Дневники: 1915–1919

скачать книгу бесплатно

Выйдя на прогулку, мы столкнулись с гладким и прилизанным, провинциального вида мужчиной, нашим Уолтером [Лэмбом], посланным Небесами для воскрешения этой книги, я думаю. Он привязался на несколько часов: гулял с нами, напросился на чай, а прояви мы чуть больше интереса, который неуклонно ослабевал, остался бы и на ужин. Все разговоры сводились к лорду Кентербери[329 - Генри Фредерик Уолпол Мэннерс-Саттон, 5-й виконт Кентербери (1879–1918) в 1914 году унаследовал от своего отца титул и обширные владения в Норфолке.], миссис Сакстон-Нобл[330 - Миссис Сакстон-Нобл, урожденная Селия Брюнель Джеймс (1871–1961), была женой богатого директора оружейных фирм, известной хозяйкой и меценаткой.] и Королевской Академии художеств, а каждая история подчеркивала его собственный успех, манеры или материальное процветание. О короле, однако, сплетничали мало. Он предпочитает королеву[331 - Мария Текская (1867–1953) – супруга короля Георга V, мать королей Эдуарда VIII и Георга VI, бабушка королевы Елизаветы II.] и сумасшедшую принцессу Викторию, которая врывается в комнату и заявляет, что собирается жить в его доме. Цвет лица у Уолтера как у восковой фигуры, а голова гладкая, словно яйцо. Его литературный вкус и стиль ничуть не изменились, хотя он больше не писатель и вообще не кто иной, как секретарь президента[332 - Эдвард Джон Пойнтер (1836–1919) – английский художник, президент Королевской Академии художеств с 1896 года и до самой смерти.], которому Лэмб кажется сыном-нахлебником. К нам Уолтер относится отчасти дружелюбно, отчасти настороженно. Он связал свою судьбу с ортодоксами[333 - Ортодоксия – тип религиозного мышления, придающий центральное значение вере, учению, следованию какой-либо идеологии или мировоззрению.], но не может решиться полностью оставить другую жизнь.

21 октября, воскресенье.

Литтон пришел на обед, а Голди – на ужин, так что мы проговорили 6 или 7 часов подряд. Гуляли вдоль реки и по парку. Литтон в хорошем настроении: он только что закончил писать книгу[334 - Книга «Выдающиеся викторианцы» была опубликована издательством «Chatto & Windus» 9 мая 1918 года.] в 100 тысяч слов, хотя теперь делает вид, что ее не получится опубликовать. Он намеревается покинуть Лондон и «вечно» жить в деревне. Прямо сейчас Саксон и Оливер смотрят дома в Беркшире[335 - Саксон Сидни-Тернер и Оливер Стрэйчи, среди прочих друзей, снимали и содержали загородный дом, в котором Литтон, все еще сильно зависящий от матери, мог бы жить и работать в более благоприятных условиях. Беркшир – историческое и церемониальное графство на юге Англии, в долине реки Темзы.]. Кажется, это хорошо, когда друзья экспериментируют. Бедняга Голди, очевидно, уже староват для таких вещей. Будь я злой, то сказала бы, что он уже достиг стадии законченного болтуна. Его длинная и умело рассказанная история смогла развлечь великосветских гостей за столом, а после ужина говорил Леонард. У пожилых людей не хватает сил для отстраненности. Эта война, кажется, полностью овладела Голди, не оставив ничего другого. На самом деле он выглядел исхудавшим и потрепанным, но был бесконечно добрым, обаятельным и преданным, – каждая унция жизненной силы используется по делу: нет времени экспериментировать, быть может, недостаточно любопытства, но есть в нем предельная доброта и сочувствие, которые у молодых людей обычно граничат с влюбленностью. В «Manchester Guardian[336 - Ежедневная леволиберальная газета в Великобритании, основанная в Манчестере в 1882 году. В 1959 году она сменила название на «Guardian» и выходит по сей день.]» ему предложили поехать[337 - Поездка не состоялась.] в Россию, но он сомневается, что получит паспорт.

22 октября, понедельник.

Близится полнолуние, а вечерние поезда постоянно набиты людьми, покидающими Лондон[338 - Вражеские бомбардировки обычно случались ночью при чистом небе и яркой луне.]. Сегодня утром мы увидели дыру от взрыва на Пикадилли. Движение было остановлено, а народ медленно обходил это место, в сравнении с которым рабочие, что его заделывали, выглядели крошечными. Все окна «Swan & Edgar» закрыты мешковиной или досками, видны выглядывающие продавщицы, но не товары, хотя говорят, что «дела в универмаге идут как обычно». Окна разбиты хаотично: некоторые с этой стороны, некоторые с той, а другие и вовсе целы. Однако наша Лондонская библиотека невредима: мы нашли нужные книги, простояли в метро всю дорогу до Хаммерсмита и только что вошли домой. Берт[339 - Муж Лиз, сестры Нелли Боксолл, см. 8 октября 1917 г.] ранен, а Нелли поехала к Лиз. Она считает это не только своим долгом, но и правом – демонстрировать, как слуги нынешнего поколения улучшают свое положение.

23 октября, вторник.

Нужно признаться, что я нашла здесь еще одну описку, но, если не относиться к этому с юмором, я начну ненавидеть дневник, поэтому его единственным шансом на жизнь является мое безропотное принятие ошибок. Я помню, что мы гуляли и печатали, а к чаю пришла Маргарет [Ллевелин Дэвис]. Какие же блеклые эти пожилые женщины! И Маргарет, в частности, быстро теряет блеск своей красоты: к сожалению, кожа грубая и бледная, как у жабы. На этот раз мы полностью захвачены революцией[340 - В 1917 году после бурных дебатов Кооперативный конгресс отказался от своего традиционного нейтралитета в политике и решил добиваться прямого представительства в национальных и местных органах власти.] в Кооперативе, фигурами мистера Кинга[341 - Вероятно, имеется в виду ЧП от либералов Джозеф Кинг (1860–1943).] и мистера Мэя[342 - Генри Джон Мэй (1867–1939) – британский активист кооперативного движения, секретарь созданного в то время Комитета по парламентскому представительству и первый кандидат в депутаты от Кооператива.], а также новыми возможностями. Время от времени я получаю пощечину, напоминающую о моем крайне незначительном положении в этом мире, и тогда я впадаю в депрессию, начинаю копаться в своих недостатках, но дело в том, что вокруг меня неправильная атмосфера. Думаю, Л. чувствует то же самое по отношению к Гордон-сквер. Потом меня поразила забота, с которой пожилые и внимательные люди относятся друг к другу: «Нужно возвращаться, а то Лилиан будет беспокоиться». А еще у них постоянно возникает усталость или простуда, возможно, отчасти это связано с безбрачием, отчасти с ощущением, будто мир вращается вокруг них, что весьма естественно для Маргарет. Но, несмотря на уязвленное самолюбие, ее доброта и отвага, разумеется, всегда покоряли меня.

24 октября, среда.

Л. отправился на какое-то дурацкое собрание[343 - На этом собрании ЛВ был членом редакционной коллегии небольшого ежемесячного журнала «War and Peace», который пропагандировал идеалы Нормана Эйнджелла (1872–1967) – журналиста, писателя, общественного и политического деятеля, лауреата Нобелевской премии мира (1933), – изложенные в его книге «Великое заблуждение» (1910).], но еще он собирается отнести выбранный нами образец бумаги мистеру Байлзу[344 - Р.Б. Байлз – главный редактор «New Statesman» с 1914 года и до своей смерти в 1920 году. В тот день ЛВ, несомненно, обращался к нему за техническими советами в связи с проблемами печати в «Hogarth Press», а затем пил чай с мистером Перерой в Национальном либеральном клубе.], которого как-то раз встретил на выходе из редакции «New Statesman». Я немного попечатала, а затем поехала к Джанет. Со временем, конечно, начинаешь радоваться сырости и ветру, поскольку они защищают от воздушных налетов, а ужасный озноб от них уже прошел. Так что сегодня я почти не ворчала из-за сильного дождя и холодной, мрачной, нечеловеческой, первобытной погоды. Как же радостно бывать у Кейсов: такой там радушный прием, такое предвкушение китайского или индийского чая, яиц, свежего хлеба и масла, еще и верхнюю одежду высушат! Эмфи, как всегда, энергична, разговорчива и непоследовательна; она говорила о том, как прошел ее день, о слуховом аппарате, о сахаре и меде – все это звучало свежо, разумно и, очевидно, являлось плодом опыта, который не озлобил и не состарил Эмфи, но и не развил у нее существенных способностей к концентрации. Она удалилась писать свои заметки, а после чая (ее любимое занятие) мы с Джанет разговаривали, и, как обычно, все прошло хорошо. Они переживали, что я опоздаю на свой поезд, и отправили меня на Финчли-роуд[345 - Станция лондонского метро в административном районе Камден.], где пришлось ждать целых 15 минут. Ехала в компании матери и трех ее сыновей, которые заставили всех пожилых джентльменов смутиться и в то же время с искренним умилением наблюдать из-за своих газет за их поцелуями и кривляньем.

25 октября, четверг.

В силу регулярных обстоятельств[346 - ВВ проводила первый день менструации в постели; трудно сказать, было ли это продиктовано необходимостью, советом врача или же обычаем того времени.] мне пришлось провести весь день в лежачем положении. Однако это время скрашивает стоящая на наклонной подставке печатная машинка, за которой я работаю в своей кровати. Мы сделали пробный оттиск двух страниц на бумаге нужного размера, и результат очень хорош. У нас будет мягкая бумага с желтым оттенком. Пришло меланхоличное письмо от Оттолин, в котором она жалуется на возраст и уродство, на усталость от Лондона и чувство, что она никому не нужна, – все это правда, я полагаю, поэтому мы приняли ее приглашение; с моей стороны это скорее жалость, хотя и симпатия сохраняется. С нами обедали Саксон и Барбара. Мы сдаем Эшем-хаус этой группировке: Ник и Саксон будут вращаться вокруг Барбары, которая краснеет, но сияет в свете их восхищения, будучи очень изящной, милой и по-матерински теплой. В ее присутствии Саксон, как обычно, нежен и, конечно, неразговорчив, а еще он урчит словно закипающий чайник. Поскольку она говорит лишь простые и понятные вещи, мы с Л. были немного сонными, но договорились, что она займется печатью, когда Ник вернется (во Францию). В понедельник я еду с Саксоном в Эшем.

26 октября, пятница.

Ночью либо холодно, либо сыро, либо ветрено, так что мы крепко спим, хотя уже почти полная луна. Мы столкнулись с проблемой корма для Тинкера. Характер пса делает его требовательным гостем. Сегодня мы пошли искать ветеринара и обнаружили, что он занимает часть большого красного дома позади нашего. Мы заглянули в комнату, накрытую к чаю, а скатерть на столе светилась словно бриллиант; вошла девушка, и краем глаза я заметила зал, вымощенный черно-белой плиткой, – очевидно, это прекрасный дом, разделенный теперь на несколько частей. Только что вернулась Нелли, и опять начался привычный смех. Мы дали Лотти 5 шиллингов за то, что она так хорошо справилась в одиночку.

27 октября, суббота.

Сегодня днем мы как раз собирались в казармы Кингстона за военным билетом Л., освобождающим его от воинской службы, когда зазвонил телефон. На том конце я услышала непривычный и, очевидно, довольно нервный голос Клайва, который спрашивал, можно ли с нами поужинать. Похоже, трещины будут заделаны очень быстро[347 - Мейнард Кейнс пригласил Клайва Белла на чай с ВВ в Хогарт-хаусе (его первый визит) 28 июля 1917 года. Они сплетничали о Кэтрин Мэнсфилд. Клайв был уверен, что ВВ передала их слова Кэтрин, ужинавшей с Вулфами следующим вечером, и посему чувствовал некоторую обиду.]. Мы прогулялись через парк, не смогли получить документы, пили чай в Кингстоне и, наконец, купили мне наручные часы за 15 шиллингов – круглый, яркий и полезный механизм, на который я постоянно смотрю и понимаю, что он действительно экономит время. Мы вернулись поздно, пришел Клайв и был, на мой взгляд, очень веселым и весьма разговорчивым; он завел много зайцев и ловко за ними гоняется, если те убегают, а еще он достаточно безобидно и умеренно хвалил сам себя. Клайв так бодр и по-прежнему умен, что мне нравится проводить с ним вечера. В придачу и Л. был весьма добродушен и учтив. Мы сплетничали, прыгая с темы на тему: персонажи, французские книги, интриги[348 - Клайв Белл, будучи пацифистом, в то время номинально числился рабочим на ферме в Гарсингтоне, где основной продукцией были «интриги». Вероятно, речь идет о вышеупомянутой истории с Кэтрин Мэнсфилд.] Мэнсфилд и т.д. Клайв был одет в свой стандартный костюм каштанового цвета, волосы зачесаны назад, чтобы скрыть лысину, а брюки натянуты не так высоко, как обычно, – словом, он был на высоте. Адриан получил предписание врачей больше не заниматься земельными работами[349 - Адриан Стивен, отказавшийся от военной службы по соображениям совести, был вынужден работать на ферме. Рост Адриана составлял около 195 см, а сам он не отличался крепким телосложением, поэтому тяжелый труд перегружал его сердце.].

28 октября, воскресенье.

По-прежнему никаких налетов: видимо, легкий вечерний туман удерживает врага от нападений, хотя ночью все еще достаточно светло из-за очень яркой луны. Те, кто на этой неделе покинули Лондон, должно быть чувствуют себя немного глупо. Идеальный октябрьский день: солнце светит сквозь оставшиеся на деревьях красные листья. Дабы провести побольше времени в обществе Л., я решила пойти с ним в Стейнс[350 - Мать ЛВ и другие члены его семьи жили тогда в городе Стейнс-апон-Темза (графство Суррей).]. Мы прогулялись от Шеппертона[351 - Город в графстве Суррей на берегу Темзы.] через Лалхем[352 - Деревня на Темзе.] в Стейнс вдоль реки – плоская и очень тихая местность, постепенно превращающаяся в город. Розовые кресла были расставлены вокруг переполненного, но не роскошного чайного столика: множество маленьких тарелочек, крошечных ножей. Гостям предложили угощаться самостоятельно. Там был испытывающий некоторые трудности мистер Лок, а вскоре появились Алиса, Флора, Клара и Сильвия[353 - Сестра ЛВ Белла была вдовой Роберта Лока, а мистер Лок, «испытывающий некоторые трудности», – вероятно, ее свекор. Флора и Клара – другие сестры ЛВ; Алиса и Сильвия – его свояченицы.] – возникло жуткое ощущение, будто вся Хай-стрит Кенсингтона ввалилась в комнату. Нормальность происходящего произвела на меня впечатление: ничего прекрасного, ничего определенного, – как странно, что природа в изобилии создала именно такие типажи. Затем служанка объявила: «Мистер Стерджен[354 - Джордж Стерджен – школьный учитель, одноклассник Филиппа (брата ЛВ), ухаживавший за Флорой.]», – и Флора выбежала из комнаты с криком «Иду!». Все сказали: «Ох! Ах! Как здорово!» – так театрально, словно вся эта сцена была частью спектакля. Мы ушли после второго акта; Тинкер сорвался с поводка и убежал, но вернулся. Теперь мы дома; очень холодно; к нам заглянул Герберт [Вулф], и вот мы сидим у огня – поскорей бы уже воскресенье следующей недели.

В понедельник, 29 октября, пока Леонард отсутствовал, Вирджиния отправилась с Саксоном Сидни-Тернером в Эшем, после чего поехала в Чарльстон и вернулась домой в Хогарт-хаус в пятницу. В Эшемском дневнике есть две соответствующие записи, которые не включены в данную книгу.

2 ноября, пятница.

Уже почти «воскресенье следующей недели», хотя и не совсем, – вообще-то даже не близко, так как прямо сейчас Л. читает лекцию в Беркенхеде[355 - Город в графстве Мерисайд.], а потом еще целую ночь, полагаю, будет ехать домой ко мне[356 - 29 октября ЛВ отправился читать лекции о международном правительстве ряду кооперативных обществ в графствах Ланкашир и Чешир. Он вернулся ночным поездом Ливерпуль-Юстон 2 ноября (см. ЛВ-III).]. Я нахожу невозможным чтение после поездки по железной дороге; не могу открыть Данте[357 - Данте Алигьери (1265–1321) – итальянский поэт, мыслитель, богослов, один из основоположников литературного итальянского языка, политический деятель, автор «Божественной комедии».] или думать о нем без содрогания – отчасти из-за огромного количества газет. Лотти принесла мне все скопившиеся выпуски «Times». Я чувствую себя так, словно много двигалась и продолжаю двигаться, лишь бы поддерживать жизнь. Я имею в виду, что поездки в Эшем и Чарльстон скорее отвлекали меня от мыслей о том, насколько странно и одиноко я себя чувствую. Одиноко не в прямом смысле, конечно. Сначала я провела 2 дня с Саксоном – много разговоров, усиленных его повышенной теплотой близости. Он все еще удивляется собственным ощущениям: вынимает их, смотрит, как они сочетаются, хочет убедиться в их качестве. Конечно, качество очень высокое. Единственный минус в том, что недостаток мужественности в каком-то смысле и украшает и принижает его. Рискну предположить, что это влияние не очень заметной, невыдающейся натуры Барбары. Но, конечно, Саксон по-своему изыскан: такой чистый, мудрый, добрый и чувствительный. Самое любопытное, что он не способен принимать решения и инстинктивно избегает риска, стремясь к бездействию и неподвижности. Когда нужно заказать такси или уголь, он нерешителен как семидесятилетняя старая дева. В интеллектуальном же плане Саксон достаточно самоуверен, но дотошен. Он влюблен и в то же время доволен тем, что Барбара выходит замуж за Ника.

В Чарльстоне появилась новая гувернантка, мисс Эдвардс, очень симпатичная, довольно резкая, не слишком воспитанная или образованная молодая женщина, которая, надо полагать, привыкла покорять своими огромными глазами, белокурыми волосами, прямыми темными бровями, а теперь чувствует себя не в своей тарелке – там, где ее привлекательность не имеет значения. Некому строить глазки – кроме Банни, который сохраняет невозмутимость. Но она воспитывает Джулиана, контролирует его, а ее французский, очевидно, звучит гораздо естественней английского. Я хотела спросить, что она думает по этому поводу. Вчера весь день шел дождь, поэтому я никуда не выходила; утром писала об Аксакове[358 - Сергей Тимофеевич Аксаков (1791–1859) – русский писатель, чиновник и общественный деятель, литературный и театральный критик, мемуарист, автор книг о рыбалке, охоте и собирании бабочек. Рецензия ВВ на его книгу «Русский школьник» («Воспоминания» в русском варианте) вышла в ЛПТ от 8 ноября 1917 года.], а после обеда сидела в студии. Дункан рисовал стол, а Несса копировала Джотто[359 - Джотто ди Бондоне (1266–1337) – итальянский художник и архитектор.]. Я выдала все свои обрывки сплетен. По сути своей они великие, эти художники: очень мало самосознания, а там, где у меня колючки и выступы, в их разуме – широкие и гладкие пространства. Тем не менее, на мой взгляд, мало кто обладает более сильной хваткой и напором, чем Несса. Лишь двое маленьких и очень активных мальчиков держат ее в напряжении. Мне нравится то ощущение целостной природы в действии, которое она создает. Я имею в виду, что в работе Несса очень практична и профессиональна, в отличие от Дункана и Банни, которые в каком-то смысле, конечно, любители. Полагаю, это влияние детей и ответственности, но я всегда помню, что в ней сильна любовь к фактам. Сегодня утром ко мне в комнату пришел Джулиан, сразу же свернулся калачиком на кровати и продолжил читать книгу с изображением райской птицы[360 - Семейство птиц отряда воробьинообразных.]. Он сказал, что прочел «Историю» Гардинера[361 - Сэмюэл Росон Гардинер (1829–1902) – английский историк, редактор и педагог. Имеется в виду его «Студенческая история Англии с древнейших времен до 1885 года», потрепанное издание которой перешло от ВВ к ее племянникам.] около пятидесяти раз. Ему не понравились короли, потому что они скучные, но интересен Ньюкасл[362 - История города и крепости Ньюкасл-апон-Тайн насчитывает более 2000 лет.]. Насколько я поняла, история Ирландии надоела Джулиану своей бесформенностью, а еще он не мог понять, почему в Американской революции[363 - Война за независимость США (1775–1783) – война Великобритании и лоялистов против революционеров 13 британских колоний, провозгласивших в ходе этой войны свою независимость от Великобритании как самостоятельное союзное государство в 1776 году.] не было правой стороны, и это его раздражало. Джулиан считает, что если бы мы уступили в вопросе налогов, то добились бы цели без их ведома, как это случилось с другими нашими колониями. Квентин позвал его на урок, иначе бы он еще долго говорил. Испытываешь настоящий шок, обнаруживая, что ребенок наследует эти старые головоломки и рассуждает о них. Как жаль, что для каждого следующего поколения не может быть новой истории, и до чего ж странно передавать старье новым мозгам! Осмелюсь предположить, что однажды он будет много работать. Это признак старости, когда начинаешь интересоваться молодым поколением и видишь в нем большую добродетель?

Но я была рада приехать домой и почувствовать, что моя настоящая жизнь вернулась – жизнь здесь с Л., я имею в виду. Одиночество – не совсем верное слово; кажется, что личность человека эхом разносится по всему пространству, когда рядом нет того, кто может вместить в себя эти вибрации. Написано не очень вразумительно, но и само чувство странное, словно брак – это завершение игры музыкальных инструментов, и звук одного-единственного проникает в душу, точно скрипка, лишенная своего оркестра или фортепиано. Скучная сырая ночь, так что я буду спать. В наше отсутствие, разумеется, произошел налет.

3 – 5 ноября, суббота – понедельник.

На самом деле налета не случилось, но с учетом состояния наших нервов (нервов Лотти и Нелли, надо уточнить) отключение электричества было воспринято как знак, и, когда это произошло, я, стоя на кухонной лестнице, вдруг поняла, что именно отключение света в будущем станет для нас сигналом. Однако, открыв входную дверь, я услышала обычный шум и голоса жителей пригорода, возвращавшихся домой, а затем мою уверенность подкрепил вернувшийся свет. Мы легли в постель и уснули. Я проснулась без пяти минут семь утра, прислушалась, но ничего не услышала и уже была готова распрощаться со всеми своими ожиданиями, когда поняла, что за дверью стоит Л. Он прокрался в дом словно мышь и уже позавтракал. Мы проговорили так долго, как только смогли: темы перетекали одна в другую, внезапные паузы и всплески, – божественное удовольствие от восстановления нашей гармонии. Л. ехал домой всю ночь. Наиболее пикантным для меня стал его рассказ о спорах, расспросах и экспериментах. Миссис Экхард[364 - Теща Сидни Уотерлоу, у которой в Манчестере останавливался Леонард (см. ЛВ-III).] втягивала Л. в обсуждение всевозможных тем, пока он подрезал ее деревья. Его ладони до сих пор черные от сажи манчестерской коры. Мы гуляли у реки и довольно рано легли спать. Отрицая свою усталость, Л. провалился в сон и спал, пока его не разбудили.

В воскресенье я закончила с Аксаковым; преимущество писательства в том, что оно превращает выходной день в будний, несмотря на рев военной музыки и церковных колоколов, почти всегда начинающийся около 11 часов утра, – шум, на который другие люди не имеют права. Поскольку был прекрасный день, мы прогулялись вдоль реки и через парк, вновь встретив нашего Уолтера в компании мужчины, похожего на школьного учителя. В нижней части парка, где растут кедры, оленей не было. К чаю пришел Перера, и я оставила его наедине с Л., опасаясь получить еще какие-нибудь кружева. Однако я полагаю, что, благодаря успеху цейлонского бизнеса[365 - См. 16 октября 1917 г.], Л. теперь грозят золотые часы. «Daily News[366 - Наиболее радикальная газета начала XX века. В том выпуске заявили, что «за всю историю британского колониального управления более ужасных обвинений Англии еще не предъявляли».]» в трех разных местах разразилась негодованием.

А сегодня мы были в Лондоне, только что вернулись и сидим в ожидании ужина. Предвкушая интересные события и остроумие автора, я потратила 8 пенсов на журнал с любовными письмами миссис Асквит[367 - Эмма Маргарет (Марго) Асквит (1864–1945) – британская светская львица, писательница, вторая жена Герберта Генри Асквита, 52-го премьер-министра Великобритании (1908–1916). Как женщина недисциплинированного ума, необузданной откровенности, большой жизненной силы и ярких эмоций, она была обузой для политики, но оказывала стимулирующее влияние на общество.], а они оказались такими же плоскими, слабыми, вульгарными и безграмотными, как если бы их писала миссис Глин[368 - Элинор Глин (1864–1943) – британская писательница, сценаристка и журналистка, успешный автор многих любовных романов.], – есть там что-то высокомерное, словно она снисходила до писанины. Мы, как обычно, пошли в Лондонскую библиотеку, а на выходе столкнулись с мрачной дамой без шляпы, секретаршей Л. – Аликс[369 - Аликс Саргант-Флоренс помогала ЛВ с исследованиями для доклада, который в итоге стал его книгой «Империя и торговля в Африке».]. Она направлялась искать факты, которые глаз Л. обычно находит гораздо быстрее. Мы заметили, что дыра на Пикадилли почти заделана, но стекол в окнах универмага по-прежнему нет. Леонард пошел в издательство «Williams & Norgate» по поводу своей книги и задержался там настолько, что, сидя в чайных комнатах Клиффордс-Инн, я успела основательно возненавидеть миссис Асквит. Разговор был жарким: Л. обвинили в подлости только из-за того, что он предложил свою книгу Беллам (с подачи Маргарет[370 - ЛВ получил задание написать книгу о кооперативном движении для серии «Библиотека современных знаний домашнего университета». Она должна была выйти в ноябре, но издательство «Williams & Norgate» отложило публикацию до окончания войны. Маргарет Ллевелин Дэвис предложила ЛВ обратиться в издательство «George Bell & Sons», чтобы выпустить рукопись в виде отдельной книги. В итоге она была опубликована под названием «Кооператив и будущее промышленности» издательством «Allen & Unwin» в январе 1919 года (см. ЛВ-III).]). Возможно, удастся договориться, но их человек – некомпетентное и глупое существо, которое никогда не уступит и продолжит качать права. В метро за верхний поручень держался Малкольм Макнатен[371 - Сэр Малкольм Мартин Макнатен (1869–1955) – королевский адвокат, барристер, политик и судья. В 1899 году он женился на Антонии Мэри (Додо) Бут, чья семья близко дружила с семьей ВВ.], седой, элегантный и с виду явно преуспевающий.

6 ноября, вторник.

Печальный факт заключается в том, что на текущий момент, 5:30 вечера, Тинкер пропал. Его выпустили в сад, он прокрался в соседний дом и, по-видимому, обнаружив открытую калитку, сбежал. Пропажу заметили после обеда. Л. безуспешно искал его по округе. Мы сели на автобус до Кингстона и в последний, будем надеяться, раз посетили призывной пункт. После ожидания в уже знакомой комнате с двумя деревянными лавками, висящим полотенцем и серым пальто цвета хаки Л. выдали бумагу, в которой сказано, что он «полностью и перманентно освобожден от военной службы». За продажу такого документа, вероятно, можно выручить ?500. Мы были очень расстроены пропажей спаниеля, который нам так понравился, и сообщили в полицейский участок. Их огромная доброта и здравый смысл произвели большое впечатление. После подачи заявления они позвонили в Кью, и сержант полиции сказал: «Премного вам благодарен, сэр». Как грустно снова искать потерянного пса. После истории с Тимом[372 - У ВВ пропал старый пес Тим в воскресенье 22 апреля 1917 года (см. ВВ-П-II, № 829).] даже мне трудно сохранять оптимизм.

10 ноября, суббота.

Еще одним печальным фактом является то, что я пропустила несколько дней: среду и четверг – из-за поздних возвращений домой, а пятницу – из-за мрачного настроения и серьезных споров с Л., явно не способствующих писательству. Однако нужно разобраться с разгулом, хотя я и не признаю, что именно он стал причиной нашего уныния. Несса не спала, а я провела день в Блумсбери. Сначала отнесла свои часы мастеру на Поланд-стрит[373 - Улица в квартале Сохо (Вестминстер) в Лондоне.], и он сказал, что их нужно только почистить; потом пошла в «Omega», где в полутьме Роджер водил трех болтливых француженок по выставке и, как обычно, делал вид, будто французские манеры и язык вызывают у него особый восторг. Картины мерцали в полумраке; особенно меня впечатлил Гертлер[374 - Марк Гертлер (1891–1939) – английский художник. Ему покровительствовала Оттолин Моррелл, которая и ввела его в круг «Блумсбери». Он послужил прообразом нескольких персонажей книг Олдоса Хаксли. Выдающиеся способности и жизнерадостность привели Гертлера в школу изящных искусств Слейд, где он влюбился в Дору Кэррингтон (см. 9 декабря 1917 г.).]; работы Ванессы тоже очень хорошие, а у Дункана, как мне показалось, они милы и лишь претендуют на красоту. Фейт[375 - Фейт Марион Джейн Хендерсон (1889–1979) – старшая сестра Николаса Багеналя (см. 30 августа 1917 г.), выпускница Ньюнем-колледжа Кембриджа, жена экономиста Хьюберта Хендерсона. Осенью 1917 года она временно помогала с пошивом одежды в мастерской «Omega».] нервничала и тряслась, пытаясь заставить меня посмотреть ее показ платьев, ведь это был день частных просмотров. Мы пили чай в швейной комнате, ходили взад-вперед, поедая сухой пирог, пока Мейбл пришивала подкладку в углу, а Роджер писал письма на коленке. Потом появилась Несса, и мы ушли; по дороге домой я купила пальто абрикосового цвета. Пила чай на Гордон-сквер; меня постоянно озадачивает обновленное соглашение, из-за которого там нет гостиной[376 - В 1916 году аренда дома 46 по Гордон-сквер перешла от Клайва Белла к Мейнарду Кейнсу; там поселились несколько их друзей, вынужденных жить в Лондоне во время войны, а Клайв Белл оставил для себя и Ванессы лишь одну комнату.]. Несса обдумывает какую-то новую схему образования[377 - См. ВВ-П-II, № 926.]: 6 мальчиков, репетитор и гувернантка – все это она планирует на следующее лето. Мисс Эдвардс стала регулярно встречаться с солдатами на холмах, и, боюсь, ее сил на воспитание детей не хватит. Это была прелюдия к вечеринке на Гордон-сквер 46, куда я отправилась в сырость и слякоть ради двух часов жизни, которые, впрочем, принесли удовольствие. Обычные гости и привычное ощущение пребывания в знакомой, но возбуждающей атмосфере, где все люди, о которых мы привыкли думать, были во плоти. На полу сидело множество лохматых молодых женщин в янтаре и изумрудах. Молли, Ванесса и я являлись воплощением почтенной зрелости. Оливер казался нашим дружелюбным и веселым дядюшкой. Рэй походила на бабушку, очень властную, упитанную и авторитетную. Большую часть времени я провела с Оливером, а когда часы пробили десять, то встала и ушла – пример добродетели, если таковая существует. Потом нас накрыло уныние. Л. был раздражительным, удрученным и холодным. Мы легли спать. Я проснулась с ощущением провала и усталости. Это состояние накатывало на меня волнами целый день. Мы гуляли по берегу реки на холодном ветру и под серым небом. Оба согласились, что жизнь без иллюзий – отвратительная штука. Иллюзии не хотели возвращаться, но все же вернулись в 8:30 вечера, когда мы сидели у камина, и после наших веселых кривляний день подошел к концу.

Сегодняшний день был очень радостным, несмотря на худшее сочетание стихий, которое только можно представить: лютый холод, грозовое небо и дождь. Л. ходил в приют для пропавших собак, но безуспешно. Мы развесили объявления, однако надежда почти иссякла. Уже два дня нет писем.

11 ноября, воскресенье.

Воскресенье, очевидно, становится для нас тем же, чем оно было для наших отцов, – временем бурной светской жизни, и, поскольку исконно это скучный священный день, замысел не так уж плох. Но я все равно не знаю, чем можно оправдать наш обед у Веббов.

[Текст ЛВ] Я опрометчиво дал согласие иногда писать здесь страничку-другую, и теперь В. призывает меня сдержать слово, а, поскольку это отвлечет меня от чтения речей Джозефа Чемберлена[378 - Джозеф Чемберлен (1836–1914) – британский фабрикант, один из самых успешных и влиятельных политиков викторианской Англии. Речь идет о книге «Речи мистера Чемберлена» (1914) в двух томах.], я не вижу причин отказываться. Мы ходили на обед к Веббам, а еще там были мистер и миссис Тоуни[379 - Ричард Генри Тоуни (1880–1962) – британский экономический историк, христианский социалист и поборник обучения взрослых, член лейбористкой партии, представитель фабианства. После тяжелого ранения в 1916 году он был уволен из армии и возобновил свою деятельность в Образовательной ассоциации рабочих, а позже стал ее президентом. Его жена Аннет Джинни Беверидж (1881–1958) работала инспектором фабрик в Министерстве внутренних дел.]. Ранее я уже встречался с ней, но не с ее мужем. До их прихода Веббы сказали нам, что он идеалист. Теперь, познакомившись, я могу только добавить, что он идеалист с черными зубами. Один из худших обедов с Веббами, на котором мы были. Вирджиния сидела между мистером В. и Т., а я – между их женами. Миссис В. почти сразу начала говорить о Комитете по реконструкции[380 - Министерство реконструкции было создано в августе 1917 года (расформировано в 1919 г.) для консультирования по проблемам, возникающим в связи с войной и ее будущим окончанием. Министром был врач и политик Кристофер Эддисон (1869–1951), а в число четырнадцати членов Комитета по реконструкции входила миссис Вебб. Его подкомитеты занимались изучением почти всех аспектов британской жизни.], в котором она состоит. Она болтала без умолку, и каждое десятое слово было «комитет». Ей, очевидно удалось изобрести комитеты по делам младенцев, лунатиков, больных, инвалидов и мертвецов, но ее план или Вселенная явно не будут завершены, пока она не придумает комитеты для трудоспособных и безработных. Однако она не теряет надежд. Тем временем Вирджиния сидела в одном углу, а я в другом, и мы оба погрузились в молчание, пока миссис Т. занималась бессмысленными расспросами Веббов о женщине со сломанным бедром из лазарета профсоюза Уолтемстоу[381 - Большой пригородный район в лондонском боро Уолтем-Форест.]. Сразу после обеда мы сбежали и поехали на автобусе от Вестминстера в Хаммерсмит, очень холодном, но освежающем после всех этих комитетов.

Л. был знаком с ними, а, вернувшись домой, мы обнаружили в комнате много людей: Розалинду с Арнольдом Т.[382 - Арнольд Джозеф Тойнби (1889–1975) – английский историк, социолог, философ истории и культуролог, работавший тогда в правительственном департаменте. В 1913 году он женился на Розалинде (1890–1967), дочери профессора Гилберта Мюррея (см. 21 января 1915 г.).] и Кэ Кокс. Розалинда – маленькая, бледная, с темными глазами и копной волос, спокойная и решительная с виду женщина – мне понравилась, чего не могу столь же уверенно сказать о ее муже. Он показался мне гораздо более заурядным и простым, чем о нем привыкли думать. Однако мы оживленно беседовали об искусстве и литературе, а еще я заметила, что Розалинда задумывается, когда с ней говорят, – хороший знак. Насколько можно судить, она так сильно подкована в литературе, что уже почти считается специалистом. Я имею в виду, что если узнать ее поближе, то можно обнаружить некую тщательно выстроенную теорию, объединяющие все ее чувства к литературе. Например, ей не нравится «Король Лир[383 - Пьеса Уильяма Шекспира о короле Лире и его дочерях (1608).]». Но (или, скорее, поэтому) она показалась мне весьма выдающейся личностью, во всяком случае, по сравнению с умниками из Блумсбери. И пока мы сидели в полумраке с шерстяными пледами, я все гадала, того же ли она сорта. Время от времени мне казалось, будто полуаристократическое происхождение породило в ней некий старомодный этикет. Ее взгляды на правильное отношение к кухаркам и гувернанткам, несомненно, были благопристойными. Наверное, это связано с разницей между образованием Оксфорда и Кембриджа. Странно думать о том, насколько же сильно повлияла эта разница на чей-то разум, даже на мой собственный, полагаю, хотя я там никогда не училась и по своей природе критически отношусь к данным учреждениям. А вот с Арнольдом, как мне показалось, нелегко разговаривать напрямую.

12 ноября, понедельник.

Сегодня, как обычно по понедельникам, Лондон. Мы пошли в «Omega», и, пока осматривались внутри, вошел Роджер, что немного смутило меня, отчасти из-за его собственных представленных там картин, а также потому, что я не люблю говорить об искусстве в его присутствии. Однако он занялся росписью стола и исчез. Потом мы отправились на Гордон-сквер, чтобы забрать мой зонтик, две фотографии и заколку для волос, оставленные там, и кто же мог открыть дверь, как не Клайв? Он пригласил нас войти; в одном из больших кресел сидела Мэри Хатчинсон – жалкая полусонная женщина, на мой взгляд. Она всегда выглядит очень подавленной и покорной. Я выкурила полсигареты с золотистым фильтром и выслушала несколько гарсингтонских сплетен. КМ разорвала отношения с Оттолин в письме, написав: «Ты больше не будешь изображать Графиню перед моей кухаркой», – или что-то в этом роде. Вскоре мы ушли; я отправилась в «Mudie’s», а потом купила «Главную заметку[384 - Роман Розалинды Тойнби, опубликованный в 1910 и переизданный в 1913 году.]», чтобы тщательней изучить Р.Т.; Л. встречался с Эдгаром ради таинственного интервью[385 - Согласно записям ЛВ, он встречался со своим братом Гарольдом, а не Эдгаром, после чего отправился на заседание Исполнительного комитета Общества Лиги Наций.]. Я вернулась домой со своей книгой, которая после Тургенева[386 - Иван Сергеевич Тургенев (1818–1883) – русский писатель-реалист, поэт, публицист, драматург, прозаик, переводчик.] уже не кажется виртуозным произведением, а если не заострить свое внимание на некоторых моментах, то повествование вообще представляется отрывочным и пустым. Л. в суфражистской организации, а я наблюдаю за тем, как 3 огненных шара раскаляются докрасна.

13 ноября, вторник.

Я должна снова пожаловаться на то, что люди мне не пишут. Я им не пишу, но они-то чего? И книга из «Times» не пришла, чему я, впрочем, даже рада, поскольку хочу заняться романом[387 - Это первое упоминание следующего романа ВВ «День и ночь».]. На днях Л. начал свою книгу и уже написал две главы. Он трудится как одна из тех косилок, за которыми я наблюдала из окон Эшема, круг за кругом, без спешки и отдыха, пока, наконец, последний маленький квадрат пшеницы в середине поля не будет скошен, – и все готово. Сегодня днем мы уже начали печатать. Нашим первым важным открытием стало то, что пружины неровные, а шарики разные по весу. Мы, вернее Л., более-менее исправили это и напечатали 300 копий первой страницы[388 - Они печатали «Прелюдию» Кэтрин Мэнсфилд.], но, несмотря на в целом очень хорошие результаты, хотелось бы иметь еще один станок. Очень холодный день и, можно сказать, уже начало зимы: на деревьях практически не осталось листьев и резко повеяло морозом. Комната после чая – это, безусловно, маленький участок света посреди глубокой тьмы. Л. готовит лекцию, которую он прочтет в Хаммерсмите, а я буду председательствовать в Женской гильдии[389 - В тот вечер ЛВ должен был читать лекцию в Хаммерсмитском отделении Союза демократического контроля (СДК) – организации, созданной в сентябре 1914 года для объединения оппозиции, информирования о войне и достижения мира путем переговоров. Почти весь 1917 год ВВ председательствовала на ежемесячных собраниях Женской кооперативной гильдии, проходивших в Хогарт-хаусе, и в ее обязанности входил подбор докладчиков, которых она находила как среди своих друзей, так и в штаб-квартире гильдии. Этот пост ВВ занимала в течение четырех лет.].

14 ноября, среда.

Л. прочел свою лекцию, а я председательствовала в Гильдии. Меня всегда озадачивало, зачем туда приходят женщины, если только им не нравится сидеть на чужих стульях, не в своих комнатах, без газа, света и с другими женщинами. Видимо, они не обращают на это внимания; никто из них не мог сказать и слова, за исключением миссис Лэнгстон. Сегодня вечером миссис Аллан – румяная, ясноглазая, проницательная, но не очень просвещенная женщина – целый час выступала на Конгрессе[390 - Ежегодный конгресс гильдии. Миссис Аллан была докладчиком, присланным из штаб-квартиры. Миссис Лэнгстон, похоже, являлась самым видным и ответственным членом Ричмондского отделения.]. Ее речь можно считать докладом, хотя и не слишком интересным. Когда мы обе закончили выступать, вопросов не последовало, и она перешла к еде, но говорила не о продовольствии в стране, а об ужине и чае, которые подают в Торки[391 - Курортный город на южном побережье Англии в графстве Девон.]. На эту тему она рассуждала свободно и даже страстно в течение 15 минут. Пороки импортеров и преимущества самоконтроля были подробно проиллюстрированы примерами. Л. вернулся около 22:30 после гораздо более успешного вечера в СДК, где среди слушателей были солдаты и индус. Слуги поехали навестить Берта в больнице Эпсома[392 - Город в графстве Суррей.], Л. безрезультатно сходил в собачий приют, а мы наконец прогулялись до Кью и заметили, что огромные каштановые деревья стали голыми и черными как чугун. Дюжина мужчин ловили рыбу в тихой воде под шлюзом – радостный признак несокрушимой стабильности. Мы зашли к одному небольшому печатнику, у которого есть два станка и один пресс на продажу, и проговорили с ним около получаса. Трудно принять решение, но, вероятно, мы купим один станок и на время откажемся от тех усовершенствований, который Риддел [неизвестный печатник] считает необходимыми, но, по-видимому, не может обеспечить[393 - Печатником был мистер Макдермотт, владелец небольшого независимого предприятия «Prompt Press», находившегося по соседству на Дюк-стрит в Ричмонде. ЛВ обратился к нему за техническим советом (см. ЛВ-III). Личность Риддела не идентифицирована.]. К тому же, эти станки в рабочем состоянии и стоят всего ?14 или ?15.

И снова день без писем.

15 ноября, четверг.

Еще один день без писем, если не считать выговора от ЛПТ за то, что я сказала или не сказала про поэзию Арнольда[394 - Мэтью Арнольд (1822–1888) – английский поэт и культуролог, один из наиболее авторитетных литературоведов и эссеистов викторианского периода.] о природе[395 - Рецензия ВВ на книгу Эдварда Томаса «Литературный паломник в Англии» вышла под названием «Flumina Amem Silvasque» (в пер. с лат.: «Позвольте мне любить леса и реки») в ЛПТ от 11 октября 1917 года. Согласившись с автором, что Мэтью Арнольд был «поэтом сада и возделанной земли», ВВ написала: «Если взглянуть на поэзию Арнольда с высоты птичьего полета, то посреди залитой лунным светом лужайки на кедровом дереве можно разглядеть печального, а не страстного соловья, поющего о горестях человечества». Это мнение было горячо отвергнуто несколькими редакторами.]. На этот раз меня тянет ответить им, что бессмысленно и бесполезно, но уж очень хочется выразить протест против потока оксфордского высокомерия. Весьма успешно мы отпечатали еще одну страницу, что заняло у нас все время до чая, а затем в полумраке отправились к мелкому печатнику, который вот-вот должен прийти и осмотреть помещение для нашего станка. Ему помогает маленький мальчик ростом с Джулиана. Подвал этого печатника вчера затопило из-за женской бани по соседству. Он очень точен в своих выражениях – возможно, это результат окололитературной профессии.

19 ноября, понедельник.

Мелкий печатник пришел, когда мы доделывали последнюю страницу, и пробыл у нас около часа, пока Лотти не позвонила в колокольчик с целью, оставшейся непонятной для него, как человека, который скорее всего не дает у себя обеды. Мы внесли аванс в ?10 и получили за них резак, а также оговорили поставку печатного станка к 14 января. Проблема таких людей – их словесный поток: личные истории они рассказывают очень подробно; полагаю, это некая форма хороших манер. В пятницу мы ходили на концерт[396 - Концерт проходил в Эолиан-холле на Бонд-стрит. Затем ВВ одна пила чай в «Spikings», поскольку ЛВ встречался с Перерой и Джаятилакой в Национальном либеральном клубе.] и, когда заиграла английская часть, вышли в переулок с сомнительной репутацией, примыкающий к задней части Бонд-стрит[397 - С XVIII века это улица элитных бутиков и магазинов в лондонском районе Мэйфэйр.], – он напомнил мне место для азартных игр лакеев великих людей из романа Теккерея[398 - Уильям Мейкпис Теккерей (1811–1863) – английский писатель-сатирик, мастер реалистического романа.]. Пила чай в «Spikings» с некоторыми представителями высшего класса, напоминавшими домашних псов, которым угрожает холодный душ. Они говорили о нехватке автомобилей. Я купила пару чулок и вернулась домой.

Чулки были частью подготовки к Гарсингтону. Из этого приключения мы вернулись 2 часа назад. Трудно передать полное впечатление, за исключением того, что оно мало чем отличалось от моих ожиданий. Люди, разбросанные по комнате цвета сургуча: Олдос Хаксли, играющий с большими круглыми дисками из слоновой кости и зеленого мрамора – шашки; Бретт[399 - Дороти Эжени Бретт (1883–1977) – англо-американская художница, закончившая школу изящных искусств Слейд, где ее близкими друзьями были Дора Кэррингтон и Марк Гертлер. В 1917 году она почти постоянно жила в Гарсингтоне.] в брюках; Филипп [Моррелл], облаченный в лучшую кожу; Оттолин, как обычно в бархате и жемчугах, – и два мопса. Литтон развалился в огромном кресле. Слишком много безделушек для настоящей красоты, слишком много запахов, шелка и горячего воздуха, которым тяжело дышать. Все воскресенье гости толпами ходили из одной комнаты в другую: из гостиной в столовую, из столовой в спальню Оттолин. Иногда это ощущение ослабевало, но все же день тянулся очень долго. Утром мы принимали Фредегонду[400 - Фредегонда Сесили Шоув (1889–1949) – английская поэтесса, дочь кузины ВВ Флоренс Фишер и историка Ф.У. Мейтланда, биографа Лесли Стивена. Она получила образование в Ньюнем-колледже Кембриджа и в 1915 году вышла замуж за Джеральда Фрэнка Шоува (см. 2 февраля 1915 г.), который, будучи отказником по соображениям совести, получил работу на ферме Филиппа Моррелла.], а затем после чая я провела примерно час у камина с Оттолин. Выйдя на прогулку, мы столкнулись с автомобилем, полным пестрых и не располагающих к себе молодых людей, одного из которых я забыла, но он там точно был, так как я насчитала четверых. Наиболее заметный из них Эван Морган[401 - Эван Фредерик Морган, 2-й виконт Тредегар (1893–1949) – валлийский поэт и писатель, которого Олдос Хаксли описал как «поэта, художника, музыканта, аристократа и миллионера». В то время он был неоплачиваемым личным секретарем парламентского секретаря министра труда.] – маленькое рыжее недоразумение с клювом вместо носа и без подбородка, в целом напоминающее хилого бентамского[402 - Бентамка – декоративная карликовая порода домашних кур.] петуха, бегающего под ногами. Однако он, очевидно, самым тщательным образом подготовлен к тому, чтобы стать поэтом и эксцентриком, судя по безответственному блеску его речи, несдержанности и одежде, которая, должно быть, скопирована с известнейшего портрета Шелли. Но он был невинен как цыпленок и столь же глуп, что остальное не имело значения. В целом Оттолин мне понравилась больше, чем тому способствовали ее друзья. Ее энергичность казалась достоинством, а в частной беседе пустословие уступило место явным вспышкам проницательности. Ужас происходящего в Гарсингтоне, конечно, велик, но стороннему наблюдателю очевидно, что Оттолин с Филиппом в своем поместье предлагают хорошие условия[403 - Имеется в виду, что они покровительствовали и предоставляли убежище творческим людям, отказникам от военной службы по соображениям совести.], которые люди принимают не очень-то благодарно. Однако разобраться, кто виноват в сложившейся ситуации, не под силу человеческому разуму: они довели себя интригами и настолько запутали отношения, что едва ли здраво оценивают друг друга. В таких условиях, я думаю, Оттолин заслуживает некоторой похвалы за то, что держит свой корабль на полном ходу, и у нее это явно получается. В Гарсингтоне нам было весьма комфортно: очень много еды и обрывки разговоров, сшитые в целый ковер. Строго поговорив с Филиппом, Л. заставил его прийти сегодня в парламент. Он слабый, дружелюбный и очень терпеливый человек, который делает все, что может, и видит лучшее в людях, которые по природе своей ему не нравятся. Мы поехали домой через Оксфорд (там я купила две записные книжки, а Л. – трубку, мы пили кофе и посмотрели колледжи), Рединг[404 - Город в графстве Беркшир.], где мы пообедали, Илинг[405 - Лондонский боро Илинг во внешнем Лондоне.], откуда уже вернулись в Ричмонд. Едва мы оказались дома, появилась Аликс, которая только что ушла, но я пропустила большую часть встречи, чувствуя необходимость принять ванну.

22 ноября, четверг.

Я так много хвасталась этим дневником и очарованием наполнения его из неиссякаемого источника событий в Гарсингтоне, что мне стыдно пропускать некоторые дни, но все же его единственный, как я выяснила, шанс на существование – это дожидаться подходящего настроения автора. Кстати, Оттолин тоже ведет дневник, посвященный, однако, ее «внутренней жизни», и это заставило меня задуматься о том, что у меня такой жизни нет[406 - «Когда мы говорили о ведении дневников, я сказала, что мой наполнен мыслями и борьбой моей внутренней жизни. Она вытаращила глаза от удивления» (из книги «Оттолин в Гарсингтоне. Мемуары леди Оттолин Моррелл, 1915–1918» под редакцией Роберта Гартона-Харди, 1974 г.).]. Впрочем, она зачитала отрывок, который был посвящен мне, поэтому реальность там тоже имеется. Во вторник Л. был в издательстве «Williams & Norgate», где ему предложили публикацию книги по цене 2 шиллинга и 6 пенсов за штуку, что заслуживает внимания. Очевидно, они крайне заинтересованы и не могут скрыть этого, несмотря на желание навязать жесткие условия. Кажется, я закончила с последней набранной для печати страницей. Как бы то ни было, в среду пришла Барбара, чтобы начать работу, и тут же станок полностью вышел из строя, один ролик разболтался и был поврежден, а поскольку у нас иссяк запас букв “k”, то она смогла набрать лишь 4 строчки[407 - Барбара Хайлз вызвалась заменить Аликс Саргант-Флоренс в качества подмастерья в «Hogarth Press». Она должна была работать три дня в неделю, получая обед, чай, оплату проезда и минимальную долю прибыли.]. Однако Барбара сделала это быстро и без ошибок, что вселяет надежду. Она приехала на велосипеде из Уимблдона; маленькая коротко стриженная голова, яркие щеки и блестящий жилет придают ей сходство с какой-то бойкой птичкой, но я не уверена, что эта очень выразительная внешность кажется мне действительно интересной. Своим видом Барбара как будто постоянно говорит: «Теперь все палубы отмыты и готовы к действиям», – а действий все нет.

Я ужинала у Роджера[408 - Когда Роджер Фрай жил в Лондоне, он занимал студию по адресу Фицрой-стрит 21.] и встретила Клайва. Мы сидели за низким квадратным столиком, накрытым цветным платком, и ели из тарелок, в каждой из которых были разные бобы или салатные листья – вкусная еда для разнообразия. Мы выпили вина и закончили мягким белым сыром, который ели с сахаром. Затем, совершая великолепный обзорный полет над известными личностями, мы обсуждали литературу и эстетику.

«Знаешь, Клайв, я немного больше понял о том, что является существенным для любого искусства: видишь ли, все искусство репрезентативно. Ты произносишь слово “дерево” и представляешь дерево. Очень хорошо. Теперь у каждого слова есть аура. Поэзия объединяет разные ауры в последовательность». Какой-то такой был разговор. Я сказала, что можно и, конечно, нужно писать фразами, а не отдельными словами, но это не сильно помогло. Роджер спросил, что лежит в основе моего писательства – структура или текстура. Для меня структура связана с сюжетом, поэтому я выбрала второе. Затем мы обсудили значение структуры и текстуры в живописи и письме. Потом говорили о Шекспире[409 - Уильям Шекспир (1564–1616) – поэт и драматург, который считается величайшим поэтом Англии и одним из лучших драматургов мира.], и Роджер сказал, что Джотто будоражит его не меньше. Это все продолжалось до тех пор, пока я не заставила себя уйти ровно в 10 вечера. А еще мы обсуждали китайскую поэзию, и Клайв заявил, что данная культура слишком далека, чтобы быть нам понятной. Роджер сравнивал поэзию с живописью. Мне очень понравилось (я имею в виду разговор). Многое, разумеется, звучало совершенно расплывчато, и не следует воспринимать сказанное всерьез, но сама атмосфера навевает мысли, идеи, но, вместо того чтобы юлить и разглагольствовать, можно говорить о них прямо, и быть понятым, и даже не соглашаться. Старый Роджер мрачно смотрит не на нашу жизнь, а на будущее всего мира, но мне кажется, я уловила влияние Троттера[410 - Уилфред Баттен Льюис Троттер (1872–1939) – английский хирург, пионер нейрохирургии, также известный своими исследованиями в области социальной психологии. Его работа «Стадное чувство в мире и на войне» (1916) послужила основой для статьи ЛВ в «New Statesman» от 8 июля 1916 года.] и стада и оттого не поверила его словам. Но когда я вышла на Шарлотт-стрит, где неделю или две назад произошло убийство[411 - 3 ноября 1917 года на Риджент-стрит в Блумсбери были найдены изуродованные останки бельгийки, завернутые в мешковину. Ее убийство с последующим расчленением произошло в подвале дома 101 по Шарлотт-стрит. Луи Вуазен, французский мясник, был осужден и повешен 2 марта 1918 года.], увидела кишащую на дороге толпу и услышала, как женщины оскорбляют друг друга, а на шум сбегаются люди, – вся эта мерзость заставила меня задуматься о вероятной правоте Роджера.

Сегодня был совершенно теплый и очень спокойный день, а после печати очередной страницы у нас как раз осталось время, чтобы прогуляться до реки и увидеть, как все вокруг идеально отражается в воде. У красной крыши одного дома в ее отражении было собственное маленькое красное облачко, а огни, зажженные на мосту, образовали длинные желтые полосы. Очень безмятежно – словно самое сердце зимы.

23 ноября, пятница.

Л. поехал в Лондон с роликами от станка, а я собиралась в Кью. По дороге меня осенило, что нужно все решать четко. Каждый должен принимать решения. Для начала я определилась, что если в Кью сегодня шестипенсовый день[412 - Вход в Королевские ботанические сады Кью стоил шесть пенсов по вторникам и пятницам, а в остальные дни – лишь один пенс.], то я не стану колебаться и не пойду внутрь. Это был именно такой день, поэтому я незамедлительно развернулась и пошла домой пешком. Конечно, решение принесло чувство покоя, хотя я склонна думать, что была неправа. Теплый и безветренный день, а небо по-настоящему голубое. Я пересчитала свои куски сахара (31), но тут вошел Саксон и взял один; он не спал и поэтому разбирал вещи в кабинете. Я собиралась почитать проповеди Брука[413 - Стопфорд Огастес Брук (1832–1916) – ирландский церковник, королевский капеллан, богослов и литератор. Он опубликовал несколько томов проповедей, а также труды по английской литературе.], но не смогла, а Саксону нечего было рассказать. Мы обсудили ревность из тщеславия и ревность из любви. Он невосприимчив к обеим. Мне свойственна лишь одна из них, возможно, из-за отсутствия поводов. Л. вернулся после встречи со Сквайром, чья незначительность скорее отнимает блеск у рецензий. Потом пришла Барбара, которая хотела принять ванну, и Саксон последовал за ней. Затем пришел Клайв, и мы болтали – по большей части вдвоем – до 22:30, когда он ушел, одетый, словно джентльмен из Ньюмаркета[414 - Рыночный город в районе Форест-Хит графства Саффолк.], в невероятно толстое пальто. Я нахожу его энергичность отдохновением. Нет нужды искать темы для разговоров: Клайв постоянно переключается с одной на другую. Он оскорблял Оттолин, но говорил начистоту. Обсуждали леди Мэри Монтегю[415 - Мэри Уортли-Монтегю (1689–1762) – английская писательница и путешественница. Известна научно ценными «Турецкими письмами» – первым произведением светской женщины о мусульманском Востоке. Она впервые привезла в Европу раннюю технику прививания оспы (вариоляция).], а за книгу рецензий[416 - Издательство «Chatto & Windus» опубликовало сборник рецензий и статей Клайва Белла «Халтурщики» в мае 1918 года.] издательство предложило Клайву ?40. В последнее время он превратился скорее в рассказчика, но есть в нем и нечто интеллектуальное, возможно, сохранившееся от стандартов кембриджского образования. Он не дурак, хотя его манеры время от времени дают все основания думать именно так; вечное стремление блистать и быть «в курсе» – это тщеславие. Его долгий телефонный разговор с Мэри Хатчинсон прервал нашу беседу. Клайв стал великим автором интимных писем. Он делает бизнес на том, что знаком с кучей людей или, во всяком случае, с их делами, но мне это нравится.

24 ноября, суббота.

Эту субботу по обычным причинам я провела в лежачем положении – в этом размякшем состоянии, позволяющем восстановиться и перераспределить обязанности. Барбара принесла новые ролики для станка. Она пообедала, осталась на чай и ушла лишь недавно, что, я надеюсь, не войдет у нее в привычку.

26 ноября, понедельник.

Я не люблю воскресенье, и лучше всего сделать его рабочим днем; разгадывать мысли Брука под звуки церковных колоколов – вполне подходящее занятие. Кстати, ночью был такой ветер, что утром молочник сообщил о крупной аварии на дороге, но, выйдя на улицу, ничего подобного мы не обнаружили: ни следов, ни пятен крови, ни клочка одежды. Хорошая погода периодически сменялась дождем; постоянно дул сильный холодный ветер. Мы поехали в Кью, где увидели огненно-красный куст почти вишневого, но более насыщенного, морозно-красного цвета, а еще чаек, взлетавших и устремлявшихся за кусками мяса; их стаю внезапно разогнали три очень элегантных светло-серых журавля. Мы также зашли в теплицу с орхидеями, где в тропической жаре живут эти зловещие рептилии, которые даже сейчас, в холода, предстают во всей своей пятнисто-полосатой красоте. Они всегда вызывают у меня желание ввести их в роман. Л. поехал в Хампстед и вернулся, когда я пила чай на кухне в компании нашего мэнкса. Л. виделся с Маргарет, обсуждал с ней работу и, я полагаю, свою книгу. Хотела бы я иметь такой же широкий кругозор.

Я сегодня ездила в Лондон со своей рукописью[417 - Рецензия ВВ (под названием «Стопфорд Брук») на книгу Л.П. Джекса «Жизнь и письма Стопфорда Брука» вышла в ЛПТ от 29 ноября 1917 года.], а Л. был у Харрисона[418 - ЛВ ходил к дантисту, вероятно, Эдварду Харрисону.].

(Эта запись каким-то образом прервалась, но, насколько я помню, Л. встретил Дезмонда в Лондонской библиотеке; вместе они искали слово на букву «f» в словаре сленга, но были удивлены и опечалены, обнаружив на нужной странице жирные следы пальцев сотрудников. Моя вторая половина дня была, по сравнению с этим, целомудренной, хотя я вряд ли горжусь тем, что совершенно сбилась с пути в поисках площади Принтинг-хаус[419 - Площадь Принтинг-хаус (букв. «площадь типографии») – двор в лондонском Сити, названный так по бывшему офису Королевского печатника. В течение многих лет там находилась редакция газеты «Times», пока не переехала на Грэйс-Инн-роуд. В настоящее время площадь полностью перестроена.] и попала в лабиринт маленьких полуосвещенных, очень оживленных и деловых улиц, которые я бы хотела исследовать. Самое сердце журналистики именно там, а вдоль дороги стоят тележки, чтобы в них можно было сбрасывать тюки газет. Любезный человек в форме что-то сказал про склад и направил меня, наконец, к «Times», хотя я все равно умудрилась потеряться. Наверное, это было именно так, поскольку помню, как быстро шла в неправильном направлении, но становилось все темнее и темнее, пока я не поняла свою ошибку и не вернулась назад. Этим воспоминаниям уже неделя.)

3 декабря, понедельник.

Невозможно вспомнить события целой недели сразу, что, признаюсь, было бы моей обязанностью, претендуй я на точность. В какой-то день я ходила к дантисту, а Барбара провела у нас 3 дня, и это привело к катастрофическим последствиям, поскольку, проверив ее работу, мы обнаружили столько ошибок, что пришлось заново набирать текст. Я ожидала от Барбары не ума, но хотя бы скорости и точности хорошей рукодельницы. Это раздражало. В субботу Л. читал лекцию в Хампстеде[420 - ЛВ читал лекцию в Хампстедском отделении СДК (см. 14 ноября 1917 г.).]. Удивительно, какой отпечаток накладывает Хампстед даже на обычное собрание тридцати человек: ухоженных, благопристойных, бескомпромиссных и благородных пожилых леди и джентльменов; молодых людей в коричневых костюмах и с серьезными взглядами на жизнь; безвкусных женщин и узкоплечих мужчин – все они, сидящие у камина в ярком свете и окружении книг, конечно, заранее согласны с тем, что говорят. Старый доктор Кларк[421 - Гэвин Браун Кларк (1846–1930) – трезвенник, пацифист, интернационалист, сторонних трудовых и сельскохозяйственных реформ, ЧП с 1885 по 1900 г.] наизусть цитировал положения международных соглашений по порядку; Гобсон был проницателен, рассудителен и любезен; пришла замечательно выглядящая Джанет. Однако потом нам пришлось мчаться на метро на Лестер-сквер[422 - Пешеходная площадь, находящаяся в Вест-Энде и известная своими театрами.], чтобы поужинать с Барбарой и молодой женщиной по имени Джи[423 - Джорджина Багеналь – младшая сестра Фейт Хендерсон и Николаса Багеналя.]. Затем мы ходили на «Фигаро[424 - Опера Моцарта по одноименной пьесе Бомарше.]» в «Old Vic[425 - Театр в Лондоне, расположенный к юго-востоку от станции Ватерлоо.]». Это было совершенно прекрасно, романтично и остроумно; переходы от одной красоты к другой – совершенство музыки и оперы.

В воскресенье мы узнали[426 - Подробнее см. в книге ЛВ-III.] о гибели Сесила и ранении Филиппа [Вулфов].

Днем, когда Л. вернулся из Стейнса, мы гуляли вдоль реки и подошли к старому дуплистому вязу, в труху которого, как мы догадались, кто-то воткнул спичку. Подул ветер, и вскоре разгорелось пламя. Толпа остановилась. Первый пожилой джентльмен говорил настолько уверенно, что я ему поверила. Он заявил: так всегда избавляются от старых деревьев; нечему удивляться; это не случайность и не злой умысел – и с явно самодовольным видом пошел дальше. Второй пожилой джентльмен сомневался, но в конце концов согласился с нашим мнением, что никто не станет сжигать дерево на общественной дороге в воскресенье. Тем временем оно горело довольно красиво, но мы все же сообщили в полицию, ведь огонь мог перекинуться через кусты и на другие деревья. Леонард очень сильно простудился – ужасная неприятность.

Сегодня он остался дома и набрал 21 строку. Я ходила к Харрисону, в «Mudie’s», в «Times» со статьей о миссис Дрю[427 - Мэри Гладстон (1847–1927) – писательница, третья дочь премьер-министра Англии Уильяма Гладстона и его секретарь. Она вышла замуж за преподобного Гарри Дрю в 1886 году. Рецензия ВВ (под названием «Дочь мистера Гладстона») на книгу «Некоторые письма Хавардена, 1878–1913» – сборник писем, адресованных Мэри, – вышла в ЛПТ от 6 декабря 1917 года.] и только что вернулась обратно. Морозная ночь; звезды отполированы до блеска и светятся куда ярче, чем улицы. Я снова сбилась с пути, но, поскольку никто не знает, где находится площадь Принтинг-хаус, каждый может там заплутать. Я достала второй том «Воспоминаний» лорда Морли[428 - Джон Морли, 1-й виконт Морли (1838–1923) – английский административный деятель, историк, либерал, редактор, близкий друг Лесли Стивена. Его мемуары в двух томах вышли в 1917 году.] – действительно солидная книга, похожая на те, что покупал отец, и такого же уродливого красного цвета. Как-то вечером, когда мы сидели у камина, к нам заглянул Уолтер Лэмб; полагаю, мой всепоглощающий снобизм немного сбил с него спесь.

5 декабря, среда.

Наша ученица довольно сильно давит на нас. С одной стороны, мне всегда стыдно испытывать эти чувства в ее присутствии, но она скорее мешает нашему комфорту. Возможно, дело в молодости или в том, что она в определенном смысле отшлифована так сильно, что в ней не осталось глубины. С другой стороны, она милая и внимательная, и с ней можно быть открытой. Настоящая проблема – это качество работы. Сегодняшний день Л. провел в тщетных попытках печати хотя бы с одной из набранных ею страниц, которые никак не закрывались[429 - Шрифт для печати устанавливался буква за буквой и строка за строкой в специальные пазы железной рамки, которую нужно было плотно закрыть, прежде чем наносить краску и печатать.]. Поскольку одну из двух страниц пришлось полностью набирать заново, ее работа сводится к нулю или даже меньше, учитывая потраченное время Л. Опять выдался холодный день. Наша единственная вылазка случилась уже после наступления темноты – в типографию, чтобы одолжить перевернутые запятые. Вчера Л. навещал Филиппа в Фишмонгерс-холле[430 - Великолепный зал, здание которого прилегает к Лондонскому мосту, штаб-квартира одной из самых богатых и старейших ливрейных компаний. В то время здание использовали под военный госпиталь.]. Я расположилась в одной комнате, а Барбара в другой. Дни, проведенные в помещении, не богаты событиями и пролетают, не успеешь и глазом моргнуть, поэтому в 9 часов вечера, как сейчас, кажется, что рабочий день только начался. Возможно, это результат беспрепятственного перехода от одного занятия к другому. Л. читает «Жизнь Дилька[431 - Чарльз Вентворт Дильк (1843–1911) – английский политический и государственный деятель. Его двухтомная биография, написанная Стивеном Гвинном и Гертрудой Таквелл, вышла в 1917 году.]»; его беспокоит блоха на спине. Я дошла до середины «Чистилища[432 - Вторая часть «Божественный комедии» Данте Алигьери. У ВВ был отцовский экземпляр этой книги в переводе Чарльза Элиота Нортона. Поскольку она всерьез занялась итальянским гораздо позже, вероятнее всего, ВВ читала именно английский перевод.]», но нахожу его жестоким – полагаю, это скорее из-за смысла, чем из-за стиля написания. Нам пришли новые стихи Харди[433 - Сборник Томаса Харди «Моменты предвидения и другие стихи» вышел в 1917 году.], но мы одолжили их Филиппу.

6 декабря, четверг.

Когда я вчера вечером писала, что день только начинается, то еще не знала, насколько же была права. Мысли наши, казалось, далеки от воздушных налетов; мрачная ночь; луна показалась лишь часов в одиннадцать. Однако в пять утра меня разбудил Л., и я мгновенно ощутила выстрелы, словно все органы чувств включились, полностью готовые. Мы схватили одежду, одеяла, часы и фонарик, а залпы звучали все ближе, пока мы спускались по лестнице, чтобы, закутавшись в одеяла, усесться вместе со слугами на древний черный сундук в кухонном коридоре. Сказав, что она себя плохо чувствует, Лотти присоединилась ко всеобщему шушуканью, шуткам и обсуждению, которые практически заглушили выстрелы. Стреляли очень быстро и, очевидно, в сторону Барнса[434 - Район в лондонском боро Ричмонд-апон-Темза.]. Постепенно звуки становились все более отдаленными и, наконец, прекратились, после чего мы вернулись обратно в постели. Через десять минут стало ясно, что оставаться нельзя: стреляют по Кью. Мы снова вскочили и на этот раз суетились куда больше, так как помню, что я забыла часы и чулки, а мой плащ тащился по полу. Слуги были внешне спокойны и даже веселы. На самом деле человек говорит сквозь шум скорее от скуки и того, что вообще приходится разговаривать в 5 утра, чем по другим причинам. В какой-то момент залпы были настолько громкими, что перед взрывом мы слышали свист летящего снаряда. Одно окно, кажется, даже задребезжало. Потом тишина. Нам сварили какао, и мы снова легли. Когда привыкаешь прислушиваться к звукам, некоторое время потом не можешь отключиться. Так было и в начале седьмого, когда из конюшен выкатывались телеги, гудели автомобили, а затем раздавались протяжные призрачные свистки, которые, полагаю, созывали бельгийских рабочих на завод боеприпасов. Наконец, вдалеке послышались горны; Л. к этому времени уже спал, но исполнительные бойскауты прошли по нашей дороге и разбудили его; меня же поразило, насколько сентиментальными были соображения касательно этих звуков и как тысячи пожилых дам в тот момент возносили свои благодарственные молитвы, испытывая при виде его (бойскаута с маленькими ангельскими крыльями) радостное ликованье. Потом я легла спать, но слуги сидели высунув головы из окна на мороз, такой что иней белел на крышах, до тех пор, пока не прекратился звук горна, после чего они вернулись на кухню и были там до завтрака. Логика происходящего не укладывается в голове.

Сегодня мы занимались печатью и обсуждали налет, в котором, согласно купленному мной выпуску «Star[435 - Лондонская вечерняя газета, издававшаяся с 1788 по 1960 г.]», участвовали 25 бомбардировщиков «Gotha[436 - Серия тяжелых бомбардировщиков времен Первой мировой войны.]», атаковавших пятью эскадрильями, и два из них были сбиты. Совершенно тихий прекрасный зимний день, поэтому завтра утром около 5:30, возможно…

7 декабря, пятница.

Однако налета не случилось, и, поскольку луна убывает, на месяц мы в безопасности. К счастью, сегодня ученицы нет, поэтому есть ощущение праздника. Нам пришлось довольно четко объяснить Барбаре: после этой работы другая скорее всего ей не светит. Она отказывается от денег за прошлую неделю, так что не придерешься. Милее людей нет, но все-таки у нее душа озера, а не моря. Или же мы слишком романтичны и требовательны в своих ожиданиях? Как бы то ни было, нет ничего более интересного, чем живой человек: он всегда меняется, сопротивляется и показывает результаты вопреки прогнозам – это относится и к Барбаре, не самой изменчивой или одаренной женщине своего типа. Несса решала вопрос с гувернанткой (вместо мисс Эдвардс, придирчивой охотницы за мужчинами, предложили миссис Бреретон[437 - Предложение исходило от Роджера Фрая: миссис Бреретон ухаживала за его женой, пока ту не поместили в психиатрическую лечебницу. Разойдясь со своим мужем-священником, миссис Бреретон и ее дочь Энн перебрались в Чарльстон 11 января 1918 года.]), поэтому я провела остаток дня в одном из великолепных мягких кресел на Гордон-сквер. Люблю возникающее у меня там ощущение пространства и его глубокой структуры. Я просидела в одиночестве 20 минут, читая книгу о детях и сексуальности. Когда вернулась Несса и мы пили чай, выяснилось, что Клайв с Мэри [Хатчинсон] все это время были дома; потом пришел Нортон[438 - Генри (Гарри) Тертиус Джеймс Нортон (1886–1937) – математик, выпускник Тринити-колледжа Кембриджа. Он снимал комнаты в доме 46 по Гордон-сквер и был безответно влюблен в Ванессу.]. Привычный круг людей. Как обычно, вечеринка мне понравилась: так много жизни, новейшей информации, подлинного интереса ко всем видам искусства и людям. Ожидаю, что Л. со мной не согласится. Я же сужу по тому, насколько сильно оживился мой мозг и все мысли освободились. М.Х. не столько открывала рот, сколько создавала атмосферу немой симпатии. Нортон мне тоже нравится – особенно этот интеллект, накопленный и предназначенный для высших целей, что делает его критику всегда беспристрастной. Клайв заводил свои обычные разговоры, расточая восхищение и внимание Нессе, что не вызывает у меня прежней ревности, когда колебания этого маятника уносили с собой большую часть моего счастья или по крайней мере спокойствия. Мейнард говорит, что Бонар Лоу[439 - Эндрю Бонар Лоу (1858–1923) – 54-й премьер-министр Великобритании канадского происхождения, лидер Консервативной партии в 1916–1921 и 1922–1923 гг., канцлер Казначейства и лидер Палаты общин в коалиционном правительстве Ллойда Джорджа. Он навязал коллегам собственную политику финансирования войны – меры, которые на деле оказались удивительно эффективными.] одурачил правительство, страна полностью на стороне Ланздауна[440 - Генри Чарльз Кит Петти-Фицморис, 5-й маркиз Ланздаун (1845–1927) – государственный деятель, лидер Консервативной партии в Палате лордов, автор так называемого «Письма Ланздауна», опубликованного в «Daily Telegraph» от 29 ноября 1917 года; он выступил за прекращение военных действий как стимула к заключению мира путем переговоров, за что его обвинили в нелояльности к союзникам.], а власти не в состоянии придерживаться своих заявлений. Эта информация от лорда Рединга[441 - Руфус Дэниел Айзекс, 1-й маркиз Рединг (1860–1935) – британский юрист и государственный деятель. В то время он был верховным комиссаром Великобритании по финансам в США и Канаде. Мейнард Кейнс в качестве чиновника Казначейства сопровождал его в Америку и Париж.]. Иногда мне кажется, что в политике нет никаких секретов и обо всем можно догадаться из газет. Нессе нужно было зайти к Роджеру, и я пошла с ней, купив по дороге колбасы и сыра для званого ужина. Роджер становится одним из самых успешных художников современности, пишущим совершенно точные и очень неприятные портреты.

Сегодня (в субботу) мы отправились в Твикенхэм[442 - Западное предместье Лондона в боро Ричмонд-апон-Темза.], где Л. сел на поезд до Стейнса. Вернувшись домой, я обнаружила Марни[443 - Маргарет (Марни) Воган (1862–1929) – вторая дочь Аделины, тети ВВ, и Генри Хелфорда Вогана, сестра «Жабы» (см. 9 октября 1917 г.). Она занималась благотворительностью в пользу лондонских бедняков. ВВ написала отчет о встрече с Марни в письме Ванессе Белл (см. ВВ-П-II, № 894), в основном пересказывая то, что записала в дневнике.]. Сейчас 18:30, и она только ушла, поэтому если я не заполню следующие 10 страниц семейными сплетнями и подробностями всех сортов, то уж точно не из-за их отсутствия. Позвольте записать некоторые слова Марни, если я, конечно, смогу их вспомнить, ибо все они стремительно превращаются в пепел и улетают.

Флоренс Бишоп[444 - Бишопы были давними друзьями Воганов и Стивенов. Фамилия Флоренс в замужестве была Берк.], вышедшая замуж за военно-морского врача, живет в квартире на Эрлс-Корт-роуд[445 - Крупное шоссе, проходящее в лондонских районах Кенсингтон и Челси.], подает к чаю джем «Tiptree[446 - «Wilkin & Sons Ltd.» – производитель варенья, мармеладов и прочих продуктов. Компания основана в 1885 году и известна своим брендом фруктовых консервов «Tiptree».]», выглядит отлично, но очень бедна из-за финансовых неудач старика Бишопа, а ее муж, пожилой человек, нынче ухаживает за ранеными солдатами в поездах. У нас уже давно нет масла, а иногда мы не можем достать и хороший маргарин, но я не хочу иметь дело с Баркером, особенно после того пожара[447 - В ночь на 3 ноября 1912 года на верхнем этаже магазина Джона Баркера в Кенсингтоне, где спали 20 работниц, произошел пожар, в результате которого погибло 5 человек. В ходе расследования выяснилось, что рекомендации пожарной инспекции, сделанные годом ранее, не были выполнены из-за их дороговизны.]. Вчера ночью позади нашего дома сгорел сарай Райта, и весь уголь там пропал зря. Прошлой зимой он у нас внезапно закончился. Тогда тоже была суббота, и я ходила по магазинам, выпрашивая хоть ведерко угля, и кого же я могла встретить в Найтсбридже[448 - Жилой и торговый район в центре Лондона.], как не Китти Макс[449 - Кэтрин (Китти) Лашингтон (1867–1922). Ее родители были близкими друзьями семьи ВВ. В 1890 году она вышла замуж за Леопольда Макса (1864–1932) – политического писателя, владельца и редактора консервативной газеты «National Review». Позднее ВВ писала, что Китти в какой-то степени послужила прообразом для миссис Дэллоуэй.]. И она сказала: «О, я дам тебе угля, у меня два полных погреба». И конечно, тем же днем она приехала на такси с полным мешком, который нас спас, но я не видела ее с того самого дня. Она выглядит так солидно и ни на год не постарела, хотя ей должно быть 50. Ну мне 55, Жабе 43, но мы забываем о возрасте других людей, и я не чувствую себя старой. Ты выглядишь на 25, а Несса, полагаю, как всегда, прекрасна. (Далее последовали истории про Нессу, Клайва, Дункана, Адриана и нас самих.)

Боже мой, как мы все разбрелись! Отчасти, конечно, из-за войны, хотя я по-прежнему встречаю старых друзей, например мисс Харрис, которая рисует и, знаешь ли, очень неплохо, но она не хочет ничего показывать, так как считает себя любителем, а сейчас вообще сильно занята военной работой. Еще я вижусь с Хильдой Лайтбоди[450 - Личности мисс Харрис и Хильды Лайтбоди не установлены.], хотя она целыми днями делает шины из папье-маше[451 - Легко поддающаяся формовке масса, получаемая из смеси волокнистых материалов (бумаги, картона) с клеящими веществами, крахмалом, гипсом и т.д. Во время Первой мировой войны медсестры и волонтеры занимались изготовлением медицинских шин и бандажей из папье-маше.]. Ее муж имел серьезную инвалидность, а теперь она вдова. Иногда я вижусь с Аделиной[452 - Одна из одиннадцати кузин ВВ и Марни со стороны Фишеров. Аделина (1870–1951) была замужем за известным композитором Ральфом Воган-Уильямсом (1872–1958), но после смерти матери в 1916 году она посвятила себя заботе о своем выдающемся, но неуравновешенном и неполноценным брате Герви.], которая на зиму переехала с Герви в Гастингс. Они не собирались там оставаться, но решили ради разнообразия пожить у моря, да и Миллисент[453 - Миллисент Воган (1866–1961) – одна из младших сестер Марни. Она вышла замуж в 1895 году за Вера Ишема (1862–1941), который в 1903 году сменил своего отца на посту 11-го баронета. Их старший сын Джон Вер Ишем (1895–1916), лейтенант драгунской гвардии, погиб при исполнении. Их единственная дочь Вирджиния (1898–1983) работала в поместье Терлинг-Плейс в графстве Эссекс.] живет недалеко. Ты ведь знаешь, что мальчик Миллисент погиб, а Вирджиния доит коров у лорда Рэлея[454 - Джон Уильям Стретт, 3-й барон Рэлей (1842–1919), более известный как лорд Рэлей, – британский физик и механик, открывший газ аргон и получивший за это Нобелевскую премию по физике (1904).]в Эссексе? Она предпочитает лошадей, но их там нет, поэтому радуется коровам. Да, Миллисент все еще живет в Гастингсе, хотя ей это не по душе, а Веру нравится, потому что там море и у них много знакомых. Прошлой зимой Миллисент устроила серию танцев для молодежи, но я уверена, что ее не тянуло танцевать; также она поддерживает музыкальный фестиваль и не хочет заниматься военной работой. Августа всегда любила Кент[455 - Графство в Юго-Восточной Англии.], и теперь у них там есть дом с маленьким садом, а Боб иногда работает у соседа, – так они и живут теперь, когда все дети разъехались по миру[456 - Брак старшей сестры Марни, Августы, с Робертом (Бобом) Крофтом не радовал ее родственников. Боб не справился с ролью фермера и отчасти зависел от своего шурина, Вера Ишема. В семье было трое детей.]. Ох, ужасно, как быстро они растут! Галфорд уже совсем большой, имеет склонность к поэзии, но я рада отметить и его исключительную практичность; Джанет очень похожа на Мадж; хотела бы я, чтобы и Мадж писала[457 - Маргарет (Мадж) Воган (1869–1925) – третья дочь писателя Джона Эддингтона Саймондса (1840–1893). В 1898 году она вышла замуж за брата Марни, Уильяма Вогана (см. 9 января 1915 г.). Джанет и Галфорд – их старшие дети.]. Возможно, тогда она стала бы счастливее, хотя я не уверена, что Мадж вообще когда-нибудь сможет быть по-настоящему счастлива, но это замечательная работа, и я уверена, что Уильям ей многим обязан. Я столько не сплетничала уже много лет. Кузина Мия мертва, и тетя Мэри погибла. М-да уж. Очень печально, но осмелюсь сказать, что это лучше затяжной болезни! Герберт во всех газетах, но Леттис совсем не нравится Лондон, а ему нравится, и она периодически возвращается в Шеффилд[458 - Город в графстве Саут-Йоркшир.] передохнуть[459 - Мария (Мия) Макнамара, урожденная Бэйли, – двоюродная сестра матерей ВВ и Марни, а также их тети Мэри Фишер (см. 12 января 1915 г.), которую в 75 лет насмерть сбила машина 24 августа 1916 года. Ее старший сын Герберт Альберт Лоуренс Фишер (1865–1940), историк, педагог и либеральный политик, в 1914 году стал проректором Шеффилдского университета. Однако в конце 1916 года премьер-министр Великобритании назначил его министром образования; эту должность он занимал вплоть до роспуска коалиционного правительства в октябре 1922 года. В 1899 году Герберт женился на Леттис (1875–1956) – старшей дочери сэра Кортни Илберта (1814–1924), клерка Палаты общин. Леттис была экономистом, историком, а также она основала Национальный совет по делам одиноких матерей и их детей.]. Во время налетов мы спускаемся на нижний этаж и сидим у Уэйлсов[460 - Марни и Эмма Воган жили вместе по адресу Кенсингтон-сквер 9; первую квартиру на нижнем этаже занимал преподобный Ф.Х. Уэйлс.]. Им стоило рассказать нам о горнах. Впервые услышав их, я подумала, что это немцы, а потом вышла на площадку и встретила женщину в вечернем наряде, хотя было два часа ночи, и она сказала мне… и т.д. и т.п.

9 декабря, воскресенье.

Печальная запись… Правда в том, что, если мы не заняты печатью и, следовательно, здесь нет Барбары, мы ездим по делам в Лондон, возвращаемся поздно, и у меня нет желания браться за перо. В воскресенье на чай зашел Литтон. Я была одна, поскольку Л. уехал к Маргарет, и получила огромное удовольствие от встречи. Он один из самых гибких наших друзей – я не имею в виду страсть, мастерство или оригинальность, – но его разум кажется крайне восприимчивым и отнюдь не выхолощенным какими-либо формальностями и предрассудками. Конечно, он наделен великим даром самовыражения, который никогда, на мой взгляд, не проявлялся в письменной форме, но в некоторых отношениях делает его самым отзывчивым и понимающим другом, с которым можно поговорить. Более того, он стал (или просто сильнее раскрылся) удивительно мягким, кротким и внимательным, а если добавить к этому особый склад ума, его остроумие и бесконечный интеллект – не рассудок, а именно интеллект, – то такого человека никто не заменит. С ним возможна близость, практически не достижимая с другими людьми, ибо, кроме общих вкусов, мне нравятся и, кажется, понятны его чувства – даже самые причудливые, например по отношению к Кэррингтон[461 - Дора де Хоутон Кэррингтон (1893–1932) – английская художница и феминистка. До войны она училась в школе изящных искусств Слейд вместе с Барбарой Багеналь, Дороти Бретт и Марком Гертлером, страстно любившим Кэррингтон и впавшим в отчаяние из-за ее уклончивости и (непостижимой для него) преданности Литтону Стрэйчи. В 1917 году эта связь приняла форму сожительства в Милл-хаусе в Тидмарше, где Кэррингтон выступала в роли хозяйки и экономки дома Литтона, а он был кем-то вроде гения-наставника и отзывчивого друга. После войны эта «семья» расширилась за счет Ральфа Партриджа, любившего Кэррингтон и привлекавшего своей мужественностью Литтона. После смерти от рака желудка в 1932 году Литтон оставил Кэррингтон внушительное наследство, но через два месяца она покончила жизнь самоубийством.]. Между прочим, о ней он говорил очень откровенно: не лестно, но и не злобно.

– Эта женщина не даст мне покоя, – заметил он. – Рискну заявить, что она и писать мне не позволит.

– Оттолин сказала, что в конце концов ты на ней женишься.

– Боже! Даже думать об этом чересчур. Я знаю, что никогда ни на ком не женюсь.

– А если она тебя любит?

– Что ж, тогда она должна использовать свой шанс.

– Мне кажется, я иногда ревную…

– К ней? Немыслимо…

– Я тебе нравлюсь больше, не так ли?

Он ответил утвердительно, и мы рассмеялись, отметив наше общее желание иметь близкого корреспондента для фиксации таких вот разговоров, но возможно ли это? Стоит попробовать? Вероятно.

Он принес нам своего «Гордона[462 - «Конец генерала Гордона» – последняя из четырех частей книги Литтона Стрэйчи «Выдающиеся викторианцы».]», а на следующий день собирался отнести книгу в издательство «Chatto & Windus[463 - Независимое издательство, существовавшее в Лондоне с 1855 по 1987 г., когда оно было куплено американской компанией «Random House».]».

10 декабря, понедельник.

Сегодня у Л. была череда встреч, между которыми он ходил на обед к Филиппу. Я металась по комнате в некоторой тревоге, пока в 20:30 не услышала, что Л. вернулся. Мой день был почти нормальным: ходила в «Mudie’s», пила чай в «A.B.C.[464 - Одно из заведений популярной сети чайных комнат компании «Aerated Bread Company» (A.B.C.).]», читая о жизни Годье-Бжески[465 - Анри Годье-Бжеска (1891–1915) – французский скульптор, который, прожив несколько лет в Лондоне, ушел добровольцем во французскую армию и был убит в июне 1915 года. Книга Эзры Паунда «Годье-Бжеска: мемуары» была опубликована в 1917 году.], потом отправилась домой. Влажный и спокойный туманный день.

11 декабря, вторник.

Мучения с нашей ученицей. В целом ее работа улучшилась, так что мы с Л. выскользнули на полчаса перед чаем насладиться коричневато-красным закатом зимнего дня. Прекрасный вид чистого неба и голых деревьев; парочка старых грачей гнездится на верхних ветках. Вернувшись к чаю, мы обнаружили Переру, пришедшего на приватную беседу. Признаюсь, с Барбарой мне было чрезвычайно скучно. Она выдает сведения в неизменном виде, какими получила их сама, вплоть до мельчайших подробностей о гувернантках и домах, где они работают. И у нее не возникает сомнений в собственной адекватности: все очень мило, честно и разумно – что может быть не так? Ее натура действительно кажется безупречным, бездушным и непроницаемым куском мрамора. Время шло, и она опоздала на поезд, ждала следующий до 18:10; мы собирались ужинать в семь, и остаток моего вечера прошел в единственном ощущении, какое испытываешь, стоя под струей воды. Мое оправдание подобного чудачества в том, что сегодня я председательствовала в Гильдии. Докладчик не явился, и мы убирали со стола в девять после долгого чтения писем и обсуждения их, когда сбылась негласная примета: докладчица все же пришла. Миссис Мур из Кенсал-Грин[466 - Или Кенсал-Райз – район на северо-западе Лондона.] – женщина из среднего класса, одетая в бархат, вульгарная и болтливая. Она говорила о пропаганде целых 20 минут – больше слов, чем смысла. К злорадству миссис Лэнгстон, она даже не могла объяснить смысл своих высказываний и была ужасно возмущена, когда я продемонстрировала широту собственных знаний. Но я восхитилась тем, как она завелась, увидев, что всем не терпится разойтись. Женщины сказали, что ее речь была великолепна: плавно перетекающие друг в друга предложения производят на них впечатление.

12 декабря, среда.

Сегодняшнее утро испорчено слезами и жалобами Лотти, считающей свою работу слишком тяжелой. В конце концов она потребовала повышение зарплаты, которое они с Нелли якобы запросто могут получить в другом месте. Я вышла из себя и велела ей в таком случае паковать вещи. Подошла Нелли в примирительном настроении, сожалея о вспышке Лотти, хотя и указывая на трудности, связанные с бесконечной уборкой нашей неопрятной типографии. Она намеревалась попросить прибавку в феврале – теперь зарплату повысили всем. Конечно, мы собирались доплачивать на еду, но в итоге просто пришлось. Мы были очень дружелюбны, ведь трудностей с деньгами нет, однако насмешки Л. показались мне неприятными. Я поручила Нелли выяснить истинную причину этого хамства, если таковая существует, и она ушла. Немного попечатав, я прогулялась у реки.

13 декабря, четверг.

Тщательно подготовившись, я ограничила сцену примирения с Лотти пятнадцатью минутами ровно в одиннадцать. Она рыдала, раскаивалась, взяла все свои слова назад и рассказала мне, как ее вспыльчивость привела к постоянным ссорам у Фрая. Поведение Лотти было вызвано чрезмерной работой, и чем больше к нам приходило гостей, чем больше беспорядка мы устраивали, тем сильнее ей это нравилось. Она умоляла никому не рассказывать, чмокнула меня и ушла, будто наказанный ребенок, оставив в душе смесь жалости и, полагаю, самодовольства. У бедных нет ни шансов, ни манер, ни самоконтроля, чтобы себя защитить; у нас монополия на все благородные чувства. (Осмелюсь заявить, что это не совсем так, но близко к правде. «Бедность разлагает», как писал Гиссинг[467 - Джордж Роберт Гиссинг (1857–1903) – английский писатель, крупный представитель натуралистического жанра, опубликовавший 23 романа в период с 1880 по 1903 г. Приведенная цитата – из его книги «Новая Груб-стрит».].) Барбара простудилась и, к моему облегчению, не пришла. Вернее, она приходила после обеда, чтобы занести письмо от Нессы, которая приглашает ее на месяц в качестве гувернантки, пока ждет миссис Бреретон. Барбара была настолько рассудительна, что я раскаялась. Конечно, она исключительно честна с нами и взяла на себя обязательства по печати (тут погас свет), что само по себе заслуживает доверия, поэтому на ее обещания, думаю, можно полностью положиться. Она ушла сразу после чая, чтобы провести одно из тех любопытных собраний Ника, Оливера, Саксона и Кэррингтон в их загородном доме. Работа по меблировке, разумеется, легла на Кэррингтон, но Барбара много помогает и ведет бухгалтерию, которая, заверила я, кончится тем, что все деньги уйдут на вещи, за которые ей никогда не заплатят.

14 декабря, пятница.

Сегодня мы навестили Филиппа в Фишмонгерс-холле. Это довольно странное место, расположенное всего в нескольких футах от Лондонского моста: помпезный холл с портье и гигантский камин прямо за ним; немецкое ружье; перила, задрапированные пурпурной тканью в складках, будто для королевского визита; флаг Нельсона[468 - Горацио Нельсон (1758–1805) – командующий британским флотом.] в стеклянном футляре; гипсовый Дик Уиттингтон[469 - Ричард Уиттингтон (1354–1423) – средневековый купец, ставший прототипом известного персонажа английских легенд, сказок и пантомимы – Дика Уиттингтона.] в алькове; разветвленная лестница, ведущая в большую галерею, разделенную теперь на кабинки. Две или три медсестры занимались шитьем снаружи. Филипп уже на ногах; мы обнаружили его сидящим в кресле у открытого окна, где он смотрел на шумную улицу и реку. Я заметила объявление, предупреждающее пациентов не бросать наружу окурки, так как они могут поджечь легковоспламеняющиеся тюки на пристани. Как по мне, Филипп выглядел хорошо, хотя в нем чувствовалась та же рассеянность, что бывает у Ника. Полагаю, Филипп постоянно спит и потому ощущает себя оторванным от реальности. Могу представить, насколько он озадачен тем, что не чувствует большего. В разговорах о брате он все еще говорит «мы» и «наши». Я думала, Филипп должен смотреть на свое возвращение с чем-то вроде надежды. Однако он говорил очень легко и весело о лошадях, литературе и т.д. Другой мужчина – здоровенный офицер кавалерии – читал свою книгу в дальнем углу; полагаю, он не привык читать. Медсестры казались очень добрыми. На мой взгляд, в воздухе витало ощущение бессмысленности ломания с последующей починкой всех этих людей. Мы пригласили Филиппа в Эшем, когда его выпишут и он сможет ходить.

Вернувшись домой, мы застали Сидни Уотерлоу, уже сидящим в кресле у камина. Он был в очень хорошем настроении и произнес «Я» с каким-то трепетом гордости; на самом деле он постоянно занимался мирными переговорами в Париже[470 - Сидни Уотерлоу вернулся в Министерство иностранных дел на временной основе и должен был восстановиться в должности в 1920 году.], с тех пор как мы познакомились. Будучи застенчивым и неуверенным в себе, Сидни получает огромное удовольствие от своих побед; в его тоне слышен тот же трепет робкого самодовольства, когда он говорит о детях [о сыне и дочери]. Я смеялась по поводу нашей последней ссоры. Он хорошенько обдумал все еще раз, как будто это имело значение, и был крайне доволен тем, что тучи рассеялись. Саксон пришел на ужин слишком поздно. Я положила ему еды, и он пожаловался мне на невероятный эгоизм Аликс, которая не может сама собрать свои вещи, а теперь ждет Кэррингтон. Саксон считает это любовью, а я – имитацией влюбленности. Она переняла это у Джеймса[471 - Джеймс Бомонт Стрэйчи (1887–1967) – младший из десяти детей сэра Ричарда и леди Стрэйчи, психоаналитик и (вместе со своей женой Аликс) переводчик Зигмунда Фрейда на английский язык (см. 8 августа 1917 г.). По окончании Тринити-колледжа Кембриджа в 1909 году он стал секретарем своего двоюродного брата Джона Сент-Лоу Стрэйчи (1860–1927), редактора журнала «Spectator», но был уволен в 1915 году за пацифистские взгляды. Год спустя он стал отказником по соображениям совести.], а теперь видит то же самое в Саксоне и, полагаю, чувствует свое превосходство. Сидни остался на ночь, а Саксон задержался до одиннадцати. Он пытался заговорить лишь трижды и то довольно педантично, в своей старой манере, которую он в последнее время совсем забросил.

15 декабря, суббота.

Холодный, но солнечный день. Кажется, у нас давненько не было выходного. Сегодня никакой печати. Мы отправились на прогулку по старому маршруту: через парк, по аллее и обратно вдоль реки, которая быстро разлилась и отрезала путь, заставив нас проползти по перилам, чтобы добраться до суши. Улицы похожи на кембриджские: люди идут прямо посередине. Отчасти это связано с очередями в «Lipton’s[472 - Сеть продуктовых магазинов.]». Удержаться на тротуаре довольно трудно, и автобусы норовят тебя задеть. Вернулись домой и устроили большое чаепитие только для нас двоих. Тьма бумаг и газет. Конечно же, Перера пришел проконсультироваться по поводу одного документа, и они все еще сидят в комнате Л.