Век Проклятых

– Это опасно, государь. Если мы потерпим неудачу… последствия будут ужасны. Но… – он сглотнул, – …их богатства покроют все долги. Вдесятеро. Их земли перейдут короне. Их могущество будет сломлено. С точки зрения казны… это безупречно.

Решение было принято. Без лишних слов. Филипп поднялся. Его тень, огромная и уродливая, взметнулась на стену, затмив собой карту Франции.

– Хорошо, – сказал он. Его голос был тихим, но он заполнил собой всю комнату. – Гийом, собери свои… доказательства. Подготовь обвинения. Я хочу видеть их на своем столе через неделю. Ангерран, подсчитай все. Каждую монету, каждое имение, каждую кружку зерна, что принадлежит им во Франции.

Он подошел к камину и протянул руки к огню, но, казалось, не чувствовал его тепла.

– Действуйте в строжайшей тайне. Ни одного слова. Ни одного намека. Пусть они и дальше почивают на своих мешках с золотом. Их уверенность – наше главное оружие.

Ногаре склонился в низком, почтительном поклоне. В его глазах горел торжествующий огонь фанатика и прагматика одновременно. Мариньи лишь кивнул, его лицо было мрачным.

Король стоял у огня, неподвижный, как изваяние. За стенами этой комнаты, за стенами Лувра, Париж спал. Спал и Тампль, могучий и самоуверенный. Но в этой комнате, в свете догорающих свечей, только что был вынесен смертный приговор целому ордену. Рождался заговор, беспрецедентный по своему масштабу и коварству.

И лишь шепоты в Лувре, приглушенные толстыми стенами, были его свидетелями. Шепоты и холодная, неумолимая воля «Железного короля».

Глава 7: Исповедь отступника

Сентябрь 1307 года. Тюрьма Шатле, Париж.

Воздух в подземелье Шатле был не просто спертым и сырым. Он был густым, как бульон, сваренный из столетий страха, боли и отчаяния. Он впивался в одежду, въедался в кожу, лез в легкие тяжелыми, гнилостными запахами плесени, нечистот и страха. Сюда, в самое чрево парижской юстиции, не проникал ни один луч солнца. Единственным источником света здесь были чадящие факелы в железных кольцах, отбрасывающие прыгающие, уродливые тени на стены, испещренные прощальными надписями тех, кого уже не было в живых.

В одной из таких камер, более походившей на каменный мешок, чем на помещение для людей, сидел человек. Когда-то он был широкоплечим и статным, о чем говорили его кости, резко выпиравшие под серой, грязной кожей. Теперь же он сгорбился, обхватив колени руками, и мелко дрожал от холода и унижения. На нем висели лохмотья, в которых лишь угадывался некогда дорогой материал. Это был Эскиу де Флуаран, бывший рыцарь Ордена Храма.

Его карьера в Ордене оборвалась стремительно и позорно. Небольшая растрата из казны командорства, раскрытая ревизором. Не пытки и не героическое противостояние, а жалкая, мелкая кража. Позорное изгнание, белый плащ с алым крестом, сорванный с него при всем собрании. С тех пор он скитался по тавернам и ночлежкам, пропивая остатки былой гордости и с каждым днем все сильнее ненавидя тех, кто вышвырнул его из своего идеального, богатого мира.

Шагнув снаружи в его камеру, Гийом де Ногаре поморщился, но не от вони – он давно привык к запахам тюрем, – а от вида человеческого падения. Он был одет в темное, дорогое платье, и его чисто выбритое лицо, острый нос и живые глаза казались здесь пришельцами из иного, чистого мира.

– Эскиу де Флуаран? – его голос, тихий и четкий, гулко отозвался в каменных стенах.

Бывший тамплиер медленно поднял голову. Его глаза, запавшие и лихорадочно блестящие, с трудом сфокусировались на фигуре в дверях.

– Кто…? Убирайтесь. Мне нечего сказать следователям. Я все уже рассказал.

– Я не следователь, – Ногаре сделал несколько шагов вперед, стараясь не наступать на грязь. – Я – возможность. Возможность выйти отсюда. Возможность снова стать кем-то. Возможность отомстить.

При слове «отомстить» во взгляде де Флуарана мелькнула искра. Слабый, угасающий огонек ненависти.

– Отомстить? Им? – он хрипло рассмеялся. – Вы не знаете, кто они. Вы просто не знаете.

– Я знаю, что они отняли у тебя все, – мягко сказал Ногаре, присаживаясь на краешек единственной табуретки в камере. Его движения были плавными и уверенными, как у хищника, который знает, что добыча уже в капкане. – Честь. Достоинство. Будущее. Они осудили тебя за малую провинность, тогда как сами погрязли в грехах, перед которыми твоя проступок – детская шалость.

Де Флуаран смотрел на него с немым непониманием.

– Каких грехах?

Ногаре наклонился ближе. Его лицо осветилось снизу вверх светом факела, делая его похожим на демона, явившегося для заключения сделки.

– Я говорю об истинной причине твоего изгнания. Ты был слишком честен. Ты видел то, что не должен был видеть. Ты отказался участвовать в их мерзких ритуалах, и потому они оклеветали тебя, вышвырнули, чтобы ты молчал.

– Я… я не понимаю, – прошептал де Флуаран, но в его глазах уже читался не просто интерес, а жажда. Жажда поверить в то, что он не мелкий вор, а жертва, не изгой, а хранитель страшной тайны.

– Они отрекаются от Христа при вступлении в Орден, – заговорил Ногаре, и его слова падали, как капли яда, в сознание сломленного человека. – Плюют на крест. Целуются в губы в знак презрения к уставам. Поклоняются идолу – голове с тремя лицами, Бафомету. Предаются содомскому греху. Твои командиры, твои братья… они служат не Богу, а дьяволу. И их богатства – плата за их души.

Де Флуаран слушал, и его глаза постепенно расширялись от ужаса. Это было чудовищно. Невероятно. Но… разве их гордыня, их замкнутость, их таинственность не были тому подтверждением? Разве его, Эскиу, не выбросили за малейшую провинность, словно он был им не нужен? Да. Да! Это была не просто жадность. Это было нечто большее. Это было служение злу.

– Они… они… – он не мог вымолвить слова.

– Они еретики, – закончил за него Ногаре. – И ты можешь помочь Церкви и королю очистить мир от этой скверны. Ты можешь стать орудием Господа. Ты будешь не обвиняемым, а главным свидетелем. Ты будешь жить в достатке, под защитой короны. Твое прошлое будет забыто. Ты будешь героем.