На вашем месте. Веселящий газ. Летняя блажь

Сэр Герберт, и без того нервный, заскрипел, как игла на пластинке, и попросил не отвлекаться. Менее сдержанный оратор мог бы немного сдать, но Фредди холодно взглянул на дядю.

– Я и не отвлекаюсь, – сообщил он. – Как ты узнаешь, не став намного старше и толще, слова мои относятся к делу. Я собирался предположить, что вам попадался такой стишок: «Сокровища сияющих камней таятся в темной глубине пещер, и россыпи прекраснейших цветов безвестно увядают на лугах».

– О, господи!

– Да, на лугах, – сурово подтвердил Фредди. Возмутился же сэр Герберт, а поддержала его леди Лидия.

– Герберт, ты прав. Фредди, мой дорогой, ну зачем же это? Мог бы прочитать в другое время, мы с удовольствием послушаем.

– Тетя Лидия, – отвечал он, стараясь быть помягче с женщиной, – не могла бы ты помолчать хоть минутку? Говорить невозможно, если свои же родные то и дело встревают. Значит, молчишь?

– О, пожалуйста!

– Почему же, спросите вы, эти камни и цветы безвестны? – продолжал Фредди. – Что мешает им сделать карьеру, создать себе имя? Казалось бы, камни – сияют, цветы – прекрасны, всё в порядке. А славы нет! В чем же их ошибка? Сейчас скажу. Ошибка в том, что им не попался мастер своего дела, виртуоз рекламы, торговый гений. Что толку от самого лучшего камня, если никто о нем не знает? Цветы – то же самое. Равно как и эликсиры или, если хотите, бальзамы.

Сэр Герберт что-то хотел сказать, но встретил взгляд племянника и сдержался.

– Давным-давно, – продолжал Фредди, – один человек изобрел эликсир для лысых. Я имею в виду, что у них вырастали волосы. Состав мне неизвестен. Немного того, немного сего… Назывался он бальзамом Прайса.

Сид оперся подбородком в ладони и пристально глядел на портрет. Тут он заволновался.

– Что такое? Наш бальзам?

– Если Фредди не будет читать стихи, – успокоил его Тони, – вы всё скоро узнаете. Тем, у кого слабое сердце, советую за что-нибудь держаться. Ну, прочитай нам «Гунга Дин» и «Атаку легкой кавалерии» [24], и – к делу.

Фредди не терпел понуканий.

– Этот бальзам, – сказал он, – всегда отличался бесценными качествами, но некому было им заняться. Старый Прайс продал своим клиентам флакончика два – и все. Как говорится, застой. Тут явился ваш покорный слуга и увидел, что в темных пещерах или, скажем, на лугах – золотое дно. Где же пещеры, где луга? Найтбридж, Мотт-стрит, вот где!

И он обвел аудиторию горящим взглядом.

– Я взялся за дело. Прежде всего я послал полдюжины флаконов будущему тестю Кубика, узнав из надежных источников, что тот – лысый как шар. Мы потолковали за ланчем. «Попробуйте! – сказал я. – Больше ни о чем не прошу. Какой тут риск? Попробуйте». Очень мозговитый дядя, надо заметить. Не удивляюсь, что он миллионер. Понял – с налета. Стал мазать голову. И через две недели – две недели! – яйцеобразный купол покрылся нежной щетинкой.

Сид громко вскрикнул.

– Если это правда, – сказал он, – имя Прайсов не умрет.

– Теперь, – продолжил Фредди, – создана компания для массового производства. Она просила меня узнать у Тони, сколько он хочет. Так и сказали: «Пусть назовет цифру». Пределов нет. Этот тесть выпустит акции на американский рынок, и деньги потекут рекой. Я в этих делах не разбираюсь. Кажется, так всегда с этими финансами.

Сид встал. Вид у него был точно такой, как у мистика.

– Да я сто тысяч затребую! – вымолвил он.

Фредди презрительно засмеялся. Сид резко повернулся к нему, он вообще не любил, когда смеются.

– Чего раскудахтался? – спросил он.

– Как тут не засмеяться! «Затребую!» Да вы-то при чем?

– Эт я?!

– Вы. Бальзам принадлежит Тони.

Челюсть у Сида медленно отвисла, лицо посерело.

– Хо! Грабить меня вздумали!

– Почему вас?

– Вот именно, – подхватил сэр Герберт. – Или то, мой дорогой, или это. Если вы лорд Дройтвич, вы ничем не связаны с Прайсом.

Нависло молчание. Сид явственно думал. Потом, вскрикнув «У-у!», он схватил мамашу, подтащил к столу и вложил перо ей в руку.

– Быстро, ма! – прикрикнул он. – Давай подписывай!

– Так я же, сынок…

– То-то и оно, сынок! – заорал Сид. – Твой родной сын Сид Прайс, единственный владелец бальзама! – Он оглядел собравшихся. – Нужны мне теперь эти титулы! Да на что они дались? – Он положил бумагу в карман. – Вот, у меня документик есть. Что, съели? Пошли, мамаша.

Вихрь событий совсем сбил с толку несчастную женщину. В сознании ее мелькали кошки, сойки, юристы и бумаги.

– Значит, я правильно сделала? – робко спросила она.

– А то! – заверил сын. – Понять не могу, откуда ты взяла эту чушь. Графы какие-то!..

Он вытолкнул мать на газон и сказал, обернувшись:

– Если кому понадоблюсь, гостиница «Ритц»!

– Не забудьте, – сказал Фредди, – мне десять процентов за комиссию.

Сид искоса взглянул на него.

– Ох, сел бы ты ко мне в кресло!

И с этими словами он ушел.

Тони взял Полли за руку и сказал ей:

– Ну, вот!

Сэр Герберт молодел на глазах.

– Тони! – взволновано сказал он. – Поздравляю!

– Спасибо, – улыбнулся племянник. – Ах, ты про это? Я думал, ты рад, что мы с Полли поженимся.

Сэр Герберт несколько замялся.

– Э… м-мэ… – начал он.

Но тут вмешалась леди Лидия. Она подошла к Полли и ее поцеловала. Если за поцелуем скрывался вздох о том, что графиней Дройтвич никогда не станет богатая и знатная девица, его никто не услышал.

– Душенька, – сказала она, – Тони и впрямь можно поздравить.

И прибавила, обращаясь к Слингсби:

– Смешайте мне, пожалуйста, коктейль.

– Нет! – твердо возразил Фредди. – Ради такого случая коктейли смешаю я. – Он постучал себя по груди. – Я, Фредерик Чок-Маршалл, принесший добрую весть из Аахена в Гент [25].

– Если ты меня отравишь, – сказала леди Лидия, – я умру счастливой.

Слингсби посторонился, давая им пройти, а потом пошел за ними. Его лунообразное лицо блаженно светилось.

– Коктейль? – сказал сэр Герберт. – Неплохая мысль. Как вы, Уэзерби?

– Не против.

Тони поцеловал Полли.

– Наконец, – сказал он, – мир и счастье пришли к Антони, пятому графу Дройтвичскому.

Полли, немного отойдя, печально на него взглянула.

– Тони, я не могу!

– Чего ты не можешь?

– За тебя выйти.

Тони благодушно улыбнулся.

– Подожди, приведу тебя на Ганновер-сквер, в церковь Святого Георгия – мигом обкрутимся!

– У тебя такой большой замок…

– Ничего, привыкнешь.

– Я не смогу стать графиней!

– Чем они плохи?

– Это я не гожусь!

– Вот что, – сказал Тони, – когда ты дала мне слово, я был парикмахером. Труд и уменье вывели меня в графы. Разве можно меня бросать? Зачем же я тогда старался? Представь, как падут духом те, кто карабкается вверх! Стоит ли, подумают они, так надрываться, если она отвергнет нас в час победы?

– Ой, Тони, как ты не видишь? Как не понимаешь? Я совсем… я просто…

– Хватит, – решил он и взял ее на руки. В дверях он остановился, чтобы ее поцеловать.

– Тони и Полли! – сказал он. – Старая добрая фирма.

И он понес ее в гостиную, где, судя по звукам, достопочтенный Фредди Чок-Маршалл сел к роялю.

Веселящий газ

1

Едва я сел писать эту историю, как ко мне заскочил за содой один приятель-литератор, накануне слишком засидевшийся в Пен-клубе, и мне пришло в голову показать ему начало, на случай, если я завалил первую лунку и всю партию. Дело в том, что, если не считать анекдотов в курилке «Трутней» про шотландцев, ирландцев и евреев – да и тогда я обычно умудрялся упустить всю соль, – вашему покорному слуге в жизни не приходилось рассказывать никаких историй. Между тем все знатоки этого дела напирают на то, что удачное начало – ключ к успеху.

– Слушай, можно я тебе кое-что почитаю? – обратился я к приятелю.

– Ну, если это обязательно… – вздохнул он.

– Отлично. Понимаешь, мне хочется изложить на бумаге один довольно странный случай, который произошел со мной в прошлом году. Пока еще я не слишком продвинулся… в общем, начинается все с того, как я встретил мальчишку…

– Какого мальчишку?

– Которого я встретил, – пояснил я и приступил к чтению:

«Мальчик сидел в одном кресле, я сидел в другом. Левая щека у него распухла. Моя левая щека тоже распухла. Он перелистывал картинки в «Нэшнл джиографик», и я перелистывал. Короче, мы оба там сидели.

Он был чем-то обеспокоен, во всяком случае, мне показалось, что «Нэшнл джиографик» не поглощает его внимание полностью. Он то откладывал журнал, то снова брал в руки, то вдруг опять откладывал. Наконец в момент очередного откладывания его взгляд упал на меня.

– А где все остальные?..»

Тут мой приятель, прикрывший было со страдальческим видом глаза, вдруг встрепенулся. Он вел себя так, словно ему сунули под нос тухлую рыбу.

– Неужели такую чушь, – спросил он, – собираются напечатать?

– Частным образом. Это останется в семейных архивах для просвещения моих потомков.

– Бедняги. Насколько я могу судить, тут они никаких концов не найдут. Где, черт возьми, все это происходит?

– В Голливуде.

– Ну, так прямо и скажи! А то кресла какие-то… Что за кресла? Где они стоят?

– В приемной у дантиста, – объяснил я. – Мы там встретились с мальчиком.

– С каким мальчиком? Кто он такой?

– Потом оказалось, что это малыш Джо Кули, ребенок-кинозвезда, Кумир Американских Матерей.

– А ты кто?

– Как это кто? – Вопрос меня слегка удивил, потому что мы учились в одной школе. – Ты же знаешь меня, старина, я Реджи Хавершот.

– Да я-то знаю, но ты должен представиться читателю, он же не ясновидящий!

– А нельзя сделать так, чтобы это выяснялось постепенно, по ходу повествования?

– Ну конечно, нет, – отрезал приятель. – Когда пишешь, первое правило – сразу изложить предельно ясно, кто, когда, где и почему. Так что советую начать сначала.

Он забрал соду и исчез.

Итак, возвращаясь назад и приступая к делу по всем правилам, должен сообщить вам, что меня зовут, как и упоминалось выше, Реджи Хавершот, или Реджинальд Джон Питер Свизин, третий граф Хавершот, если уж быть совсем точным. Для друзей я просто Реджи. Лет мне двадцать восемь с хвостиком, а во время тех событий, что я описываю, было, соответственно, двадцать семь с хвостиком. Рост шесть футов один дюйм, глаза карие, цвет волос ближе к морковному.

Заметьте, что, называя себя третьим графом Хавершотом, я не имею в виду, что был им всегда. Напротив, вышел я из самых низов и в жизни пробивался собственными силами. В течение долгих лет гнул спину в качестве самого обычного Р. Д. П. Свизина, нимало не сомневаясь, что только это имя и будет высечено на моем могильном камне, когда вопрос о могильных камнях приобретет актуальность. Что же касается моих шансов выйти в графы, то они поначалу едва ли поднимались выше одного к десяти. На поле с избытком хватало опытных игроков, каждый из которых мог дать мне сто очков вперед. Однако вы сами знаете, как это бывает. Дядюшки отказываются от жизненной борьбы, кузены складывают оружие, и так, мало-помалу, шаг за шагом, не успеваете вы толком разобраться, что происходит, как вдруг – вот оно.

Ну вот, собственно, и все о моей персоне, не знаю, что тут еще можно добавить. Входил в сборную Кембриджа по боксу… Короче, я один из многих, ничего особенного, так что лучше уж сразу перейду к тому, как оказался в Голливуде.

Однажды утром, когда я налегал на яичницу с беконом в своей лондонской резиденции, раздался телефонный звонок. Старый Гораций Плимсолл спрашивал, не могу ли я зайти к нему в контору по важному делу. Ну конечно, ответил я, разумеется! И тут же отправился в путь, причем с большим удовольствием.

Мне по душе старина Плимсолл. Он семейный поверенный, и в последнее время нам пришлось изрядно пообщаться по поводу вступления в права наследства и всего такого прочего. Ввалившись в контору, я, как обычно, едва разглядел его среди всевозможных исков и постановлений. Раздвинув бумажные горы, Плимсолл выбрался на поверхность и взглянул на меня поверх очков.

– Доброе утро, Реджинальд.

– Доброе утро.

Старик снял очки, протер их и вернул на нос.

– Реджинальд, – произнес он, снова устремляя на меня свой взгляд, – вы теперь – глава семьи.

– Знаю, – кивнул я. – Смех да и только. Мне подписать что-нибудь?

– Пока нет. Дело, ради которого я пригласил вас сегодня, носит, скорее, личный характер. Хочу напомнить, что в качестве главы семьи, Реджинальд, вы несете особую ответственность и, я уверен, не станете ею пренебрегать. На вас лежат определенные обязанности, которые должны быть исполнены, невзирая ни на что. Noblesse oblige.

– О! – Я поднял брови, ощутив некоторое беспокойство. Похоже, предстояло раскошелиться. – Плохие новости, да? Какая-нибудь боковая ветвь решила запустить руку в кассу?

– Позвольте мне начать с самого начала, – вздохнул Плимсолл, смахивая с рукава судебную повестку. – Я только что имел беседу с вашей тетушкой Кларой. Она серьезно обеспокоена.

– Ах, вот как?

– Крайне обеспокоена, – кивнул он. – По поводу вашего кузена Эгремонта.

Разумеется, я сочувственно поцокал языком, но не могу сказать, чтобы сильно удивился. С тех пор как упомянутый молодой человек достиг совершеннолетия, он оставался предметом хронического беспокойства моей несчастной тетушки, снискав всеобщую известность в качестве самого одиозного гуляки в Вест-Энде. Сколько ни пытались окружающие убедить Эгремонта в бессмысленности попыток выпить все спиртное в Англии, он продолжал их предпринимать. Настоящее бульдожье упорство, старая добрая национальная черта, однако тетушку Клару это, ясное дело, не могло не волновать.

– Вы знакомы с его послужным списком? – продолжал поверенный.

Я задумчиво наморщил лоб.

– Ну… однажды после регаты я видел, как Эгремонт уговорил шестнадцать двойных виски за вечер, но побил ли он с тех пор свой рекорд, не знаю.

– В течение долгих лет его поведение было для леди Клары источником постоянной тревоги, а на этот раз…

– Стоп, не говорите, – поднял я руку, – дайте догадаться. Он украл шлем у постового?

– Нет, он…

– Бросил яйцо всмятку на электрический вентилятор? В ресторане это производит необыкновенный эффект.

– Нет, он…

– Неужели убил кого-нибудь? Ни за что не поверю.

– Нет. Он удрал в Голливуд.

– Удрал в Голливуд? – удивленно переспросил я.

– Вот именно, в Голливуд, – кивнул Плимсолл.

Я как мог выразил свое непонимание сути проблемы. Старик продолжал:

– Некоторое время назад леди Клару обеспокоило состояние здоровья вашего кузена. Дрожь в руках, жалобы на пауков, бегающих по спине… Медики с Харли-стрит посоветовали отправить его в кругосветный круиз. Свежий воздух и перемена обстановки…

Слабое место этого плана бросалось в глаза.

– На пароходах есть буфеты, – заметил я.

– Бармены получили строжайшее указание не обслуживать Эгремонта.

– Ему это вряд ли понравилось.

– Не понравилось. Его письма домой, как и почти ежедневные телеграммы, были полны жалоб и выдержаны в неизменно раздражительном тоне. На обратном пути, во время стоянки в Лос-Анджелесе, Эгремонт покинул борт судна и отправился в Голливуд, где до сих пор и пребывает.

– Ну и ну! Пьет, небось, как лошадь?

– Прямых свидетельств мы, к сожалению, лишены, но, думаю, вполне можем предположить, что дело обстоит именно так. Однако это еще не самое худшее. В крайнее волнение леди Клару привело другое…

– Другое? – удивился я.

– Совершенно верно. Отдельные фразы из писем дают основание полагать, что Эгремонт возымел намерение вступить в брак.

– Вот как?

– Да. Его слова не оставляют места для сомнений. Он либо уже обручен, либо вот-вот обручится с какой-то местной девицей, а вам, я думаю, хорошо известно, какого сорта женщины преобладают в Голливуде…

– Говорят, все как одна красотки.

– В физическом отношении они, несомненно, обладают определенными достоинствами, – поджал губы старый Плимсолл, – однако ни в коей мере не подходят в супруги вашему кузену Эгремонту.

Не знаю, не знаю. Лично мне казалось, что такому, как Эгги, еще здорово повезло, если нашлась девица, согласная с ним связаться. Разумеется, своих соображений я высказывать не стал. Старый Плимсолл слишком уж благоговел перед нашим семейством, и мое замечание его бы расстроило. Вместо этого я решил уточнить, чего, собственно, от меня хотят в возникшей ситуации. Чем я могу помочь? Так и спросил его.

Плимсолл посмотрел на меня, словно верховный жрец племени, вдохновляющий юного вождя на священную битву.

– Ну как же, Реджинальд… Вы отправитесь в Голливуд и вразумите этого заблудшего молодого человека. Положите конец его неразумным планам. Употребите все свое влияние.

– Кто, я?

– Вы.

– Хм…

– Никаких «хм»!

– Ха!

– Никаких «ха». Ваш долг очевиден. Вы не можете от него уклониться.

– Но… Голливуд – это же черт знает где!

– Тем не менее я настаиваю на том, что на вас, как на главе семьи, лежит обязанность немедленно туда отправиться.

Я задумчиво пожевал нижнюю губу. Мчаться со всех ног, чтобы подрезать на корню романтическую любовь, в которой я пока не мог усмотреть ничего плохого. Живи и давай жить другим – вот мой девиз. Если Эгги вдруг приспичило бросить якорь, почему бы и нет? Может быть, семейная жизнь изменит его к лучшему. Во всяком случае, к худшему его уже ничто не изменит.

– Хм, – снова сказал я.

Старый Плимсолл уже возился с карандашом и бумагой – очевидно, разрабатывал маршрут.

– Вы правы, – заметил он, – путь довольно долгий, но вместе с тем очень простой. Прибыв в Нью-Йорк, вы должны будете сесть на так называемый экспресс «Двадцатый век» до Чикаго. Оттуда с совсем небольшим интервалом…

Я подпрыгнул на стуле.

– Чикаго? Вы сказали – Чикаго?

– Да. Там у вас пересадка. Затем, из Чикаго в Лос-Анджелес…

– Погодите, – снова перебил я. – Тогда это куда больше смахивает на реальный план. Как раз в Чикаго через неделю или около того пройдет чемпионат мира в тяжелом весе…

Теперь ситуация представлялась в совершенно новом свете. С детства мечтая посмотреть мировой чемпионат, я никогда прежде не мог себе этого позволить, а теперь, с титулом и всем, что к нему полагается, мне это – раз плюнуть. Удивительно, что такая мысль не пришла мне в голову раньше. К изменившимся обстоятельствам жизни не сразу привыкаешь.

– А от Чикаго далеко до Голливуда? – спросил я.

– Чуть больше двух дней пути.

– Тогда ни слова больше. Я еду. Не думаю, правда, что смогу справиться со стариной Эгги, но я с ним повидаюсь.

– Вот и замечательно, – просиял старик и вдруг снова нахмурился. Наступила пауза. Я вздохнул, ожидая новых осложнений. – Э-э… Реджинальд…

– Да?

– Надеюсь, вы будете осторожны?

– Осторожен? – поднял я брови.

Плимсолл смущенно откашлялся, теребя в руках подвернувшийся арендный договор.

– Я хочу сказать, в отношении себя самого… Эти голливудские девицы, как вы только что заметили, славятся необыкновенной внешней привлекательностью…

Я от души расхохотался.

– Боже правый! Да ни одна из них на меня и не взглянет!

Он снова нахмурился. Очевидно, я задел честь семьи.

– Вы граф Хавершот.

– Я знаю. И тем не менее…

– Кроме того, если не ошибаюсь, женщины смотрели на вас и прежде.

Я понял, что он хотел сказать. Два года назад в Каннах мы обручились с девушкой по имени Энн Банистер, американской журналисткой, которая проводила там отпуск. Поскольку я в то время считался уже наследником, это событие вызвало изрядный переполох в старшей ветви рода. Полагаю, последующее расторжение помолвки явилось для всех немалым облегчением.

– Хавершоты отличаются крайней чувствительностью, – наставительно произнес Плимсолл, – они склонны принимать необдуманные решения, по воле сердца, а не разума. Поэтому…

– Ладно-ладно. Буду держать себя в руках.

– В таком случае мне нечего больше сказать. Verbum… э-э… sapienti satis. Итак, вы отправитесь в Голливуд как можно скорее…

– Не медля ни минуты! – воскликнул я.

Ближайший пароход отчаливал в среду. Прихватив чистый воротничок и зубную щетку, я едва на него успел. Краткая остановка в Нью-Йорке, несколько дней в Чикаго, и вот уже лос-анджелесский поезд катит по просторам чего-то там – кажется, Иллинойса.

И вот в этом самом поезде, на второй день пути, когда я сидел, попыхивая трубкой, на смотровой площадке и размышлял о том о сем, в мою жизнь вошла Эйприл Джун. Эффект был такой, будто я проглотил хорошую порцию динамита и кто-то поджег фитиль изнутри.

2

Если вы не в курсе, такие специальные смотровые вагоны находятся у них там, где в английских поездах – вагон охраны. Открываешь дверь и выходишь на площадку с креслами, где можно сидеть в свое удовольствие и разглядывать окрестности. В последних недостатка обычно не бывает, поскольку, как вам, вероятно, известно, Америки очень много, особенно в западной ее части, и, сев на поезд до Лос-Анджелеса, вы просто едете и едете, и этому нет конца.

Короче говоря, как я уже сказал, наутро второго дня путешествия я сидел на смотровой площадке и смотрел, когда внезапно открывшаяся дверь вышибла из меня дух.

Ну, не совсем так, конечно. Последнее предложение надо не забыть подредактировать. Я вовсе не хочу сказать, что меня треснуло по голове или что-нибудь в этом роде. Дух из меня вышибла не дверь, а то, что оказалось за ней. А именно, самая красивая девушка, какую я видел в своей жизни.

Самым первым, что поражало в ней зрителя, словно пуля, выпущенная в упор, была какая-то особенная милая, нежная, поистине ангельская кротость. Выйдя на площадку в компании проводника негроидной наружности, который положил в свободное кресло подушку, девушка поблагодарила его таким проникновенным воркующим голоском, что у меня даже пальцы на ногах поджались от удовольствия. А если добавить к кротости пару огромных голубых глаз, совершенную модель корпуса и нежную улыбку с ямочкой на правой щеке, то вы без труда поймете, почему ровно через две секунды после того, как это божественное существо ступило на сцену, мои пальцы, сжимавшие трубку, побелели от напряжения, а дыхание стало натужным и прерывистым. Свободной рукой я поспешно поправил галстук, а если бы длина моих усов позволяла их подкрутить, то я бы без всякого сомнения подкрутил их.

Наш цветной брат незаметно улетучился, видимо, вернувшись к трудам, за которые получал жалованье, а прекрасная незнакомка подошла к креслу и опустилась в него, как опускает лепестки поникший цветок. Полагаю, вам приходилось видеть поникшие цветы.

Некоторое время ничего не происходило. Она вдыхала воздух, и я вдыхал воздух. Она вглядывалась в расстилавшиеся вокруг равнины, и я занимался тем же самым. В остальном мы с таким же успехом могли находиться на разных континентах… Печаль от осознания этого факта уже начала окутывать меня, словно туман, когда вдруг девушка издала резкий вопль и стала усиленно тереть глаз. Даже наименее интеллектуально одаренному представителю рода человеческого стало бы ясно, что ей попала туда частица паровозной сажи, которой вокруг летало в избытке.

Таким образом, проблема снятия барьеров и последующего знакомства отпала сама собой. К счастью, если что-то у меня и получается хорошо, так это извлекать из глаз соринки, мушек и прочее – на пикнике или где-нибудь еще. Выхватить из кармана носовой платок было секундным делом, и мгновением позже незнакомка уже сбивчиво благодарила меня, а я прятал платок на место и смущенно отнекивался. Подумать только, еще минуту назад погруженный в отчаяние от невозможности завязать прекрасное знакомство, теперь я был на коне.

Странное дело, но никаких следов сажи я в глазу не заметил, хотя она безусловно должна была там находиться – иначе за что же девушка, как я уже сказал, меня благодарила? Да что там, просто превозносила. Спаси я ее от целой шайки маньчжурских бандитов, она и то не могла бы быть благодарнее.

– Спасибо, большое-большое спасибо! – повторила она уже в который раз.

– Не за что, – потупился я.

– Это так ужасно, когда горячая зола попадает в глаз!

– Да… или муха.

– Или комар.

– Или соринка.

– О да! Я никак не могла удержаться, чтобы не тереть.

– Я заметил, что вы терли.

– Говорят, тереть нельзя.

– Вы правы, нельзя, – кивнул я.

– А я никогда не могу удержаться.

– Да, так всегда и бывает.

– Наверное, глаз красный?

– Нет, голубой.

– Кажется, что красный.

– Нет-нет, совершенно голубой, – заверил я ее и собирался было добавить, что он точь-в-точь как летние небеса или воды замершей под солнцем лагуны, но девушка меня прервала.

– Вы лорд Хавершот? – спросила она.