На дорогах четырех королевств. Том 2

Рядом возник Баррион. Внимательно посмотрел ей в лицо фиолетовыми глазами. Герда потянулась к ней с его лошади, – она захотела ехать с Фюргартом, – схватилась ручками за поясной ремень, тихонько засмеялась тонким колокольчиком.

– Пойдешь ко мне, куколка?

– Я не куколка, а живая девочка. Нет, я поеду с рыцарем! – Герда проказливо встряхнула светлыми кудряшками и откинулась назад, на грудь Барриона.

– Ладно… Я давно заметила, Фюргарт, дети тянутся к красивым людям…

Баррион задумался на миг, кивнул согласно головой. Он не кокетничал. Именно так. В нем совсем не было ничего напускного, никакой позы. После того, как рыцарь пришел в себя, он вообще вдруг оказался отличным собеседником и товарищем. И, если признаться честно, чуть ли не идеалом мужчины. Именно такими представляют себе девочки будущих избранников: мужественными, отважными и верными… и красивыми.

– Почему ты сворачиваешь с дороги!? – воскликнул Утес.

Пенча Чернота, ехавший в двадцати метрах впереди, на несколько мгновений задержался на изгибе тропы, – путь ее дальше пролегал между двумя раскидистыми дубами-близнецами – и вдруг поехал в сторону, по топкой и кочковатой поляне. Уже на середине ее он и обернулся.

– Езжайте след в след за мной. Тропы в этом лесу ненадежны.

Утес пожал плечами, но спорить не стал. Они все друг за другом пересекли открытое место. Последним из их передовой группы проехал старпом Лобанов. Тусклое солнце смотрело на людей сквозь пелену желтым глазом.

– Почему нельзя было проехать между деревьев? – спросила на другой стороне поляны Анна. – Мы же по дуге вернулись вновь на ту же тропу.

– На ту же, да не на ту. Всмотрись… – ответил Чернота, указывая рукой на дубы. Анна обернулась.

Деревья были все те же, она не видела ничего в них особенного. Прекрасные мощные лесные патриархи, которые послужили бы украшением любого парка в Германии. Лет по пятьсот им, не меньше – быстро посчитала Анна по кольцевым узлам ветвей – отец еще в детстве научил. Но больше ничего такого особенного она не видела… тропы! – между исполинов не было видно тропы. С той стороны она была, а с этой – чисто: густая девственно-нетронутая трава. Что за натюрморт?

– Так-то, – пробормотал Чернота, увидев по лицу Анны, что она заметила несуразицу. – Нельзя верить. Все дороги в Лехордском лесу ведут к его хозяину.

– Если бы мы поехали туда, то прямиком попали к нему в болото? – Утес откуда-то извлек красный шнурок и в несколько оборотов накрутил на запястье левой руки.

– Лучше и не знать. Здесь все время нужно быть начеку, смотреть, как ложатся тени от деревьев, не меняют ли своего места камни за спиной.

Анна не захотела расспрашивать, о чем это говорят капрал с Утесом. Спросил русский.

– Что за чертовщина здесь творится! – подал голос старпом. – Что еще за хозяин леса? что за ползающие камни? А как мы будем смотреть на тени, когда стемнеет?!

– До темноты нам нужно добраться до Бранного Поля. Это не так далеко. А Хозяина давайте лишний раз поминать не будем, – проговорил Чернота, озираясь. – Не здесь.

Тропа разделилась на две и побежала в разные стороны. Одна уходила к молодому осиннику, который трепетал под ветерком рябью листьев, за ним, не шевелясь, нависала черная стена леса. Вторая – направлялась мимо наклонившегося под большим углом камня и взбиралась на невысокие оплывшие холмы. Эта тропа казалась сухой, надежной, здесь было больше света, а сегодняшний день и без того глядел безрадостно. Анна предпочла бы, чтобы они двигались туда.

Чернота задержался на развилке дольше, чем в прежний раз.

– Ну что, что? – спросил его нетерпеливо Утес. – Верхняя дорожка как раз поворачивает на Запад. Бранное поле во владениях дикобразов.

Капрал с сомнением посмотрел на бледную тень от камня, под углом пересекающую тропу, на густую траву, из которой выступали округлые лбы белых валунов. Затем перевел взгляд к поджидавшей их рощице. Провел двумя пальцами по усам.

– Поедем по этой, – указал он к холмам. Но в голосе его уверенности Анна не услышала.

– Хорошо! – воскликнул Утес.

Трава под ногами была удивительно густая и сочная, длинные пряди ее колыхались, как буйное лесное море. Казалось, что шевелится она сама, а не от прикосновения ветра. Чудилось: изумрудные пальцы ищут вокруг себя, хотят прижаться к путнику, взять у него силы, впитать тепло тела. Тропа уже едва угадывалась, влажная земля только иногда выглядывала между травяных косм, и она удивляла своей глубокой сытой чернотой. Лошади шли по ней все тяжелее, с растяжкой, по-журавлинному переставляя мохнатые ноги.

Капрал Пенча вглядывался в траву, наклонялся над ней, словно прислушивался, потом вовсе соскочил с седла и пошел, ведя коня в повод. Возле большой разлапистой ольхи остановился. Ольха закрывала над ними полнеба, она была огромная, как дуб или вяз, и каждый листочек на ее изогнутых ветках дрожал кроличьим хвостом.

Но дорога шла вверх и становилась суше. Когда путники поднялись над развилкой и наклонившимся камнем, Нойманн повернулась чтобы посмотреть, как далеко растянулся их караван. Люди как раз плотным гуртом выходили из-под деревьев к перепутью, сзади их теснили несколько всадников из старпомовских людей. Оттуда доносились крики. Кто-то призывно махал рукой.

– Что там у них? – спросила Анна.

– Кто-нибудь свернул с тропы, – предположил капрал. – А я особо всех предупреждал, проехал перед поворотом в лес вдоль цепи: идти друг за другом, в чащу не соваться.

– Я посмотрю, – буркнул бегемот, разворачивая лошадь и съезжая в сторону.

– Нельзя, Бруно Янович! – остановил его Чернота. – Вернись. Идти можно только вперед: возвращаться, кружить – это угодить в ловушку Хозяина.

– Да кто этот Хозяин!? Там моя Маша!

– Пусть нагоняют, – настойчиво повторил капрал. – Кто свернет, отстанет, повернет обратно – тот пропал.

– Гангут в Лехордском лесу сидит в чащобе, – сказал Риард Хонг.

– Кто?

– Страшное чудовище. Сам огромный, как древний исполин. Распластался в трясине – лежит, выжидает. Это он всех путает. Руки и ноги у него, как змеи, вместо волос и бороды тоже змеи извиваются, а кто говорит – это у него щупальца. Как у морского гада. Глаза по всей голове злым огнем горят. Один раз взглянешь на него и остолбенеешь. Гангут тебя и схватит… щупальцами обовьет, и кровь из жил высосет.

– Жуть какая, – поежилась Анна, безотчетно стараясь держаться между Утесом и Фюргартом. – Неужели такие твари бывают?

– Я его не видел, – ответил Чернота. – Лесовики как-то живут здесь. Просто нужно уметь. При нужде можно ходить и через Лехордский лес.

– А ты как научился, капрал? – повернул к нему длинное лицо Утес.

– Военную лямку я тянул у палещуков, а пришлось однажды прямиком идти на Баксидку…

– А зачем? Почему не по королевскому тракту?

– Это длинная история…

– Так расскажи нам, до вечера я совершенно свободен. И хочу знать своего проводника. Может ты и не капрал уже, а слуга Гангута… слышал я такие россказни. Шагнул с тропы, вернулся и уже не человек, а подлая тварь, заманивающая в западню, ждущая удобного часа, чтобы накинуться сзади…

– Ну, тут уж либо вести, либо байки сказывать, – капрал нахмурился, осматриваясь вокруг. Место как раз было чистое, удобное.

Деревья здесь росли отдельно друг от друга, как в ухоженном ландшафтном парке, и солнце впервые за целый день пробилось сквозь желтую пелену. Хотя тропа, что их вела, теперь почти не угадывалась, они поехали веселее. Впереди виднелся лоб холма, после лесной угрюмой стесненности, хотелось подняться на него, оглядеться и дождаться остальных. Место было широкое, можно было, ожидая, устроить и привал.

Так и поступили. Поднялись, разожгли костер. Разнуздали лошадей, уселись на плащи, Фюргарт стянул с головы кольчужный капюшон. Лобанов остался стоять: он все высматривал свою Машу.

– Ну, – подтолкнул Черноту Баррион. Анна услышала в его голосе металл. – Как раз время пока люди подтягиваются: рассказывай, какого айдука тебя кругом мотает.

Фюргарту капрал возражать не стал.

– Отец мой – однодворец, вассал бургграфа Нюрба, владел домом и двумя стадиями земли на берегу Баксидки, – начал Пенча Чернота.

– В землях Форта многоженца? – спросил Утес. Он улегся, вытянув ноги к костру, облокотился локтем на травяную кочку и засунул в рот полоску сушеной конины, – устроился удобно, – и собирался вкусно, с удовольствием послушать чужую историю, вслух покомментировать ее.

– В землях Фортов, – подтвердил капрал. – А Форты, все знают, своим обычаем заводить гаремы, связали кровью все малые дома в округе. В любом дворянине к северу от Баксидки и к югу, и во многих мелких поместьях земель Биорковских воронов, и восточных окраинах Стимов, и дальше при желании можно найти линию, восходящую к Фортагу Сидящему на Камнях. И, конечно, любой, нацепивший меч на бедро, считает себя дворянином. Все кругом благородные: последний голодранец, прозябающий в дырявой хижине на горе, кичится своим именем. Все, что он знает и любит: точить сталь и искать, кому не спустить за неосторожное слово.

– Фортантинги – такие, – согласился Утес.

– Нанять пастуха на отару в наших краях – не такая простая задача. Мост посчитать и построить через горный ручей, плотника найти добротного, каменщика – все сами готовы нанимать, но чтобы только не заниматься подлым ремеслом… хотя и денег-то ни у кого не водится. Но гордость дороже. Вот и выходит: я – Фортантинг, ты – Фортантинг, а кто коня будет чистить? Да, так у нас… От этого в некоторых головах появляются сладкие мысли: почему не он заправляет из горного замка? – ведь он такой же родовитый. И вот они уже видят себя в Форт-Роке, в шелковых одеждах, с золотым обручем на голове и дорогим оружием на поясе. Вот и мой прадед пошел за одним из таких звонкоголовых, поставил все свое влияние и все свои деньги, чтобы его сеньор смог сидеть на стуле, покрытым реиндольским ковром, а сам видел себя при нем полновластным стюардом… В результате всего этого предприятия очередной гордый Фортантинг лишился головы, его дочери пополнили гарем ярла, многие соратники неудачного претендента бежали, а другие были схвачены и поплатились. Моему деду каким-то образом удалось сохранить свою жизнь, но он потерял титул маркграфа и от наших обширных владений осталась лишь маленькая и дальняя крепостишка, на которою не позарился назначенный ярлом попечитель. Моему отцу, в свою очередь, уже пришлось платить за осколок фамильной вотчины ренту Нюрбам. Но откуда брать деньги, если все твои вассалы да работники – твои же домочадцы? Отец смирил гордость: стал служить бургграфу лесником.

– Сегодня один поднялся, завтра второй упал, – заметил Утес, оторвав от полоски мяса очередной кусок. – Неудача прибавляет ума.

– И все же мой отец не оставил надежду выкупить и возродить старый фамильный дом, – продолжил капрал. – Островерхие башенки крепости всегда были перед глазами, они ждали с той стороны реки, на кедровом холме. В это свое предприятие отец вложил своих сыновей – единственное, чем он мог теперь располагать. Своего первенца, моего старшего брата, он отправил служить к Сонетрам, среднего – в Каллендию. А меня – к Фюргартам. Рано или поздно, говорил отец, великие дома схватятся за оружие и тогда один из вас обязательно окажется среди победителей. Пусть он будет тем, кому достанется наша вотчина.

– Почему же он не поставил на Виннов? Он оказался таким прозорливым?

– Вепрь уже правил. Подняться возле крепко стоящего на ногах – это особое искусство: нужно уметь идти по головам, интриговать. Черноты не таковы, мы все служаки. Воинскую лямку и я начал примерять на себя с младых ногтей.

– Начало своей службы можешь пропустить, – сказал Баррион. – Я о нем знаю. Тебя определили пажом к Роду Трентону. Большая удача. Попасть в услужение к оруженосцу ярла юнцу с фортовской Баксидки довольно непросто.

– Трентон – предатель! – выплюнул гневно Утес. – Если бы он подло не открыл ворота Рыбьей башни, Сонетр обломал бы об Капертаум свои зубы!

Фюргарт нахмурился.

– Не знаю, что его сподвигло на это, – сказал он спустя время. – Никогда не мог бы предположить… Но если даже Род был к тебе несправедлив, Чернота, а ты честно нес свою службу, отец заметил бы тебя. Ярл Дерик всегда присматривался к своим юнцам – они вырастают очень быстро и становятся воинами. Но только возле фюргартовского льва ты отчего-то не прижился, и пошло тебя мотать по свету: к палещукам занесло, затем еще куда-то, а теперь к новым людям.

– Битый осел бежит быстрее лошади, – заметил Утес мимоходом.

– Кто здесь битый осел? – спросил Чернота очень спокойным голосом и посмотрел на свои руки, сложенные на коленях.

Анна услышала сдержанную угрозу в его словах и приготовилась остановить капрала ударом ноги, если тот вдруг вскочит с оружием. Огромный Утес взглянул на проводника с удивлением, но ответил миролюбиво.

– Не прыгай на меня, капрал. Я такой же, как ты перекати поле. У тебя дно черное, сказал котел котлу. Только у тебя в детстве перед глазами был фамильный замок, пусть хоть и за рекой, а у меня – лишь торная дорога после ночевки в стогу на задах корчмы. Отец считал непростительным расточительством тратить серебро на что-нибудь кроме выпивки. Рассказывай дальше, сделай милость. Не кочевряжься.

– Я не бегу и не боюсь, – проговорил капрал, опуская плечи. – Ни тогда, и ни сейчас. Были времена, когда у меня на поясе висел добрый меч и кошель с монетами. А теперь что? Что сорвет ветер с голой скалы? Пучок травы? Меня занесло к палещукам не потому, что я не мог стерпеть кулака Трентона – какой паж не получал пинки и затрещины. Меня сманила рассказанная в трактире легенда о сокровище короля Матюша. Купец протрезвел и уехал, а мне его байка крепко запала в голову. Еще бы, одним разом решить все фамильные невзгоды – найти клад и выкупить замок. Заслужить одобрение отца. Я был очень юн, мне было так легко поверить в простые пути.

– Хм… А я никогда не был дитем, – громко сказал Утес. И обернулся вокруг, ища глазами, кто мог бы в этом усомниться.

– Это с первого взгляда было понятно, – заверила его Анна. – Продолжай, капрал. Как же ты мальчишкой не пропал в чужом краю? один? Говорят, что это страшная глухомань, и хотя лежит она и с этой стороны Эльде, но места там дикие и болотистые. Да и мир ваш суров к детям.

– Может быть, я и пропал бы… Недолго думая, я пристал к обозу, уходящему на запад. Купцы не гнали меня, но всю дорогу мне пришлось пройти пешком, и только один возница разрешил мне положить свой узелок на подводу. В трактире перед Гатью, у которого на роздых остановился обоз, ко мне подсел человек в плаще и надвинутым на лицо капюшоне. Он стал меня расспрашивать, кто я, и что я. Я поначалу тишился, не отвечал, но незнакомец велел трактирщику накормить меня; я опьянел от тепла и сытости, и слово за слово, выложил все. Себя этот человек называл дорожником и охотником, слушал, кивая каждому моему слову, и узнав, что я совсем один и никому в целом свете нет до меня дела, предложил ехать вместе.

– Ага… – сказал Утес. – Есть такие охотники.

– Да, наверное, он был из таких – кто знает? Если он хотел меня только ограбить, добыча его была бы небогатой. К счастью, он не успел меня увести. На соседней лавке сидел сквайр с молодой женой, она слышала наш разговор и велела мужу подозвать меня. Хотя сквайр, как мне показалось, был со мной недружелюбен. Я потом узнал, что причиной его угрюмости была неудачная поездка в Эдинси-Орт и Капертаум. Чета искала лекаря для своего неходячего сына, и вышло так, что они не застали королевского чародея в столице, а мейстер Верн не смог им помочь. Всю дорогу сквайр Громада и его жена проделали вместе с больным сыном и малолетней дочерью; они сильно утомились в дороге, и членами и духом, и все было напрасно. Никто не смог поднять расслабленного с постели.

Несмотря на свои беды, чета Громада взяла меня с собой. В дороге я развлекал больного отрока, а его звали Овлур и он был мне ровесником, и мы сошлись близко и стали, словно братья. Бедный парень даже не мог сам слезть со своего ложа на подводе и его забавляли мои истории о Баксидке и Овечьих Холмах. Он видел мир моими глазами, потому что его глаза видели не так много, а его рука не могла твердо удержать и кинжала.

Мы приехали в их маленькую крепость на Эльде. Сквайр Громада через своего сына полюбил и меня, а его жена Явора стала мне словно мать. Дочь же их Беата смотрела на меня, как на старшего брата и всюду ходила за мной. Но дети растут быстро, и когда начались зимние месяцы, она уже засияла своей первой красотой. Такая красота будит в людях вокруг самые нутряные вещи: хорошего человека она поднимает, а плохого делает еще хуже…

– Так это будет любовная история? Скучно, – зевнул Утес.

Он вдруг вскочил одним прыжком на ноги и отошел от костра. Капрал сбился.

К холму подтянулись отставшие пассажиры. Начались разговоры и подсчеты: кого-то не могли найти, и одни кричали, что нужно вернуться и поискать их, а другие поминали предостережение Черноты, что возвращаться в Лехордском лесу нельзя. Обеспокоенно поднялся Фюргарт. За ним – Хонг. Возле костра остались только капрал и Анна. Нойманн отчего-то очень захотелось узнать, что там дальше вышло, хотя история не обещала быть со счастливым концом, иначе Пенчу Черноту не занесло бы под Лехорд.

– Наверное, благодетелям твоим не понравилось, что их дочь привязалась к безвестному сироте? – спросила графиня.

Глаза капрала подернулись дымкой, он снова был в другом месте и времени:

– Прошлая зима выдалась на редкость суровая, графиня, на Эльде стал лед, и по нему однажды из Чёрного леса прокралась огромная стая седых волков. Они ворвались в посад, резали по овинам скот, накидывались из пурги на прохожих. Это были настоящие исчадия Кипаги, они несли смерть и разрушение, лютовали словно армия беспощадных грабителей. Разорив все вокруг, они стоптали стражу у открытых ворот и ворвались в саму твердыню… А на ту пору ярла Громады дома не было. Он и его жена – пани Явора, по случаю праздника Середины Зимы гостили у брата сквайра. С ними были и их слуги. Замок был почти пуст.

Я услышал крики привратников, вой и рычание, но не встал с постели: у меня на груди спала несравненная Беата. Она, как в детстве любила послушать мои истории и не уходила к себе, пока не получала перед сном желаемое. В эту ночь не было кому прикрикнуть на нее и отправить в свою светелку, и сон застал ее в моей комнате. Пальцы ее были в моих волосах, как рыбы в сетях, ее сладкое дыхание смешалось с моим, и я не хотел тревожить ее видения, ради того, чтобы посмотреть в окно и узнать, что происходит внизу в детинце…

Анна затаила дыхание. Она видела эту картинку. Молодой Пенча Чернота (если он говорит, что это было зимой, то по-человечески значит, что с той поры прошло уже шесть или семь лет – каждый месяц здесь что-то около года), юная и смелая в своей невинности принцесса спит у него на груди: золотые кудри разметались, щеки горят в неге; дверь прикрыта, но не заперта, чтобы прислуга не заподозрила недозволенного между названными сестрой и братом; приглушенный рык за оконным провалом; звуки когтей по каменным ступеням лестницы. Беззащитная, не ждущая беды парочка и смертельная угроза.

– Я увидел в дверном проеме волчью морду, в оскаленной пасти блестели зубы…

Рассказ прервал раздавшийся за спиной крик. Звали Черноту. Капрал вскочил, поднялась с сожалением и Анна.

Кричали с лесистого края холма. Перед Нойманн и капралом люди расступались. У русских все-таки была налажена строгая дисциплина, военная иерархия. Человеку в доспехах, с оружием полагались привилегии.

Выйдя под сосны, она увидела своих: Утеса, Барриона, Хонга – они рассматривали курган, лежащий напротив, через ложбину.

Это было странно. Когда они поднялись на холм, когда разбивали костер, Анна успела осмотреться вокруг. Сзади и по левую руку тянулся лес, из которого они только что выбрались. В другой стороне блестела на блеклом солнце извилистая речушка: частые повороты ее русла покрывали всю широкую и ровную долину по правую руку. А с этой стороны она раньше видела распростертое до самого горизонта поле. Правда оно было затянуто легким туманом,… оно и сейчас утопало в его серебристой зыби, но теперь из него выступала череда круглых одинаковых холмов. У подножия первого цепочкой стояли камни.

Камни были белесыми с плоскими вершинами. То, как они были расставлены, их костяной цвет, напоминало что-то неприятное.

– Мне кажется, капрал, что мы идем не в том направлении, – сказал Фюргарт. Чернота остановился возле него и молча вгляделся в правильную округлость холмов.

– Разве вот это уже не Бранное Поле? – спросил его Утес, указывая на пространство за речной лентой.

Анна услышала в голосе оруженосца Барриона недоумение, даже подозрительность. Предводитель русских – старпом, тоже посмотрел на своего капрала вопросительно.

– Выглядит это именно так, – наконец ответил Пенча. – Вот та светлая полоска должно быть Кольцевые Гряды. Но я никогда не видел их с этой стороны. Мы вышли в другом месте.

– Значит, нужно идти к ним напрямую! – воскликнул Утес. Он явно не горел желанием снова заходить в слишком живые дебри.

Чернота посмотрел влево на стену леса. Тропа шла между ней и островками ольховника, забежавшими кое-где и в холмы. Уже через сотню метров дорожка угадывалась лишь полосой тумана, висевшей над ней.

Затем капрал перевел глаза на ближайший курган, на камни у его подножия.

– Ну?! – поторопил его Утес.

– Я могу ручаться только за те тропы, по которым уже ходил, – сказал Чернота. – Я теперь не один, чтобы рисковать, а мы и так уже сбились. Что-то мне говорит, что это не случайно. Я говорил: в Лехордском лесу даже деревья служат хозяину. Гангут уже учуял, что мы на его земле. Это он нас крутит…

– Поэтому плюнем и пойдем через холмы!

– А если это и есть могильные курганы? – спросил его капрал. – Будем тревожить покой усопших?

Все теперь смотрели вдаль на подымавшиеся из тумана плосковерхие холмы. Они были очень ровные, очень похожие друг на друга. Один ряд, второй такой же ряд (только один холм повыше других), снова почти такой же ряд, как и первый…

– Что за могильники? – спросил басом старпом.

– Тише, – предостерег его Фюргарт.

– Какие еще могут быть курганы возле ратного поля, – ответил Чернота. – Павших в той древней битве.

Курганы, словно ждали чего-то. Как будто молчаливо смотрели в ответ на людей. Хотя, так часто бывает вечером, подумала Анна. Ты смотришь на природу, которая ждет прихода ночи, а она смотрит на тебя. И все-таки было жутковато. Люди за их спинами (как их там? …пассажиры) тоже встревоженно переговаривались. Слово «могильники» таким муторным днем никого не ободрит.

– Тогда пойдем дорогой, что ты знаешь, капрал, – заключил Фюргарт. – И поспешим.

Путники прошли сквозь сосняк и спустились с холма в туманную ложбинку. К лесу. Впереди снова был Чернота. Анна подождала немного, поравнялась с едущим Фюргартом, улыбнулась клюющей носом Герде и оглянулась: ей чудилось, что кто-то пристально смотрит ей в спину. Кто? Кто-то из русских? Люди Лобанова, большей частью пешие, спускались, поскальзываясь на влажной траве; всадники с ружьями и пиками (среди них где-то был и старпом со своей женщиной) ехали теперь сзади. Чтобы больше никто не потерялся.

Нойманн не поймала ничей пристальный взгляд. Она посмотрела ниже, на округлый курган. Теперь он поднялся и нависал над ними. Цепочка белых камней отсюда снизу выглядела зубами в чьем-то открытом рту.

Неприятное зрелище. Хотелось скорее оставить круглый холм позади.

Путники двигались по петляющей тропинке вдоль леса. День длился очень долго, но ночь все не наступала. Пасмурное небо иногда показывало желтое пятно вместо светила, тогда становилось веселее. Но это было в середине дня, а сейчас все выглядело совсем блекло и угрюмо. И холмы и лес сливались с низким небом.

У Анны были наручные часы, она за большие деньги раздобыла себе механические – другие и не могли теперь работать, – но сутки в этом большом мире длились двадцать шесть часов с какими-то минутами. Каждое утро нужно было их вручную подкручивать. Иногда она забывала. А уж в последние дни, после этого потопа, что устроил Чарли, и подавно. Так что серый день все тянулся и тянулся… и грозился обернуться внезапными потемками.

Тропа стала совсем узкой. Нойманн ехала за Фюргартом, сразу за ней – Хонг. Под ногами у Веспы отчетливо хлюпало. Все-таки явно стало темнее: что-то привлекло внимание Анны на тропе – Нойманн наклонилась, но не смогла рассмотреть даже мохнатых бабок* своей кобылы. Только какое-то движение, неясное и неверное. То ли замысловатая игра теней, то ли что, но ей почудилось, словно вместо прядей травы под ногами у кобылы слажено шевелятся длинные слепые черви, круглые и жирные. (бабка* – нижняя часть конечности лошади и других животных, также отдельная кость, используемая в азартных играх)