Книга 1. Людомар из Чернолесья

– Холкуны говорили. – Охотник нахмурился, припоминая и повторил, что ни на кого не нападал. – Ты убил пять холкунов. Зачем?

Сын Прыгуна усиленно вспоминал.

– Нет. Не я убил.

– Сказали, что ты.

– Я убил раньше, но их было больше, и это были не холкуны. Это были четырехрукие.

– Ты убил оридонцев?

Повисла многозначительная пауза.

Ирима стояла, застыв, потом улыбнулась, глядя ему в спину и продолжила шебаршить.

– В тот день, когда ты ждал меня у врат ларга, я поехала в заготовильню и пока ждала очереди, услышала, как холкуны говорили, что на них нападают людомары. Они убивают холкунов. Забирают их тела в Черный лес и поедают.

– Людомары не едят холкунов, – поднял верхнюю губу Сын Прыгуна.

– Ты не ешь, но другие…

– Людомары не едят холкунов. Ни я, ни другие. Продолжай.

– Это не первое нападение. Я много раз слышала про такое. Потому мне было удивительно, когда он так посмотрел на тебя тогда… Помоги мне сдвинуть… В последние луны такие нападения не редкость.

– Нападают не людомары.

– Кто же?

– Я не знаю. Не людомары.

– Почем ты знаешь?

– Я не слышал их запах в Чернолесье. Их там нет уже много снегов.

– Холкунов убивают из Черного леса.

– Это могут быть омкан-хууты, огнезмеи могут быть. Не людомары.

На этом их разговор был прерван движением охотника, призывавшего к тишине. На тропу вышло довольно упитанное животное, похожее на свинью с головой гуся. Через некоторое время его туша лежала перед холкункой.

– Не сливай кровь. Оставь для ааги.

Даже Ирима не знала, что людомар принес с собой целый природный арсенал, состоявший из растений убийц, муравьев скоросшивателей плоти, гигантских москитов, прекрасно обезболивающих раны, и других средств.

– Корми его. Он будет знать тебя и не убьет.

– А ты?

– Ааги знают нас издревле. Мы им как братья. – Он поднялся. – Я пойду к Эсдоларгу.

***

– Паршивые псы. – В лицо ближайшего к Дигальту соседа вонзилась струя слюны, выпущенная существом неизвестной брезду расы, стоявшим перед ними. – Кого мне шлют?! Этими даже тропы не охранишь у замка…

Тот, кто стоял перед ними, походил на олюдя, но черты его лица были тоньше, чем у дремсов, а кожа какого-то странного желто-коричневого цвета. Нос ругавшегося был крючковатый, но не худой, а потому не походил на клюв; глаза слегка навыкате, черные как смоль; большие уши трясли мочками при каждом крике.

– Как тебя зовут? – Большеухий неожиданно предстал перед брездом. – Ты не они? Почему ты здесь?

– Я ударил привысокого.

– И все? За это теперь ссылают сюда? У них там, что, много воинов развелось. Был ли ты предан?

– Да.

– Почему ударил?

– Он дразнил нас… и бил.

– Поэтому только?! Дур-рак! – И обернувшись к еще одному такому же на рожу воину большеухий приказал: – Выпускай его в холодную сторону. – Он снова повернулся к Дигальту: – Ты был в Холведе?

– Нет.

– Я беру тебя к себе. По тебе вижу, что воин старый. Мне такие нужны. Меня зовут Перош. – Неожиданно он небольно ударил брезда по скуле. – И не перепутай. – Остальных в колодцы. Там нынче много передохло, а мы хотим пить. – А ты куда? Я же сказал, что ты со мной теперь. Тупой ты?.. хотя, это хорошо… хорошо… очень хорошо. – Перош осклабился, явив взору Дигальта два ряда крупных кривых зубов.

– Иди за мной, – обратился к нему один из стоявших однорожих воинов Пероша.

Они прошли в сырую комнату, оказавшуюся арсеналом, подобрали ему ржавую кольчугу, старинный тяжелый щит, обоюдоострый топор, чрезмерно длинный кинжал.

– Вот еще возьми. – Воин протянул ему большой облезлый шлем. – Не смотри, что он большой. В Прибрежье их носят не на голове, а на шапке, иначе застудишься до коликов между ушами.

Неужели потому уши такие большие становятся здесь, почему-то ужаснулся про себя Дигальт.

– Вон ту стену видишь? С нее видна переломанная пополам сосна. Иди под нее. Скажешь, что от Пероша. Там тебе укажут дальнейшее.

От чего бежал? К тому, чтобы какой-то неведомый кто указывал ему, куда идти и что делать? Чтобы смотрели как на собаку и даже еще презрительнее? Воистину, боги смеются над страждущими!

Брезд вздохнул и медленно побрел на стену, передергивая плечами. Холодало.

***

Ничего необычного в крепости не было. Более всего внимание людомара привлекла полу деревенька полу городок у ее стен. Она словно всем своим существом жалась к замку, стараясь обнять его как можно шире.

Лес остоял от деревни на полет стрелы, выпущенной из добротного боевого лука, но, видимо, это мало успокаивало ее обитателей. Все пространство между лесом и деревней было изрыто рвами, утыкано кольями, рогатинами и другим боевым инвентарем.

Как ни странно, но это намного облегчило людомару задачу проникновения внутрь. С наступлением сумерек, он спокойно дошел до кромки леса и огляделся по сторонам. Невдалеке виднелось преломленное посредине дерево. Его очертания постепенно растворялись в темноте.

Над горами разнесся далекий вой. Из какого-то ущелья выстрелом донесся рев двух дерущихся хищников.

Людомар и сам не заметил, как мыслями унесся к Ириме. Как она там? Запах оставленный чудищами должен был уберечь ее от зверья, но все же.

Он моргнул, отгоняя эти мысли. Они не давали сосредоточиться.

Ему нужен кто-то, кто поймет имя Тикки. Он будет произносить его между прочим, как бы невзначай. Надежда небольшая, но навряд ли Тикки умолял его идти в крепость. Скорее всего, речь шла об этой деревне.

Подобно тени людомар скользил по полю, умело скрываясь за малейшим его выступом. Когда он добрался до первых домов деревни, то без труда определил куда ему идти.

Его удивил многоголосый шепот, доносившийся с улиц. Сын Прыгуна не привык слышать подобное.

Едва он ступил на деревянную мостовую деревни, как невольно замедлили шаг. Он не ожидал увидеть в этом, на вид, маленьком поселении столько много олюдей и брездов. Ему попадались даже мумы – потомки пасмасов и тааколов. Они деловито вылезали из нор, коих по обеим сторонам дороги было безмерное количество, и бежали в разные стороны – каждый по своим делам.

Дома здесь не играли ту роль, которая отводится жилищам везде и всюду. Нет, дом в этой деревне был тамбуром для прохода в дюжину дверей, ведущих вертикально вниз. Стены помещений были усеяны мелкими желтыми кристаллами. От них исходил теплый свет.

– Двигай быстрее, – подтолкнули его.

Людомар намеренно сутулился, чтобы показаться ниже. Но это оказалось напрасной предосторожностью. Большое количество брездов: воинов и просто поселян, добавляло местному люду высоты и мощи. Охотник выпрямился и вошел в одно из строений, спустился по лестнице и очутился в харчевне, служившей одновременно и спальным местом.

К нему подошла пухлая пасмаска – он впервые видел пухлую пасмаску – и спросила, что ему принести. Он попросил поесть и выпить. Она не удосужила его дальнейшим расспросом и ушла. Рядом зашевелился спящий холкун. Он был пьян, и его кусали блохи – людомар чувствовал их запах.

– Дебы давай, – приказала пухлая пасмаска, тяня к нему ручку-плюшку. Она была настолько белой и какой-то чистой, что смотрелась неуместно в грязи харчевни.

Сын Прыгуна вытащил деб, добытый у убитых воинов.

– Много. Дай меньше.

– Меньшего нет.

– Тогда жри больше, – решила пасмаска и поставила перед ним все, что было у нее в руках: три жарких с овощами, четыре кружки с напитком, пахнущим омерзительно, и два клубня какого-то растения, скорее всего прикуска.

Близлежащий холкун снова зашевелился и сел. Его мутные глаза медленно сфокусировались на еде, и он потянул к ней руку. Путь его руки к еде преградила воздушная на вид ручка пасмаски. Она подошла и с такой силой шибанула холкуна по голове, что тот рухнул под стол и снова затих.

– Жри быстрей. Чего расселся?

– Не кричи на него, Лэлла, – проговорил густым басом какой-то олюдь. Он сидел недалеко от людомара. – Он не знает наших обычаев. Он новый здесь. Верно, говорю?

Сын Прыгуна кивнул и произнес: – Тикки.

– Ха! Какое у вас смешное согласие. Ты откуда? – подсел к нему басист.

– Из Куупларга.

– Чего здесь надо?

– Пришел… – Людомар услышал, как общий говор стихал, едва он произносил слово – все вслушивались в его слова, – чтобы… жить…

– Правильно это. А чего там не жилось?

– Долги, – нашелся Сын Прыгуна.

– Еще один долгокоп, – утробно загоготал холкун-басист. – Ну, тогда братья мы с тобой.

– Не набивайся ему в братья. Здесь половина таких как он, – донеслось откуда-то слева сзади.

– Мне сказали, что здесь не ищут, – стал развивать тему людомар.

– Верно сказали. Только не ищут потому, что долго не протянешь здесь. Прибрежье да Холмогорье долго нашего брата не терпят. Хрясь! – Он рубанул ребром ладони себе по горлу и ухмыльнулся. – Ты, вижу, не из сдающихся, – добавил он шепотом. Людомар запахнул плащ-рубище, сокрыв рукоятку ножа, и промолчал. – Куда желаешь вступить? – Спросив это, самовольный собеседник взял кружку с напитком, которую принесла Лэлла, и опрокинул в себя. Его бороду, усы и грудь украсили маслянистые разводы.

Выпив, он крякнул: – Лэлла, продери тебя судорога, хороша митта. Почему такую не льешь мне?

– Ты уплати долг мне, буду лить. А без этого только помои твои.

– Тьфу, толстуха злобливая.

– А по морде хочешь.

– Успокойся уж. Не со зла я. – Он взял другую кружку, но не смог сдвинуть ее с места. Людомар держал ее крепко. – Охо-хож-ты! – с натугой выдавил из себя холкун, тяня кружку. – Силен, – сдался он.

– Куда я должен вступить?

– А выпить дашь?

– Дам. Но после.

– Я за так говорить не приучен. У меня горло сведет. Мы здесь все молчуны.

– Молчи, – вспомнил людомар.

Собеседник поперхнулся и замолк. Он стал медленно мотать перед собой указательным пальцем.

– Никогда не упоминай здесь это! Ни-ког-да!!! – И он провел рукой по горлу: – Не то…

Оказалось, что деревенька на поверку была внушительных размеров городом, уходившим вниз в пористую скальную породу на добрую сотню локтей. Внизу были прорыты улицы, помещения под все что угодно. И весь этот муравейник населяло невероятно множество самых разнообразных существ.

– Холвед близко от этих мест живет. За Меч-горой. Он здесь особо могуч. Когда приходят холода, то сила такая, что деревья трещат, а некоторые надвое разламываются от самой макушки к корню. Тр-рах, и расползлось! Мы тогда носа не кажем наверх. Только воины ходят, да охотники, кто посмелей. С Великих вод находит такой ветер. Мы называем его Брур. Те, кто долго здесь, рассказывают, что он брат Холведу. Разлучены они были Великой водой по приказу Владыки, ибо в резвости своей губили все вокруг. Но когда Великие воды замерзают, Брур перебирается к Холведу и они устраивают пирушку. Тогда носа не кажи. Отвалится.

На этом вторая кружка закончилась, и холкун приступил к третьей.

– В одиночку здесь не прижиться. Внизу все поделено между ремесленниками, охотниками, воинами и торговцами. Каждый из них содержит и свою челядь, но это как водится тааколы и мумы.

– Здесь есть тааколы?

– Видимо не видимо. В отличии от остальных земель торговцы здесь в подчинении воинов. Но это переменно. Из-за них и происходят между всеми склоки. В холода от скуки пьют много, а потом как пойдут резаться, только и успевай уворачиваться. Воинов здесь больше всего. Охотников поменее, но тоже много. Ремесленников и торговцев самое мало, но зато дебов у них поболе, потому и нанимают тех же воинов защищать себя. Стравливают их друг с другом себе на потеху. – Холкун отвалился к стене, бесцеремонно оперся на второго холкуна, которого удар Лэллы отправил под стол и который только что вылез оттуда и коленопреклонным задремал на лавке. Выпивоха довольно отирал усы. Было заметно, что его мысли путаются и ему с трудом удается найти точку опоры, чтобы собрать их воедино.

Людомар пододвинул к нему четвертую кружку. Ее вид тут же навел порядок в голове холкуна.

– Что надо делать, чтобы меня приняли? – спросил Сын Прыгуна и произнес походя: «Тикки из Нисиоларга». Мимо прошел холкун, не обративший внимание на его слова.

– Что? – не понял выпивоха.

– Как стать одним из вас?

– А-а-а… ты куда хочешь-то? Охотник? Это хорошо, но к ним труднее всего попасть. Э-э-э… я сведу тебя с гродом, он все сделает. Дебы есть?

Людомар кивнул.

– Это все что нужно, – как-то уж совсем болезненно улыбнулся холкун. Он неожиданно побледнел и затрясся. В следующий момент холкуна вырвало, но людомар успел заметить, как ненавидяще он посмотрел на него.

– Чего не жрешь-то? – подошла Лэлла. Удивительно, но интонация ее голоса изменилась до неузнаваемости. Вроде бы все та же грубость, все та же бесцеремонность, но что-то другое сквозило во всем ее виде.

Холкун медленно поднялся и, шатаясь, отошел. Сын Прыгуна нахмурился и переваривал услышанное. Он медленно двигал челюстями, перемалывая жаркое. Время тянулось мучительно медленно. В конце концов, он доел и поднялся, чтобы выйти.

Неожиданно, проходящий мимо пасмас бросился ему в ноги. Потолок харчевни метнулся вбок, а пол больно ударил людомара по затылку.

– Навались! – прорезалось сквозь всеобщий шум, и в ту же секунду еще несколько тел закрыли собой ровный желтовато-оранжевый свет рочиропсов харчевни.

Сын Прыгуна инстинктивно сжался в комок, удерживая на хребте двух или трех холкунов с пасмасами. Они неистово лупили его руками и ногами; путаясь в полах плаща, пытались дотянуться до его тела ножами.

Людомар резко выпрямился, отбрасывая ногами двух холкунов; еще двоих над своей головой он схватил руками за шиворот и дернул к себе, лишив равновесия. Они повалились на своих товарищей, ища у них опоры. Эти доли секунды охотник потратил на то, чтобы схватить скамью и зашвырнуть ее в них. Низкие своды помещения, его переполненность, не дали скамье пролететь бесследно. Раздались взвизги, ругательства и, вскорости, вся харчевня дралась, побивая каждый каждого за все тяготы своей жизни в Эсдоларге.

Сын Прыгуна вскочил на ноги и двумя сильными ударами отбросил в сторону пасмасов. В этот момент он получил сильный удар в спину. Обернувшись, он увидел перед собой холкуна, которого поил за свой счет. Холкун даже не попытался бежать. Сильный удар охотника заставил его лицо расцвести алым. Подобно снопу он повалился на пол.

Поняв, что, довольно, людомар принялся прокладывать себе путь к выходу и выбрался наружу. Осмотрев себя и ощупав, он не нашел никаких серьезных повреждений.

Холодный воздух Прибрежья быстро остудил его боевой пыл, и он наскоро подавил жажду крови, которая почти захватила его душу. Нехотя, она снова сокрылась в дальних уголках его существа.

Поправляя сбившуюся маску и прихрамывая, он пошел куда глаза глядят.

На холоде думалось хорошо. Сперва он подумал об Ириме и о том, что еды он ей оставил надолго. Потом о том, что она достаточно умна, чтобы не высовывать нос из расщелины. И только лишь после этого он повернул мысли в сторону произошедшего.

Дебы имели над всеми в Прибрежье, также как и на Синих Равнинах, неимоверную власть. Не стоило ему говорить об их наличии. Скорее всего, потому на него и напали. Мерзкие холкуны. В кого они превратились?! Он помнил их тогда… когда помнил. Они были прижимисты, но не в нынешнем смысле. Их хозяйственность заключалась в делах: они работали, гордились своей работой; их городки были образцами чистоты и порядка. Что же такое с ними сталось за эти годы?

На улицу прямо перед ним вывалила толпа дерущихся. Еще одни!

Драка была нешуточная. Двое из вояк уже корчились на земле в лужах крови. Один из дерущихся схватил другого и единым движением вонзил ему нож в самое сердце. Несчастный захрипел и повалился навзничь.

Вдруг убийца перевел ошалевшие от опьянения глаза на людомара и бросился на него со словами: «И ты-ы-ы!» В этом хрипе, в этом зверином рыке не оставалось ни капли разума.

Нож промелькнул рядом с рукой людомара, а его обладатель наткнулся на кулак охотника и отскочил, словно мячик ударившийся о стену. «А-а-а!» – закричал он истошно и в бешенстве заколотил руками и ногами по земле.

Сын Прыгуна хотел было запрыгнуть на ближайшую крышу и скрыться, но усилием воли остановил себя. Тикки не для этого умер. Что-то в его глазах молило людомара выполнить просьбу. Немую просьбу. Казалось, тот взгляд передавал боль всей жизни.

Охотник плотнее запахнулся в свою хламиду. Глухо звякнула кольчуга под ней. В следующий миг толпа, безучастно следовавшая мимо, растворила его в себе.

***

Прошла уже большая луна с тех пор, как Сын Прыгуна впервые ступил на дощатый настил улиц Эсдоларга Прибрежного. Постепенно он частью привык, частью свыкся с особенностями проживания в этом странном городишке, где жизнь и смерть соседствовали за близстоящими столиками, переплетаясь в нераспутываемый клубок.

Сложнее всего было привыкнуть к жителям, точнее к тому типу их отношений, который порождал Эсдоларг. Недаром они называли себя не молчами, как на всех остальных землях, но гродами. Дружба, любовь, ненависть – все эти чувства были здесь неоднозначными. Иначе и нельзя было назвать их. Дружили гроды весьма странно: они могли пройти вместе огонь и воду, и медные трубы, но на совместной попойке исполосовать друг друга ножами за одно неуважительное или еще какое-нибудь «не.. –ительное» слово.

Про любовь людомар знал меньше, но одно понял довольно быстро. Семьи в привычном даже для высоких охотников понимании Эсдоларг не знал. В конце концов, до Сына Прыгуна дошла мысль о том, чем руководствуются гроды. Интерес. Вот и все, что их связывало.

Среди них выделялись воины и охотники. Среди этих братств людомар распознал зачатки и дружбы, и семьи.

Хождение по кабакам и харчевням Эсдоларга довольно быстро включило людомара в число жителей Эсдоларга. Все сплетни, каждое событие и происшествие – все это он узнавал из нетрезвых разговоров, песен, криков и ругательств.

Наиболее полюбилась ему харчевня, над входом в которую была прибита облезлая лапа, похожая на лапы чудовищ, которых он убил, чтобы отобрать у них пещеру. Помещение харчевни было просторным, но и цена не самой последней. В ней собирались большей частью охотники и воины. Иной раз заходили и торговцы, но это было наиредчайшим событием.

Людомар занимал дальний угол харчевни и просиживал в ней долгие часы. Его знали здесь под именем Тикки из Нисиоларга. Сам себе Сын Прыгуна напоминал паука, который расставил паутину и тихо сидит в укрытии, ожидая ее едва заметного подёргивания.

Несколько раз ему казалось, что холкуны, брезды и даже один дремс поводили головой, заслышав его крик: «Жрать Тикки неси! Тикки из Нисиоларга! Жра-ать!» Но далее ничего не происходило.

Он старательно изображал пьяного, пролеживал вечера, уткнувшись лбом в стол, но все было напрасно. К нему привыкли и прониклись тем типом доверия, которое имеется только в Эсдоларге, когда могут рассказать сокровенное, а после и прирезать за то, что развесил уши. С ним часто разговаривали на тему охоты и хвалились тем, что он и так давно знал по запаху, исходившему от собеседников.

Людомару нравилось, что им никто не интересуется. Что гроды одеты и поступают, как им заблагорассудится. Воистину, Эсдоларг был островком свободы. Жестокой, бесчестной, но все же свободы.

Холода усиливались. Зима пришла настолько стремительно, что не одна сотня обитателей Эсдоларга нашла свой покой по дороге из него или к нему.

– Холвед проснулся, – шептались жители, ежились и спешили поскорее уйти с улицы.

В тот вечер людомар, как и много раз до этого, прошелся по нескольким злачным местам, окончив свое путешествие в харчевне «Лапа неизвестно какого чудовища». Все шло как и всегда. К нему подсел один из ставших знакомым пасмасов с изуродованным ударом когтей хищника лицом. Он завел длинную историю о своих похождениях у подножия Меч-горы и Острокамья, что за Холведской грядой, в центре которой и располагался Эсдоларг. Рассказ его был, попеременно, и веселым, и грустным, и скорым, и нудно-медленным.

К ним подсаживались другие охотники и даже один воин-брезд, которые внимательно слушали пасмаса, дружно взрывались, гогоча во все горло, и трясли головами, сочувствуя утрате родного брата.

Сын Прыгуна тоже хохотал, но раздумывал над одним и тем же. Холода ожидались сильные. Как Ирима перенесет их в пещере. Появилась неожиданная необходимость провести ее в город и спрятать здесь. Но как? Этого он не знал.

От мыслей его отвлек звук возни у входа. Внезапно раздался ужасающий треск и вместе с кусками деревянных ступеней в харчевню вкатился кусок льда.

Все, кто находился в ней, вскочили на ноги. Наступила мгновенная тишина, которую разорвал дикий рев сверху. Один за другим, а то и парами в помещение стали вбегать пьяные олюди и брезды. В руках их сверкало оружие.

– Гроды! Гроды, прошу вас! – попытался вмешаться хозяин харчевни, но его уложили ударом в лицо.

Несколько женщин, которые обслуживали столики, тонко завизжали и мгновенно скрылись за толстенной дверью в кладовую. Туда же попытались проскользнуть несколько не особо храбрых пасмасов, но им не открыли, а потерянное время стоило им жизни – трусливых убивали первыми.

Без объяснения причин нахлынувшая толпа бросилась вперед. Посетители обнажили мечи, топоры, ножи и даже дубины.

Дигальту было очень хорошо. Он только что принял на грудь не меньше полведра либвы – местной бражки и рвался в бой. После целого дня, проведенного на посту у сломанной сосны, он жаждал тепла и всеми силами старался скорее им обзавестись. Часть теплоты дала либва, еще чуть-чуть добавили женщины и, в дополнение, нужна была хорошая драка. Желательнее всего, рубка. По-эсдоларгски.

Он и сам не понял, как его стало все устраивать, но Эсдоларг обладал тем волшебным очарованием, каким обладает безысходность. Город заставлял позабыть все прошлое, отринуть амбиции или мечты о будущем, жить настоящим и наслаждаться им на полную катушку.

Первый пасмас, который встал на его пути, упал, сраженный кинжалом под ребро. Как и всегда! Любимый удар: топор сверху, а кинжал снизу. Отбивают всегда то, что больше. Хе-хе!

Рядом с ним дрался Фетзук – саарар из личной охраны Пероша. Он только что отошел от горячки, в которую погрузился едва не замерзнув, спьяну уснув на улице. Лицо саарар горело, а глаза лихорадочно скользили по посетителям харчевни. Он выбирал жертву.

Фетзук был моложе Дигальта, но ему не было равных во владении боевыми топориками, которыми он дрался, зажав их в каждой руке.

– Берегись! – выкрикивали со всех сторон. – Сторонись! Ах ты… ойх!..

Тяжелая мебель харчевни летела на нападавших со всех сторон. Дигальту успели два раза попасть по голове, но раны горели на ней, согревая. Он улыбался.

Рубка шла уже некоторое время, когда позади Фетзука появился один из саараров, пришедших вместе с ними, и что-то взволнованно шепнул ему.

Дигальт никогда не видел, чтобы его друг так менялся в лице. Физиономия воина сначала побледнела – это было заметно даже сквозь темную кожу, а после покраснела, даже раскалилась.

– А-а-а! – заорал он. – Где? – Он обернулся на саарара. Тот указал в угол.

Фетзук, как оказалось, до этого момента и не рубился вовсе, а так – играл. Когда же он стал драться по-настоящему, что быстро устлал дорогу в угол харчевни трупами шести противников.

– Где ты? Маэрх! Маэ-э-эрх! – почти визжал Фетзук как резанный, не замечая никого вокруг. – Найти… найти-и-и-и! – Он не докричал, ибо проглядел удар. Об его шлем ударился топор, и на лицо воина хлынула кровь. Он зашатался и осел.

Рыкнув, Дигальт бросился к нему. Единым ударом он погрузил в вечный сон брезда, нанесшего удар, поднял друга на руки и вытащил вон.

– Маэрх! – бредил тот. – Возьмите его… вяжите… руки смотрите… он… он… – С этими словами саарар затих в беспамятстве.

Людомар ничего этого не слышал, потому что в том оре, который стоял в харчевне, расслышать что-то членораздельное было трудно даже для него. Он протиснулся за столик хозяина и сидел на полу, ожидая, когда резня окончится.

На пол то и дело грузно падали убитые и раненные. Он видел их бледные и красные лица, синевшие от натуги или потери крови. Они умирали на его глазах.

– Маэрх! – отзвуком донеслось до него. Он невольно повел ухом, но тут же ухватил его рукой и прижал к голове. Поправив обмотку на голове, охотник хотел было встать, однако на нем вдруг кто-то повис. Удар по голове и окружающее пространство поплыло перед глазами. Еще миг и тьма окончательно сокрыла происходящее.

***

Неясный сон снился людомару. Неясный и непонятный. Ему снились бревна, плотно прижатые друг к другу неведомой силой. Они расплывались перед его глазами. Пространство смазывало их. Бревна кружились перед взором охотника в безмолвном хороводе, перемежаясь одно с другим. Ему снились ступени. Они напрыгивали на него, а он пытался увернуться. Снилось и еще нечто красно-бурое, тягучее. Пахнущее отрывисто и непонятно.