скачать книгу бесплатно
Положение усугублялось тем, что реформа разрешила помещикам отрезать и присваивать пятую часть (в редких случаях две пятых) земель, ранее возделываемых крестьянами. Они неизменно выбирали самые лучшие и доходные участки (леса, луга, водопои, пастбища, мельницы и т. д.), а «освобождённых» крестьян держали в ежовых рукавицах. В результате этого мошенничества число обнищавших и задолжавших крестьянских семей с каждым годом неуклонно росло.
Освобождение крестьян было примером реформы сверху для предотвращения революции снизу. Как и все важные реформы, она была побочным продуктом революции. Российская деревня сотрясалась от крестьянских восстаний. В последнее десятилетие правления Николая I произошло четыреста крестьянских бунтов, и такое же число беспорядков характеризовало следующие шесть лет (1855–1860). В промежутке между 1835 и 1854 годами было убито двести тридцать помещиков и управляющих имениями. Такая же участь постигла ещё 53-х человек за несколько лет до 1861 года. Манифест об отмене крепостного права был встречен новой волной беспорядков и восстаний, и они тоже были жестоко подавлены. Связанные с реформой надежды целого поколения прогрессивных мыслителей были безжалостно преданы итогом освобождения, которое на деле оказалось гигантским надувательством. Крестьяне, искренне верившие в то, что земля принадлежит им по праву, были всемерно обмануты. Они получали только те наделы, которые по согласованию с помещиком устанавливал закон, и должны были выкупить их в течение 49 лет в кредит под 6 процентов годовых. Как результат, помещики сохранили за собой 71,5 миллиона десятин земли, а крестьяне как самая многочисленная часть населения – только 33,7 миллиона десятин.
В последующие годы крестьяне, обречённые репрессивным законодательством на большую нищету и отягощённые долгом, предприняли ряд отчаянных местных восстаний. Но крестьянство на протяжении всей своей истории никогда не играло самостоятельной роли в обществе. Революционное движение, преисполненное мужества и готовое на самопожертвование, преуспевало в борьбе с угнетателями только тогда, когда руководство этим движением переходило к более сильному, однородному и сознательному классу, сосредоточенному в городах. В отсутствие этого фактора крестьянские жакерии[7 - Отсылка к многочисленным крестьянским восстаниям, имевшим место во Франции на закате Средних веков. Они всегда отличались особой жестокостью.], начиная со Средневековья, неизбежно терпели сокрушительные поражения. Виной тому была разрозненность крестьянства, отсутствие его социальной сплочённости и нехватка классового сознания.
В России, где формы капиталистического производства находились ещё в зачаточном состоянии, в городах не существовало революционного класса. Между тем сословие разночинцев, состоящее в основном из обедневших студентов и интеллигентов (так называемый «интеллигентный пролетариат»), оказалось исключительно чутким к подпочвенным настроениям протеста, глубоко сокрытым в уголках размеренной жизни страны. Годы спустя террорист Ипполит Мышкин на суде заявил, что «движения интеллигенции не созданы искусственно, а составляют только отголосок народных волнений»[8 - Речь И. Н. Мышкина // Государственные преступления в России в XIX веке / под ред. Б. Базилевского (В. Богучарского). СПб.: Донская речь, 1906. Т. 3. С. 273.]. Интеллигенция, как и крестьянство, никогда не играла самостоятельной общественной роли. Но она всегда была чутким барометром настроений и растущей социальной напряжённости.
В 1861 году, в тот самый год освобождения, великий русский публицист-демократ Александр Иванович Герцен из лондонского далёка призвал на страницах своей газеты «Колокол» идти «в народ». Аресты таких видных публицистов, как Николай Гаврилович Чернышевский (чьи сочинения впечатлили Маркса и оказали большое влияние на поколение Ленина) и Дмитрий Иванович Писарев, свидетельствовали о крахе возможности мирных либеральных реформ. Всё это легло в основу массового революционного народнического движения, возникшего в конце 1860-х годов.
Кошмарные условия существования масс в пореформенной России вызвали у лучшей части интеллигенции гул возмущения и негодования. Аресты самых радикальных представителей демократического крыла, Писарева и Чернышевского, лишь усугубили отчуждение интеллигенции и сильнее качнули её в левую сторону. В то время как старшее поколение приспособилось к реакции, в университетах пробивалась новая поросль радикалов, один из представителей которых был увековечен Иваном Сергеевичем Тургеневым в образе Евгения Базарова в романе «Отцы и дети». Отличительным признаком нового поколения была неприязнь к мямленью презираемых им либералов. Молодёжь пылко верила только в идею глобального революционного переворота и радикального переустройства общества снизу доверху.
Спустя год после отмены крепостного права «царь-реформатор» перешёл к реакции. Началось давление на интеллигенцию. Университеты стали объектом гнетущей бдительности министра народного просвещения графа Дмитрия Толстого. Была введена система образования, направленная на удушение свободной мысли, воображения и творческих способностей. Сорок восемь часов в неделю в школах отводилось на изучение латинского языка, тридцать шесть часов – на изучение греческого, причём акцент делался на грамматику. Естествознание и история как потенциально опасные предметы исчезли из учебных планов. В образовательные заведения проник полицейский надзор: отныне за порядком следило суровое око школьного инспектора. Пьянящие дни «реформ» уступили место мрачным годам полицейского надзора и глухого конформизма. Переход к реакции усилило неудачное Польское восстание 1863 года. Революцию просто потопили в крови. Тысячи поляков погибли в боях, сотни – повешены в ходе репрессий. По воле жестокого графа М. Н. Муравьёва было повешено 128 человек, ещё примерно 9500 повстанцев были отправлены в ссылку. Общее число сосланных в Россию было в два раза больше. Пётр Кропоткин, будущий теоретик анархизма, а в молодости есаул в казачьем полку Русской императорской армии, стал свидетелем страданий польских ссыльных в Сибири.
«Я видел последних в Усть-Куте на Лене, – вспоминал он. – Полуголые, они стояли в балагане вокруг громадного котла и мешали кипевший густой рассол длинными вёслами. В балагане жара была адская; но через широкие раскрытые двери дул леденящий сквозняк, чтобы помогать испарению рассола. В два года работы при подобных условиях мученики умирали от чахотки»[9 - Кропоткин П. А. Записки революционера. М.: Мысль, 1990. С. 200.].
Семена нового революционного подъёма быстро проросли в условиях вечной реакционной мерзлоты. Жизнь князя Кропоткина – наглядный пример того, что ветер сначала качает верхушки деревьев. Пётр Алексеевич родился в аристократической семье, учился в Пажеском корпусе и, как многие из его современников, впечатлился ужасными страданиями масс, сделав для себя революционные выводы. Будучи проницательным учёным, Кропоткин ярко живописует в своих мемуарах политическую эволюцию целого поколения:
«Но какое право имел я на все эти высшие радости, когда вокруг меня гнетущая нищета и мучительная борьба за чёрствый кусок хлеба? Когда всё, истраченное мною, чтобы жить в мире высоких душевных движений, неизбежно должно быть вырвано изо рта сеющих пшеницу для других и не имеющих достаточно чёрного хлеба для собственных детей?»[10 - Там же. С. 218.]
Хладнокровная жестокость по отношению к полякам показала другое лицо «царя-реформатора» – человека, который, по словам Кропоткина, «подписывал самые реакционные указы, а потом приходил в отчаяние по поводу их»[11 - Там же. С. 221.]. Коррумпированная, выродившаяся система самодержавия, деспотическая бюрократия, всепроникающий смрад религиозной мистики и мракобесия пробудили живые общественные силы к восстанию. «Горек хлеб, возделанный рабами», – писал Николай Алексеевич Некрасов. Восстание против рабства стимулировало революционно настроенных студентов на поиски выхода из положения. Они хорошо усвоили лозунг Герцена: «В народ!» Эти слова Александра Ивановича оставили в душах мужественной и преданной молодёжи неизгладимое впечатление: «В народ! к народу! – вот ваше место, изгнанники науки, покажите… что из вас выйдут не подьячие, а воины, но не безродные наёмники, а воины народа русского!»[12 - Герцен А. И. Исполин просыпается! // Колокол. № 110 (1 ноября 1861). С. 918.]
«Хождение в народ»
Это движение, в которое влилась в основном дворянская молодёжь, было, с одной стороны, наивным и беспорядочным, а с другой – храбрым и в высшей степени самоотверженным. Оно оставило бесценное наследие для будущих поколений. Критикуя утопический характер программы народников, Ленин всегда отдавал щедрую дань уважения революционной доблести их ранних представителей. Владимир Ильич понимал, что марксистское движение в России выросло на костях этих мучеников, которые по собственной воле променяли богатство и мирские удобства на тюрьмы, ссылки и постоянную угрозу смерти в борьбе за лучший мир. Весьма показательно, что теоретическая путаница предугадывалась в этом движении с самого начала. Отсутствие сильного рабочего класса, недостаток каких-либо чётких традиций или моделей из прошлого для освещения пути, мрак цензуры, которая закрыла доступ к большинству сочинений Карла Маркса, – всё это лишило молодых русских революционеров возможности понять истинную природу общественных процессов.
Для большинства молодёжи Маркс был «просто экономистом»; в то же время доктрина Бакунина, полная «страсти к разрушению», а также его призывы к прямым действиям, казалось, больше соответствовали духу поколения, уставшего от слов и жаждущего осязаемых результатов. В своих мемуарах Павел Аксельрод вспоминает, как идеи Бакунина с поразительной простотой захватили умы радикальной молодёжи[13 - См.: Аксельрод П. Б. Пережитое и передуманное. Берлин: Изд-во З. И. Гржебина, 1923. С. 111–112.]. Народ, учил Бакунин, есть революционер и социалист по инстинкту. Крестьянские восстания, к примеру восстание Пугачёва, а также выступления разбойников считались хорошим примером для подражания. Студентам, по мнению Бакунина, для разжигания всеобщего бунта требовалось просто пойти в деревни и поднять там знамя революции. Местные восстания должны были раздуть масштабный пожар, что привело бы к краху существующего общественного порядка.
В этом замечательном отрывке Троцкий ярко воссоздаёт настроение юных первопроходцев:
«Молодые люди, главным образом бывшие студенты, общей численностью около тысячи человек понесли социалистическую пропаганду во все уголки страны, особенно в низовья Волги, словно продолжая дело Разина и Пугачёва[14 - Емельян Пугачёв – донской казак, предводитель востания казаков и крестьян против дворянства в 1773 году, в период царствования Екатерины II. Первоначально восстание увенчалось успехом: были захвачены обширные земли и несколько имперских крепостей. Повстанцы взяли Казань и имели шансы взять Москву, однако, несмотря на беспорядки, вспыхнувшие в ряде городов, крестьянское восстание не смогло объединиться с городскими массами против общего врага – дворянства и самодержавия. Хотя мятежники провозгласили отмену крепостного права, им не хватало последовательной политической программы, способной создать широкое революционное движение масс. Эта роковая слабость вкупе с провинциальными тенденциями и отсутствием руководства и дисциплины в конечном счёте погубили восставших. Бунт был подавлен, а Пугачёва казнили в Москве в январе 1775 года.]. Будучи подлинной колыбелью русской революции, это движение, поражающее своим размахом и юношеским идеализмом, отличалось, как и подобает колыбельному возрасту, своей наивностью. У пропагандистов не было ни руководящей организации, ни чёткой программы; давала о себе знать и нехватка конспиративного опыта. Да и зачем? Эти молодые люди, порвав со своими семьями и школами, не имея ни профессии, ни личных связей, ни обязательств, не испытывая страха перед земными и небесными силами, казалось, считали самих себя живой кристаллизацией народного восстания. Конституция? Парламентаризм? Политическая свобода? Нет, они не клюнут на эти западные приманки. Их цель – масштабная революция без ограничений и промежуточных этапов»[15 - Trotsky L. The Young Lenin. London: Doubleday, 1972. P. 28.].
Летом 1874 года сотни молодых людей из высших и средних слоёв общества двинулись в деревни, преисполненные идеей пробудить крестьянство к революции. Павел Аксельрод, один из будущих основоположников русского марксизма, вспоминает коренную ломку, осуществлённую этими молодыми бунтарями в дворянском укладе:
«Наша программа гласила: кто хочет работать для народа, тот должен покинуть университет, оставить своё привилегированное положение, свою семью и повернуться спиной даже к науке и искусствам. Должны быть порваны все узы, связывающие его с высшим обществом, дулжно сжечь за собой все корабли, словом, добровольно отрезать себе всякий путь к отступлению. Пропагандист должен, так сказать, всё своё внутреннее существо преобразовать, чтобы чувствовать себя заодно с самыми низшими слоями народа, и не только идейно, но и в повседневной жизни»[16 - Аксельрод П. Б. Рабочий класс и революционное движение в России. СПб.: Тип. «Общественная польза», 1907. С. 98.].
Эти бесстрашные молодые люди следовали только одной программе: они искали дорогу к «народу». Одетые в ветхую рабочую одежду, купленную с рук, и сжимая в руках фальшивые паспорта, они ходили по деревням, стремясь отыскать ремесло, которое позволило бы им жить и работать неприметно. Ношение крестьянской одежды было далеко не наигранным жестом, как может показаться на первый взгляд.
«Пропасть, отделяющая в России “барина” от мужика, – говорит Кропоткин, – так глубока, они так редко приходят в соприкосновение, что появление в деревне человека, одетого “по-господски”, возбуждало бы всеобщее внимание. Но даже и в городе полиция немедленно бы насторожилась, если бы заметила среди рабочих человека, не похожего на них по платью и разговору»[17 - Кропоткин П. А. Записки революционера. М.: Мысль, 1990. С. 292.].
К несчастью, в основе этого поразительного революционного духа лежали совершенно несостоятельные теории. Мистическая идея «особого русского пути к социализму», гласящая, что можно перескочить из феодального варварства к бесклассовому обществу, минуя фазу капитализма, стала причиной бесконечного ряда ошибок и трагедий. Ложная теория неизбежно приводит к катастрофе на практике. Народников вдохновлял революционный волюнтаризм – идея о том, что успех революции зависит от железной воли и решимости узкого круга энтузиастов. Субъективный фактор[18 - Субъективным фактором марксисты называют сознательный фактор – действия людей, направленные на изменение их жизней и судеб, в отличие от установленных общественным развитием объективных условий, создающих почву для сознательных действий. В более узком смысле субъективный фактор связывается с ролью революционной партии (и её руководством) в борьбе за социалистическое преобразование общества.], конечно, играет немаловажную роль в истории человечества. Карл Маркс учил, что люди сами творят свою историю, но делают это в соответствии с общественно-экономическими законами, не зависящими от воли и сознания индивидов.
Попытки теоретиков народничества подтвердить «особый исторический путь» России, отличный от такового в Западной Европе, неизбежно привели их к философскому идеализму и мистическому представлению о крестьянстве. Теоретическая путаница Бакунина, отразившая только-только зарождающиеся в России классовые отношения, нашла поддержку в среде народников, которые пытались идеологически оправдать свои смутные революционные стремления.
Переворачивая всё с ног на голову, Бакунин изображает мир – основную единицу царского режима в деревне – как врага государства. Всё, что требуется от революционеров, – пойти в деревню и настроить «революционных по инстинкту» российских крестьян против государства. Проблему, стало быть, можно решить, не прибегая к «политике» и какой-либо форме партийной организации. Цель состояла не в том, чтобы бороться за демократические требования (ведь демократия есть форма государства, а значит, выражение тирании), а в том, чтобы полностью свергнуть государство и заменить его федерацией местных общин на основе мира, очищенного от реакционной шелухи.
Противоречия этой теории стали очевидными, когда народники попытались претворить её в жизнь. Революционные призывы студентов были встречены крестьянами с угрюмым подозрением и враждебностью. Крестьяне часто выдавали вновь прибывших пропагандистов властям.
Андрей Желябов, один из будущих вождей партии «Народная воля», образно сравнил отчаянные усилия народников оказать влияние на крестьян с «рыбой, бьющейся об лёд»[19 - См.: Литература социально-революционной партии «Народной воли». Лейпциг: Тип. партии с.-р., 1905. С. 9.]. Несмотря на ужасное притеснение и эксплуатацию, русский мужик, считающий, что «тело – государево, душа – божья, а спина – барская», оказался невосприимчив к революционным призывам народников. Интеллигенцию, как отмечает один из участников движения Владимир Дебогорий-Мокриевич, ждало потрясение и разочарование:
«Слепая вера в близость русской революции мешала нам сознать, что народ наш далеко не так революционно настроен, как нам того хотелось. Другое явление, бросавшееся в глаза, было повсеместное желание крестьян подушного передела земли, и на это явление мы обратили самое серьёзное внимание. <…> Большинство ожидало, что это случится как-то сразу: прикажет царь, придут землемеры и поделят между всеми. <…> По представлению крестьян, царь уже давно осуществил бы это, если бы ему не противились паны и чиновники – исконные враги крестьян, а вместе с тем и царя»[20 - Дебогорий-Мокриевич В. К. Воспоминания. Париж: Impr. J. Allemane, 1894. С. 71–73. – Курсив А. В.].
Наивные попытки сойти за крестьян, вспоминает Дебогорий-Мокриевич, часто имели свою трагикомическую сторону:
«Крестьяне крайне неохотно пускали нас к себе на ночь, так как наша сильно поношенная, почти оборванная одежда явно возбуждала у них подозрения. Надо сознаться, что этого мы менее всего ожидали, когда отправлялись в наше путешествие под видом рабочих»[21 - Там же. С. 74.].
Голодные, замёрзшие и усталые, народники ночевали под открытым небом. Их ноги кровоточили от долгих переходов в дешёвой обуви. Народнический дух разбился о неприступную стену крестьянского безразличия. Со временем те, кто избежал ареста, разочарованные и опустошённые, неизменно поворачивали назад и возвращались в города. «Хождению в народ» положила конец волна арестов: только в 1874 году их было более семисот. Поражение стоило народникам слишком дорого. Но героические и пламенные речи, произнесённые революционерами со скамьи подсудимых, тотчас разожгли новое движение.
Народники присягали «народу» в каждом предложении. Между тем они были полностью оторваны от крестьянских масс, которых они боготворили. В действительности всё движение сосредоточилось в руках интеллигенции.
«Преклонение народников перед крестьянами и общиной, – пишет Троцкий, – было зеркальным отражением грандиозных претензий “интеллигентного пролетариата” на роль важнейшего, если не единственно возможного инструмента прогресса. Вся история русской интеллигенции есть движение между двумя полюсами – гордостью и самопожертвованием, – которые суть короткая и длинная тень от их социальной слабости»[22 - Trotsky L. The Young Lenin. London: Doubleday, 1972. P. 25. – Курсив А. В.].
Но эта социальная слабость интеллигенции лишь отражала неразвитость классовых отношений в российском обществе. Бурное развитие промышленности и создание мощного городского рабочего класса в результате массового притока иностранного капитала в 1890-х годах пока ещё было музыкой отдалённого будущего. Опираясь на свои собственные ресурсы, революционная интеллигенция искала спасение в теории «особого пути России к социализму», основанной на характерной для мира общей собственности.
Андрей Желябов, один из руководителей «Народной воли»
Представления о партизанской борьбе и индивидуальном терроре, недавно ставшие модными в определённых кругах, в карикатурном виде повторяют устаревшие идеи российских народников и террористов. Подобно последним, они пытаются заручиться в странах третьего мира поддержкой крестьянства, люмпен-пролетариата – кого угодно, только не пролетариата. Такого рода идеи не имеют ничего общего с марксизмом. Маркс и Энгельс объясняли, что единственным классом, способным совершить социалистическую революцию и установить здоровое государство рабочих на пути к бесклассовому обществу, является рабочий класс. И это неслучайно. Только рабочий класс, в силу той роли, которую он играет в обществе и производстве, особенно в масштабном промышленном производстве, обладает потенциальным социалистическим классовым сознанием. Неспроста классические методы борьбы пролетариата – забастовки, демонстрации, линии пикета, всеобщие стачки – основаны на коллективном действии масс.
Напротив, главный принцип всякого иного общественного класса – индивидуализм, присущий мелкому и крупному собственнику и эксплуататору труда. Не принимая во внимание буржуазию, враждебное отношение которой к социализму есть первое условие её существования, можно говорить о «среднем классе», в том числе о крестьянстве. «Средний класс» – это такой общественный слой, которому труднее всего приобрести социалистическое сознание. Верхушку этого слоя составляют зажиточные крестьяне, адвокаты, врачи и депутаты, стоящие близко к буржуазии. В то же время сознательность бедных безземельных крестьян в России всегда сильно отставала от таковой у его городских собратьев. Единственное желание безземельного крестьянина – стать обладателем земли, то есть превратиться в мелкого собственника. Индивидуальный террор и партизанская борьба, представленные во всём их многообразии, – это методы буржуазии, в том числе крестьянской, а также представителей студенчества, интеллигенции и люмпен-пролетариата. Верно, что при определённых условиях, особенно в современную эпоху, масса бедных крестьян может успешно бороться за идею коллективной собственности, как, например, в Испании в 1936 году. Но необходимое условие для такого развития – революционное движение рабочего класса в городах. В России рабочий класс пришёл к власти, мобилизовав бедных крестьян не социалистическими призывами, а лозунгом «Землю – крестьянам!». Этот факт наглядно показывает, как далеки были крестьяне в России от социалистического сознания даже в 1917 году.
Народникам, лишённым прочной теоретической основы и весьма туманно и бесструктурно понимавшим классовые отношения (пример тому – понятие «народ»), марксистский аргумент о ведущей роли пролетариата представлялся мелочным педантизмом. Мол, при чём здесь рабочий класс? Очевидно же, что Маркс и Энгельс не понимали особого пути России! Как только народники обратили внимание на городской пролетариат, они расценили его положение как «отклонение от нормы», а самих рабочих – как «крестьян на производстве», которые могут играть лишь вспомогательную роль. Как показали последующие события, в действительном отношении революционных классовых сил всё было с точностью до наоборот.
Парадоксально, но, несмотря на все предубеждения народников, единственными людьми, до которых революционеры смогли достучаться, оказались «городские крестьяне» – проще говоря, заводские и фабричные рабочие. Подобно современным партизанам, сторонники «Земли и воли» вербовали заводских и фабричных рабочих и направляли их в сельскую местность. Плеханов, прежде чем он стал марксистом, принимал участие в такого рода деятельности, сделав для себя некоторые выводы.
«Проработав в городе несколько лет, – пишет Георгий Валентинович, – он [фабричный рабочий] уже плохо чувствовал себя в деревне и неохотно возвращался в неё… Причина была всегда одна и та же: деревенские нравы и порядки становились невыносимыми для человека, личность которого начинала хоть немного развиваться. <…>
Это были испытанные люди, – продолжает Плеханов, – искренно преданные народническим идеалам и глубоко проникнутые народническими взглядами. Но попытки их устроиться в деревне не привели ни к чему. Побродив по деревням с целью высмотреть подходящее место для своего поселения (причём некоторые из них были приняты за немцев), они махнули рукой на это дело и кончили тем, что вернулись в Саратов, где завели сношения с местными рабочими. Как ни удивляла нас эта отчуждённость от “народа” его городских детей, но факт был налицо, и мы должны были оставить мысль о привлечении рабочих к собственно крестьянскому делу»[23 - Плеханов Г. В. Русский рабочий в революционном движении // Соч.: В 24 т. М.: Госиздат, 1928. Т. 3. С. 135–136.].
В теории народников городской рабочий был дальше от социализма, чем крестьянин. Так, один из народников, отвечающий за организацию дела среди рабочих Одессы, жаловался, что «заводское население, испорченное городской жизнью, не сознающее своей связи с крестьянством, не так восприимчиво к пропаганде социализма»[24 - Лавров П. Л. Народники-пропагандисты 1873–1878 годов. СПб.: Тип. т-ва Андерсона и Лойцянского, 1907. С. 217.]. Как бы то ни было, народники фактически провели работу среди рабочих и получили важные результаты. Инициатором этой первопроходческой деятельности был Николай Васильевич Чайковский. Его группа создала пропагандистские кружки в рабочих районах Петербурга, а Кропоткин стал одним из пропагандистов. Действительность вынудила часть народников впервые столкнуться лицом к лицу с «рабочим вопросом», который изгонялся теорией Бакунина через парадную дверь, но неизменно возвращался обратно через чёрный ход. Даже в период своей юности рабочий класс России, несмотря на свою немногочисленность, накладывал отпечаток на революционное движение.
Отношение рабочих к «молодым господам» было поучительным. Петербургский рабочий И. А. Бачин вразумлял, что «от студентов следует брать книги, а если они будут учить вздору, то их следует бить»[25 - Цит. по: Голосов Г. К биографии одного из основателей «Северно-русского рабочего союза» (И. А. Бачин и его драма) // Каторга и ссылка. 1924. № 6 (13). С. 53.]. Это был, по-видимому, тот самый «Б – н», о котором писал Плеханов, вспоминая нежелание рабочих идти в деревню. Бачин был арестован в сентябре 1874 года, а после освобождения, в 1876 году, он сказал Плеханову: «[Я] по-прежнему готов заниматься пропагандой между рабочими, но в деревню никогда и ни за что не пойду. Незачем. Крестьяне – бараны, они никогда не поймут революционеров»[26 - Плеханов Г. В. Русский рабочий в революционном движении // Соч.: В 24 т. М.: Госиздат, 1928. Т. 3. С. 135.].
В то время как народническая интеллигенция решала проблемы грядущей революции, в городах появлялись первые ростки классового сознания. Освобождение крепостных представляло собой коллективный акт насилия против крестьян в интересах развития капитализма в сельском хозяйстве. Помещики, объяснял Ленин, занимались, по сути, «чисткой земель» (clearing of estates) для капитализма, ускоряя процесс внутреннего разделения путём закрепления класса зажиточных крестьян (кулаков) сверху и массы обедневших крестьян снизу. Чтобы избежать нищей деревенской жизни, бедные крестьяне активно подавались в города в поисках работы. В период 1865–1890 годов число заводских рабочих выросло на 65 процентов, а число рабочих, занятых в горной промышленности, – на 106 процентов.
Промышленность особенно бурно развивалась в 1870-х годах. В период с 1869 по 1881 годы население Санкт-Петербурга выросло с 668 тысяч до 928 тысяч человек. Вырванное из крестьянского окружения и брошенное в кипящий котёл заводской и фабричной жизни, сознание рабочих стремительно преобразилось. Полицейские отчёты свидетельствовали о растущем недовольстве и смелости рабочей силы. «Прежние подчас грубые отношения хозяина завода стали для рабочих невыносимы, – читаем в одном из отчётов. – Рабочие, видимо, сознали, что завод без рук немыслим, что хотя они и кормятся им, но что вместе с тем и он без них ничто». Прочитав этот отчёт, Александр II написал на полях: «Весьма грустно!»[27 - Цит. по: Левин Ш. М. Кружок чайковцев и пропаганда среди петербургских рабочих в начале 1870-х годов // Каторга и ссылка. 1929. № 12 (61). С. 26–27.]
Рост трудовых волнений привёл к созданию первых организованных групп рабочих. «Южнороссийский союз рабочих» был основан Евгением Осиповичем Заславским (1844–1878). Выходец из дворянской, но бедствующей семьи, он «ходил в народ» в 1872–1873 годах, убедился в бесполезности этой тактики и начал пропагандистскую работу среди рабочих Одессы. Из этих немногочисленных кружков с еженедельными встречами родился «Союз». В его уставе отмечалось, что «рабочие могут достигнуть признания своих прав только посредством насильственного переворота, который уничтожит всякие привилегии и преимущества и поставит труд основою личного и общественного благосостояния»[28 - Цит. по: Итенберг Б. С. Южнороссийский союз рабочих. Возникновение и деятельность. М.: Мысль, 1974. С. 206.]. Влияние «Союза» быстро росло, но в декабре 1875 года его вожди были арестованы и приговорены к каторжным работам. Сам Заславский был приговорён к десяти годам каторги. В условиях лишения свободы он подорвал своё здоровье, стал увядать и умер в тюрьме от чахотки.
Более крепким оказался «Северно-русский рабочий союз», нелегально созданный осенью 1877 года во главе с В. П. Обнорским и С. Н. Халтуриным. Виктор Обнорский, сын отставного сержанта, трудился кузнецом, потом слесарем. Работая на заводах Санкт-Петербурга, он принимал участие в рабочих кружках. Когда над ним нависла угроза ареста, ему пришлось бежать в Одессу, где он установил контакт с «Союзом» Заславского. Плавал за границу, где попал под влияние идей немецкой социал-демократии. Вернувшись в Петербург, он сошёлся с П. Л. Лавровым и П. Б. Аксельродом, светочами народнического движения. Степан Халтурин был важной фигурой в революционном движении конца 1870-х годов. Подобно Обнорскому, он, работая кузнецом и слесарем, примкнул к группе Чайковского, где занялся пропагандой. В серии очерков о рабочих-революционерах Плеханов так увековечил образ Халтурина:
«Пока он был легальным, он даже охотно селился по соседству со студентами и искал их знакомства, заимствуясь у них книгами и всякого рода сведениями. Нередко за полночь засиживался он у таких соседей. Но и там он мало высказывался. Придёт и поднимет разговор на какую-нибудь теоретическую тему. Хозяин оживится, обрадованный случаем просветить тёмного рабочего человека, говорит долго, вразумительно и по возможности “популярно”, а Степан слушает, лишь изредка вставляя своё слово и внимательно, несколько исподлобья, посматривая на собеседника своими умными глазами, в которых по временам появляется выражение добродушной насмешки. В его отношении к студентам всегда была некоторая доля юмора, пожалуй, даже иронии… К рабочим он относился совсем иначе… В рабочих видел он самых надёжных, прирождённых революционеров и ухаживал за ними, как заботливая нянька: учил, доставал книги, “определял к местам”, мирил ссорившихся, журил виноватых. Его очень любили товарищи. Он знал это и платил им ещё большей любовью. При всём том, не думаю, чтобы и в обращении с ними его покидала привычная сдержанность… Но на кружковых рабочих собраниях он говорил редко и неохотно… Между петербургскими рабочими были люди, не менее его знавшие и способные, были люди, больше его видавшие на своём веку, пожившие за границей. Тайна огромного влияния, своего рода диктатуры Степана заключалась в неутомимом внимании его ко всякому делу. Ещё задолго до сходки он переговорит со всеми, ознакомится с общим настроением, обдумает вопрос со всех сторон и потому, естественно, оказывается наилучше подготовленным. Он выражал общее настроение»[29 - Плеханов Г. В. Русский рабочий в революционном движении // Соч.: В 24 т. М.: Госиздат, 1928. Т. 3. С. 195–196.].
Халтурин был ярчайшим представителем того типа рабочих-пропагандистов, которые действовали в кружках первого периода российского рабочего движения. В последующий период он был вовлечён в террористическую деятельность, организовав эффектное покушение на жизнь царя.
«Земля и воля»
Тем временем остатки народнического движения пытались перегруппировать свои силы в городах под новым лозунгом. В 1876 году Марк и Ольга Натансон, Александр Михайлов и Георгий Плеханов создали «Землю и волю». Новая подпольная организация состояла из «основного кружка» и «комиссии» («администрации») с очень узким кругом избираемых членов. Этим органам подчинялись специальные группы: крестьянская группа, рабочая группа, студенческая группа и так называемая дезорганизаторская группа – боевое крыло для «защиты от произвола чиновников». Программа «Земли и воли» опиралась на смутную идею о «крестьянском социализме», в основе которой лежало требование о передаче земли крестьянам и о предоставлении всем народам Российской империи права на самоопределение. В России также предполагалось введение полного общинного самоуправления. Всё это, однако, подчинялось главной цели – революционному свержению самодержавия, и «притом возможно скорейшему». Крайняя спешка объяснялась развитием капитализма, который угрожал разрушением крестьянской общины (мира). Стало быть, именно народники явились родоначальниками представления о «социализме в одной стране». Стремясь освободить общество от ужасов капитализма, они поддерживали идею об «особом историческом пути развития России», считая российское крестьянство и его социальные институты неповторимыми.
6 декабря 1876 года без малого пятьсот человек, главным образом студенты, организовали нелегальную демонстрацию возле Казанского собора. Участники манифестации скандировали лозунги «Земля и воля!» и «Да здравствует социалистическая революция!». На демонстрации выступил 21-летний студент Георгий Плеханов, революционная речь которого положила начало его многолетнему изгнанию и подпольной жизни. Георгий Валентинович Плеханов родился в 1856 году в мелкопоместной дворянской семье из Тамбовской губернии. Как и многие его сверстники, первый опыт он получил из трудов великой школы демократических писателей: Белинского, Добролюбова и особенно Чернышевского. Ещё юношей он присоединился к народническому движению, принимая участие в опасных заданиях, в том числе в освобождении арестованных товарищей и даже в ликвидации провокатора. Его несколько раз арестовывали, но он всегда ухитрялся сбежать из-под стражи.
Произнеся смелую речь, Плеханов был вынужден бежать за границу, между тем его авторитет был настолько высок, что его избрали, пока он отсутствовал, членом «основного кружка» «Земли и воли». Вернувшись в Россию в 1877 году, будущий основоположник русского марксизма перешёл на рискованное подпольное положение. Вооружившись ножом и пистолетом, которые он по ночам всегда держал под подушкой, Плеханов прибыл сначала в Саратов, в низовья Волги, где затем был поставлен во главе рабочей группы «Земли и воли». Работа рука об руку с фабрично-заводскими рабочими наложила глубокий отпечаток на его взгляды, что, несомненно, помогло ему порвать с предубеждениями народников и отыскать дорогу к марксизму.
В декабре 1877 года взрыв, прогремевший на патронном заводе Васильевского острова, унёс жизни шести рабочих; было много раненых. Похороны рабочих превратились в демонстрацию. Плеханов написал прокламацию, которая заканчивалась словами:
«Рабочие! Пора вам самим взяться за ум: помощи ждать вам не от кого! Не дождётесь вы её от начальства! Долго ждало помощи от него крестьянство и дождалось кочек да болот, да податей ещё тяжелее, ещё больше прежнего! <…> Долго ли ещё будешь терпеть ты, рабочий народ?»[30 - Плеханов Г. В. Рабочим патронного завода // Литературное наследие Г. В. Плеханова. М.: Соцэкгиз, 1934. Сб. I. С. 381.]
Автор дождался ответа намного раньше, чем мог на то надеяться. Экономический бум, вызванный итогом Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, создал условия для беспрецедентного стачечного взрыва во главе с наиболее угнетённой и эксплуатируемой частью рабочего класса – текстильщиками. Ещё не раз текстильщики как самые подавленные и нестабильные рабочие будут реагировать в подобных ситуациях быстрее, чем большие батальоны металлопромышленности. Рабочие при посредстве отдельных рабочих-революционеров обратились за помощью к «студентам».
Плеханов как глава рабочей группы «Земли и воли» фактически получил контроль над этим движением. К сожалению, народники не представляли, что делать с рабочим движением, которое вообще не вписывалось в их представление о мироздании. За два года в Санкт-Петербурге произошло двадцать шесть стачек. Только в 1890-х годах Россия увидит забастовки такого масштаба. Члены «Северно-русского рабочего союза» играли видную роль в этих забастовках. К началу 1879 года волнения достигли своего апогея: в них участвовали двести рабочих-организаторов, и ещё столько же человек, тщательно распределённых по различным фабрикам и заводам, находились в резерве. Все они были связаны с центральным органом. Кружки рабочих даже имели библиотеку, книги из которой тщательным образом распределялись между подпольными группами и широко использовались даже за пределами «Союза». Изобретательный Халтурин основал подпольную типографию. Обнорский заключил соглашения с рабочими группами в Варшаве, и это, как удовлетворённо отмечал Плеханов, «был едва ли не первый пример дружеских сношений русских рабочих с польскими»[31 - Плеханов Г. В. Русский рабочий в революционном движении // Соч.: В 24 т. М.: Госиздат, 1928. Т. 3. С. 186.].
Но через несколько месяцев после выхода первого номера нелегальной газеты «Рабочая заря» полиция разгромила типографию «Союза», а большую часть членов этой организации – в результате волны арестов – ждала либо каторга, либо тюрьма, либо изгнание. Результат крушения первой крепкой рабочей организации был катастрофическим. Халтурин сотоварищи сделали пессимистические выводы и повернулись к терроризму. Исправление террористической ошибки далось ценой бесчисленных напрасных жертв и отняло у движения целое десятилетие.
С самого начала революционное движение в России раздирала полемика между «пропагандистами» и «бунтарями» – двумя линиями, истоки которых прослеживались во взглядах Лаврова и Бакунина соответственно. Неудачи «хождения в народ» привели две эти линии к точке полного открытого разрыва. В 1874–1875 годах в России появились тысячи политических заключённых – молодых людей, заплативших за неповиновение ценой свободы. Некоторые из них были затем освобождены под залог и находились под наблюдением. Другие административным предписанием были сосланы в Сибирь. Остальные просто сгнили в тюрьме в ожидании суда. Некоторые из тех, кто остался на свободе и продолжал политическую активность, решили вернуться в деревни в качестве школьных учителей и врачей, полностью посвятив себя скромному преподавательскому труду в ожидании лучших времён. Иные же, осознав ложность теории Бакунина о «инстинктивно революционном крестьянстве», стали искать другую дорогу.
«Земля и воля» никогда не была массовой организацией. Несколько десятков человек, в основном студенты в возрасте от двадцати до тридцати лет, – таков был её активный состав. Но семена распада были посеяны в ней в самого начала. Последователи Лаврова стремились «раскрыть людям глаза» путём пропаганды. В народе нужно пробуждать не чувство, а сознание, утверждал Пётр Лавров[32 - См.: Прибылёва-Корба А. П., Фигнер В. Н. А. Д. Михайлов. Л., М.: Госиздат, 1925. С. 90.]. Неудачные попытки организовать массовое движение крестьянства при помощи пропаганды положили начало новой теории, которая перевернула бакунизм с ног на голову. Часть народников совершила поворот на сто восемьдесят градусов, перейдя от «отрицания политики» и политических организаций к тайной и высокоцентрализованной террористической организации «Народная воля», которая была создана специально для того, чтобы «пропагандой действия» пробудить революционное движение масс.
Военные унижения царской России в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов вновь показали несостоятельность текущего режима и дали свежий глоток воздуха оппозиции. Вожди «Народной воли» решили вести войну против самодержавия в своего рода террористическом поединке, который должен был «сверху» разжечь пламя восстания. Часть молодёжи просто сгорала от нетерпения. Андрей Желябов, будущий лидер «Народной воли», подытожил это следующими словами в диалоге с П. И. Семенютой[33 - Семенюта П. И. Из воспоминаний об А. И. Желябове // Былое. 1906. № 4. С. 219.]:
– История движется ужасно тихо, – говорил Желябов, – надо её подталкивать. Иначе вырождение нации наступит раньше, чем опомнятся либералы и возьмутся за дело.
– А как насчёт конституции? – вопрошал Семенюта.
– И конституция пригодится.
– Что же ты предпочитаешь: веровать в конституцию или подталкивать историю?
– Не язви. Теперь больше возлагается надежд на «подталкивание».
Эти несколько строк проводят резкую грань между терроризмом и либерализмом. Террористы не имели собственной программы. Они переняли свои идеи у либералов, которые, опираясь на эти соображения, требовали совсем иного.
Осенью 1877 года без малого двести молодых людей предстали перед судом над участниками «хождения в народ». В ожидании суда они провели в тюрьме три года, и это время было отмечено многочисленными случаями жестокого обращения с заключёнными со стороны надзирателей и должностных лиц. Систематическая жестокость, пытки и оскорбления, перенесённые узниками, лишали революционеров последней капли терпения. Широкое возмущение вызвал дикий случай, произошедший в июле 1877 года. Когда генерал Ф. Ф. Трепов, печально известный обер-полицмейстер и петербургский градоначальник, посетил Дом предварительного заключения, молодой политический узник Архип Боголюбов отказался снять шапку перед высоким гостем. По приказу Трепова Боголюбов был приговорён к ста ударам розгами. Поворотным моментом стало событие января 1878 года: молодая девушка по имени Вера Засулич совершила покушение на жизнь Трепова, выстрелив в него из револьвера. Этот поступок, самостоятельно спланированный Засулич, был местью за жестокое обращение с политическими заключёнными. Суд над Верой Засулич, завершившийся, вопреки всем ожиданиям, оправдательным приговором, с неизбежностью предопределил поворот к «пропаганде действием».
Первоначально террор задумывался как временная тактика для освобождения арестованных товарищей, устранения полицейских шпионов и самозащиты от репрессивных действий власть имущих. Но у терроризма есть собственная логика. За короткий промежуток времени террористическая мания овладела организацией. Не заставили себя ждать и сомнения по поводу «новой тактики». Критические нотки звучали на страницах официального печатного органа партии.
«Мы должны помнить, – говорится в одной статье № 1 «Земли и воли», – что не этим [террористическим] путём мы добьёмся освобождения рабочих масс. С борьбой против основ существующего порядка терроризация не имеет ничего общего. Против класса может восстать только класс; разрушить систему может только народ. Поэтому главная масса наших сил должна работать в среде народа»[34 - Цит. по: Революционная журналистика семидесятых годов / под ред. Б. Базилевского. Париж: Sosiete nouvelle de librairie et d’edition, 1905. С. 124.].
Принятие новой тактики привело к открытому расколу в движении – к расколу на террористов и последователей Лаврова, которые выступали за постепенную пропаганду в массах. На деле последняя тенденция, защищая «теорию малых дел» и поэтапность, расходилась с революционностью. Правое крыло народничества почти слилось с либерализмом, тогда как его более радикальная группировка сделала ставку на огнестрельное оружие и «революционную химию» нитроглицерина.
Современные террористы пытаются отличить себя от своих российских предшественников. Террористы-народники, как утверждается, верили, что индивидуальный террор заменяет собой движение масс, тогда как современные сторонники вооружённой и партизанской борьбы рассматривают себя только как вооружённое крыло массовой борьбы, цель которой – привести массы в движение путём социального взрыва. Между тем народовольцы никогда не утверждали, что они – самодостаточное движение. Они стремились к началу массового крестьянского движения, которое должно было свергнуть государство и установить социализм. Они тоже стремились своим смелым примером произвести «детонацию» в массовом движении.
У политики, однако, своя логика. Все обращения «Народной воли» от имени масс служат ширмой, скрывающей укоренившееся недоверие народовольцев к революционной способности тех же самых масс. Эти аргументы, выдвинутые для оправдания террора в России более столетия назад, поразительно созвучны аргументам приверженцев городской партизанской борьбы (urban guerrillaism) более позднего периода, которые говорят: «Мы – за движение масс, но государство слишком сильно». Террорист Николай Александрович Морозов утверждал:
«Наблюдая современную общественную жизнь в России, мы видим, что никакая деятельность, направленная к благу народа, в ней невозможна вследствие царящего в ней правительственного произвола и насилия. Ни свободного слова, ни свободной печати для действия путём убеждения в ней нет. Поэтому всякому передовому общественному деятелю необходимо прежде всего покончить с существующим у нас образом правления, но бороться с ним невозможно иначе как с оружием в руках. Поэтому мы будем бороться по способу Вильгельма Телля до тех пор, пока не достигнем таких свободных порядков, при которых можно будет беспрепятственно обсуждать в печати и на общественных собраниях все политические и социальные вопросы и решать их посредством свободных народных представителей»[35 - Морозов Н. А. Повести моей жизни. М.: Наука, 1965. Т. 2. С. 420–421. – Курсив А. В.].
Народники были храбрыми, но заблудившимися идеалистами. Они сделали мишенью известных мучителей, полицмейстеров, ответственных за репрессивные действия, и тому подобных людей. Как правило, затем они сдавались полиции, чтобы использовать судебные процессы для обличения текущего общественного строя. Они закладывали бомбы не для убийства женщин, детей или обычных солдат. В редких случаях они убивали отдельных полицейских, чтобы завладеть их оружием. Как бы то ни было, марксисты резко осуждали народников за их всецело ошибочные и контрпродуктивные методы.
Якобы «современные» теории городской партизанской борьбы просто карикатурно повторяют старые домарксистские идеи российских террористов. Весьма иронично, что эти люди, которые часто называют себя марксистами-ленинцами, не имеют ни малейшего представления о том, что российский марксизм родился из непримиримой борьбы с индивидуальным террором. Российские марксисты пренебрежительно именовали террористов «либералами с бомбой». Отцы либерализма вещали от имени «народа», но считали его слишком невежественным для того, чтобы доверить ему ответственное дело по преобразованию общества. Роль простых людей была сведена к пассивному голосованию раз в несколько лет и наблюдению за тем, как либералы в парламенте вершат свои дела. Дети либералов, напротив, не имели ничего, кроме презрения к парламенту. Они выступали за революцию и, конечно же, за «народ». С одним лишь исключением: массы опять, будучи невежественными, были якобы не в состоянии понять их. Поэтому они обратились к «революционной химии» бомб и револьверов. Роль масс, как и прежде, была сведена к роли пассивных зрителей.
Для марксизма же революционное преобразование общества есть сознательный акт рабочего класса. Прогрессивным здесь считается то, что служит повышению сознательности рабочих и их уверенности в собственных силах. Реакционно, напротив, всё то, что отдаляет рабочих от понимания своей исторической роли. С этой точки зрения индивидуальный террор полностью реакционен. Стало быть, политика индивидуального террора наиболее вредна для масс именно в момент своей успешности. Попытки отыскать простой и короткий путь в политике нередко приводят к катастрофе. Какой же вывод должны извлечь рабочие из яркого и успешного индивидуально-террористического акта? Пожалуй, только такой: можно, мол, достигнуть своей цели без какой-либо долгой и трудной подготовительной работы по организации профсоюзов, без подготовки стачек и других массовых мероприятий, без агитации, пропаганды и просвещения. К чему все эти напрасные отступления, если достаточно решить проблему при помощи бомбы и огнестрельного оружия?
История двадцатого века знает несколько трагических уроков, показывающих, что происходит, когда революционеры пытаются заменить сознательное движение рабочего класса героическими действиями вооружённого меньшинства. Чаще всего, как в случае с «Народной волей», попытка бросить вызов государственной машине такими методами приводит к страшному поражению и укреплению того самого репрессивного аппарата, который предполагалось свергнуть. Но даже в тех случаях, когда, например, партизанская война приводит к свержению прежнего режима, не может быть и речи о создании здорового рабочего государства, не говоря уже о социализме. В лучшем случае мы получим деформированное рабочее государство (пролетарский бонапартизм), в котором рабочие живут по правилам бюрократической элиты. Такой исход фактически предопределён милитаристской структурой террористической или партизанской организации, деспотичным командованием, отсутствием внутренней демократии и, разумеется, тем обстоятельством, что эти организации функционируют вне рабочего класса, независимо от него. Подлинная революционная партия не считает себя группой самозванных спасителей масс, а стремится организовать и сознательно выразить активность самих рабочих. Только сознательное самодвижение пролетариата может привести к социалистическому преобразованию общества.
Некоторые члены старой «Земли и воли» пытались противостоять террористической тенденции, но были отодвинуты на обочину. Попытка достигнуть компромисса на Воронежском съезде в июне 1879 года не остановила раскол, который случился в октябре того же года с формальным согласием обеих сторон распустить организацию. Денежные средства партии были поделены, и обе стороны согласились впредь не использовать прежнее название. Террористическая фракция назвалась «Народной волей», а остатки старой «деревенской» школы народников – «Чёрным переделом», вторя исконному народническому представлению об аграрной революции. Именно последняя организация, возглавляемая Плехановым, привела к появлению первых ростков русского марксизма.
Рождение русского марксизма
Перспективы фракции Плеханова были весьма туманными. Старая тактика «хождения в народ» исчерпала себя. Крестьяне оказались более не восприимчивыми к увещеваниям народников. Многие народники в итоге оставили надежду и проголосовали ногами, вернувшись к более яркой городской жизни. Плеханов, который прежде имел опыт руководства рабочей группой «Земли и воли», предложил членам «Чёрного передела» провести агитацию среди заводских и фабричных рабочих. Он пытался наладить свои старые связи с рабочими, в том числе со Степаном Халтуриным из «Северно-русского рабочего союза». Но террористическая волна поглотила даже передовых рабочих. Так, Халтурин принимал личное участие в покушении на жизнь царя в феврале 1880 года. Сторонники «Чёрного передела» оказались в глубокой изоляции. Последний удар по группе Плеханова был нанесён в январе 1880 года, когда, вскоре после набора первого номера журнала чернопередельцев, полиция арестовала подпольную типографию и фактически стёрла с карты страны целую организацию. Не связанному с терроризмом направлению в народничестве, как позже заметил Троцкий, не оставалось ничего иного, как грубо и на ощупь прокладывать себе дорогу к марксизму.
По другую сторону баррикад сторонников «Народной воли», казалось, ждал впечатляющий успех. Невероятно, но крошечная организация, в которую входило всего несколько сотен человек, превратила царя в фактического узника в своём собственном дворце. Некоторое время всё благоволило народовольцам, в числе которых были самые решительные и революционные представители молодёжи. Новая организация, высоко централизованная и предельно засекреченная, возглавлялась Исполнительным комитетом, в который входили А. И. Желябов, А. Д. Михайлов, М. Ф. Фроленко, Н. А. Морозов, В. Н. Фигнер, С. Л. Перовская и другие. Программа «Народной воли», если сравнивать её со старым движением народников, была прогрессивной, поскольку чётко определяла политическую борьбу против самодержавия. Ленин всегда воздавал дань самоотверженному героизму народовольцев, однако неумолимо критиковал тактику индивидуального террора. «Народовольцы, – писал он позднее, – сделали шаг вперёд, перейдя к политической борьбе, но связать её с социализмом им не удалось»[36 - Ленин В. И. Рабочая и буржуазная демократия // Полн. собр. соч.: В 55 т. 5-е изд. М.: Политиздат, 1967. Т. 9. С. 179.].
Программа «Народной воли» предусматривала «постоянный орган народного представительства», избираемый всеобщим голосованием, провозглашала демократические свободы, передачу земли народу и определяла меры по переводу фабрик и заводов в руки рабочих. Движение вовлекло в себя самых храбрых и самоотверженных людей. В их числе был Степан Халтурин из «Северно-русского рабочего союза». Он проявил большую предприимчивость и отвагу, устроившись столяром на императорскую яхту и став затем образцовым рабочим. Завоевав доверие официальных лиц, в феврале 1880 года Халтурин заложил в Зимнем дворце, где он занимался ремонтными работами, мощную бомбу, взорвав резиденцию царя прямо в центре столицы. В ответ государство развернуло репрессии, создав, по сути, диктатуру под командованием генерала М. Т. Лорис-Меликова. Случай с Халтуриным особенно трагичен. Очень рано ощутил он противоречие между терроризмом и необходимостью строить рабочее движение.
«Халтурин постоянно разрывался между рвением к применению силы и обязанностями организатора рабочих, – пишет Ф. Вентури. – Он дал волю своим чувствам, заявив, что интеллигенция заставляла его начинать всё с начала после каждого террористического акта с его неизбежными потерями. “Хоть немного бы дали вы нам укрепиться”, – говорил он при каждом случае. Но тогда он был так же охвачен жаждой немедленного действия, которая привела его вместе с интеллигенцией на эшафот»[37 - Venturi F. Roots of Revolution: A History of the Populist and Socialist Movements in Nineteenth Century Russia. New York: Alfred A. Knopf, 1960. P. 706.].
Успехи террористов таили в себе семена собственного распада. Убийство царя в 1881 году породило господство репрессий, в которых террор одиночек против министров и полицейских уступил место террору всей государственной машины против революционного движения в целом.
«Россия была разделена на несколько округов с генерал-губернаторами, получившими приказание вешать немилосердно, – вспоминал Кропоткин. – Ковальский, который, к слову сказать, никого не убил своими выстрелами, был казнён. Виселица стала своего рода лозунгом. В два года повесили двадцать три человека, в том числе девятнадцатилетнего Розовского, захваченного при наклеивании прокламации на железнодорожном вокзале. Этот факт был единственным обвинением против него. Хотя мальчик по летам, Розовский умер как герой»[38 - Кропоткин П. А. Записки революционера. М.: Мысль, 1990. С. 404.].
Известен случай с девочкой четырнадцати лет, которую сослали в Сибирь за то, что она призывала толпу освободить идущих на эшафот заключённых. Она утопилась. Арестованные проводили годы в местах предварительного заключения – рассадниках брюшного тифа, – где пятая часть их умирала в первый год в ожидании суда. На жестокое обращение надзирателей отвечали голодовками, что обычно заканчивалось принудительным кормлением. Тех, кого оправдывали, этапировали в Сибирь, где они медленно умирали от голода, довольствуясь жалким правительственным пособием. Всё это поддерживало негодование молодёжи, которая страстно желала отомстить. На место жертв белого террора приходили новые люди, которые затем становились новыми жертвами в адском круговороте террора и репрессий. Страна потеряла целое поколение, и в итоге государство, не державшееся за отдельных генералов и полицмейстеров, стало сильнее, чем когда-либо, несмотря на то что «Народная воля» заметно подкосила ряды видных царских чиновников.
Новый обер-прокурор – министр К. П. Победоносцев – поклялся государю искоренить террористов железом и кровью. Ряд драконовских законов существенно расширили правительству полномочия для арестов, ссылок и цензуры, что коснулось не только революционеров, но и самых умеренных либеральных тенденций. Национальный гнёт был усилен запретом публикаций на нерусских языках. Появились законы, ужесточающие власть помещика над крестьянами. Волна реакции прокатилась по школам и университетам, подавив все формы свободной мысли и сокрушив мятежный настрой молодёжи. В России, вопреки ожиданиям террористов, не случилось ни массового восстания, ни укрепления оппозиции. Очень скоро все надежды, взлелеянные целым поколением самоотверженных героев, рассыпались в прах. Террористическое крыло народников погубила волна арестов. К 1882 году ядро этого крыла исчезло, его лидеры оказались в заточении, а само народническое движение разбилось на тысячу осколков. Однако похоронный звон по старому народничеству в то же время сопровождался в Европе быстрым ростом нового движения, а никому не известное ранее соотношение классовых сил пробивало себе дорогу даже в отсталой России.
Все эти годы идеи Маркса и Энгельса – в неполной и вульгаризированной форме – были известны российским революционерам. Маркс и особенно Энгельс вступали в полемику с теоретиками народничества. Но у марксизма никогда не было крупных последователей в России. Отрицая индивидуальный террор, выступая против особого «русского пути к социализму» и якобы ведущей роли крестьянства в революции, марксизм не нашёл поддержки у революционной молодёжи. В отличие от бакунинской идеи о «пропаганде делом», представление о том, что Россия должна пройти болезненную школу капитализма, имело привкус бездействия и пораженчества.
Старое поколение народников демонстрировало скрытое презрение к теории. Неустанно пользуясь идеологическим аргументом, они оправдывали практические зигзаги и повороты в своём движении. Народники выдвинули идеи о центральной роли крестьянства, особой исторической миссии России, панславизме и терроризме. Разбив себе головы о неприступную стену, идеологи народничества, вместо того чтобы честно признать свои ошибки и попытаться использовать иную стратегию и тактику, упорно держались обанкротившихся идей и, значит, всё глубже погружались в пучину беспорядка.
Новая тенденция, которую продвигали Плеханов и горстка его единомышленников, в первую очередь стремилась заложить прочный фундамент для будущего на основе правильных идей, теории, тактики и стратегии. Без этого выдающегося вклада Плеханова было бы немыслимо дальнейшее развитие большевизма. Будучи ещё, по собственному выражению, народником до мозга костей, Плеханов искал ответы на вопросы, поставленные кризисом идеологии народничества, в работах Маркса и Энгельса. В январе 1880 года он был вынужден бежать за границу, где пересекался с французскими и немецкими марксистами, занятыми тогда ожесточённой идеологической борьбой с анархистами. Это знакомство с европейским рабочим движением стало решающим поворотным моментом в эволюции взглядов Плеханова.
Российскому подполью был известен только ряд трудов Маркса и Энгельса, в основном экономического содержания. Плеханов, подобно многим революционерам, был знаком с «Капиталом» Маркса, который царская цензура считала относительно безопасным для государства ввиду его чрезвычайной сложности и абстрактности. Логика была такая: если цензоры не могут понять содержание этой книги, что уж говорить о простых рабочих? Отстранившись на время от прямого участия в революционной борьбе в России, Плеханов сотоварищи получил доступ к прежде неизвестной литературе. И эти книги стали для него откровением.
Изучение Плехановым марксистской философии, трудов по классовой борьбе, а также материалистического понимания истории пролило новый свет на перспективы революции в России. Под напором марксистской критики одна за другой рушились прежние идеи терроризма, анархизма и народничества. Впоследствии Плеханов вспоминал:
«Тот, кто не пережил вместе с нами то время, с трудом может представить себе, с каким пылом набрасывались мы на социал-демократическую литературу, среди которой произведения великих немецких теоретиков занимали, конечно, первое место. И чем больше мы знакомились с социал-демократической литературой, тем яснее становились для нас слабые места наших прежних взглядов, тем правильнее преображался в наших глазах наш собственный революционный опыт. <…> Теория Маркса, подобно Ариадниной нити, вывела нас из лабиринта противоречий, в которых билась наша мысль под влиянием Бакунина»[39 - Плеханов Г. В. Первые шаги социал-демократического движения в России // Соч.: В 24 т. М.-Л.: Госиздат, 1927. Т. 24. С. 178–179.].
Разрыв с прошлым, однако, дался очень нелегко. В частности, Дейч и Засулич по-прежнему разделяли иллюзии терроризма. Любопытно, что, когда новость об убийстве царя достигла группы Плеханова, все члены группы, за исключением самого Георгия Валентиновича, выступили за переход в «Народную волю». Этот опыт нужно было пережить. Во всяком случае, Плеханов понимал, что кадры для будущей российской марксистской партии не упадут с небес. «Народная воля» выражала традиции целого поколения борцов с царизмом. Это движение, утопленное в крови бесчисленных мучеников революции, нельзя было просто взять и вычеркнуть из истории. Даже в период вырождения народничества богатые традиции продолжали привлекать к этому движению новых людей, растерянно ищущих дорогу к социальной революции. Таким человеком был, к примеру, Александр Ульянов, брат Ленина, казнённый в 1887 году за участие в попытке покушения на жизнь Александра III. Сам Ленин в начале своего пути сочувствовал народникам и поддерживал «Народную волю». Стремление уберечь таких людей от напрасных террористических жестов стало первым долгом русских марксистов.
Группа Плеханова, несмотря на свою немногочисленность, вызвала тревогу в ведущих народнических кружках, которые тут же попытались заглушить голос марксизма бюрократическими путями. Попытки группы сблизиться с революционной молодёжью в России вскоре разбились о каменную стену, воздвигнутую лидерами правого крыла народников, которые контролировали партийную печать. Редакция «Вестника “Народной воли”», к примеру, отказалась напечатать работу Плеханова «Социализм и политическая борьба» – новаторский труд, направленный против анархизма. Сначала Тихомиров, тогдашний лидер «Народной воли», казалось, был согласен удовлетворить просьбу группы Плеханова о присоединении их течения к организации, но публикация «Социализма и политической борьбы» быстро заставила Тихомирова передумать. Он предложил группе распасться, и тогда каждая заявка на членство в «Народной воле» рассматривалась бы индивидуально. Невозможность примирения стала ясна как день, и в сентябре 1883 года марксисты сформировали группу «Освобождение труда».
На момент раскола в группе Плеханова было не больше пяти человек. Сам Плеханов, Аксельрод и Вера Засулич были всем хорошо известными фигурами народнического движения. Дело Трепова принесло Вере Засулич широкую популярность в Европе. Лев Дейч (1855–1941), муж Засулич, был активным пропагандистом народнических идей в Южной России в конце 1870-х годов. Роль Василия Николаевича Игнатова (1854–1884) менее известна. Его выслали в Центральную Россию за участие в студенческих демонстрациях. Он внёс в кассу большую сумму денег, которая позволила группе начать свою деятельность. Но, к несчастью, скоропостижная смерть в самом расцвете сил от чахотки отняла у него возможность сделать ещё много полезного для развития революционного движения. После того как Дейча, арестованного в Германии в 1884 году, выдали российским властям, приготовившим для него длительный тюремный срок, смерть Игнатова уменьшила численность группы «Освобождение труда» до трёх человек.
Впереди были годы напряжённой уединённой борьбы, окутанной тенью томительной анонимности. Требуется известное мужество, чтобы, будучи в меньшинстве, отгородившись от масс и почти не располагая в условиях изгнания никакими ресурсами, принять сознательное решение плыть против течения и бросить вызов заведомо превосходящим силам противника. Далеко не в последний раз силы русского марксизма превратились в глас вопиющего в пустыне. Группу Плеханова поддерживала уверенность в правильности их идей, теории и перспектив. Это при том, что их идеи, казалось, бросали вызов действительности. Рабочее движение в России только зарождалось. Молодое забастовочное движение было во власти идей народничества и обходило стороной социализм. Слабый голос группы «Освобождение труда» ещё не достиг ушей заводских и фабричных рабочих. Глухими к нему оказались и студенты, которые держались анархистских и террористических идей.
В письме к Аксельроду, написанному в марте 1889 года, Плеханов отмечает:
«Все (и «либералы», и «социалисты») единогласно говорят, что молодёжь даже и слушать не станет тех, кто будет говорить против террора. Ввиду этого нужно быть осторожными»[40 - Плеханов Г. В. Письмо к П. Б. Аксельроду (Женева, март 1889 г.) // Философско-литературное наследие Г. В. Плеханова. М.: Наука, 1973. Т. 1. С. 157.].
С момента своего возникновения группа «Освобождение труда» столкнулась с резкими нападками со всех сторон за якобы «предательство» «революционного» народничества. Будучи в изгнании, Тихомиров писал своим товарищам в России, предостерегая их от каких-либо общих дел с группой Плеханова. Старый бакунист-эмигрант Н. И. Жуковский комментировал с долей сарказма: «Вы не революционеры, а студенты социологии»[41 - См.: Дейч Л. Г. Первые шаги группы «Освобождение труда» // Группа «Освобождение труда». Сборник 1. М.: Госиздат, 1923. С. 11.]. Критики постоянно указывали на то, что идеи Маркса неприменимы к России и что программа Плеханова «очень добросовестно переведена с немецкого»[42 - См.: Плеханов Г. В. Библиографические заметки из «Социал-демократа». Женева, 1888 г. // Соч.: В 24 т. М.-Пг.: Госиздат, 1923. Т. 4. С. 277.].
Восьмидесятые годы девятнадцатого века – время решающих побед марксистского учения в европейском рабочем движении. Будучи оторванными от аналогичного движения в России, члены группы «Освобождение труда» инстинктивно сблизились с влиятельным Вторым интернационалом. Плеханов и его товарищи писали в печатные органы Интернационала, выступали на его конгрессах (преимущественно на стороне немецкой партии – партии Маркса, Энгельса, Либкнехта и Бебеля). Они испытывали моральное удовлетворение от серьёзных достижений европейской социал-демократии. Силы русского марксизма были малы, однако они сформировали отряд в могучей пролетарской армии, насчитывающей миллионы людей в Германии, Франции и Бельгии. Живым доказательством преимуществ марксизма здесь был не сухой язык «Капитала», а численность профсоюзов, партийных ветвей, голосований и парламентских фракций.
