были указаны день и время проведения концерта. Он зачем-то взял пару билетиков, хотя большого желания идти куда-либо не испытывал. Дело в том, что с разрешения директора он начал вести занятия по Закону Божьему, которых ранее не было. Поэтому приходилось засиживаться в библиотеке, подбирая книги с иллюстрациями, написанные языком, доступным для младших школьников.
Но когда он сообщил о концерте Гаревскому, с которым они теперь редко виделись, тот загорелся и взял с Менделеева слово, что они отправятся вместе. Тому не оставалось ничего другого, как дать свое согласие.
Дворянское собрание представляло собой деревянное сооружение, отштукатуренное снаружи, а изнутри обитое шелковой тканью с различными восточными узорами, что, по мнению Менделеева, больше подходило для женского будуара, но никак не для публичного помещения. Рядом с фойе находился зрительный зал примерно на сотню человек. Нашлось место и для раздевалки, и под буфетную. В фойе играл небольшой оркестр, и часть прибывших столпилась у колонн, слушая его. В буфете собрались одни мужчины, большинство из которых были в военной форме. Оба молодых учителя лишь только глянули на обозначенные там цены и, поняв, что они им не по карману, поспешно прошли в пока еще полупустой зрительный зал.
Вскоре один за другим раздались несколько звонков, возвещавших о начале представления. Зрители мигом заполнили зал, и среди вновь вошедших Менделеев обратил внимание на ту самую девушку, которую он заметил не так давно в храме. К сожалению, как он отметил для себя, она была с молодым человеком примерно одного с ней возраста. Вглядевшись, он узнал в нем одного из гимназистов старших классов, носящего фамилию, если он не ошибался, Корнильев.
В концерте участвовали в основном молодые ребята из семинарии, исполнявшие псалмы. Все они были одеты в одинаковую семинарскую форму, благодаря чему были похожи друг на друга – от белокурых ребят с курносыми носами до черноволосых с удлиненными лицами и острыми подбородками. Все это, так или иначе, говорило не только о том, что были они набраны из разных семей, но, вполне возможно, предки их когда-то перебрались в Сибирь из самых отдаленных российских уголков, не растеряв при том хотя бы внешне черты давно исчезнувших народов. А вот теперь здесь, в Сибири, они стали единой общностью, исповедующей православную веру, и вряд ли часто вспоминали о прежней своей родине.
Зато голоса будущих священников сливались воедино, выстраиваясь в общую мелодию с преобладанием дискантов. После них вышла группа девушек, исполнивших известные романсы, а потом последовала сценка все тех же семинаристов, где главный герой был царь Ирод и его многочисленные подданные. Им почему-то хлопали больше всех и даже раздались крики «браво», «бис». После чего был объявлен небольшой перерыв.
Выйдя в фойе, Менделеев с Гаревским столкнулись нос к носу с гимназистом Корнильевым и его спутницей. Тот, узнав своих учителей, поспешил им поклониться, а потом, преодолевая юношеское смущение, проговорил:
– Если не возражаете, то разрешите представить вам мою сестру Марию.
Находящееся рядом с ним девушка неожиданно покраснела, отвесила им полупоклон и, в отличие от брата, на удивление бойко заявила:
– Да, я должна поблагодарить брата Васечку, что он завлек меня на это представление, от чего прежде я была довольно далека…
– Надеюсь, вы остались довольны, как изволили выразиться этим представлением, – поспешил спросить, чтобы завязать разговор, Иван Павлович.
Та в ответ вздернула свои плечики и неопределенно покачала головой:
– Даже не знаю, что и сказать. В храме те же самые семинаристы поют более стройно. Хотя, может быть, там само строение храма помогает, а тут как-то ничего не чувствуется.
– Мне кажется, вы неправы, – вступился за семинаристов Гаревский, – одно дело – выйти на сцену, когда на тебя смотрит столько глаз, а совсем другое – привычно петь в церковном хоре, где все отлажено, а молящиеся преимущественно смотрят на иконы или на батюшку, не обращая особого внимания на хор.
– И все же насчет архитектуры вы правы, – вставил свое слово Менделеев, – на этот счет есть различные статьи, где разбирают влияние той или иной архитектуры на голосовое пение.
– Ну, это что-то новое для меня, – улыбнулась на его слова девушка.
– Так Иван Павлович как-никак из самого Петербурга прибыл. А там библиотеки не в пример нашим, – пояснил ее брат.
– Да я это заметил, – согласился Менделеев.
И казалось, на этом разговор был исчерпан, если бы все тот же Корнильев не нашелся сообщить им, что они на второе действие не останутся, а у крыльца их уже ждет извозчик, чтобы доставить домой. Менделеев глянул на Гаревского и заявил:
– Не знаю, как ты, но я тоже ухожу, дома меня работа ждет.
Гаревский ответил ему, что решил остаться, и на том они расстались. Выйдя втроем на улицу, перед тем как попрощаться, Василий предложил Менделееву ехать вместе с ними, пояснив, что гимназия находится поблизости от их дома.
– Хочу добавить, что здание, где ныне разместилось ваше училище, когда-то принадлежало нашим предкам, но городские власти уговорили их уступить его под благое начинание.
Иван Павлович высказал свое удивление, но, однако, то ли из стеснения, то ли по иной причине ехать с ними отказался, пояснив, что желает прогуляться, чтобы хоть чуть-чуть побыть одному. Тогда Василий, не желая сдаваться, предложил:
– Не сочтите за дерзость, но мы хотели бы пригласить вас к себе в гости. – Мария согласно кивнула, поддерживая брата. – Наши родные будут только рады такому знакомству.
Иван Павлович в очередной раз смутился, не зная что ответить, тем более что пока что он не получал в Тобольске подобных предложений, и чуть помявшись, согласился. Наметили день встречи: в послеобеденное время, в ближайшую субботу.
Возвращаясь в одиночестве по плохо расчищенным городским улицам, он вдруг поймал себя на том, что неотступно думает о Марии, а ее горящие, чуть с лукавинкой глаза как будто преследуют его.
«Что это, – спросил он сам себя, – неужели именно так неожиданно приходит любовь? Или это простое увлечение?»
Хоть он и не был новичком в любовных делах и еще в юные годы увлекался то одной, то другой деревенскими девушками, но то было не всерьез, мимолетом, даже шутя и серьезных последствий не имело. А вот сейчас, когда не за горами его тридцатилетие, он пытался подойти и разобраться в собственных чувствах вполне рассудительно и здраво, понимая, что рано или поздно ему предстоит выбрать ту, с которой он пойдет до конца. А это было, как ни крути, решение самое что ни на есть серьезное, и принять его вот так на ходу, с бухты-барахты, он просто не мог. Но, чуть подумав, решил, время само покажет, как ему поступить. Главное – не спешить, не торопиться, ведь рано думать о том, к чему он пока не готов.
Глава пятая
…Помня о приглашении, он встал в субботу пораньше и принялся отчищать свою форменную одежду от многочисленных пятен, используя обычную щетку и кусок мыла. Потом вспомнил, что у соседей имеется утюг и, слегка стесняясь своей просьбы, обратился к ним с невинной просьбой воспользоваться столь необходимым прибором в личных целях. Супруга его коллеги вынесла ему огнедышащее приспособление, уже наполненное углями, участливо окинув его придирчивым взглядом, предупредила об осторожном обращении и с улыбкой посмотрела вслед, как тот понес его на вытянутой руке, опасаясь обжечься.
Иван Павлович добрый час утюжил свои пиджак и брюки, поскольку другой одежды он, к сожалению, не имел, а потом с благодарностью вернул остывший утюг обратно хозяевам, отметив про себя, что не мешало бы самому, коль заведутся деньги, приобрести нечто подобное.
Едва дождавшись обеденного времени и услышав звон колоколов с ближайшей колокольни, он перекрестился и решительно направился к выходу, прихватив с собой одну из привезенных книг, изданных в столице. То был привезенный из столицы французский роман, который он так и не удосужился прочесть, а потому книга стояла на полке с неразрезанными страницами.
Дойдя до Корнильевского дома, он несколько раз вздохнул, набрал в легкие побольше воздуха и решительно дернул за шнур колокольчика. Вскоре ему открыла пожилая женщина в белом холщевом фартуке и, ничего не спросив, вопросительно окинула его взором. Он пояснил, что приглашен молодыми господами в гости, а потому велел ей доложить о своем прибытии. Та лишь кивнула в ответ и скрылась внутри дома, а вскоре в прихожую выскочил улыбающийся Василий и радостно воскликнул:
– Неужели вы все же решились прийти? А то мы уже стали сомневаться, вдруг да вы заняты чем-то.
– Нет, что вы, раз обещал, то непременно сдержу слово, – успокоил его Менделеев. – Кстати, примите от меня небольшой подарок. Впрочем, мне говорили добрые люди, что это пустой романчик, но вдруг вам или сестре понравится.
Василий благодарно кивнул и сунул под мышку протянутую ему книгу.
– А вы сами, случаем, не заняты? – меж тем продолжал его расспрашивать Менделеев. – Может, лучше в другой раз? – при этом он пытался скрыть свою робость, которая неожиданно овладела им. Так что скажи сейчас Василий хоть одно слово не так или намекни на что-то, он бы тут же повернулся прочь и был таков.
Но тут в дверях показалась Мария, широко улыбнулась и прихожая, словно осветилась каким-то чудным светом, после чего Иван Павлович уже не думал об отступлении, а снял свою шинель и фуражку, вручил их той самой пожилой женщине и прошел вслед за хозяевами в гостиную.
