Кирпичик на кирпичик

Каждую секунду своей семейной жизни, вполне счастливой, она чего-то боялась. Чтобы по неопытности не нанести младенцу непоправимый вред – не перекормить, не дать по ошибке не то лекарство, или не в нужном количестве, не пропустить прививку, элементарно не доглядеть, или не оказаться в страшную минуту опасно неподготовленной.

Кто знает, тот поймёт, как же трудно с первенцем, если рядом нет его родной бабушки или, пусть чужой, но доброй и опытной женщины!

Супруг Татьяны Сергей водит товарные поезда. Татьяна как-то даже стояла рядом с его страшным на вид электровозом. Конечно, Сергей для Татьяны – бесконечно любимый и дорогой человек, но его работа против ее воли подчиняется какому-то взбалмошному графику. Иной раз внезапно вызывают ночью – хорошо хоть машину присылают – и он, поспешно поцеловав ее и спящего сына, убегает, сам не зная, насколько. А Татьяна остается с малышом, изнуряемая беспокойством, не случится ли чего с Андрюшкой до возвращения Сергея?

В ту сложную пору ей недостаточно оказалось бы и пяти рук, чтобы совладать с морем навалившихся бытовых проблем, но не это более всего тревожило Татьяну.

Даже отупляющий круговорот кормлений, купаний, гуляний, стирок и глажек не особенно досаждал – Татьяна всё сносила героически, как любая любящая мать. Но если Андрюшка болел, а приходило это всякий раз тяжело и опасно, она одна оставалась наедине с пугающей неизвестностью, от которой опускались руки. Именно это переносилось труднее всего, и кроме бесконечной усталости оставляло даже на молодом сердце незаживающие рубцы.

Воображение неопытной матери, всегда ожидающей прихода беды, рисовало самые ужасные исходы Андрюшкиной болезни, и она тряслась всем телом, давилась в подушку от рыданий и беспомощности, но не имела права покоряться недоброй судьбе. Маленькое тельце, терзаемое муками болезни, которые в равной степени испытывала на себе и Татьяна, не позволяло ей сдаваться. И она научилась во всём успевать, всё познавать самостоятельно, мужественно сражаться со всеми бедами и невзгодами. Только о собственном отдыхе, об элементарном сне Татьяна давно забыла, вспоминая о нем в последнюю очередь, да и то, лишь в присутствии Сергея.

Впрочем, Татьяна догадывалась, что урывками и незаметно для себя она всё же спала. Спала на ходу, спала, сидя у Андрюшкиной кроватки, спала над кастрюлькой у плиты. И потом ужасалась, что в неконтролируемое ею время могла сама же спровоцировать беду.

Подобная тревога, замешанная на хронической усталости, бесконечно выматывала. Пытались свалить её и собственные недуги, нажитые при родах. Татьяна сознавала все опасности, но ничего поделать не могла. И лишь потом удивлялась, откуда всякий раз у нее находятся силы, едва услышит сопенье Андрюшки, предвестник плача, или вспомнит о какой-то неотложной, но неисполненной домашней работе.

В такой обстановке их маленькая однокомнатная квартирка обладала преимуществом перед желанными хоромами – меньше площадь, меньше и уборки. А чистота для малыша – первое условие здоровья! Святое дело!

Впрочем, мало ли в чем нуждается младенец?

Именно потому с рождением Андрюшки семья скатилась в нищету. Семейный бюджет не выдержал естественного стремления родителей обеспечить любимого малыша даже тем, что относится к предметам первой необходимости. Коляска, памперсы, смеси, игрушки – всё доставалось Андрюшке лишь благодаря героическим ограничениям обоих родителей. И так происходило притом, что Сергею платили немало. Впрочем, так лишь казалось, если сравнивать с теми бедолагами, которым за работу вообще платили гроши. В любом случае, посвященным в его работу было ясно, что Сергею значительно недоплачивали при немалой его должностной ответственности и беспокойном образе жизни.

Зато дома Сергей старался помогать Татьяне как мог. После рейса носился по магазинам, платил по каким-то счетам, подменял супругу в выгуливании сына, сам его купал – и всё лишь затем, чтобы облегчить неоправданно тяжелую участь жены. Но всякий раз, вернувшись домой, он заставал свою неугомонную Татьяну не спящей, а у кухонной плиты или с горячим утюгом в руке.

– Сережка, ты и сам после рейса не отдохнул, а в аптеку уже смотался! – оправдывалась Татьяна. – Нам же эта присыпка не к спеху! Или рейс у тебя был не очень тяжелый?

Глава 8

И всё же, дорогой Читатель, несмотря на известные трудности и бытовые передряги, которые давно и почти безраздельно владеют Татьяной, только попробуйте спросить её мнение по самому важному для любого человека вопросу, ответ вы получите без колебаний – конечно, она счастлива! Даже очень счастлива!

Счастлива оттого, что есть у нее немыслимо родной, любимый и преданный ей муж. Счастлива потому, что в ее памяти навсегда запечатлелась первая Андрюшкина улыбка – сын адресовал ее Татьяне при первом же кормлении, ещё в роддоме.

Да и потом у Татьяны находилось немало поводов для счастья, придающего душевных сил. Как-то, например, сын впервые стал ползать, да ещё попкой вперед, а она ее целовала, переполняемая материнским счастьем, в то время как мальчишка злился и, быстро уставая, тыкался носиком в постельку.

Немного погодя, Андрюшка совершил свои первые шаги – опять радость. Не успели родители к этому привыкнуть, как он впервые побежал, да так, что поначалу зеленки не хватало на его коленки и локотки.

Вроде недавно радовались с Сергеем первому Андрюшкиному слову, а сегодня их сын рассуждает так, что даже своих родителей удивляет недетской обстоятельностью.

Вряд ли кого удивит, что многие годы Татьяна, мечтая, как и все, о собственном счастье, не очень-то задумывалась, что это такое? Каким оно должно быть?

Когда придет, тогда и разберусь, думала она всякий раз, подстегиваемая многочисленными заботами. А теперь, уже вполне счастливая, опять не может объяснить своё состояние. Конечно, при необходимости она сформулирует что-нибудь мудрое. Например, счастье, это когда человек всем доволен, и при этом не испытывает ни малейшей тревоги из-за своего прошлого, настоящего и будущего.

Если так, то у Татьяны теперь всё, как будто бы, в порядке. Собственное прошлое ее не тревожит, ведь в нём нет ничего постыдного, что следует скрывать от людей. Настоящее тоже, как будто, вполне сложилось. Конечно же, в материально могло быть и лучше, да и к такому приноровилась! Только бы Андрюшка не болел, да отоспаться, хоть самую малость. Ну и у Сергея, понятно, чтобы на работе всегда ладилось.

А насчет будущего Татьяне рассуждать не удавалось. А кому, собственно говоря, это легко? Кто знает наверняка, что его ожидает? Будущее всегда расплывчато, наперед ни разглядеть, ни разгадать. Но очень уж хочется верить во что-нибудь хорошее! Так Татьяна и поступает всякий день, с утра до ночи. Потому-то ее переживания, не столь уж замысловатые, каким-то сложным образом перешиваются в сознании и обретают в душе очертания того самого женского счастья, о котором она всегда вроде бы и мечтала.

Чего ещё, казалось бы, она может желать? Но вопреки убежденному оптимизму, и именно сейчас, после того, что вместил в себя сегодняшний день, включая пресловутую Эльвиру Петровну, Татьяне сделалось тревожно. А, собственно, почему она чувствует себя такой уж счастливой? Возможно, лишь потому, что не всё видит, не всё знает, не обо всём догадывается?

– Может, – развивала неприятную мысль Татьяна, – она как наивная дурочка не обращает внимания на реальную жизнь, на важные факты и существенные обстоятельства? Конечно же, такое можно допустить, ведь на всякого мудреца довольно простоты! Неготовый видеть, ничего и не заметит! А я-то оказалась совсем не готова.

Тревожную мысль прервал Андрюшка:

– Мамуля! И почему мы все – и папа, и ты, и я – мы устаём, а лифт никогда не устает? Смотри, как он сильно щелкает дверью!

– Он тоже устает, но больше работает днем, а ночью больше отдыхает, – ответила Татьяна, открывая ключом дверь квартиры. Андрюшка прошмыгнул мимо неё и, не раздеваясь, ринулся в комнату, потом в кухню и только шум воды в ванной помог ему в поиске:

– Мамуля! Папа вернулся! Он купается. Я ему Мишутку покажу!

В тесненькой прихожке завибрировал и стал шустро сползать на край тумбочки незнакомый сотовый телефон. Татьяна, мысленно составляющая план кормления мужа и сына, умаявшегося за день, машинально подняла аппарат. На дисплее высветилось сообщение, текст которого привел её в замешательство:

– Сколько же тебя можно ждать? Я давно соскучилась. Где ты? Больше часа не выдержу – умру навсегда! Твоя… сам знаешь!

– Вот оно! Предчувствие не обмануло! – подвела итоги Татьяна, плохо соображая, как ей быть. Но в душе уже что-то раскололось, направляя всю боль в сердце, и тот покой, который не покидал ее в самые тяжелые дни и ночи, сменился леденящей тревогой, страхом и предчувствием беды. Татьяна только и подумала, куда же теперь деваться, где станет жить с Андрюшкой? В этом городе ей совершенно некуда идти. Да и стыд-то, какой…

Она просидела пару минут на тумбочке, пока не заметила, что сын интенсивно треплет ее руку:

– Мамочка! Ну, почему ты меня не слушаешь? Почему ты плачешь? Тебе больно? Давай поцелую твою ранку, и всё заживет! Где болит, покажи мне…

– Всё хорошо, сыночек. Тебе показалось. Сейчас я тебя умою, покормлю, и ты поспишь немного. Устал ведь за день, глядя на всяких скоморохов, или как их там? Пойдем в кухню, надо же и папу кормить, раз приехал.

– Мамочка, а можно я сначала Мишутку уложу. Он тоже намаялся, ему плохо без мамы. А я его обниму, сказку ему расскажу, спинку пощекочу, он и успокоится! Можно?

– Конечно! Хорошо, что ты о нем заботишься! Умничка! Надо обо всех заботиться, даже если самому тяжело. И никого не предавать! Давай всё же я тебя умою прямо под кухонным краном, пока папка наш в ванной.

– Только Мишутку мыть нельзя! Он воду не любит, а умывается лапой. Я в зоопарке видел. Но от него плохо пахло, а мой Мишутка – чистюля.

Через минуту оба малыша, обнявшись, крепко спали, хотя блестящие глаза Мишутки, не мигая, глядели в темный потолок.

– Даже плюшевый медведь оказался бдительнее меня! И как я прозевала? Всегда доверяла – работа, мол, у мужа такая! Или, быть может, я всё придумала, и нет ужасного треугольника? В жизни часто случается то, чего вообще не может быть! Но и то, что является непременным, не всякий раз происходит. Наша жизнь подчас настолько сложна, что не во всём можно разобраться, легко запутаться, – уговаривала себя Татьяна, пока оставалось сомнение, поддерживающее ниточку надежды. – Возможно, нынешние волнения беспочвенны и семейная жизнь не разлетится в пух и прах? Но ведь телефон, телефон! Это же факт, который сам собой голосит о заготовленной беде. Как его не замечать? Как о нем забыть?

Татьяна машинально отлила в кастрюльку борщ, приготовленный для Сергея сегодня ночью, и вдруг разозлилась, а потому укрепилась в собственной решимости разобраться во всем. Немедленно! Хотя, надо сказать, внутренний голос отговаривал, предлагая иной вариант – ты затаись, выведай как можно больше, чтобы не смог выкрутиться, если уж виноват, если попался.

Победила решительность и желание полной ясности. Татьяна открыла дверь в ванную, где за занавеской плескался под холодной водой её или, как знать, может быть, уже чужой Сергей, и против своей воли неожиданно промямлила:

– Сереженька! А мы уже пришли!

– Ура! Однако загуляли вы где-то! Сейчас выхожу!

– Тебе спинку потереть?

– Не так уж она велика, чтобы ею вдвоем заниматься! Вот голоден я до головокружения! Как только на суше окажусь, тебя разом и проглочу, как Красную Шапочку! А как наш Андрюшка? Не весь садик разогнал?

– Герой наш утомился, уже спит, а ты, давай, скорее за стол, всё готово…

Вот-вот опять задребезжит телефон, подумала Татьяна. Теперь его возьмет Сергей и заторопится, соврет, наверное, будто вызывают в депо. Или что-нибудь подобное. А я останусь дома сверлить неизвестностью свои мозги и от ревности дробить на мелкие кусочки оставшиеся нервы. Незавидная участь, прямо скажем; потому буду действовать решительнее. Может, тогда мне больше вариантов откроется?

Сергей возник в кухне в трусах и в каплях воды, нежно поцеловал хлопочущую жену в шею, что ей всегда особенно нравилось, и коршуном набросился на горячий борщ. Он ел с тем аппетитом, который легко сгладил бы все прежние обиды в сердце самой сварливой хозяйки, но даже это обстоятельство не оказалось для Татьяны смягчающим:

– Ты куда-то торопишься, Сереженька? Опять в депо вызывают? – осторожно подсказала Татьяна своему супругу, но он весело возмутился:

– Неужели мне дома не рады? Или это заговор? Дудки! Ничего у вас не получится! Моя смена закончилась, а другая будет только… Впрочем, сам пока не знаю! – Сергей как будто пребывал в прекрасном расположении духа. Или, что тоже было в его правилах, за бравадой скрывал плохое настроение и служебные неприятности. Так или иначе, но его ложка уже барабанила по дну опустевшей тарелки, а он сам с откровенным обожанием уставился на жену. Заподозрить мужа в дурных намерениях Татьяне казалось невозможно. Тем не менее…

«Понятно! – мысленно прикинула Татьяна. – Когда опять зазвонит телефон, Сергей для видимости повозмущается, мол, всё против его воли, и уйдет к той, к другой! Однако теперь, дорогой мой, меня так просто не проведешь! С некоторых пор я тебя вижу с двух сторон одновременно – можешь мне свой МХАТ не устраивать!»

Вместо этого Татьяна, удивляясь себе, произнесла совсем другие слова:

– В прихожке телефон вибрировал, а ты в это время был в ванной, я волновалась – не срочный ли вызов, поглядела…

Странно, но Сергея это не задело.

– Да пусть себе вибрирует. Не мой же телефон, и не меня добивается.

– А чей? – сердце Татьяны переполнилось надеждой.

– Стажера моего! Ко мне вчера стажера прикрепили. Он после рейса так заспешил к своей невесте, что телефон забыл. Это я запретил ему в пути отвлекаться, велел телефон убрать. А он передо мной оправдывается, мол, невеста по десять эсэмэсок в час присылает, нельзя пропускать. Иначе, говорит, она не может – сразу паникует и ужасно ревнует. А нам, сама знаешь, даже на невест отвлекаться нельзя. А он телефон в руках непрерывно вертит! Ну, я с ним и поговорил чуть строже, чем, наверное, следовало. Обиделся. Такая вот история!

– Сереженька! И ты ей, невесте-то, ни разу не ответил?

– Зачем? Да и что я ей скажу? – Сергей ладонью ударил себя в лоб. – Ой, Танюшка, недотепа же я, форменный! Знаешь, ведь и в голову не пришло, чтобы предупредить. Он же свой телефон в электровозе оставил… Я всё звонка ждал с чужого, тогда бы и сообщил. А он не позвонил… Рейс у нас, знаешь ли, запоминающимся вышел… Погоди, я позвоню ей. Заодно узнаю, где ее возлюбленный задержался? Уж не случилось ли что? Мы ведь давно расстались. Он даже сдачи электровоза не дождался… Сразу отпросился.

Пока Сергей связывался с девушкой, невольной причиной мучительных переживаний Татьяны, она, что есть силы, корила себя за необоснованное недоверие мужу.

– Так что у вас случилось, Сереженька?

– Да опять на регулируемом переезде… машину протаранили… Я диспетчеру сообщил, как положено, и покатили дальше. Иначе нельзя! А там… Лучше не смотреть!

– Ой, Сереженька, беда-то, какая у людей! А если экстренно тормозить?

– Танюш, ты хоть мне душу не рви. Он ведь был в пределах видимости, словно умышленное самоубийство замышлял. Только пассажиры в машине зачем? Ну, не мог я ничего сделать! Только сигнал и врубил. А чтобы состав остановить, мне тормозить два километра нужно, а там – метров сто. У меня только сейчас, под душем, немного отлегло, но не забылось же. А впереди ещё ночь, все эти кошмары… Если медконтроль не пройду… Придется отпуск брать… Намекали уже. Потому-то стажер мой и сбежал. Мальчишка о романтике дорог мечтал, а тут такое! Впрочем, нам ещё повезло, что на обратном пути, а то ведь и я спасовал бы, пожалуй. Руки трясутся, внимание рассеивается. Нервишки всё больше барахлят. Непросто, знаешь ли, чувствовать себя убийцей и иметь для этого все основания! Прямо как палач, волею судьбы!

– Ну и хорошо, – неуместно подвела итоги Татьяна и тут же уточнила со скрываемой, но, всё же заметной мольбой в голосе. – А ты меня любишь, Сереженька?

Сергей взглянул на нее мутными от слезы глазами, не понимая причин столь неуместной радости у супруги, и ответил с почти шуточным вызовом.

– А если я не отвечу?

– Тогда я не стану больше кормить такого подлого предателя. Итак, твоё последнее слово! – с пафосом воскликнула Татьяна.

– Ну, вот! Пять лет живем, душа в душу, а ты до сих пор не уяснила ответ на сей вопрос!

– А тебе трудно ответить? Жалко губами пошевелить, да? Силы бережешь? Значит, так любишь! – Татьяна действительно обиделась, хотя Сергей никогда не понимал, как можно обычным словам придавать столь большое значение. Не лучше ли выводы делать на основе более весомых аргументов?

– Танюшка, родная, милая моя! Ну, не терплю я этого слова. Очень уж оно универсальное и затасканное! Можно любить тебя, а можно жареную картошку. Или, к примеру, футбол. С таким подходом любая глупость становится возможной! Представляешь, я спутаю тебя с жареным футболистом!

– Ты можешь… Я знаю! – всхлипнула Татьяна.

– Танюшка, милая моя, хорошая моя! Я же тебе значительно больше сказал: ты для меня, самая-самая! Мне без тебя никак не быть! Никогда! Что это, как ты полагаешь? Любовь? Нет, конечно! Любовь для нас – это слишком мелко! Она у всех проходит, если не через месяц, то год спустя…

– А твоей насколько хватило? – съехидничала супруга, при этом несколько успокоилась и даже осветилась своей обворожительной улыбкой, с едва обозначенной кокетливой хитрецой, которую Сергей неоднократно пытался воспроизвести в своей памяти, находясь вдалеке, но, к стыду своему, никогда не добивался успеха.

Улыбка жены, конечно же, как догадался Сергей, явилась признаком его прощения, без вины виноватого, но игра в недоверие со стороны Татьяны не могла прерваться столь быстро, и потому он подыграл:

– У меня к тебе не какая-то там, пресловутая любовь, а более глубокое чувство, более высокое, более широкое, более крепкое, более самоотверженное, более…

– Опять заболтался. Сколько слов потратил, вместо того чтобы произнести для меня одно-единственное, но самое заветное! Впрочем, все мужики – да и ты не лучше – когда им надо, соловьями заливаются, а всё равно налево поглядывают!

– Приплыли! Помнишь, я же клялся тебе в вечной верности, преклонив колено? А своих клятв я не нарушаю – не обижай раба своего верного! Что с тобой случилось?

– Все до свадьбы клянутся, а потом мечтают сменить мужскую клятву на штампик о разводе. Разве не так?

– Танюша! Как я понимаю, тебе нужен повод, чтобы меня оставить? Предупреждаю, ничего не получится – придется терпеть до последнего дыхания!

– Ладно, уж! Не такое терпела! – счастливо засмеялась Татьяна. – Лучше послушай про Андрюшку – он сегодня отличился. Потом даже меня стали воспитывать! – Татьяна успокоилась, видя, как Сергей отдалился от тяжелых мыслей, связанных с аварией. – Я даже засомневалась, не перевести ли нашего сына в другой садик?

– И как ты это представляешь? Опять ждать три года? Да и тысяча долларов, которая гавкнет, для нас что-то значит! Даже две тысячи, потому как в другом садике, думаешь, из нас опять не вытянут? И что же Андрюшка такого натворил на две тысячи долларов?

– Ты всё шутишь… Вот сам бы с ним и сходил! А я там натерпелась… Ведь сын твой представление артистов сорвал. Впрочем, если говорить честно, дети к тому времени уже настолько устали, что многие родители нашего Андрюшку за его решительность даже восхваляли. Правда, по ходу он этим клоунам несколько таких словечек выдал, что нас срочно к психологу отправили. Ужас! Я уж тебе не стану повторять те слова, а то и ты научишься! Так вот, психолог, ее зовут Эльвира Петровна, запомни, мне мозги всё прочищала, прочищала. Я никак не могла понять, к чему она клонит. Даже назвала себя американским шпионом. А я, между прочим, так о ней поначалу и подумала. Говорит, что нам симпатизирует и потому якобы советует воспитывать нашего Андрюшку наглецом и эгоистом, то есть, как я понимаю, полным негодяем. А в противном случае, только представь себе, не видеть ему в современной жизни успеха – заклюют, затопчут, обдерут. Жаль ей, видите ли, что парень такой талантливый, но без индивидуального подхода ничего существенного в жизни не достигнет, не сможет нигде пробиться. Как тебе нравится такая воспитательная концепция?

– Что ж! Нам на беду, она не лишена здравого смысла. Хорошему человеку всегда живется тяжело, а уж сегодня, когда нагло торжествует культ силы – физической, финансовой, чиновничьей – и кумовство на всех уровнях власти процветает, честному человеку и подавно место только на погосте, кем бы он ни был, хоть Ломоносовым, хоть Эйнштейном. Им-то, кстати, в свое время тоже несладко жилось! Только ты, Танюш, зачем всю эту лобуду в голову берешь? Продуй мозги – обычно помогает! Мы с тобой вырастим сына человеком с большой буквы – честного, умного, принципиального, глубоко порядочного – но который, тем не менее, сумеет распознавать существо своего окружения. Но, даже понимая его, не станет яростно обличать, вешать ярлыки, которых оно, конечно же, вполне заслуживает, то есть, не будет бороться с ветряными мельницами, а наладит взаимодействие с теми убогими героями нашего времени, при этом, не пачкаясь. Не будет отказываться от благородных целей, но и бдительность не потеряет, не допустит, чтобы его самого ненароком проглотили, даже не разжевывая. Вот так, жена, я понимаю нашу с тобой воспитательную стратегию на ближайшие годы.

– Умеешь ты, Сережка, сформулировать! И успокоить меня умеешь! А я уже думала, что Андрюшку туда водить не следует. Ведь Эльвире Петровне, пожалуй, все воспитательницы подчиняются. Не накрутит ли она их против Андрюшки? Может, мы с тобой потом и изменить ничего не сможем? К тому же, воспитание не только от родителей зависит. Это лишь в раннем детстве, а потом всё больше влияет садик, улица, школа, телевидение, компьютерные игры, всякая иная гадость… Одним словом, среда! От всего не оградишь, не убережешь!

– Более того! Тем не менее, если всю грязь от ребенка скрывать, то он в неё непременно и попадет, словно кур во щи. Надо заранее сформировать негативное отношение ко всякой, как ты говоришь, гадости. Вот и подумай об этом, пока время есть, пока второго не родили.

– Ты, Сережка, совесть имеешь? Я из молодого специалиста скоро стану старым, не проработав по специальности ни дня! Столько лет мотаюсь, как на бешеной карусели! Голова кругом идёт! И надо же, оказалось, это и есть моя судьба! Хоть и тошнит, а с карусели не соскочишь! Гипертрофированная личная ответственность подталкивает к самопожертвованию! Нет уж, больше я не же-ла-ю! Твоя очередь рожать, тебе и думать о воспитании, пока не родил!

– Между прочим, единственный ребенок в семье почти всегда вырастает эгоистом, чего ты и боишься больше всего, – выложил последний аргумент Сергей.

Татьяна развернулась к мужу, поглядела на него как-то особенно, излишне серьезно, как-то оценивающе, но свои позиции не сдала:

– А ты, Сереженька, разве знаешь, чего я больше всего боюсь? Тебе только померещилось, будто знаешь… Я же у тебя безропотная, всегда молчу, терплю, соглашаюсь, стараюсь везде успеть, стараюсь сама выкрутиться из любой ситуации, стараюсь тебе всегда улыбаться, словно у меня и впрямь всё прекрасно… Возможно, тебя это и обидит, но с нашим бюджетом я себе даже белье купить не могу. Что же ты морщишься, дорогой? Разве не видишь, что… И платья у меня осеннего нет, и плащика какого-нибудь. А у Андрюшки… А у тебя самого… Ладно уж, больше не буду! Ты ведь, Сережка, и сам понимаешь, что второй ребенок нам не только счастья добавит – он же нас нищими сделает. Я ведь у тебя не колье прошу и не машину – у меня трусов одна пара. Разве я не права, Сереж? И не смотри на меня так! Да-да! Я тоже мечтаю о дочурке! Ты и не представляешь, как я ее уже сейчас люблю – но… Не знаю я… Я с Андрюшкой в магазин игрушек с опаской захожу, вдруг опять попросит что-то дорогое. Ну, разве так можно жить? А тебя в любой миг нет рядом! Ты же занят – вывозишь составами то, что другие украли! Сел в свой паровоз, и одна забота – гляди вперед! Даже руль крутить не надо! А я тут как челнок в колесе… Мозги наполовину усохли! В них и сегодня ни одной идеи… А что дальше? Пойми же, не по нутру мне вечное домохозяйство. И как те одноклеточные девочки, у которых вся жизнь проходит в магазинах, соляриях, курортах, барах с богатенькими дядечками, я тоже не могу. Я хочу что-то полезное делать, сама решать, сама добиваться, прошибать, творить, в конце концов!

Сергей слушал жену молча, не поднимая головы. Да и что он мог ответить любимому человеку на крик его души, если сам, работая по специальности изо всех сил, имея высокую квалификацию… А сидит теперь, без вины виноватый. И перед Татьяной стыдно, и, более того, сам себе противен до одурения. Нынешнее положение не сулит приемлемой перспективы, а что-то иное в голову не приходит. Не в торгаши же подаваться? Что осталось? Оправдываться? Уговаривать жену чего-то подождать? Так она давно оптимист, а потому твердо уверена, что завтра будет ещё хуже! Объяснять сейчас Татьяне, что не он создал столь странные условия работы и ее оплаты, да и всю совокупность условий, в которых барахтаются теперь честные люди? Не надо всё на него списывать! Только какие, к черту, помогут объяснения! Назрело давно, но теперь прорвало!