скачать книгу бесплатно
17 декабря, понедельник.
Кажется, я уже упоминала, что понедельник – день похода по магазинам, но, пока не забыла, хочу рассказать о вчерашнем вечере с Молли Маккарти и Уолтером Лэмбом. Вот как было дело. Уолт предложил нам на время свои карты Норфолка. Решив, что являться за ними без приглашения немного грубо, мы попросили принести их, после чего осознали невыносимость перспективы встречи с ним. Но кого еще позвать в последний момент? Семейство Стрэйчи опустело из-за Тидмарша[473 - Деревня в Западном Беркшире, куда переехал Литтон Стрэйчи.]. Сквайр обручился. В итоге небеса смилостивились, и я вспомнила о Молли. Глухота, кажется, придает ей, подобно заиканию, некую пикантность. Она…
В четверг 20 декабря Вулфы отправились в Эшем на Рождество. Вирджиния сделала одну запись в своем Эшемском дневнике – отчет о погоде, еде и гостях, который она пересказала в следующей записи по возвращении в Хогарт-хаус.
3 января 1918, четверг.
Я забыла, кто именно вошел в тот момент, но у меня есть оправдание, ведь уже четверг, 3 января 1918 года, и мы только вернулись из Эшема. Однако помню, что последние дни были полны людей. Я начала рассказывать про Уолтера и Молли. Она отправила свой роман в «Chatto & Windus», назвав его «Оркестр на причале» или «Кольцевая ограда»[474 - Первый роман Молли Маккарти «Причал и оркестр» был опубликован издательством «Chatto & Windus» в 1918 году.]. Последнее, по-моему, скука. Наряженный Уолтер Лэмб вел себя несколько подозрительно при появлении королевской семьи, а еще он не стал бы снова стрелять в тех кроликов, чтобы развлечь меня. Потом у нас в гостях была Кэ, которая подумывает об отставке, а следующим вечером приезжал Боб[475 - Роберт (Боб) Калверли Тревельян (1872–1951) – английский поэт и переводчик.], чьи карманы набиты георгианской поэзией[476 - Серия антологий, в которой представлены произведения английской поэтической школы, сформировавшейся в первые годы правления короля Георга V.], со своими разговорами о книгах, вопросами о цене печати у нас и продажах; посреди беседы ворвалась Нелли, чтобы сообщить о прозвучавшем сигнале тревоги. Поэтому половину ужина мы провели в подвале, а Боб так тараторил, что к выстрелам приходилось прислушиваться у окна, хотя они были достаточно громкими. Помню, как он налегал на большую тарелку с пудингом из сала[477 - Вареный, приготовленный на пару или запеченный британский пудинг, приготовленный из муки и почечного сала, часто с панировочной крошкой, сухофруктами, консервированными фруктами и специями.], а Л. сидел на деревянном ящике в нише для угля, читая газету, и нашел там одну из моих красных ручек. Отбой тревоги прозвучал около десяти вечера; налет не удался, хотя Барбара и Саксон пострадали сильнее, чем мы в Хампстеде.
Следующим вечером мы отправились на ужин в клуб «1917», где было много еды и 200 человек, сидящих за длинными столами[478 - Ужин членов клуба состоялся после общего собрания в среду, 19 декабря 1917 года. По оценке ЛВ, там было около 120 человек.]. Официанты, стучавшие распашными дверьми, так хорошо имитировали выстрелы, что к нам заходили разные должностные лица и предупреждали о налете. Джоз Веджвуд произнес речь. Я заметила, что бедняжка Марджори [Стрэйчи] слушала его опустив глаза в пол. Она приехала из Дарлингтона[479 - Город в Англии к юго-западу от Мидлсбро.] и, несчастная, была одета в муслин с красными розами и низким вырезом, хотя все остальные пришли в рабочей одежде и меховых накидках. Я попалась в сети Сильвии Уитэм, которая устроила мне допрос по поводу романов ее мужа, и, отчаянно пытаясь не раскрыть свое истинное мнение, я притворилась, будто никогда не читала «Вольфганга[480 - В 1916 году Сильвия Мильман (см. 21 января 1915 г.) вышла замуж за писателя Джона Миллса Уитэма (1883–1956). Его мрачный роман «Вольфганг» был опубликован в начале 1917 года. Кроме того, они с мужем занимались переводами с французского языка.]». Иронично, что из всех наших друзей по соседству именно на нее упала бомба, чему она даже не удивилась. Теперь Сильвия взялась за литературу и начала переводить Флобера[481 - Гюстав Флобер (1821–1880) – французский прозаик-реалист, один из крупнейших европейских писателей XIX века, наиболее известный своим романом «Госпожа Бовари».] – замечательный пример того, как человек, не обладающий никакими талантами, паразитирует на одаренных людях.
На следующий день мы поехали в Эшем, и это была худшая наша поездка за всю историю – 5 часов, проведенных в основном снаружи Клэпхем-Джанкшен[482 - Крупная железнодорожная станция и транспортный узел в лондонском боро Уондсуэрт.] в тумане и на лютом морозе. Движение постоянно останавливалось. Помню, как мы выехали на машине и обнаружили, что дороги занесло снегом, но было очень приятно добраться до гостиной, если не считать отсутствие молока.
Рождество выдалось одним из самых холодных и прекрасных. К нашему облегчению, мы провели его вдвоем: Рэй заболела, Кэ и Несса с детьми приехали только к концу недели. По обыкновению, к нам заходили Мейнард и Клайв, а я, как всегда, не смогла добраться до Чарльстона, что, впрочем, компенсировалось неспособностью Нессы приехать в Эшем. Я провела у них ночь и получила удовольствие, преодолев бестолковую преграду в виде бедного Банни, который в какой-то момент отправился в постель без участия Нессы, которая часто укладывает его спать, как она говорит, без особых на то причин. Дункан вернулся из Лондона со сплетнями для нас – в основном об Аликс, которая на вечеринке во время пьесы сломала перегородку и уронила сигареты, поэтому им пришлось попросить ее уйти[483 - Вероятно, речь идет о рождественской вечеринке в доме 46 по Гордон-сквер, на которой Марджори Стрэйчи представила свою версию комедии австрийского драматурга Артура Шницлера «Хоровод».]. Но больше всего мне нравится в Эшеме то, что там я читаю книги. Это просто божественное удовольствие – приходить с прогулки, пить чай у камина, а потом читать и читать, например «Отелло[484 - Трагедийная пьеса Уильяма Шекспира.]»! Да что угодно – не имеет значения! Сознание так странно проясняется, что страница раскрывается в своем истинном значении и словно светится перед глазами: она видится по-настоящему целостной, а не судорожно читается кусками и урывками, как это часто бывает в Лондоне. Деревья там тонкие и голые; бурые после жатвы холмы и склоны вчера проглядывали сквозь туман, который теперь не осязаем, поскольку исчезают только мертвые детали, тогда как живые становятся все больше и больше, а еще были видны костры. Одиночные спортсмены стреляли уток и куликов на болотах. Окна к утру всегда замерзали и были шершавыми от наледи. Куропатки прилетали и садились в поле – безжизненные комочки, почти полностью, наверное, окоченевшие от холода.
В Чарльстоне привычка вести дневник ожила. В новогоднюю ночь Банни засиделся допоздна, а Дункан вернулся с бухгалтерской книгой, купленной на улице Лэмбс Кондуит[485 - Улица в лондонском районе Блумсбери.]. Печально, что мы не осмеливаемся доверить друг другу чтение своих книг – словно совесть, они спрятаны в самых секретных ящиках. Клайв, кстати, оживил Рождество небольшим сборником стихов[486 - «Семье и друзьям» – 28-страничная брошюра в мягком переплете, выпущенная издательством «Pelican Press» в октябре 1917 года и содержавшая 13 стихотворений, одно из которых, датированное 1909 годом, называлось «К А.В.С. [Аделине Вирджинии Стивен] с книгой». В декабре 1921 года этот сборник Клайва Белла был переиздан с четырьмя дополнительными стихотворениями издательством «Hogarth Press».] – проза его фантастически щегольская, а вот стихи очень красивые и легкие, на мой взгляд (я имею в виду, что Л. не вполне согласен). Он умеет делать свою маленькую сову[487 - Выражение «делать свою маленькую сову», довольно часто используемое ВВ, по-видимому, означает «показать себя», «выступить».] очень эффектно. Как бы то ни было, я предпочту Клайва последним георгианским потугам с синей обложкой в этом году и нелепым Сквайром внутри[488 - Очередная книга данной серии, «Георгианская поэзия 1916–1917», под редакцией Эдварда Марша была выпущена издательством «Poetry Bookshop» в ноябре 1917 года. В этом томе было всего три стихотворения Джона Сквайра (см. 23 января 1915 г.).].
Итак, мы подошли к концу года, но даже попытаться подвести его итоги мне не под силу, как, впрочем, и бросить в последний раз свой взгляд на вечернюю газету с новостями из России[489 - Газета «Star» от 3 января вышла с большим заголовком на передовице «Возвращение в Брест-Литовск». Придя к власти в ноябре 1917 года, правительство Советской России предприняло немедленные шаги по инициации переговоров «о справедливом и демократическом мире без аннексий и контрибуций», и 3 декабря их предварительное общение с Центральными Державами (Четверной союз – военно-политический блок европейских государств, противостоявших Антанте) в Брест-Литовске привело к затишью и прекращению огня, продлившемуся с 15 декабря по 14 января. Официальные переговоры начались 22 декабря, а неделю спустя русские приостановили конференцию под предлогом обеспечения включения в нее держав Антанты в надежде и ожидании, что восстания рабочих по всей Европе укрепят их позиции в переговорах, но в этом они ошиблись. Русские вернулись в Брест-Литовск 9 января и в конечном итоге подписали унизительный мирный договор (Брестский мир) 3 марта 1918 года.]. Она только что пришла и привлекла внимание Л., который отмечает:
«Очень интересное положение вещей…».
«И что же будет дальше?»
«Никто не может этого предсказать».
Конец
1918
Описав события последних двух недель 1917 года в длинной записи от 3 января 1918 года в конце Дневника III, Вирджиния теперь начинает новую тетрадь (Дневник IV, см. Приложение 1), которую она будет вести до июля. Титульный лист подписан:
Хогарт-хаус
Парадайс-роуд
Ричмонд
4 января, пятница.
Не стоит ждать особых событий от первой же страницы новой книги, но они есть, поэтому обозначу три факта разной степени важности: успех клуба «1917», разговоры о мире и поломка моих очков в черепаховой оправе. Разговоры о мире (в конце концов, самый важный пункт) вспыхивают раз в три месяца, вызывая некий трепет надежды, потом затихают и снова раздуваются. Во что все это выльется, не хочется и гадать, ибо есть какое-то суеверие насчет предсказаний, однако нельзя не чувствовать, как что-то надвигается и грядет, – просыпаешься и видишь скрытый ропот в каждой газете. Залог успеха «1917» – в совместном чаепитии. Там мы встретили Аликс, устроившуюся по привычке у камина, в компании юных революционеров, одного офицера и двух демократических чиновников болезненного вида. Комнаты светлые и менее формальные, чем обычно, – видны следы «Omega». До Клуба я прошлась по обычному маршруту: была в «Partridge & Cooper[490 - Крупный магазин канцтоваров, располагавшийся на перекрестке Флит-стрит и Чансери-лэйн. Тетради для дневников ВВ, вероятно, были куплены именно там.]», прогулялась через Линкольнc-Инн-Филдс[491 - Площадь-парк на границе районов Вестминстер и Камден, самая большая площадь в Лондоне.] в «Mudie’s». Л. провел вторую половину дня в Комитетах[492 - Согласно записям ЛВ, он ходил на заседание редакционного комитета журнала «War and Peace», который ему предстояло редактировать в том же месяце (см. 24 октября 1917 г. и 18 января 1918 г.).]. Только что звонила Маргарет и хотела проконсультироваться с ним по поводу нескольких мирных акций, в которых она участвует. Говорила с Аликс о книгах, которые она могла бы написать:
– Человек несчастен без работы.
– Ох, совершенно несчастен, – эхом отозвалась Аликс, бросив взгляд в сторону Джеймса, я полагаю. – Нет надежды написать что-то стоящее, ведь я вижу вещи такими, какие они есть.
5 января, суббота.
Мы отправились в Хэмптон-корт[493 - Имеется в виду каток недалеко от дворцово-паркового ансамбля Хэмптон-корт, расположенного на левом берегу Темзы в боро Ричмонд-апон-Темза. Согласно записям ЛВ, до этого они с ВВ катались на коньках в Хэмптон-корте 8 и 9 февраля 1917 г.] впервые, кажется, с тех пор как катались там на коньках. Мы прошли через Буши-парк[494 - Второй по величине Королевский парк Лондона, расположенный на севере Хэмптон-корта.], и табун лошадей воспользовался возможностью перебежать с одной стороны на другую. Позолоченная статуя[495 - На подходе к дворцу Хэмптон-корт, который также является собственностью Короны, находится большой круглый бассейн для рыбы, в центре которого возвышается декоративный фонтан с позолоченной бронзовой статуей древнеримской богини Дианы времен короля Карла II (1630–1685).] окружена льдом, поверх которого был дюйм воды, и я пробила корку своим зонтиком. Клумбы в парке одинаково голые, за исключением одного желтого и розового цветков, полагаю, примул. Рядом стояли мешки, которые, по мнению Л., могли служить инвентарем для гимнастических упражнений миссис Крейтон[496 - Луиза Крейтон (1850–1936) – британская писательница, автор книг на исторические и социально-политические темы, активистка, борец за права женщин и увеличение их представительства в Англиканской церкви. После смерти ее мужа Манделля Крейтона, епископа Лондонского, в 1901 году Луизе оказали благосклонность и позволили жить во дворце Хэмптон-корт. Крейтоны были знакомы с родителями ВВ.]. Мы заглянули в ее окна и, как обычно, не увидели ничего, кроме огромных пергаментных фолиантов, думаю, итальянской истории. Мы прошли по возвышенному берегу под деревьями к реке и сели на одну из полукруглых пустых деревянных скамеек. Было холодно, но безветренно. Потом поехали на трамвае в Кингстон и пили чай в «Atkinsons» [неизвестное место], где больше одной булочки в руки не отпускают. Сейчас на всем экономят. Большинство мясных лавок закрыты, а та, которая работает, оккупирована толпой. Нельзя купить ни шоколад, ни ириски, а цветы стоят так дорого, что вместо них я собираю листья. На большинство продуктов у нас талоны. Лишь витрины магазинов тканей изобилуют товарами. В других же выставлены консервные банки или картонные коробки, несомненно, пустые. (Это попытка писать в лаконичном историческом стиле.) Внезапно начинаешь замечать войну повсюду. Полагаю, где-то на фермах Нортумбрии[497 - Королевство Нортумбрия – одно из семи королевств так называемой англосаксонской гептархии, возникшее на севере Британии и существовавшее до примерно середины IX века. В настоящее время это синоним Северо-Восточной Англии, включающей в себя исторические районы графств Нортумберленд и Дарем.] или Корнуолла[498 - Графство на юго-западе Англии.] еще сохранились нетронутые очаги роскоши, но в целом у всех столы довольно пустые. Газеты, однако, процветают, и за 6 пенсов мы получаем достаточно бумаги для розжига на несколько недель. Человек по имени Ричардсон разрабатывает сложнейший математический метод голосования в окопах[499 - Личность Ричардсона и его деятельность не установлены.].
6 января, суббота.
Чертовски сырой день. Я оставила Л. на станции, так как он собирался ехать в Хампстед, чтобы ответить на вопросы Маргарет. Дома пила чай в одиночестве. Аликс и Фредегонда пришли на ужин. Покрутившись вокруг Клайва, Барбары, Гарсингтона и т.д., разговор остановился на теме совести: социальные обязанности и Толстой[500 - Лев Николаевич Толстой (1828–1910) – один из наиболее известных русских писателей и мыслителей.]. Джеральд [Шоув], читая на днях Толстого, решил отказаться от табака, но теперь утверждает, что заповеди автора касались более распутных людей, поэтому ему курить сигареты можно. Он всерьез подумывает открыть питомник после войны и угрожает отказаться от своего капитала.
– Какой с этого толк? – спросил Л. – Хуже ничего не придумать. Мы не хотим, чтобы люди жили на 30 шиллингов в неделю.
– Психологически это может оказаться необходимым для уничтожения капитализма, – заметила я.
– Я не согласна, – сказала Аликс. – Кроме того, кому он отдаст свои деньги?
– В идеальном государстве каждый получал бы ?300 в год, – продолжил Л.
– Пожалуйста, дайте мне хоть один довод, который я смогу запомнить и передать Джеральду, – взмолилась Фредегонда.
Теперь я и не помню, что это был за довод.
– Он ужасно совестлив, – продолжила она. – Съев огромный рождественский ужин, они с братом затребовали консервированные фрукты, а когда прикончили и их, то были несчастны. “Мы вели себя как свиньи! Мы скоты!” – кричали они и были оба несчастны.
Л. привел нам множество причин, почему мы должны сохранить то, что имеем, и делать хорошую работу бесплатно. Однако я по-прежнему чувствую, что мой огонь слишком велик для одного человека. Я одна из тех, кому психологический барьер владения капиталом мешает. Аликс представляла позицию некой прочной и прагматичной экономики, которую она унаследовала от Стрэйчи. После этого долгого спора им пора было уходить.
7 января, понедельник.
Сегодня ездили в Лондон: Л. отнес мою статью про Джекса[501 - Лоуренс Пирсолл Джекс (1860–1955) – английский педагог, философ и министр. Рецензия ВВ (под названием «Философия в художественной литературе») на его книги вышла в ЛПТ от 10 января 1918 года.] в «Times», а я была в «Spiller[502 - «George Spiller Ltd.» – изготовители очков и другой оптики.]» по поводу очков – новая пара обойдется в ?2,2. После этого мы встретились в Лондонской библиотеке и отправились на чай в Клуб, где Аликс практически играла роль хозяйки, а женщина курила свою трубку в углу. Пришел Литтон, и я допила с ним чай. Он торгуется с «Chatto & Windus» по поводу своей книги. «Когда спрашивают, нравится ли мне Тидмарш, я отвечаю, что он меня устраивает», – довольно загадочно сказал он. Его нежное отношение к юным дамам: Фредегонде, Фейт [Хендерсон] и Аликс – весьма заметно. Я сказала, что он слишком много пишет по образцу Маколея[503 - Томас Бабингтон Маколей (1800–1859) – британский государственный деятель, историк, поэт и прозаик викторианской эпохи.]. «Вижу, тебе не очень понравился Гордон[504 - Чарльз Джордж Гордон (1833–1885) – один из самых знаменитых британских генералов XIX века. Имеется в виду посвященная Гордону глава книги Литтона Стрэйчи «Выдающиеся викторианцы».]», – ответил Литтон.
Он был совершенно невозмутим, самодоволен и разве что не сиял. Шастающие туда-сюда люди мешали разговору. Главная тема – приближение мира, но вечерние газеты ставят его под сомнение.
8 января, вторник.
В качестве признака времени отмечу, что Фредегонде, которая хочет провести несколько месяцев в Лондоне, ее практичные друзья советуют жить в гостинице, утверждая, что иначе будет трудно достать еду, даже если она найдет служанку и комнату у друзей. Поэтому Фредегонда снимает номер в отеле «Thackeray[505 - Это была гостиница, где не продавались спиртные напитки, на Грейт-Рассел-стрит в районе Блумсбери, напротив Британского музея.]».
Сегодня в памяти всплыли некоторые фрагменты, которые я запишу за неимением ничего более интересного. Как-то я ходила в бюро найма вместо Нессы и заметила, что у женщины на столе лежало 6 или 7 ручек, но все они, кроме одной, оказались непригодными: перья прилипли к держателю чернильной корочкой. Однажды вечером прошлым летом, выходя из автобуса, я заметила оставленный на сиденье пакет с рыбой и отдала его женщине впереди. Она поблагодарила меня и с полуухмылкой сказала: «Я просто не привыкла носить сумки». Сумка, очевидно, была признаком снижения уровня жизни. Есть, конечно, и другие воспоминания, которые при попытке записать хоть что-то улетучиваются из головы. Странно, с учетом их тривиальности, как эти маленькие сценки всплывают снова и снова в разные моменты: вспоминаются, проигрываются и исчезают. Странно и то, как человек опирается на окружающие предметы. Вчера я не могла вспомнить, оставила ли книгу в своей комнате. А потом заметила, как двигаю очки, и поняла, что сняла их перед тем, как отложить книгу, и, конечно, она лежала там же. Я бы многое отдала, чтобы хоть немного разбираться в психологии. Это была одна из тем для книги, которую я предложила написать Аликс, но «что толку, если не можешь сделать это действительно хорошо?». Сегодня были у печатника [у Макдермотта], который хладнокровно заявил, что станок к 14 января не приедет, поскольку он не может найти перевозчика. Какое нахальство, ведь он взял аванс в ?10 и знает, насколько срочно нам нужен станок. Хотя этих чопорных полуживых и перегруженных работой маленьких существ нельзя воспринимать всерьез. Они не придают того же значения обещаниям, пусть даже письменным и заверенным печатью, что и мы. Люди донимают его мелкими заказами, говорит он, и времени нет даже на то, чтобы требовать оплату. Впервые за несколько недель или месяцев я провела всю вторую половину дня за покупками. В моем кошельке скопились медяки, и пакеты висели на каждом пальце. Магазины переполнены людьми; покупатели толкаются; ходить туда – худшая обязанность, особенно когда там столько народу.
9 января, среда.
Клуб «1917» – это что-то вроде приманки, ведь условия для чаепития в нем лучше, чем в других заведениях, поэтому, зайдя за новыми очками, я сразу же отправилась на Джеррард-стрит. В Клубе я обнаружила Фредегонду и Фейт, а также внушительный круг кембриджской молодежи, включая молодого человека[506 - Из письма ВВ к Ванессе от 17 января (см. ВВ-П-II, № 903) можно узнать, что молодым человеком был Ланселот Томас Хогбен (см. 11 марта 1918 г.).] с копной волос, написавшего пьесу, которая была у него с собой, а также курящую трубку девушку и еще пару человек. Меня позабавило повторение некоторых сцен из собственного прошлого: явное волнение, ощущение того, что я являюсь последним и лучшим (хотя внешне и не самым прекрасным) творением Бога, и впервые в истории мне есть что сказать, – а еще были юноши, столь прекрасные в глазах девушек, и девушки, столь желанные в глазах юношей, хотя мне, сидевшей по-старушечьи в кресле, все это было не особо заметно. Велись такие разговоры:
– Ах, но вы же читали его пьесу? Одобряете?
– Безусловно, да.
– И вам нравится ее трактовка?
– О, безмерно!
Затем другая, менее привилегированная, девушка наклоняется вперед и говорит:
– А можно мне посмотреть?
– Конечно, – отвечает юноша и достает, к ее восторгу, рукопись из ящика для корреспонденции.
– Я представляю публику. Эдит такая нетрадиционная.
Однако потом меня позвали пить чай в дальний конец комнаты; вошел Литтон в компании лорда Морли, обзор работ которого он делает для Л.[507 - Рецензия Литтона Стрэйчи на двухтомник «Воспоминаний» (1917) Джона Морли (см. 3 декабря 1917 г.) вышла в февральском номере «War and Peace» 1918 года. ЛВ временно исполнял обязанности редактора этого журнала. Позднее рецензия вошла в книгу Литтона «Персонажи и комментарии» (1933).] Мы все еще пытались подслушивать разговоры кембриджского молодняка, и Литтон, приняв наконец-то мой вызов, примкнул к их вечеринке, которая к тому времени разрослась за счет нескольких высоколобых и с зачесанными назад волосами молодых людей, скрывавшихся от полиции.
Затем я немного поболтала с Фейт наедине. По ее словам, Ник испытывает сильные страдания от их треугольника «Саксон-Барбара-Ник». Его претензии игнорируются, а Барбара предпочитает Саксона и, похоже, стыдится интеллектуальности Ника. Она не хочет брать его к блумсберийским друзьям. Думаю, «Блумсбери» получит еще один труп на своем счету, ибо достижения бедняжки Б. не могут обеспечить ей там надежную опору, а брак с Ником, на мой взгляд, представляет куда большую ценность, нежели расчетливая и лишь отчасти реальная привязанность к Саксону. Я объяснила свою позицию, с которой согласились и Фейт, и Фредегонда. Я по-доброму пыталась убедить Барбару, что в Нике есть нечто большее, чем кажется. Ее снобизм раздражал, хотя он и естественен. На улице с меня свалились серые панталоны. Такое однажды случилось с Эмми Фишер[508 - Эммелин Моррис (1868–1941), урожденная Фишер, была четвертой из одиннадцати кузин ВВ со стороны Фишеров. Стивены считали, что любовь к животным у девочек этой семьи доходила чуть ли не до идиотизма.], и она укутала в них голодную бродячую собаку. Фредегонда проводила меня до вокзала Чаринг-Кросс. Чувствую себя похожей на нее в каком-то фундаментальном смысле.
10 января, четверг.
Из-за внезапной оттепели у нас вчера лопнули трубы. От резкого мороза мы избавились за час или два, и в доме стало теплее. Лотти и Нелли предприняли разумные действия, но мы все равно остались без ванны. После обеда трубы починили, и мы отправились к печатнику. Л. не терял самообладания. Мелкий Макдермотт утверждает, что по устному соглашению он гарантировал станок, только если его смогут доставить. Такой он снисходительный, упрямый и бестолковый, что повлиять на него не вышло. По правде говоря, он считает нас дилетантами, к которым не стоит относиться всерьез. Нужно все обдумать.
11 января, пятница.
Еще один малоподвижный день, который, однако, нужно вписать, поскольку лорды приняли закон об избирательном праве[509 - Закон о народном представительстве 1918 года, согласно которому женщины старше тридцати лет получили право голоса.]. Я не чувствую себя более значимой, разве что чуть-чуть. Это как рыцарство – может произвести впечатление на тех, кого презираешь. Но, разумеется, есть и другие плюсы. Л. на обеде с Кэ и сербом, а я настроилась и теперь смогу легко закончить страницу после обеда. Л. приехал; мы прогулялись у реки и вернулись к чаю с множеством книг (наконец-то «Жизнь Китса[510 - Джон Китс (1795–1821) – поэт младшего поколения английских романтиков. Книга сэра Сидни Колвина «Джон Китс, его жизнь и поэзия, его друзья, критики, и после славы» вышла в ноябре 1917 года.]»).
12 января, суббота.
Теперь, когда началась печать (сейчас страница 18), писать особо не о чем, хотя день кажется полным событий и похож на сменяющие друг друга кусочки головоломки. У нас все еще нет ванны, из-за чего приходится терпеть и другие суровые ограничения. Сегодня мы сможем получить лишь один небольшой кусок говядины, которого должно хватить на неделю. И нет никакого жира: ни маргарина, ни ореховой пасты. Мы ограничены фунтом [? 0,45 кг] масла в неделю; яйца стоят по 5 пенсов за штуку, а курица – от 10 до 15 шиллингов. На прошлой неделе миссис Лэнгстон приготовила воскресный ужин из сосисок, хлеба и топленого жира. «Такого ужина у нас не было уже лет 5, а до этого – 20».
После печати мы позволили себе небольшую прогулку и видели почти точную копию Тинкера, кроме носа, но все же каждая собака производит незабываемое впечатление. Надежда на мир снова рухнула; политика опять расползлась в разные стороны, насколько можно судить.
14 января, понедельник.
В субботу мы позвали Саксона на ужин. У него полный упадок сил, и говорить с ним невозможно, но я догадалась, что он скорбит о неизбежной слабости человечества: мечты о любви и торжестве дружбы над ревностью, полагаю, уничтожены последними событиями, после чего он оказался в положении, отвратительном для столь порядочного и чувствительного человека. Друзей Саксона такие последствия тоже не вдохновляют. Даже его жесты вымучены. Он никуда не ходит и ни с кем не видится. Я помню следующую часть разговора:
– Ты с кем-нибудь встречался, Саксон?
– Я закончил третий том Антологии[511 - Греческая Антология – собрание 6000 коротких элегий, эпиграмм и т.д., написанных более чем тремя сотнями авторов в период 700 до н.э.–1000 н.э.].
Он принес две книги с подборкой итальянской литературы, очень ловко и аккуратно написав в них мое имя; играл в шахматы с Леонардом, был разгромлен, что не прибавило ему настроения, и ушел, обремененный тайнами этого непостижимого мира.
В воскресенье на чай пришел Клайв, но не успел он расположиться, как приехали Шоувы [Фредегонда и Джеральд], и следующие пару часов мы сплетничали. Когда c Клайвом видишься слишком часто, его способы поддержания успеха и блеска становятся довольно очевидными. Мы все обсуждали клуб «1917», на что он разразился тирадой: «Я был среди тех надменных людей, которые принципиально не вступают в клубы, когда их просят, но теперь, конечно, я все понял и готов согласиться», – а правда в том, что Клайв всегда мечтал присоединиться, но был отвергнут Л. и другими. Это, осмелюсь предположить, касается и многих других его историй, если бы только их кто-то знал. Однако никто не в курсе, а результаты деятельности Клайва внушительны независимо от того, как именно они достигнуты. Но, поскольку он согласился одолжить свою печатную машинку для Эшема, не мне его судить. Внешне Клайв напоминает увядшую красавицу: легкий румянец, прядь желтых волос, алые губы. Мы в основном говорили о гипнозе, который «Блумсбери» оказывает на молодое поколение. Немного повеселились над образом «школьного учителя» Клайва в Тидмарше. Ф. и Д. тоже были там, когда после чая учитель с учеником удалились, но вошла она (Кэррингтон) за книгой лорда Маколея, а позже попросила просветить ее насчет какого-то анекдота о Руссо[512 - Жан-Жак Руссо (1712–1778) – франко-швейцарский философ, писатель и мыслитель эпохи Просвещения.]. «Это, моя дорогая, ты узнаешь, когда подрастешь», – по-отечески сказал Литтон. Она отвела Ф. в сторону и рассказала ей о некоторых трудностях, связанных с Барбарой и Ником. «Ник усердно читает», – сказала она, будто это его как-то обнадеживает. Все они «усердно читают». На днях Саксон спросил Мейнарда, считает ли он Петрония подходящим чтением для юной леди, которой нравится Апулей[513 - Если юной леди нравились работы Апулея (124–170), автора знаменитого романа «Золотой осел», то ей бы наверняка пришелся по душе и Петроний (14–66), написавший «Сатирикон», ибо у них много общего. Однако из-за таких предпочтений в некоторых кругах ее бы не сочли за леди.]. Но наедине с собой юные леди, конечно, не любят Апулея. Это материал для комедии. Я и правда вижу, как прямо сейчас в кругу наших друзей зреют сюжеты многих комедий. Есть комедии Аликс и Банни, Джеймса и незнакомки, а также трагикомедия двух какаду[514 - Вероятно, имеются в виду Мэри Хатчинсон и Клайв Белл, который как раз носил прозвище «какаду».]. После ухода Клайва Ф. и Д. остались на ужин и чувствовали себя более непринужденно. Ф. рассказала нам о первой брачной ночи А., исполненной ею из почтительного желания набраться опыта, который, однако, включал в себя столько автобиографии Б., панегириков его отца, я уверена, и перепевов малых литературных светил того времени, что она, думаю, дорого поплатилась. Но «в целом я чувствую себя лучше, отчасти благодаря Банни». У Ф. огромный талант к пародии. Она изображала Карин, которая врывается поздно ночью и спрашивает: «У вас есть что-нибудь перекусить для Кэррингтон?» – а потом начинает рыться в их кладовой. Карин хлопает себя по бедру и восклицает: «Мы устроим веселую поездку, будем шутить», – а еще как-то ночью она разрыдалась, решив, что Мейнард и остальные не хотят ее видеть. Фактически, власть, которую «Блумсбери» осуществляет над здравомыслящими и безумными людьми, кажется достаточной, чтобы вскружить голову даже самым стойким. К счастью, я сама из «Блумсбери» и потому невосприимчива, но не сказать, что я совсем не понимаю, о чем они говорят. Из этого гипноза трудно выйти, потому что для него есть некоторые предпосылки. Но, как ни странно, главным источником волшебного духа, похоже, является Мейнард. Говорила с Джеральдом о капитале. Он утверждает, будто собирается расстаться со своим капиталом, но я полагаю, что у него всегда найдутся какие-нибудь сомнения, с которыми можно поиграться в качестве интеллектуального упражнения.
18 января, пятница.
Опять пропущено несколько дней – отчасти из-за того, что я отправила длинное письмо Нессе[515 - См. ВВ-П-II, № 903.], где исчерпывающе рассказала о вещах, о которых должна была написать здесь. Но дневник мне нравится больше писем. Возможно, стоит писать романы только для нас двоих. Однако я могу вспомнить несколько событий: во вторник на ужин приходили Тойнби [Арнольд и Розалинда] и Кот.[516 - Самуил Соломонович Котелянский (1880–1955) – переводчик, издатель и литературовед. Будучи евреем, он приехал в Англию по гранту Киевского университета в 1910 году и никогда не возвращался в Россию. Он также был знаком с Кэтрин Мэнсфилд и ее окружением.]; в тот день нам читала леди Стрэйчи – по большей части мне, так как Л. опаздывал. Она читала маски[517 - Английский музыкально-драматургический жанр.] Бена Джонсона[518 - Бенджамин Джонсон (1572–1637) – английский поэт, драматург и теоретик драмы.], короткие, поэтому между ними леди Стрэйчи прерывалась, чтобы немного поболтать, и вечер прошел легче, чем раньше, – мне понравилось. Она рассказывала, как в школе читала все подряд и до сих пор может вспомнить любую книгу по ассоциации с местом. В 18 лет отец разрешил ей прочесть «Тома Джонса[519 - «История Тома Джонса, найденыша» – роман Генри Филдинга, опубликованный в 1749 году, – едва ли мог считаться подходящим чтением для юной леди в 1850-х.]», полагаю, при условии, что она сохранит это в тайне. «Одним из многих» разочарований в ее жизни, сказала она, было то, что Литтон не смог получить стипендию. «Ну, его следующая книга точно не разочарует», – ответила я. Однако она считает, будто Арнольды с этим не согласятся[520 - Доктор Томас Арнольд (1795–1842), английский педагог и специалист по античности, реформатор образовательной системы, отец поэта Мэтью Арнольда и прадед Олдоса Хаксли, был третьим из четырех субъектов книги Литтона Стрэйчи «Выдающиеся викторианцы». Арнольды в лице внучки Томаса, миссис Хамфри Уорд, выступали против книги (см. 12 июля 1918 г.).]. Ее гордость за Литтона и желание видеть его известным писателем так очевидны. Я предположила, что она хорошо относится к Тидмаршу, но, поскольку она застыла и притворилась, будто не знает, о чем речь, полагаю, по этому поводу имеет место семейный скандал. В самом деле, легко заметить, что, сталкиваясь с настоящим, она чувствует себя не в своей тарелке, проявляет консерватизм, очень нервничает и считает, что все разрушено. Но, окунаясь в прошлое, она подобных чувств не испытывает и с величайшим оживлением делится историями о прекрасных мертвых Пэттлах и Далримплах: рассказывает, как старый Пэттл выстрелил из танка и тем самым убил свою жену, которая думала, что он воскрес из мертвых, и как матросы выжали из него все соки во время плавания в Англию; каким очаровательным был Дал и при этом недостаточно хорошим человеком, чтобы выходить за него замуж; каким красивым и добрым был доктор Джексон…[521 - «Старый Пэттл» – это Джеймс Пэттл (1775–1845), отец семерых дочерей, четвертая из которых вышла замуж за доктора Джона Джексона (1804–1887) и была бабушкой ВВ. Его младшая дочь при этом вышла замуж за сэра Джона Уоррендера Далримпла (Дал). Подробнее о семье Пэттлов можно прочесть в книге «Джулия Маргарет Камерон» Брайана Хилла, который исследует различные неправдоподобные истории, связанные с трупом «старого Пэттла».] На самом деле, она, кажется, разделила свою жизнь на две части: яркую захватывающую романтическую пьесу и плутание по серым скучным улицам, от которых уже нечего ждать. Глаза ее ввалились, зубы выпали, а слух почти пропал, но стоит заговорить о прошлом или о литературе, как в ней снова вспыхивает жизнь. Хотя литература тоже должна быть из прошлого. Она прочла нам чванливое патриотическое стихотворение «Старый путь», воскликнув, насколько оно прекрасно, и сказала, что, пока у нас есть поэт Хопвуд[522 - Контр-адмирал Рональд Артур Хопвуд (1868–1949) – британский военно-морской офицер и поэт. Его стихотворение «Старый путь» впервые было напечатано в «Times» от 16 сентября 1916 года и вошло в книгу «Старый путь и другие поэмы», выпущенную Джоном Мюрреем в том же году. Морские стихи Хопвуда были переизданы в 1951 году с предисловием Альфреда Нойеса, согласно которому они «написаны о чем-то, что проще всего называть душой Англии».], нет причин жаловаться. Ее патриотизм пережил все остальное. Еще остались семейные чувства и некоторые воспоминания давно минувших дней, например: «Полагаю, ты не помнишь, как однажды встретила меня в автобусе, когда тебе было лет 10 или 11? Ты и Ванесса ехали с мамой». У нее семейный дар фантазировать. Она принесла две маленькие коробочки пастилок, завернутые в обрывки цветной бумаги, сохранившейся от каталогов магазина тканей. Она мало читает и пишет, раскладывает пасьянсы в одиночестве и, полагаю, размышляет о своем прошлом. По ее словам, это было лучшее время для жизни. Во-первых, она помнит Индию до Восстания[523 - Индийское народное восстание (1857–1859), или Первая война Индии за независимость, – восстание индийских солдат против колониальной политики англичан. В итоге оно было подавлено, Ост-Индская компания ликвидирована, а Индия перешла под прямую юрисдикцию английской королевы.]. «Они были прекрасными людьми, эти служащие Компании. Ваш Принцеп был одним из лучших. Представь мой ужас, когда на днях я пошла взглянуть на фотографии Дели и обнаружила, что они назвали пирс Принцепа пирсом Принцев!»[524 - Третья из семи дочерей прадеда ВВ Джеймса Пэттла вышла замуж за Генри Тоби Принцепа (1793–1878), многие члены семьи которого были служащими Британской Ост-Индской компании, а после восстания в 1858 году – чиновниками Индийской гражданской службы. Не совсем понятно, какие фотографии Дели имела в виду леди Стрэйчи в записи ВВ. Пирс (или Гхат) Принцепа находится в Калькутте; в первые годы постройки его использовали для посадки и высадки британских королевских делегаций.]. Но разговоры об избирательном праве женщин ее мало волнуют[525 - При этом леди Стрэйчи была одной из первых сторонниц суфражизма.].
Из этого древнего мира мы вернулись в мир более молодой, чем наш собственный, если судить по датам. Но духовно Тойнби не очень молоды, хотя удивительно, что их взгляды на политику совпадают с нашими (которые все еще считаются молодыми и передовыми!). Я опрометчиво приняла это как должное, и Арнольд превзошел меня в антинационализме[526 - Скорее всего, ВВ имеет в виду безнационализм – политико-культурную доктрину, целями которой являются исчезновение всех стран и создание единого общепланетарного государства, единой системы мирового хозяйства и рациональное использование всех ресурсов, унификация всех систем мер и весов и т.д.], антипатриотизме[527 - Идеологическое течение, построенное на критике патриотизма.] и антимилитаризме[528 - Учение и политическое движение, обращенное против милитаризма. Не стоит путать с пацифизмом, который отвергает любое насилие. Антимилитаризм признает право на самооборону, как индивидуальную, так и классовую, но выступает против монопольного права государства на насилие, империализма, пропаганды национализма и ксенофобии, воинской повинности и т.д.]. В перерывах Котелянский выступал с официальным обращением из России на ломаном английском. О нем можно сказать много хорошего: он чем-то похож на русских литераторов и начинает объяснять свою душу без предисловий. Он объяснил душу Кэтрин [Мэнсфилд], но совсем не в ее пользу. Ложь и притворство КМ для него чересчур, и он не видит в ней ничего, кроме мелкого писательского таланта. Не уверена, нравится ли мне последнее заявление, но выглядит так, будто я записала его именно по этой причине. Его политические взгляды очень оригинальны: он считает, что Россия недостаточно цивилизована, чтобы извлечь выгоду из революции, но здесь, в Англии, она бы принесла огромную пользу, потому что у нас даже в самых бедных домах есть ковры и газ. Россия его почти не интересует, он не собирается туда возвращаться, предсказывает гражданскую войну весной, и ничего хорошего она ему точно не принесет. В 1905 году они уже жгли дома и резали дворян. У Розалинды, безусловно, есть свои достоинства. Она мне нравится больше Арнольда, который, однако, совершенствуется. Он, очевидно, безобиден и чувствует себя в своей стихии при обсуждении Оксфорда, о котором, однако, не может сказать ничего хорошего. Тойнби устали от Оксфорда и не собираются туда возвращаться. Арнольд и вовсе считает, что молодые люди могут жить там только в качестве студентов. Он был знаком со всеми аристократическими героями, которые нынче убиты и прославлены: с Гренфеллами[529 - Джулиан (1888–1915) и Джеральд (1890–1915) – сыновья Уильяма Генри Гренфелла, 1-го барона Десборо (1855–1945), убиты в бою.], Листером[530 - Чарльз Альфред Листер (1887–1915) – сын Томаса Листера, 4-го барона Риблсдейла (1854–1925).], Шоу-Стюартом[531 - Патрик Хьюстон Шоу-Стюарт (1888–1917) – ученый и поэт эдвардианской эпохи, выпускник Итона и Баллиол-колледжа Оксфорда, погибший на службе в качестве командира батальона британской Королевской военно-морской дивизии.], Асквитом[532 - Рэймонд Герберт Асквит (1878–1916) – выдающийся оксфордский ученый, барристер и старший сын Герберта Генри Асквита (1852–1928), который на момент гибели сына пребывал в должности 52-го премьер-министра Великобритании.], – и ненавидел их. По некой причине они, должно быть, считали его бледным маленьким зверьком. Но Арнольд описал их ссоры, наглость, хорошо соображающие мозги, постоянно обеспечивавшие им стипендии, их издевательства и то, что они постоянно приносили стулья на колесиках в часовню, полную крыс, и не допускали никого в свое общество, так что в конце концов они были почти полностью подавлены колонистами, ненавидящими их в ответ. Практически сюжет романа миссис Уорд.
В среду, 16-го числа, я пошла в библиотеку и встретила Л., вернувшегося из Министерства по делам колоний, где он был в составе депутации, с которой дурно обошелся их секретарь[533 - 16 января парламентский заместитель госсекретаря Министерства по делам колоний отклонил требование депутации, представителем которой был ЛВ. Депутация настаивала на проведении расследования методов, использованных для подавления общественных беспорядков на Цейлоне в 1915 году.]. Затем мы пошли в Клуб, где, конечно же, встретили Аликс и Фредегонду. Эти двое прилагают болезненные усилия для организации совместного проживания, но ни одна из них не может проявить решимость, хотя ясно, что Аликс стремится, насколько вообще способна, к компромиссу. Она ездила в Сидмут[534 - Город и община в графстве Девон.], где ее тетя лежит парализованная и обреченная вскоре умереть. У нее подрагивает веко и шевелится одна губа, но, по мнению врачей, мыслей и чувств у пациентки больше нет. Это не сделало Аликс более или менее мрачной, хотя она, полагаю, считает подобное ниже своего благопристойного здравого смысла. Когда я уходила, Ф. позвала меня и умоляла решить за нее, должна ли она рассказать Аликс, что Джеральд против их совместного проживания, или увиливать. Я всегда говорю, что людям с короткими волосами надо говорить правду. Сегодня утром (в субботу) я узнала, что у них есть предложение насчет дома Эмбер[535 - Эмбер Ривз (1887–1981) – британская феминистка, выдающаяся выпускница Ньюнем-колледжа и основательница кембриджского Фабианского общества. После романа c Гербертом Уэллсом в 1909 году она вышла замуж за Риверса Бланко Уайта, а в 1917 году уже имела трех детей и работала в Министерстве боеприпасов. Речь идет о ее доме в Хампстеде по адресу Дауншир-Хилл 44, который она, вероятно, сдавала.], которое, на мой взгляд, стоит принять, несмотря на возражения Джеральда.
В четверг, пятницу и субботу мы упорно работали, чтобы подготовить 8 страниц для печати у Макдермотта. Постоянный холод и мрак, переходящий то в дождь, то в снег. Это самый адский день года. Кажется, что мы застыли в грязи. В четверг вечером с нами обедал Райт[536 - Гарольд Райт (1883–1934) – либеральный политический журналист, выпускник Пембрук-колледжа, президент Кембриджского союза (крупнейший студенческий дискуссионный клуб), редактор литературных журналов «Granta» и «War and Peace».] – любезный и благовидный, но многословный человек, обращающийся за поддержкой к Л. в каждом вопросе и отказывающийся от своих взглядов, как только они начинают противоречить друг другу. Они с Л. пошли навестить Раунтри[537 - Арнольд Стивенсон Раунтри (1872–1951) – либеральный ЧП от Йорка и директор издательства «Westminster Press», которое выпускало «Nation» и другие либеральные газеты.]. У меня есть свои домыслы, но углубляться в них я сейчас не могу.
21 января, понедельник.
В субботу вечером нам нужно было «посмотреть» на Ника; Барбара тоже пришла. Конечно, смотреть там особо не на что, но он настолько непритязателен, что его показ, можно сказать, прошел удовлетворительно. К тому же, у Ника приятный ирландский голос и скромные, очень незатейливые манеры, которые делают его присутствие в доме сносным. Я склонна думать, будто Барбара просто наблюдала за тем, чего мы от него добьемся. По большей части он говорил о своем магазине и устройстве пулемета Льюиса[538 - Британский ручной пулемет времен Первой мировой войны.]. В Вулидже продовольственные бунты и забастовки, а гвардейцы получили приказ о готовности отправиться туда в любой момент и открыть огонь по людям, что их собственные вулиджские полки отказались бы сделать[539 - В Восточном Лондоне произошли беспорядки, когда нехватка маргарина вынудила домохозяек осадить местные продовольственные магазины. Министр продовольственного контроля, 1-й виконт Рондда (1856–1918), 25 февраля ввел нормирование (продажу по карточкам) основных продуктов питания, включая сахар.]. Он все воспринимает более серьезно. На следующее утро мы долго беседовали об ирландском характере. Он восхищается Сингом[540 - Джон Миллингтон Синг (1871–1909) – ирландский поэт и драматург, один из крупнейших деятелей национального возрождения Ирландии.] и утверждает, будто слышал, как ирландцы говорят в его стиле. Они лежат на земле, болтают и не играют в игры. Они глубоко религиозны (корень всех зол в Ирландии, говорит он) и умирают счастливыми только в присутствии священника и никак иначе. Их матери постоянно пишут, чтобы узнать, были ли у сыновей пышные похороны и стоит ли крест, – для них это большой источник утешения. Я полагаю, что мягкий, серьезный и довольно тоскливый нрав, который угадывается в Нике, является ирландским, поверх чего, не в обиду ему, есть признаки глубокого восхищения великой группой «Блумсбери», ее культурой и проблемами. Например, Ник сожалеет о пропасти между тем, что он называет взглядами квакеров[541 - Квакеры – изначально протестантское христианское движение, возникшее в годы Английской революции (середина XVII века) в Англии и Уэльсе.] и взглядами художников, утверждая, что после войны среди молодежи будут преобладать первые. Книги он тоже цитирует всерьез. Однако Ник уехал в Хампстед, а Л. отправился в Джипси-Хилл[542 - Холмистый район в Южном Лондоне.] на обед с Уотерлоу, и бог знает, что его на это сподвигло, если не шахматы. Литтон пришел к чаю, остался на ужин, и около 10 часов вечера у нас обоих было чувство пересохших губ и иссякшей бодрости, как это обычно бывает после многочасовых разговоров. Но с Литтоном крайне легко и приятно. Среди прочего, он дал нам удивительный отчет о Британском сексуальном обществе[543 - Британское общество по изучению сексуальной психологии, основанное в 1913 году с целью продвижения радикальной программы в области сексуальных реформ, апеллировало к трудам таких выдающихся ученых и философов, как Эдвард Карпентер и Генри Эллис. Это общество было особенно озабочено проблемой гомосексуальности и боролось с юридической дискриминацией гомосексуализма. В обществе также состояли известные писатели: Огастес Саммерс, Бернард Шоу и др.], которое собирается в Хампстеде. Звучит, будто речь идет о людях третьего пола, и аудитория, похоже, выглядела именно так. Тем не менее они были удивительно откровенны: 50 человек обоего пола и разных возрастов без стыда обсуждали такие темы, как деформация пениса декана Свифта[544 - Джонатан Свифт (1667–1745) – англо-ирландский писатель-сатирик, публицист, философ, поэт и общественный деятель, священник, декан собора Святого Патрика.]; пользуются ли кошки туалетом; онанизм; инцест. Инцест между родителем и ребенком, не осознаваемый обоими, был их главной темой, навеянной Фрейдом[545 - Зигмунд Фрейд (1856–1939) – выдающийся австрийский психолог, психоаналитик, психиатр и невролог. Его идеи и работы начали приобретать известность в Англии до войны. ЛВ прочел «Толкование сновидений» и написал рецензию на «Психопатологию обыденной жизни» в 1914 году.]. Я подумываю вступить в этот клуб. Прискорбно, что цивилизация в первую очередь обсуждает карликов, калек и асексуальных людей. И только в Хампстеде им помогают. Литтон периодически выкрикивал слово «пенис» – его вклад в открытость дискуссии. Мы также обсудили будущее мира, наше сильное желание того, чтобы профессии больше не существовали, Китса, старость, гипнотизм «Блумсбери» – множество тем. Л. победил Сидни своим шахматным мастерством. Уотерлоу покидают Джипси-Хилл.
Сегодня, в понедельник, я поехала к Харрисону лечить свой сломанный зуб, а Л. в Стейнс. Филипп вернулся с вновь открывшейся раной из-за отсутствия ухода в Фоуи[546 - Портовый город и гражданский приход в устье реки Фоуи на юге графства Корнуолл.].
Тут меня прервали прямо перед описанием Лондона в часы заката солнца и восхода луны. Я ехала на втором этаже автобуса от Оксфорд-стрит на вокзал Виктория[547 - Железнодорожный вокзал в Лондоне, второй по загруженности после Ватерлоо.] и наблюдала, как пассажиры любуются этим зрелищем с тем же чувством интереса и немым вниманием, как в бельэтаже перед каким-нибудь театрализованным представлением. Весенняя ночь, голубое небо с дымкой над домами. Магазины все еще были освещены, но не фонарями, так что всюду висели полосы света. На Бонд-стрит я не сразу поняла, почему в конце улицы горит большая люстра, но оказалось, что это несколько витрин, выходящих на дорогу, с огнями на разных уровнях. На углу Гайд-парка[548 - Королевский парк в центре Лондона, традиционное место политических митингов, празднеств и гуляний.] луч прожектора пробивался через синеву – часть спектакля на сцене, где было изумительно тихо. Меня поразила нежность этой сцены на фоне сумеречного Лондона. Дома величественно возвышались. Время от времени при появлении луны кто-нибудь отмечал возможность воздушного налета. Однако этого не произошло; ближе к ночи налетели облака.
23 января, среда.
Я вижу, что вчера забыла о дневнике, но день прошел без происшествий. Л. уехал на встречу, оставив Барбару управлять печатным станком, а я пошла прогуляться одна вдоль реки к Марбл-Хилл[549 - Марбл-Хилл-хаус – палладианская вилла, построенная королем Георгом II для его любовницы Генриетты Говард, графини Саффолк, в 1725 году. Дом с парком находится на противоположном берегу Темзы вверх по реке от Ричмонда.]. Мне придется взять назад свои слова про самый адский день года. Есть проблески рая, настолько нежного и теплого, что окно на лестнице было открыто, а я сидела у реки, наблюдая, как на воду спускают лодку, и ожидала увидеть чуть ли не почки на ивах. Вода в реке очень высокая, стремительная и желтая, что свидетельствует о половодье выше по течению. Говорят, прошел сильный дождь. Осмелюсь предположить, что это правда, но культура жизни в Лондоне такова, что со всеми пожарами, электрическим светом, подземным метро и зонтиками я действительно не уверена, обращает ли кто-нибудь внимание на погоду. Однако мы выглядываем на улицу перед сном и видим луну, очень четкую, словно отполированную, и почти полную, часов до девяти или около того, а затем, будто Господь перевернулся во сне на другой бок и случайно нажал кнопку, опускается облачная завеса, мы зеваем и крепко спим. Вчера вечером, напоив Барбару чаем, за которым теряется удовольствие от всего дня, хотя бедняжка не может вести себя лучше, а будь она еще и одаренной, ее бы точно все активно ненавидели, мы рано поужинали и провели собрание Гильдии. Выступал мистер Адамс [неизвестный], уровень которого, увы, не очень высок. Даже зная свой предмет, как в случае Адамса, ораторы не могут доходчиво объяснить его необразованным людям. Вряд ли более трех человек в зале поняли, что речь идет о кооперативах и политике. Он начал с середины и зачитывал убогие фразы из резолюций Конгресса, произнося всякие термины, например «автономный», но я не думаю, что кто-то его понял. Как обычно, Л. и я были единственными, кто говорил, за исключением миссис Лэнгстон, но едва зашел разговор о еде, как одна из женщин нарушила молчание. Она хотела бы открыть пекарню. Все они получили хлеб в конце дня и какое-то время болтали одновременно, рассказывая о том, как плохо с ними обращаются, и о своих соседях. Странно флегматичные эти женщины в большинстве своем; они сидели и наблюдали за происходящим с каким-то пассивным удовольствием и видом бледно-серых морских анемонов[550 - Отряд морских стрекающих из класса коралловых полипов.], прилипших к скалам. Но все же у них дети и домашние дела – множество оправданий, если задуматься.
Разговор о морских анемонах напомнил мне о заключении договора с Д.Г. Лоуренсом[551 - Дэвид Герберт Лоуренс (1885–1930) – один из ключевых английских писателей начала XX века. Его наиболее известный роман «Любовник леди Чаттерлей» был долгое время запрещен из-за непристойности.] на его дом в Зенноре[552 - Деревня и гражданский приход в графстве Корнуолл. В октябре 1917 года Лоуренсы получили приказ армии покинуть Корнуолл, где они 18 месяцев жили в небольшом коттедже, арендованном у капитана Шорта всего за ?5 в год. Предложение о том, чтобы Вулфы взяли на себя аренду этого дома и двух соседних, исходило от Котелянского. В тот раз ничего не вышло, но через год данный вопрос возник вновь, когда Вулфам пришлось покинуть Эшем-хаус (см. 22 марта 1919 г.).]. Сейчас кажется, будто это очень далеко и невозможно, но достаточно заманчиво, чтобы заставить меня думать о море и утесах несколько раз в день.
Сегодня, в среду, Б. не пришла, и мы сами занимались печатью. Л. сделал большую часть работы, а я совершила две небольшие вылазки в Ричмонд: сначала – выяснить, как правильно пишется «Mynah[553 - В пер. с англ.: «майна» – птица семейства скворцовых.]»; потом – купить новый аккумулятор, который обошелся в шиллинг и три пенса. Два моих предыдущих погибли, а долгожитель Л., этот старый злобный негодяй, до сих пор работает и горит как искра от звезды. Думаю, разумно иметь свой собственный на случай налетов, хотя три торговца в Ричмонде уверены, что их больше не будет. В булочных теперь почти ничего нет, кроме маленьких тарелочек с пресным печеньем, кусками простого торта[554 - Скорее всего, имеется в виду бисквит без масла.] и маленькими булочками без слив. Если вы увидите сливу, это точно муляж для декора, ведь настоящих нет. Все перемены подкрались незаметно. Кажется, еще в прошлом году у нас были замороженные торты?! Немыслимо!
24 января, четверг.
Последний день моего 35-летия. С трепетом пишешь о годах, которые последуют дальше: все в тени сорока. Еще один весенний день; утром я обхожусь без огня. Единственный минус – его затухание и ощущение, будто находишься в уютной пещере, когда за окном темно и сыро. Снаружи все бледно-серое. Я отправилась в Лондонскую библиотеку, чтобы взять пригоршню рассказов о сверхъестественном, встретила сэра Генри Ньюболта[555 - Сэр Генри Джон Ньюболт (1862–1938) – английский барристер, поэт, писатель и историк. Он служил в Адмиралтействе и Министерстве иностранных дел, а во время войны стал контролером телекоммуникаций. Его жена была из Даквортов, и ВВ скорее всего знала Ньюболта со времен жизни на Гайд-Парк-Гейт.], стройного седого проныру, но лично мы не знакомы. Затем я обошла все магазины на Чаринг-Кросс-роуд в поисках писем Китса, но их нигде не оказалось. Потом отправилась в Клуб, где застала Литтона в одиночестве, и, не испытывая особого желания разговаривать, мы бок о бок читали газеты. Пришла Фредегонда, но, немного посмеявшись над ее телефонным сообщением, я уехала. Она, Аликс и Кэррингтон вместе решили, что я их критикую, и, не выдержав этого, позвонили с требованием опровержения, которое я дам только в том случае, если они изложат свои жалобы в письменной форме. Дамы говорят, что я их угнетаю, и единственное объяснение этому – то, что я садистка. Звучит, как первая стадия развития червей. Барбара, однако, пропускает всю критику мимо ушей. Сегодня Л. отпечатал в типографии 4 страницы и вернулся домой только в 6 вечера – результаты неудовлетворительны из-за некомпетентности печатника.
25 января, пятница.
День рождения. Сегодня утром Л. вложил мне в руку прекрасный нож из коровьего рога. Нелли связала для меня пару красных носков, которые завязываются вокруг лодыжки и, таким образом, очень подходят к моему утреннему настроению. Еще одно событие заставило меня лежать неподвижно. Пришла Барбара, и мы вместе «разобрали» 4 страницы[556 - Имеется в виду, что они вынули буквы (шрифт) из уже набранных форм для печати и разложили их по коробкам для повторного использования в будущем.], а Л. отпечатал в типографии другие 4 – в общем, прекрасный рабочий день. Такими темпами рассказ КМ будет закончен через 5 недель. Мы подумываем сделать небольшую книгу с гравюрами по дереву, либо после этого рассказа, либо параллельно – на маленьком станке. Наш сегодняшний ужин стал мелкомасштабной жертвой долга. Никогда еще мы не были так готовы провести вечер в одиночестве, с книгами для чтения и ощущением того, что на этой неделе состоялось уже достаточно разговоров, но довольно рано, до 19:30, пришли Клара [Вулф] и Уитэмы [Сильвия и Джон], которых мы позвали с целью нивелировать друг друга без лишних затрат. Тщательно продуманный литературный стиль Уитэма – верный показатель его ума. Он такой, каким, по мнению писателя-самоучки, должен быть гений, при этом настолько непритязательный и простой, что это скорее забавляет, чем отталкивает. Его страсть к писательству – это страсть дилетанта или, вернее, того, кто учился по учебникам. Увидев новый роман Кэннана[557 - Гилберт Эрик Кэннан (1884–1955) – плодовитый английский писатель и драматург. Кэннан дружил с Д.Г. Лоуренсом, Д.М. Марри и Марком Гертлером, о ранней жизни которого был его роман «Мендель» (1916). Однако его «новым романом» скорее всего был «Гипсовый дом» (1917).], он сказал: «Ах да, Кэннан… Он ведь очень слаб в построении сюжета, не так ли?». И в том же духе – обо всем остальном. Он сообщил мне, что его книги имеют свойство «кричать», и, поинтересовавшись судьбой моей художественной прозы, которую хвалят в профессиональных кругах, с большим энтузиазмом перечислил все романы, которые у него готовы, или почти готовы, или только нуждаются в «формулировке» – процесс, который он применяет в конце. Джон начинает с синопсиса, что занимает 3 месяца, но я не слушала всю его тираду. Скоро они переедут в Девоншир[558 - Графство в Юго-Западной Англии.], где сразу после окончания войны (даже она не помешала ему добавить в свой список новую книгу) он собирается усердно работать, писать по утрам, читать и гулять все свободное время. Так что в течение следующих примерно пяти лет мы можем ожидать около двадцати книг Уитэма. Рассказав нам все это, он переключился на спиритизм: их домовладелец – толстый бледный солиситор[559 - Адвокаты в Великобритании, готовящие дела для барристеров и выступающие исключительно в судах низшей инстанции.] лет пятидесяти, который питается хлебом и маргарином, целыми днями лежит на диване в Девоншире и общается с духами. Одно время Уитэм тоже баловался мистицизмом, и заставлял столы двигаться, и слышал шепот призраков, и верил во все такое, но слишком боялся последствий для себя, чтобы заниматься подобным всерьез. Я сочла это проявлением слабости и думаю, что у него не все в порядке с головой, принимая во внимание разговоры о написании романов. Сильвия ерзала на стуле, будучи весьма довольной тем прекрасным, по ее мнению, впечатлением, которое он производил, и в своей педантичной манере соглашалась с наиболее революционными идеями, поэтому они казались сплетнями хорошей экономки о цене бекона. Молчание Клары, как мне кажется, демонстрировало ее подчиненное положение в семье. Полагаю, человек, неспособный заставить себя что-либо чувствовать, всегда несчастен и безутешен. Она осталась на ночь.
Сегодня (в субботу) мы ездили в Кью. Подснежники, карликовый цикламен, несколько миниатюрных рододендронов[560 - Род растений семейства Вересковые.]; сквозь траву и мертвые листья пробиваются ростки пролеска[561 - Род невысоких многолетних луковичных растений семейства Спаржевые.] и шафрана[562 - Род многолетних клубнелуковичных травянистых растений семейства Ирисовые.].
27 января, воскресенье.
Едва выйдя из дома, мы столкнулись с Дезмондом, резко появившимся из-за угла. Это перечеркнуло наши надежды на уединенный вечер, но все же наименее жестоким образом. Вместе мы прогулялись в Олд-Дир-парк. Дезмонд выглядел подавленным, на лбу проступили морщины, и он все охал: «О боже, боже, боже!» – думая в перерывах о войне, я полагаю, или о личных проблемах. На самом деле, мне показалось неприятным, что в общении с ним приходится избегать некоторых вопросов: «когда выйдет твоя книга?»; «взяли ли в печать роман Молли?»; «что ты сейчас пишешь?» и т.д., – такие темы, вероятно, ранним утром его особенно угнетают. Мы напоили Дезмонда чаем и обсудили прогресс психологии со времен Шекспира. Л. отрицал это, а я отстаивала. Дезмонд считает Отелло и Дездемону очень примитивными, но полагает, что мы неплохо представлены в мире художественной литературы. Лично я нахожу себя в нем совершенно неизвестной. Обсуждали, нужно ли записывать мелкие события короткими сценами; должна ли беллетристика быть похожей на жизнь; есть ли у Теккерея глубина?! Недавно Дезмонд прочел несколько «Ньюкомов[563 - Роман У.М. Теккерея: «Ньюкомы: жизнеописание одной весьма почтенной семьи», опубликованный в виде серии книг в 1854–1855 гг.]» и не нашел в них никакой глубины – только очаровательную пульсацию традиционной образности. Переходим к поэзии Боба [Тревельяна]: «Хороший рядовой поэт», – говорит Дезмонд, – но он не совершает открытий через свой внутренний мир, а лишь смотрит на повседневность и подбирает нужные фразы, классические и потому вечные. Лично я этого не понимаю. В кармане Дезмонд принес книгу Энид Бэгнольд[564 - Энид Бэгнольд (1889–1981) – британская писательница, в годы войны работавшая медсестрой в добровольческом медицинском отряде. Ее первая книга «Дневник без дат», основанная на собственном опыте, вышла в начале 1918 года. Дезмонд, которому она очень нравилась, надеялся убедить ВВ написать обзор для ЛПТ, чему она успешно воспротивилась (см. ВВ-П-II, № 905). Его собственная рецензия под названием «Поездка в Татарию» вышла в «Nation» от 16 февраля 1918 г.] и теперь, я уверена, подумывает написать собственную рецензию. Я не собираюсь этого делать, после того как взглянула на ее мысли. Энид убедила его написать о румынском принце[565 - Принц Антуан Бибеско (1878–1951) – румынский аристократ, адвокат, дипломат и писатель, близкий друг Марселя Пруста. Он выступал в качестве советника румынской дипломатической миссии в Лондоне. Энид Бэгнольд была в него влюблена.], чей голос, сказал он, самый красивый в Лондоне. Дезмонд позвонил ему (чтобы объясниться, почему опоздал на ужин), и я услышала мягкий нерешительный голос, запинающийся на длинных словах и звучащий довольно романтично в телефонной трубке. Наконец он ушел. Сделавшись довольным и говорливым, Дезмонд был готов остаться и рассказать 4-й акт «Иренаиды[566 - По-видимому, «Иренаида» была длинной сагой Дезмонда Маккарти о его преследовании и последующем бегстве от Ирен Ноэль, дочери и наследницы Фрэнка Ноэля из Ахметаги, которого Стивены посетили во время их путешествия в Грецию в 1906 году.]» – остался бы и рассказал, не намекни мы, что ему пора.
28 января, понедельник.
В понедельник я отправилась долечивать свой зуб, а потом на чай в Клуб, который становится, как сказал Голди, «местом семейных встреч». Вы входите и видите полдюжины пар ног, протянутых к камину со всех сторон. Вы слышите, по крайней мере я слышала: «Это вопрос революции или эволюции», – а затем, наслушавшись, ищете «Manchester Guardian», ускользаете от Сильвии Уитэм и прячетесь ровно на 10 секунд. Фредегонда с извинениями прорывается через газетную преграду: «Ох, они такие ужасно скучные, а мне надо поговорить о чем-то кроме политики». Этим чем-то, насколько я помню (сейчас уже суббота), были Оттолин, Аликс, поэзия, любовь, пока Боб, поглядывающий в нашу сторону, не выдержал и не подошел к нам, размахивая удлиненным корректурным оттиском[567 - Лист пробной печати.] и интересуясь, не секретничаем ли мы. «Не повезло», – ответила я, и он, успокоившись, поведал нам свои обычные литературные сплетни. Сначала Боб рассказал, что Клайв предлагает купить «Egoist[568 - Лондонский литературный журнал, издававшийся с 1914 по 1919 г. и посвященный поэзии и прозе раннего модернизма. Первоначально он выходил раз в две недели, а затем стал ежемесячным изданием, сменившим «New Freewoman», и с 1915 года редактировался и почти полностью финансировался мисс Гарриет Уивер (см. 10 апреля 1918 г.). Через агентство Эзры Паунда она частями публиковала в журнале «Портрет художника в юности» Джеймса Джойса. Однако Гарриет больше интересовало издание книг (особенно Джойса), и Т.С. Элиот, ставший ее помощником редактора в июне 1917 года, искал способы продолжения выпуска периодики под новым руководством. Клайв Белл его в итоге не купил, другие варианты оказались безрезультатными, и в декабре 1919 года издание «Egoist» прекратилось.]» и выпускать рецензии блумсберийцев, а затем спросил, что мы думаем об Уэйли[569 - Артур Дэвид Уэйли 1889–1966) – английский ориенталист, синолог и переводчик. В начале войны вместе с членами своей семьи он сменил фамилию Шлосс на Уэйли из-за яростных антинемецких настроений. После окончания Кингс-колледжа Кембриджа Артур работал в восточном отделе Департамента гравюр и рисунков Британского музея с 1913 по 1929 г. В 1918 году он опубликовал свои первые переводы с китайского языка.] и т.д. и т.п. Такой он осуждающий, этот любитель скандалов, но невинный и неутомимый, как всегда. Я поехала домой, где, конечно же, случился налет. Ясная ночь сделала его неизбежным. С восьми вечера до 01:15 мы перемещались между угольной ямой, кухней, спальней и гостиной. Не знаю, сколько в этом страха, а сколько скуки, но результатом стал дискомфорт, по большей части связанный с тем, что пришлось 4 часа вести смелую и шутливую светскую беседу со слугами, дабы предотвратить истерику. На следующее утро
29 января, вторник.
последствия налета были сметены Барбарой:
– Вирджиния, я не приду в пятницу, потому что выхожу замуж.
– Замуж?
– Да, за Ника.
– А Саксон?
– Саксон не возражает. Не нужно ничего менять. Мы все согласны.
Таков итог. Лично я не думаю, что она хочет замуж, но убедила себя, что ей это нужно. А ужас от возвращения Ника через месяц делает Барбару еще более мрачной, чем обычно. Она не выказала никакого желания поздравлений или шумихи, осталась у нас и занималась печатью, как обычно. Ожидая очередного налета, мы попросили ее поспать. На этот раз он начался в 21:10, по крайней мере в это время прозвучало предупреждение. Аэроплан пролетел над домом около 23:30. Вскоре стрельба была уже так близко, что мне не захотелось идти за парой туфель в спальню. Мы разложили матрасы на кухне и, как только стих первый шум, легли на них вместе с Барбарой, а Л. остался на кухонном столе – прямо-таки картина жизни в трущобах. Один взрыв раздался совсем близко, но через час мы услышали горн и вернулись в постели. Глухой звук, который Л. выделил среди остальных, был взрывом бомбы в Кью. Кажется, девять человек погибли. Слуги стали плаксивыми, а Лотти начала объяснять, как эти налеты влияют на ее голову, – намекают, что мы должны покинуть Лондон.
30 января, среда.
Концерт и чай с Оттолин. Она разместилась в самой маленькой спальне отеля в Блумсбери, линялая, подавленная, неопрятная и чересчур разодетая. Не так много интересных разговоров, хотя она дружелюбна и не столь властна в некоторых вопросах, как обычно.
31 января, четверг.
Весь день стоял густой туман. Мы вдвоем набирали текст. Выйдя из дома за булочкой к чаю, мы достаточно надышались свежим воздухом. Помню, как были рады, во-первых, туману, во-вторых, уединению, поскольку Барбара ночевала в Хампстеде.
