скачать книгу бесплатно
– Подобные упражнения укрепляют мускулы. Кроме того, чтобы меч стал привычен, как собственная рука, пользоваться им нужно при всякой возможности.
– Стало быть, ты из солдат. Я так и подумала.
– Мое ремесло – лишать жизни людей. Сродни ремеслу мясника.
– Я… я не хотела тебя обидеть, – изрядно опешив, заверила меня хозяйка дома.
– Я вовсе не обижен. Каждый из нас губит чью-либо жизнь – к примеру, ты губишь эти коренья, бросая их в кипящий котел. Предавая смерти кого-либо из людей, я спасаю все жизни, которые он погубил бы, если б продолжил жить, возможно, включая сюда жизни многих других людей – мужчин, женщин, детей. Вот, скажем, муж твой – он чем занимается?
Впервые на моей памяти улыбнувшись, хозяйка дома изрядно помолодела с виду.
– Всем на свете. Здесь, наверху, все самим приходится делать.
– То есть ты родилась не здесь?
– Да, – подтвердила она. – А вот Севериан…
От улыбки на ее лице не осталось даже следа.
– Севериан? Я не ослышался?
– Так зовут моего сына. Ты видел его, войдя в дом, да и сейчас он за нами подглядывает, негодник.
– Точно так же зовут и меня. Я – мастер Севериан.
– Слыхал? Гостя зовут так же, как и тебя! – крикнула хозяйка мальчишке и вновь обратилась ко мне: – А как ты думаешь, хорошее ли это имя? Тебе оно по душе?
– Боюсь, об этом я никогда не задумывался, но, наверное, да. По душе. По-моему, имя вполне подходящее.
Покончив с бритьем, я сел в кресло и принялся приводить в порядок клинок.
– Я родилась в Траксе, – сказала хозяйка. – Тебе там бывать доводилось?
– Два дня как оттуда, – подтвердил я.
Скрытничать смысла не было: если следом за мной к ней явятся с расспросами димархии, описание моего облачения в любом случае выдаст меня с головой.
– Не встречал ли ты там женщины по имени Гераида? Это моя матушка.
Я отрицательно покачал головой.
– Что ж, Тракс – город большой… а ведь ты недолго там пробыл?
– Верно, всего ничего. А что слышно в здешних горах о Пелеринах? Об ордене жриц, что одеваются в красное?
– Боюсь, тут я тебе ничем помочь не смогу. Новости до нас доходят редко.
– Я ищу их, а если не сумею найти, хотел бы пристать к армии Автарха, идущей на асциан.
– Как этих найти, муж объяснит куда лучше. Сама я не слишком-то… но так высоко в горы тебе забираться не стоило. Бекан – так мужа зовут – говорит, что патрульные солдат, идущих на север, не трогают, даже если те идут старыми дорогами.
Стоило ей заговорить о солдатах, идущих на север, поблизости от меня, гораздо ближе хозяйки, шевельнулся кто-то еще. Да, шевельнулся украдкой, однако звук этот я расслышал отчетливо, несмотря на треск дров в очаге и дыхание старика. Чьи-то босые пятки, не в силах больше терпеть полную неподвижность, без коей не добиться и тишины, едва заметно шевельнулись, а их смещению сопутствовал едва уловимый скрип досок, принявших на себя тяжесть тела.
XV. «Он там, впереди!»
Вопреки ожиданиям хозяйки, глава семейства к ужину домой не явился, и мы – хозяйка дома, старик, мальчишка и я – поужинали вчетвером, без него. Вначале предупреждение его супруги казалось обманом с целью отбить у нежданного гостя охоту к любым злодействам, каковые я в ином случае мог совершить, но с течением времени, пока хмурый день тянулся своим чередом в том самом безмолвии, что предвещает грозу, мне сделалось очевидно, что своим словам она верила и теперь искренне беспокоится.
Ужин наш был прост, насколько простым может быть подобное угощение, но я проголодался настолько, что радовался ему, как никогда в жизни. Состоял он из вареных овощей без соли и масла, черствого хлеба и малой толики мяса. Ни вина, ни фруктов, ничего сладкого – однако я, пожалуй, съел больше, чем трое других, вместе взятых.
Когда мы покончили с ужином, хозяйка (звали ее, как выяснилось, Касдо) отыскала в углу длинный, окованный железом посох и отправилась искать мужа, перед уходом заверив меня, что в сопровождении не нуждается, а старику, который ее, на мой взгляд, не услышал, сообщив, что идет недалеко и вскоре вернется. Видя, что старик в прежней рассеянности, не замечая вокруг ничего, сидит у огня, я поманил к себе мальчишку и после того, как завоевал его доверие, показав ему «Терминус Эст», позволив взяться за рукоять и попробовать поднять меч, спросил, отчего Севера не спустится и не присмотрит за ним, пока мать в отлучке.
– Она вернулась вчера ночью, – сообщил он.
– И сегодня к ночи непременно вернется, – сказал я, думая, что говорит он о матери, – но разве Севере не следует присмотреть за тобой, пока ее нет?
Мальчишка, подобно всем детям, не освоившим речи в достаточной для продолжения спора мере, пожал плечами и отвернулся, но я поймал его за плечо:
– Будь добр, малыш Севериан, поди-ка наверх и скажи ей: пусть спустится к нам. Обещаю: я ей ничего дурного не сделаю.
Мальчишка кивнул и нехотя, нога за ногу, двинулся к лестнице.
– Злая она, – буркнул он.
И тут, впервые с тех пор, как я переступил порог дома, старик подал голос:
– Бекан, ступай поближе! О Фехине тебе расскажу.
В недоумении оглядевшись, я понял, что обращается он ко мне, принимая меня за зятя.
– Первый озорник среди нас он был, этот Фехин. Бесшабашный, росту высокого, руки сплошь в волосе рыжем, будто у обезьяны. Увидишь, как тянется за чем-нибудь из-за угла, так и подумаешь: ну в точности, в точности обезьяна, только у той лапа будет поменьше. И проказник такой же. Как-то раз стащил нашу медную сковороду, ту самую, в которой мать колбасу жарила, а я его руку заметил, но никому ничего не сказал: ведь Фехин был мне другом. Сковороды я так и не нашел – в глаза больше не видел, хотя с Фехином виделся тысячу раз. Не нашел и вбил себе в голову, будто он смастерил из нее кораблик да пустил по реке, потому что сам такое же озорство всегда хотел учинить. Пошел искать ее вниз по течению и глазом моргнуть не успел, как наступила ночь, а ведь я еще шага назад, к дому, не сделал! А может, он со дна сковороду отшлифовал, чтобы в нее смотреться – водилась за ним привычка портреты собственные рисовать. А может, просто воды в нее налил и рисовал с отражения.
Слушая старика, я пересек комнату и подошел ближе – отчасти из-за невнятности его лопотания, отчасти же из уважения к его годам, обнаружив в чертах морщинистого лица легкое сходство с мастером Палемоном, хотя глаза у него были собственные, природные.
– Однажды я свел знакомство с человеком примерно твоих лет, позировавшим Фехину, – сказал я.
Старик поднял на меня взгляд, однако мелькнувший в его глазах с быстротой птичьей тени, скользящей по серому половику, выброшенному за порог, на траву, проблеск разума, понимания, что я не Бекан, тут же угас. Впрочем, рассказа он не прервал и слов моих будто бы вовсе не слышал. Казалось, он ведет речь о чем-то чрезвычайно важном, о том, что непременно нужно хоть кому-нибудь рассказать, излить хоть в чьи-нибудь уши, пока все это не утрачено навсегда.
– А вот лицом он на обезьяну вовсе не походил, нет. Красавчик он был, Фехин – красивей всех вокруг. Всегда мог у какой-нибудь женщины еды или деньжат раздобыть. Чего захочешь от женщин добиться мог. Помню, шли мы с ним как-то по дорожке, ведущей туда, где в те времена стояла старая мельница. У меня имелся с собой лист бумаги, выданный школьным учителем. Настоящей бумаги, не совсем белой, а этак слегка буроватой и сплошь в крохотных пятнышках – ну чисто форель в молоке! Учитель дал его, чтоб я письмо для матери написал: в школе-то мы писали только на дощечках, а после, чтоб писать снова, вытирали их начисто тряпкой. Бывало, когда никто за нами не смотрит, подбросишь тряпку и ка-ак дашь по ней дощечкой – прямо в стену, а то и кому-нибудь в голову… Однако Фехин любил рисовать, а я по пути вспомнил об этом и думаю: ну и лицо у него сделается, получи он листок бумаги, чтоб сохранить нарисованное навсегда!
– Он ведь только рисунки свои и берег. Другое что – либо потеряет, либо раздаст, либо выбросит. О чем матери хочется рассказать в письме, я знал прекрасно и рассудил так: если писать помельче, половинки листа будет вполне довольно. Фехин о моем сокровище, конечно, не знал, но я вынул лист из-за пазухи, показал ему, а потом сложил вдвое и разорвал напополам.
Сверху донесся писклявый голосок мальчишки, но что он сказал, я не расслышал.
– Знаешь, светлее денька я в жизни не видывал. Солнце просто-таки зажило новой жизнью, будто человек, который хворал вчера, и завтра будет хворать, но нынче гуляет себе, смеется, так что, кто его видит впервой, наверняка подумает: все с ним в порядке, здоров как бык, а лекарства возле постели приготовлены для кого-то другого. В молитвах сказано, будто Новое Солнце воссияет так ярко, что невозможно смотреть, и я до того самого дня считал это просто таким выражением, для красного словца – вроде как младенца называют красавчиком или возносят до небес всякую пустяковину, хорошим человеком сработанную, а на самом-то деле, появись на небе хоть два солнца, смотреть на них это никому не помешает. Но в тот день мне стало ясно, что в молитвах-то сказана чистая правда: Фехин так засиял лицом, что отвернуться пришлось – даже глаза заслезились. Сказал он мне спасибо, и двинулись мы с ним дальше, и подошли к дому, где девчонка одна жила. Как ее звали, уже запамятовал, но красива она была в самом деле, без дураков – той красотой, какой обычно отличаются самые тихие. До того дня я и не знал, что Фехин с нею знаком, но он попросил меня подождать, и уселся я на ступеньку у ворот.
Наверху раздались шаги: к лестнице двинулся кто-то куда тяжелее мальчишки.
– В доме он пробыл недолго, но когда вышел, а девчонка выглянула ему вслед из окна, я понял, чем они там занимались. Поднял я на него взгляд, а он только развел в стороны длинные, тонкие обезьяньи ручищи: извини, дескать, с тобой поделиться не смог. В конце концов он велел девчонке дать мне полкаравая хлеба и фруктов, а еще нарисовал с одной стороны листа мой портрет, а девчонкин – с другой, но рисунок оставил себе.
Лестница заскрипела, и я обернулся на шум. Как я и ожидал, сверху спускалась женщина – невысокая, но пышнобедрая и тонкая в талии, в платье, изодранном не меньше, чем платье хозяйки дома, однако гораздо грязнее. На спину ее с затылка ниспадали длинные пряди пышных темно-русых волос. Думаю, я узнал ее еще до того, как она повернулась ко мне, а уж увидев широкие скулы и продолговатые, раскосые карие глаза, лишился последних сомнений. То была Агия.
– Значит, ты с самого начала знал, что я буду здесь, – сказала она.
– То же самое я мог бы сказать о тебе. Ты вроде бы появилась здесь первой.
– Я всего-навсего заподозрила, что ты можешь прийти сюда. И, так уж оно обернулось, немного опередила тебя, а хозяйке этого дома рассказала, что ты со мною сделаешь, если меня не спрятать, – отвечала Агия.
(Очевидно, таким образом она решила дать мне понять, что здесь у нее есть союзник, пусть даже столь слабосильный.)
– Выходит, ты пыталась погубить меня с тех самых пор, как попалась мне на глаза в Сальте, среди толпы?
– Это обвинение? Да, пыталась.
– Лжешь.
Нечасто, нечасто мне доводилось видеть Агию настолько сбитой с толку.
– Что значит «лжешь»?
– Только то, что погубить меня ты пыталась еще до Сальта.
– Ну да, разумеется. Аверном.
– И не только, Агия, и не только. Я знаю, кто такой Гефор.
В ожидании отклика я умолк, но Агия не проронила ни слова.
– В день нашего знакомства ты поминала о старом моряке, желающем, чтоб ты жила с ним. По твоим же словам, старом, уродливом с виду и бедном. А я еще не смог понять, отчего ты, миловидная, молодая, вообще задумалась над его предложением, хотя с голоду вовсе не умираешь. У тебя ведь был и заступник, брат-близнец, и лавка кое-какой доход приносила.
Тут настал мой черед удивляться.
– Мне следовало сразу пойти к нему и стать его госпожой. И теперь я ею стала, – отвечала она.
– Я думал, ты просто обещала отдаться ему в обмен на мою жизнь.
– Я обещала ему и это, и еще многое, и потому он целиком в моей власти. Он там, Севериан, впереди, ждет от меня приказа!
– С новыми тварями наготове? Благодарю за предупреждение. Ведь в них все и дело, не так ли? Он угрожал вам с Агилом ручными зверушками, привезенными из иных сфер?
Агия кивнула.
– Он явился к нам продать кое-какую одежду, из тех, что носили на древних судах, в давние-давние времена ходивших за кромку мира, причем не маскарадный костюм, не подделку и даже не старье с брошенных складов, многие сотни лет пролежавшее в темноте, а почти новые вещи. Сказал, что его корабли – все его корабли – заблудились в черной бездне меж солнц, где останавливается круговорот лет. Заблудились так безнадежно, что их не отыскать даже самому Времени.
– Знаю, – заметил я. – Слышал от Ионы.
– Узнав, что тебе поручено казнить Агила, я отправилась к нему. Кое в чем он тверже стали, но кое в чем другом сущий ребенок. Не поступившись собственным телом, я не добилась бы от него ничего, но я согласилась на все извращения, какие он ни пожелал, и внушила ему, будто люблю его. Ради меня он следил за тобой после расправы над Агилом, на его серебро я наняла тех, кого ты убил возле старого рудника, и ради меня прирученные им твари покончат с тобой, если я не покончу с тобою сама. Здесь.
– Полагаю, ты замышляла дождаться, пока я не усну, а после спуститься и зарезать во сне.
– Я собиралась разбудить тебя, приставив вначале нож к горлу. Однако этот мальчишка сказал, что ты обо мне знаешь, и я подумала: а ведь так выйдет еще веселей. Только скажи, как ты догадался о Гефоре?
Сквозь узкие оконца в дом ворвалось дыхание ветра. Огонь заплясал, закоптил, и умолкший было старик, звучно откашлявшись, сплюнул на угли. Мальчишка, спустившийся с чердака, во время нашего с Агией разговора тоже молчал, недоуменно таращась на нас во все глаза.
– О нем мне следовало догадаться намного раньше, – ответил я. – Точно таким же моряком был мой друг, Иона. Думаю, ты его помнишь – видела мельком возле входа в рудник. Вы о нем наверняка знали.
– Верно, знали.
– Возможно, оба служили на одном корабле, а может, могли узнать друг друга по какой-то примете – по крайней мере, Гефор этого опасался всерьез. И, как бы там ни было, старался не приближаться ко мне во время странствий с Ионой, хотя прежде так и рвался побыть со мной рядом. Я видел его в толпе у эшафота, когда казнил мужчину и женщину, однако в Сальте он даже не пробовал ко мне подойти. По дороге в Обитель Абсолюта мы с Ионой увидели его позади, но примчался он только после того, как Иона отъехал подальше, хотя навсегда распроститься с нотулой ему наверняка было отчаянно жаль. Брошенный в аванзалу, он тоже не пробовал подсесть к нам, пусть даже Иона был, можно сказать, при смерти, однако перед тем, как мы ушли, по залу шарила еще какая-то тварь, оставившая за собой след – дорожку слизи.
На это Агия не ответила ничего и в молчании вполне могла бы сойти за ту самую, прежнюю Агию, какой я увидел ее на следующее утро после того, как покинул родную башню, поднимавшую жалюзи на витринах пыльной лавки старьевщика.
– Должно быть, на пути в Тракс след мой вы потеряли, – продолжал я, – либо вас задержало что-нибудь непредвиденное. Но после, выяснив, где мы, вы не смогли разнюхать, что я возглавляю Винкулу, иначе Гефор не посылал бы свою огненную тварь искать меня на улицах города. Затем вы каким-то образом нашли Доркас в «Утином Гнезде»…
– Мы сами там жили, – пояснила Агия. – Пришли в Тракс всего за пару дней до того, взялись искать тебя, а тут вы и объявились. Но даже узнав в девице из комнатушки на чердаке ту самую полоумную, подобранную тобой в Ботанических Садах, не смогли догадаться, что поселил ее туда ты: по словам этой старой курицы, хозяйки трактира, ее провожатый был одет как обычный горожанин. Не смогли, но решили, что она может знать, куда ты запропал, и что с Гефором разговорится охотнее. Кстати, на самом деле никакой он не Гефор. Его настоящее имя куда древнее, в наше время о таких и не слыхивали.
– Он рассказал Доркас об огненной твари, – сказал я, – а Доркас все рассказала мне. Я о ней слышал и прежде, но Гефор в разговоре с Доркас называл ее саламандрой – то есть знал, что это за существо. Знал для него название. Услышав об этом от Доркас, я еще ничего не заподозрил, но позже вспомнил, что у Ионы нашлось название для черного существа, летевшего за нами вблизи от Обители Абсолюта. Существо это он называл нотулой и объяснил, что так его нарекли моряки с кораблей за то, что по ночам подобных ему выдают только тепловые волны. Нашедшееся у Гефора название для огненной твари тоже вполне могло быть придумано моряками, а еще означало, что он как-то связан с нею самой.
По губам Агии скользнула кривая улыбка.
– Стало быть, ты все знаешь, а я в твоих руках – если, конечно, тебе в такой тесноте удастся размахнуться своим огромным мечом.
– Ты и без него у меня в руках. А возле входа в рудник, если уж на то пошло, вовсе под сапогом побывала.
– Однако нож мой пока что при мне.
В этот момент в дом вошла мать мальчишки, и мы оба на время умолкли. Изумленно взглянув на нас с Агией, она, словно никакое удивление не могло одолеть ее скорби либо отвлечь от насущных дел, затворила дверь и заперла ее на тяжелый засов.
– Вот так-то, – сказала Агия. – Услышал он, что я наверху, и заставил меня спуститься. И теперь жизни лишить собирается.
– И как я ему помешаю? – устало откликнулась хозяйка дома и обратилась ко мне: – Я спрятала ее, так как она сказала, что ты желаешь ей зла. Меня ты тоже убьешь?
– Нет. И ее убивать не стану, о чем ей прекрасно известно.
Лицо Агии исказилось в гримасе ярости – точно таким же образом мог бы исказиться лик какой-нибудь юной красавицы, вылепленный из разноцветного воска самим Фехином, оплывая и в то же время горя в языках пламени.
– Ты был так горд собой, убив Агила! Неужто я недостойна такой же смерти? Ведь мы с ним – одной плоти и крови!
Услышав, что Агия вооружена ножом, я не слишком поверил ей и даже не заметил, как он – один из тех самых кривых ножей, коими славится Тракс, – оказался в ее руке.
Воздух уже довольно давно был тяжел от назревавшей грозы, и в эту минуту среди горных пиков над нами раскатисто загремел гром. Когда же отголоски его раскатов почти утихли, неподалеку, будто в ответ им, раздался вопль. Описать этот вопль мне не по силам: то был не вполне человеческий крик, но и не просто рев дикого зверя.
Усталость хозяйки дома, Касдо, исчезла, как не бывало, уступив место отчаяннейшей спешке. Схватив ближайший из тяжелых дощатых ставней, прислоненных к стене под каждым из узеньких окон, она подняла его, будто ставень весил не более сковороды, и с грохотом вставила в оконный проем. Снаружи взахлеб, яростно залаял пес, но лай его тут же умолк. Теперь воцарившуюся вокруг тишину нарушал лишь стук первых капель дождя.
– Ну вот, уже здесь! – вскричала Касдо. – Уже здесь! – Вдруг напустилась на сына: – Севериан, не путайся под ногами!
И тут сквозь одно из оставшихся открытыми окон снаружи донесся тоненький детский голосок:
– Папа! Ты мне не можешь помочь?
