Лабиринт времени

– Вон из моей аудитории! – прорычал он. – Вон! Я вас не допускаю к экзаменам!

Выслушав рассказ, старик заразительно расхохотался, так, что и Игорь вслед за ним тоже стал смеяться. Сейчас вся эта история действительно выглядела забавно, а тогда… Тогда, покидая аудиторию, он испугался не на шутку и понял для себя, что философствовать, особенно на занятиях по философии, бессмысленно и опасно.

– Не хочу осуждать вашего преподавателя, – отсмеявшись сказал старик, – это не в моих правилах, но дать вам защитить свою точку зрения, он всё-таки был обязан. Все дела, совершённые в гневе, не имеют никакого смысла. Но смею вас уверить, что на моих обедах мы вовсе не философствуем.

– А чем же вы занимаетесь? – спросил Игорь.

– Беседуем на разные темы: о политике, о болезнях и как избежать их, о поварском искусстве, о клопах, которые докучают нам по ночам, и чем их можно травить…

– О клопах? – не поверил своим ушам Игорь. – Вы говорите о клопах?

– Ну да, – улыбнулся старик, – а что тут предосудительного? Это, молодой человек, жизнь. Она состоит не только из одних роз, но и из вот таких житейских мелочей. Я ведь специально, приглашаю на мои обеды людей разных сословий, разного уровня образования, разных профессий. Таким образом, я познаю жизнь нашего города, а это, в свою очередь, даёт пищу моему уму. Благодаря этим обедам, я познаю Вселенную.

– Что? – теперь уже стал смеяться Игорь. – Беседуя о клопах, вы познаёте Вселенную? А мне кажется, профессор, что все ваши ежедневные застолья с чужими, малознакомыми людьми вы совершаете совсем по другой причине. Вам одиноко. У вас нет ни жены, ни детей. Вы совершенно один! И вы сами в этом виноваты.

– Да? – удивился философ. – Я как-то не думал об этом. И что вы, молодой человек, имеете против одиночества? Глубокое одиночество возвышенно. – И, помолчав, добавил, – но оно чем-то устрашает…

И в это время раздался бой часов.

– О, я, кажется, сегодня нарушил свой распорядок, – произнёс профессор. – Четвертьчасовой пробил. За пятнадцать минут мне до дому никак не дойти.

– Вы различаете по звуку колокола? – удивился студент.

– Да, ведь каждый из них имеет свой тон, свои вибрации. Вы, наверное, обратили внимание, что все колокола льют в форме перевернутого бокала, колпака. И это неспроста. Именно в нём, живёт голос колокола, его душа. Тембр, громкость, качество звука зависят от размера колпака, толщины его стенок, сплава, из которого отлит колокол. И когда мы бьём в него, возникает явление резонанса: звук усиливается, увеличивается его продолжительность. Это элементарная физика. Но случается, что совокупность всех этих положительных характеристик приводит к совсем не тому эффекту, который мы ожидали получить. Так случилось с нашим самым большим и самым красивым колоколом. Горожане его называют «Дедушка». У него очень мощный, очень насыщенный неподражаемый низкий звук. Но никто его не слышит….

– Почему?

– Потому что звучание его входит в резонанс со стенами собора. И если несколько раз ударить в этот колокол, собор просто разрушится.

– Откуда вам это известно? – не поверил словам профессора Игорь.

Старик снисходительно улыбнулся и произнёс:

– Потому что я это рассчитал.

И тут Игоря осенила одна крамольная мысль.

– Извините, профессор, – обратился он к старику, – но я вынужден вас покинуть. Дело в том, что я забыл в соборе, помните, там, где вы меня нашли, свою курсовую работу. Она мне очень нужна. Может, её кто нашёл?

Похоже, профессор понял его ложь, но ничего не стал возражать. Только сказал:

– Что ж, заодно послушайте проповедь дежурного священника. Может, это поможет вам найти путь к моральному совершенству.

– А вы, профессор, не желаете пойти со мной? – Игорь чувствовал неловкость, от того, что обманул старика, и пытался хоть как-то сгладить её.

– Нет, мне этого не нужно.

– Почему?

– Потому что человек, который в своих действиях руководствуется нравственным законом, не нуждается в посещении церкви. – Философ хитро подмигнул Игорю. – А вот вам это не помешает. У вас ещё моральные принципы, молодой человек, не сформированы. Хотя вы мне и симпатичны. И вот ещё что, – профессор взял Игоря за руку и крепко сжал её. – Не пытайтесь договориться с Богом, не просите у него ничего. Не думайте, что вы более ценны для него, чем другие. Перед ним мы все – равны.

В темноте собор казался ещё больше и величественнее. Игорь вошёл вовнутрь.

– Вот он какой! – молодой человек с восторгом смотрел на сводчатые потолки храма, сплетающиеся в причудливые ажурные кружева, на многочисленные колонны, принимающие вверху формы вытянутых арабских арок, украшенных орнаментом из диковинных цветов и изогнутых стеблей замысловатых растений. В глубоких нишах, в обрамлении мраморных скульптур и витиеватых эпитафий прятались массивные гранитные саркофаги. Даже, несмотря на то, что почти все светильники в зале были погашены, помещение впечатляло своей величественной красотой.

– Вам помочь? – к Игорю подошёл пожилой смотритель собора.

Студент его узнал. Это он сегодня днём приветствовал старого философа, восхищаясь его точностью.

Смотритель тоже узнал Игоря.

– А можно взглянуть на колокола башенных курантов? – вдруг попросил он сторожа.

Похоже, просьба молодого человека несколько смутила его. Но как он мог отказать другу философа?

Они поднимались по крутой винтовой лестнице южной башни, пока не оказались на колокольне. Где-то внизу слабыми редкими огоньками светился город. Тихий и сонный. Он растворялся в темноте. Зато звёзды, они были совсем рядом, их можно было схватить руками, если бы не страх обжечься. Впрочем, Игорю сейчас было не до них. Ему не терпелось взглянуть на колокола. Четыре огромные чёрные юбки, принадлежавшие четырём великаншам, лениво, со скрипом покачивались от ветра на тяжёлых перекладинах. «Дедушку» Игорь сразу приметил. Этот массивный колокол был значительно больше остальных. Здесь же, на деревянном помосте, словно клавиши гигантского органа, торчали четыре массивные педали. Каждая из них крепилась веревкой к перекладине с подвешенным на ней колоколом. Правда, в темноте было непонятно, какой педалью приводится в движение тот или иной из них.

Игорь наступил на первую педаль, и ночную мглу пронзил чистый звонкий протяжный звук.

– Стой, что ты делаешь?! – к нему бежал, перелезая через деревянные балки и изрыгая на ходу проклятия, испуганный сторож.

Но Игорь, не обращая на него внимания, наступил на вторую клавишу. И тут же ещё один, более низкий, звук повис над засыпающим городом. Едва студент коснулся третьей педали, как сторож, чуть ли не в прыжке, скинул Игоря с искушающей его клавиатуры. Удар был столь силён, что они чуть не свалились вниз с колокольни, успев в последнюю минуту зацепиться за полусгнившее ограждение. И в это время густой бас заглушил их крики. Звук был таким тяжёлым, что даже не дал им подняться. Словно мощная, вибрирующая внутри них волна придавила их к полу, наполнив сердца ужасом и тревогой. Но стены собора, как ни странно, выдержали и этот роковой удар. Ошибся профессор, что-то там не учёл…

И в это время в абсолютной тишине послышался страшный треск ломающихся стен, и башня Кафедрального собора медленно поползла вниз. Нет, всё-таки не ошибся!

– Какая красота! – Игорь не мог оторвать глаз от бездонного звёздного неба…

Да, прав философ – созерцание этой дивной картины не может не наполнять душу новым и всё более сильным удивлением и благоговением… Про моральный закон ему думать не хотелось. Всё-таки, то, что он совершил, не совсем морально. Скорее даже аморально. Конечно, он поступил как эгоист, поставив свое «Я» во главу всего мироздания. А, может, даже всей Вселенной. Но и его надо понять. У него ещё экзамен по высшей математике не сдан профессору Гольдбергу. С философией не всё улажено. И с Лизой нужно тоже разобраться. Кукла она, в конце концов, или человек? А если человек, то почему так безжалостно ведёт себя по отношению к нему? Пускай решает, кто ей дороже: он или этот Цахес-Валентин… А, может, он и не Цахес вовсе – нормальный парень.

– Может, это я ей просто надоел? Но ведь было, было нам вместе хорошо. И весело. И интересно. Было!

Он тогда достал билеты на никому не известный ансамбль старинной музыки «Барокко». Прежде всего его привлекло то, что ребята, вчерашние выпускники консерватории, будут играть на средневековых инструментах: клавесине, лютне, виоле. Интересно же! И Лиза согласилась пойти с ним. Погода была, правда, не очень. Холодно, сыро, ветрено. Обычная калининградская погода. Но когда начался концерт в крошечном зале уютного старинного особняка музыкальной школы имени Глиэра, и пятеро молодых музыкантов, одетых в светло-голубые камзолы, расшитые серебром, заиграли концерт Телемана, когда металлические, чуть дребезжащие аккорды клавесина, соединившись с протяжным пением флейты и виолы, перенесли их на два столетия назад, Игорь понял, что не зря пригласил Лизу. Молодых людей, правда, забавлял щупленький старичок, который сидел через проход и, прикрыв глаза, мерно раскачивался, стараясь попасть в такт музыке. Когда же музыканты от пиано переходил к форте, он доставал из бокового кармана безразмерный носовой платок и на фортиссимо долго, с надрывом сморкался в него. Они еле сдерживали смех, наблюдая за потешным дедушкой. Но, когда молодые музыканты заиграли Арию из «Орфея и Эвридики» Глюка, и печальный нежный голос флейты стал петь, разрывая сердце, о потерянной любви, Игорь уже больше ни на кого не обращал внимания. Ведь и он, так же, как Орфей, мог в любую минуту потерять свою Эвридику. Навсегда! Нет, он не должен этого допустить. Игорь, как бы нечаянно, коснулся руки своей подруги, нежно сжал её. Так и сидел, замерев, опасаясь, что она в любую минуту уберёт свою маленькую нежную ладошку. Но нет, не убрала.

Да, концерт был замечательный. Восторженные зрители, не жалея ладоней неистово аплодировали музыкантам, вызывая их на бис. И те не отказывали, а всё играли и играли, несмотря на то, что сердитые гардеробщицы уже не раз тушили и зажигали свет в зале, как бы ненавязчиво намекая, что музыка хоть и вечна, но пора и честь знать. Но на них никто не обращал внимания. И уже после того, как отзвучал последний аккорд Моцартовской «Ночной серенады», и счастливые, но уставшие музыканты, подняв руки вверх, сказали: «Всё!» – зрители не спешили расходиться, а, окружив артистов, стали засыпать их вопросами касательно привезенных ими старинных инструментов и, в первую очередь, конечно же, клавесина. Маленький, изящный, на гнутых точеных ножках, с перламутровыми инкрустациями он вызывал одновременно восторг и любопытство. Хотелось знать всё: откуда он, сколько ему лет, из чего сделан его корпус, и что у него внутри. Сколько стоит клавесин? И не боятся ли они такой дорогой и капризный раритет, который нужно настраивать перед каждым выступлением, возить с собой по всей стране? Украдут, не ровен час! Про музыкальные возможности старинного инструмента тоже задавались вопросы, но меньше. Ребята охотно отвечали на всё. И даже демонстрировали те музыкальные возможности лютни, виолы, клавесина, которые не удалось показать во время концерта.

Публика расходилась в самом приподнятом настроении. Да, такое единение музыкантов и благодарных слушателей бывает не часто…

– Чудо! Чудо! – говорили восторженные зрители. Их переполняли эмоции, которые так и просились наружу.

И тут случилось ещё одно волшебство. Пока шёл концерт, подаривший его слушателям столько приятных минут и даже часов, город стал совершенно другим, по крайней мере, в районе музыкальной школы имени Глиэра. Если перед концертом он выглядел тускло, невзрачно, демонстрируя все свои не самые лучшие стороны: битые тротуары, поломанные скамейки, грязь, которая хоть и блестела в свете фонарей, но, тем не менее, не украшала этот тихий уголок Калининграда, то теперь всё выглядело совершенно по-другому.

Улицы, деревья, кусты – все сияло и даже искрилось неправдоподобно белым светом. Пока люди наслаждались музыкой, зима решила похозяйничать в городе. Она покрыла всю землю снегом, превратив маленькие ёлочки у подъезда школы в нахохлившихся гномиков, а те, что были побольше и подальше, в добродушных сов. Она лепила из снега волшебные шары, забавных зверушек и рассаживала их на всём, что попадалось ей на пути. За считанные часы тусклый неухоженный город превратился в Снежное царство. На этом бескрайнем белом поле, тянувшемся от ступенек музыкальной школы в бесконечность, не было ни одного человеческого следа, впрочем, так же, как и звериного.

Теперь уже все восхищались не божественной музыкой, а этой сказочной картиной, повторяя как заклинание:

– Чудо! Чудо! Ну надо же, какой подарок от нашей капризной матушки-зимы!

Никто не решался первым нарушить девственную белизну только что выпавшего снега и, переминаясь с ноги на ногу, ждал, когда это сделает кто-то другой.

Но, повздыхав, восхитившись дивной картиной, созданной матушкой- природой, люди, сначала робко, осторожно, а потом уже спокойно и уверенно пошли по первому белому снегу в сторону трамвайной остановки. Поздно уже, пора и домой.

Снег хрустел под ногами, словно его кто-то грыз. Идти по нему было, конечно, неудобно. При каждом шаге ноги проваливалась по щиколотку. Снег уже забился за шиворот, в ботинки… Но Игорю и Лизе было весело и даже смешно. Они продолжали идти по этому хрустящему, пушистому, нежному снегу, пока не упали вдвоём в мягкий сугроб. Какое это было счастье! Её холодная сладкая румяная щёчка была совсем близко от его губ. И он чмокнул её, ощутив непередаваемое блаженство. Лиза не вырвалась, не возмутилась, и он хотел ещё раз поцеловать её. Теперь он метил в губы. Но в это время над ними прозвучал зловещий старческий голос:

– У, пьяные. Ни стыда, ни совести.

Они посмотрели вслед злобной старухе и как по команде рассмеялись.

– А ты знаешь, как с немецкого переводится Глюк? – вдруг спросила Лиза.

– Нет, – ответил Игорь. – Я думал, это просто фамилия композитора.

– Счастье, – сказала Лиза. – Глюк – это счастье.

Да, тогда он ощутил его сполна. Ещё не было этих сомнений, терзаний, ревности. Было только Счастье.

Игорь смотрел на звёздное небо, которое сквозь разрушенную кровлю собора грозило упасть на него… И, может, даже сжечь. Среди множества знакомых и незнакомых созвездий он нашёл Кассиопею. Эта гигантская буква из звёздного букваря, ставшая троном для строптивой древнегреческой Богини, всегда привлекала его. И теперь, презрев законы тяготения, он устремился навстречу ей, надеясь там, в безбрежности пространства, далеко-далеко от Земли, обрести счастье и покой.

Вдруг темноту собора пронзил тонкий луч карманного фонарика.

– Эй, есть тута кто-нибудь? Отзовися! Товарищ!

– Опять эта злобная старуха, – подумал Игорь. – Житья от неё нет. Дайте мне спокойно улететь!

– Да нет тут никого, показалось тебе! – послышался другой, более низкий голос.

– Не показалося, не показалося, – продолжала пищать старуха. – Я видела её.

И тут в проёме окна высветилась её голова в странной тюбетейке.

– А платок куда дела? – пронеслась в голове Игоря нелепая мысль.

– Мы тута днём на экскусии были, – продолжала тараторить старуха, – а он из окна вылазила… А потом обратно упала… Спасать нада, пропадет селовек…

– Слушай, Заид, не морочь ты мне голову, – снова послышался другой, низкий голос. – Померещилось тебе.

И тут луч фонарика полоснул по бледному лицу Игоря, даже глазам с непривычки больно стало.

– Вот она, вот она, – закричала старуха и спрыгнула внутрь собора. – Я насёл его!

Перед Игорем стоял молодой человек с раскосыми азиатскими глазами, с расшитой тюбетейкой на голове и тормошил его.

– Вставай, эй, слысыс, вставай!

– А где старуха? – спросил Игорь, и потерял сознание.

Эпилог

Проснулся он рано, от непонятной Тревоги, которая так же, как когда-то в детстве снова пришла за ним. Впрочем, перед экзаменами он всегда волновался. А уж сегодня и подавно, ведь ему предстояло держать ответ перед новым преподавателем философии Эммануилом Теодоровичем Бельским, поскольку Резников не желал его видеть (благо в деканате удовлетворили его просьбу и допустили всё же к экзамену). Вот почему и тревожно – нашлось объяснение его нынешнему состоянию.

Он встал с кровати, подошёл к раковине, чтобы умыться, посмотрел на себя в зеркало…

Там отразился какой-то пожилой мужчина с глубокими залысинами и редкой щетиной на одутловатом лице.

– Кто это? – испугался Игорь. Мерещится ему, что ли… Но отражение не исчезало, а продолжало там за стеклом повторять все его судорожные движения.

– Это что, я? – сознание Игоря не хотело мириться с реальностью. Он взглянул на свои руки, это были руки немолодого человека, их покрывали мелкие густые морщинки и вздутые вены.

– Нет, не может быть! – Неужто этот пожилой несимпатичный человек – он, студент третьего курса университета? Когда он превратился в него? Он вдруг ощутил себя жалким тараканом, попавшим в стеклянную банку, из которой так и не смог выбраться. Сколько лет он сидит в ней? Год? Два? Десятилетия? Он не помнил. Он ничего не помнил с того момента, как оказался внутри разрушенного собора. Правда, зачем он туда залез, и что с ним было дальше, вспомнить тоже не мог.

И тут в комнату, а точнее в больничную палату зашёл врач с ассистентом.

– Доброе утро! Ну, как спалось, как вы себя чувствуете? – обратился к нему доктор.

– Плохо, – ответил Игорь.

– Что такое? – врач ласково, как ребенка, погладил его по голове.

– Мне страшно. Тревога! За мной пришла Тревога!

– Ну, ну, успокойтесь. Это вам только кажется, никакой Тревоги тут нет. И не было. Мы не дадим вас в обиду. Лучше давайте вспомним – как вас зовут?

– Я помню, – сказал Игорь.

– Ну и славно, – обрадовался доктор. – Вот и скажите, как?

– Вы сами скажите, – схитрил Игорь, поскольку, как его зовут, действительно забыл.

– Ну хорошо, давайте вместе, – снова улыбнулся врач. – Вас зовут И… -горь.

– Игорь, – повторил больной.

– А отчество? – продолжал пытать пациента врач.

– Как? – Игорь хитро посмотрел на доктора, мол, что вы меня допрашиваете. Я-то знаю, а вот вы…

– Ну, как? – доктор снова легко похлопал больного по плечу. – Григорьевич, – закончил он за своего пациента, – Григорьевич.

– Хорошо, а какой сейчас год? – снова стал распрашивать он пациента.

– Тысяча… – неуверенно начал Игорь.

– Нет, нет, не тысяча. Две тысячи во-сем-над-ца-тый.

– Две тысячи восемнадцатый, – даже не вдумываясь в сказанное врачом, повторил Игорь Григорьевич.

– Деменция? – обратился к лечащему врачу, сопровождавший его ассистент.

– Да, – кивнул тот головой. – Хотя…

– А, может, вам телевизор включить? – предложил доктор. И не дожидаясь ответа, нажал пульт.

В больничной палате зазвучал оркестр. Музыка была торжественной, немного тревожной. И очень светлой.

– Волшебная флейта! Это «Волшебная флейта»! – вдруг оживился больной.

– Возможно, – сказал врач. – Я не знаю…

– Да, это моцартовская «Волшебная флейта», – обрадовался Игорь. – Увертюра. Я её узнал. Вы только послушайте!

Оба врача удивленно переглянулись.

– Я вспомнил, как меня звать, – ещё более оживился пациент. – Ансельм. Меня звать Ансельм. И сейчас не две тысячи восемнадцатый год, а тысяча семьсот девяносто седьмой. Вы ошибаетесь, – он схватил целлофановый пакет и стал запихивать в него всё подряд: рубашку, зубную щетку, бритву, тапочки и, прижимая скомканный пакет к груди, направился к выходу.

– Куда вы? – окликнул его врач.

– В Обитель муз, – ответил Игорь. – Мне надо выручить моего друга Эрнста-Теодора.

– Стой, – закричал ассистент, – стой!

Но врач остановил его:

– Пусть идёт… – и, помолчав, заметил, – а, может, это и не деменция. Может, он просто заблудился?

– Где? – не понял ассистент.

– В лабиринте времени.

Игорь выбежал в больничный двор. И замер. Он весь был покрыт белым ковром только что выпавшего снега. Ступить на него было страшно. Но там, в самом конце сада он увидел знакомый маленький чёрный силуэт.

– Теодор! – закричал Игорь. – Теодор! Я иду к тебе! – и бросился по снегу навстречу другу.

Как я не стал миллионером

Это было время, когда казалось так легко взять и разбогатеть. Но так только казалось. 90-е годы вселили в нас надежды, которые для многих закончились разочарованием.

Но сейчас, спустя годы, все те наши попытки стать миллионерами выглядят смешно и наивно. Мы смеемся вместе с героями этих рассказов о том «веселом» времени. И вспоминаем…

Операция «Вишневая косточка»

В дверь тихо, но настойчиво постучали. Два длинных, два коротких и снова один длинный. Как договаривались.

– Свои, – зачем-то шепотом сказала Лена и пошла открывать.

На пороге стояла Светлана с увесистой матерчатой сумкой.

– Сколько? – заговорчески спросила ее хозяйка квартиры.

– Триста пятьдесят … – также заговорчески ответила та и высыпала на стол содержимое. Зелёные, жёлтые, фиолетовые бумажки, с многочисленными нулями, словно мятые фантики от давно съеденных конфет, разлетелись по его лакированной поверхности.

– Господи, куда ж мы это все складывать будем? Нельзя было хотя бы покрупнее купюры найти? У тебя ж тут одни пятёрки да десятки, – стала возмущаться Лена.

– Где я тебе покрупнее найду, – огрызнулась гостья. – Какие дали… Мне ещё пятьсот тысяч где-то найти надо. Уже не знаю, у кого просить…

– А, может, хватит, – вмешалась в разговор ещё одна гостья – Зинаида. – Убьют его ещё там с такими деньжищами.

– Не убьют, – уверенно заявила Светлана и вытащила из сумки пистолет.

– Настоящий? – ахнула Лена.

– Да нет, – засмеялась Света, – газовый. Так, попугать, если что…

– Да вы с ума сошли, – забыв про конспирацию, закричала Лена. – Если так всё серьезно, я вообще Сережку никуда не пущу… Пистолет они ещё ему суют. Да его за один этот пистолет посадить могут…

– Да не кричи ты так, – попыталась успокоить хозяйку квартиры Светлана. – Это так, на всякий случай. Всё будет нормально. Мы что, одни такие умные? А если будем вот так сидеть и варежкой щёлкать, то … – Она махнула рукой, не договорив. – Мне что ли вместо твоего Сергея ехать? Я бы и поехала, да со службы не отпустят.

– И меня не отпустят, – поддакнула Зинаида. – Скажите спасибо, что я вам такую классную идею подбросила. Могла б ведь и одна справиться.

– Ага, могла, – поддразнила подругу Света. – Где б ты такие деньжищи одна раздобыла? А машину? Думаешь, мне так просто было с начальником военторга договориться, чтобы он нам этот рефрижератор дал?

– Ну, а Олег… Пусть он едет, – заступилась за своего мужа Лена.

– Вот уйдет в запас, тогда пусть и ездит. А пока ему по рангу не положено… – сказала Зинаида. – Короче, сколько тут у нас?

– Четырнадцать миллионов триста семьдесят тысяч, – посчитав в столбик прямо в той же тетрадке, куда вносила все полученные от друзей деньги, сказала Лена.

– Сколько там ещё не хватает? – спросила Светлана.

– Пять миллионов шестьсот тридцать тысяч. Миллион триста должна ты, два миллиона семьсот Зинаида и миллион шестьсот я.

– Пошли искать, – сказала Светлана, и подруги вышли из комнаты, оставив Лену с ее миллионами…

Вообще-то, если по-честному, все придумала не Зинаида, а Олег. Ну не мог он спокойно смотреть на то, как все вокруг него вдруг стали стремительно богатеть, в то время как он, вот уже второй месяц сидит без зарплаты и лапу сосет. Особенно его раздражал сосед по дому Геннадий. Еще совсем недавно этот Геннадий чуть ли не каждую неделю рупь у него клянчил до получки, а сегодня он гвардии капитан Чистяков вынужден клянчить пару—другую тыщенок у этого, заметно раздобревшего и лоснящегося от достатка, новоиспеченного бизнесмена. И тот дает… Для него это – мелочь, семечки… пыль. Конечно, деньги сейчас не те, что раньше: килограмм картошки – тыща, масло – три… Не в этом дело. Как ему так подфартило, этому Геннадию. Был голодранец, попрошайка, а сейчас – машину купил БМВ, дом строит, в Польшу чуть ли не каждый день ездит. Приоделся. Кожаное пальто, пиджак двубортный малиновый…

Да разве он один такой. Вон, сколько этих деловых развелось. И ладно бы что-то делали, строили. Нет, так… торгаши. Купи-продай. Как-то за бутылкой коньяка Олег раскрутил этого Геннадия на откровенный разговор, мол, как тебе удалось такие бабки за полгода сколотить. Тот по-пьяни и раскололся.

– Я, – говорит, – газировку из Польши в Россию гоняю, туда – подальше, аж, за Урал. С одной фуры двадцать лямов навару. А мы в неделю таких фур по пять—шесть штук гоним. У них там, в Толкмицко, газированный завод только на нас и пашет. В месяц полмиллиарда выходит. Нормалек.