Хромые боги

Дима всегда думал, а он смог бы так? Не озлобиться, не закаменеть сердцем?

Верховников понял, что уже несколько раз читает один и тот же абзац. Он полез на верхнюю полку.

Глава так и осталась недочитанной. Наверху казалось, что вагон раскачивается гораздо сильнее; та-да – та-да, та-да – та-да: под стук колес и обстоятельный рассказ снабженца о перипетиях в его последней командировке, Дима провалился в дрему.

Когда он проснулся, купе заливал малиновый свет. Дима свесил голову вниз.

Внизу на своем месте был только один пассажир… будущий педагог Верховников не смог припомнить ни его имени отчества, ни фамилии – это, конечно, никуда не годилось. Как же он будет запоминать фамилии своих учеников: двадцать пять, тридцать фамилий за раз. Невероятно. Нужно будет найти какую-нибудь методу… В общем, на своем месте остался только солидный пассажир, то есть – снабженец. Остальные куда-то разбрелись.

Солидный пассажир уставился в окно, подпер тяжелый подбородок рукой. Водянистые глаза тонули в бездумной печали. За окном проплывало безбрежное открытое место – то ли поле, то ли степь – не разберешь; солнце светило в глаза, и на фоне пронзительного заката все на земле почернело и потеряло краски. Ясно видны были только телеграфные столбы: десятки столбов, сотни, и все как один – кривые.

Откуда на человека навалилась такая тоска? Наверное, ее разливают по бутылкам с горчичными этикетками. А он – нет, он бодр. Хорошо все-таки быть молодым! Дима счастливо потянулся и почувствовал голод.

А почему бы ему не сходить в ресторан?

Нет, конечно, у него было в чемоданчике что перекусить – мама позаботилась. Но пирожки с яйцом и зеленым луком можно оставить и на утро, умять их с чаем, а когда еще представиться такой случай – посетить настоящий вагон-ресторан? Поужинать, как в кино. Была, конечно, правда в том, что говорила эта дамочка… чего уж там. Он долго теперь не увидит крахмальных скатертей.

Дима не первый раз ехал на поезде – были в детстве поездки с родителями на юг, и на свадьбу к родственникам, – но это была его первая самостоятельная поездка. И деньги, кстати, у него имелись, не разорится же он там, посмотрит в меню. Раз уж так вышло, что билет купили родители, (купейный, сам-то он обошелся бы плацкартным…) то нужно соответствовать, так сказать, социальному статусу. Без всякой иронии. А что? Молодой специалист, предметник… Эх, кутить, так кутить!

Дима спрыгнул вниз. Причесался у зеркала на откатной двери. Сосед и головы не повернул – спит что ли? Секундная задержка на выходе: надевать пиджак, или нет? – все-таки надел, – и он вышел из купе.

В коридоре Дима завертел головой – куда идти? У них четвертый вагон, а вагон-ресторан должен быть в середине поезда. Определил положение и осторожно двинулся вперед; пол качался на стрелках, вдоль всего коридора шумно бегали в догонялки мальчишка с девчонкой. У девочки на хвостиках – огромные банты, у мальчика – восторг в глазах. Посторонись! Запросто все ноги отдавят.

В соседнем вагоне – неожиданная встреча, забавный случай: их дамочка, ну, которая Мерлин Монро, стоит у окошка бок о бок с военным моряком – офицером. Красавец мужчина, в чёрной форме, щегольские усики, на рукавах золотые канты, звезды, якоря, и глаза у него какие-то совершенно удивительные – янтарные, что ли…

Блондинка ничего на свете не видела кроме своего собеседника. Диме пришлось извиняться, протискиваясь мимо. Монро взглянула на него, как на досадную помеху, лишь на миг – не узнала, конечно. Куда там, если рядом такой видный кавалер.

– Видите ли, Тамара, какой со мной забавный случай приключился, – успел услышать Дима слова моряка, – вагон переполнен, а я еду в купе совершенно один, не с кем и словом перекинуться…

Ресторан оказался точно таким, как в кино. Белые занавесочки, с контурами синих чаек, – птички колышутся, раздуваемые приоткрытым окном. Скатерти – ну, не крахмальные, но довольно чистенькие, зеленые фонарики по столикам, фарфоровые солонки и горчичницы; неожиданно просторно, хотя людей довольно много – столики почти все заняты. Приятно, в общем…

На входе находилась стойка с очень озабоченным официантом, или кто он там… в белой курточке – лишний раз не взглянет:

– Проходите, гражданин. Вон там место есть. – Дима немного растерялся и не стразу его увидел. Получив в руки картонный лист с прикрепленным к нему меню, уселся за указанный столик.

Буквы, набитые на печатной машинке через третью копирку, были бледно-синюшные, напоминали отчего-то трупики кур, уложенных скорбным штабелем в продмаге. Названия блюд улавливались с трудом… Ага: борщ, пюре – это понятно… гуляш – нет, спасибо; рожки – идти в ресторан за рожками? О! Котлета по-киевски. В голове возник образ пузатой котлеты, вывалянной в оранжевых сухарях, хрустящей и одновременно необыкновенно нежной внутри.

Дима однажды в своей жизни отведал такую и, представьте себе, именно в городе Киеве, когда они, много уже лет назад, ездили с родителями на море, в Одессу.

У него мгновенно потекли слюнки; даже запахло сливочным соком, которым это кулинарное чудо должно быть наполнено.

Ну, раз так, то можно заказать и бокал сухого вина. Дима был готов сделать заказ и нетерпеливо оглянулся на стойку. Конечно, официант (все же, можно его так называть?) был очень занят. Он принимал заказ… как раз у его соседа по купе, приятного инженера – Оскара… фамилия была слишком сложной, чтобы запомнить с первого раза. Опять проснулось беспокойство: как же он, в самом деле, будет запоминать своих учеников?

Инженер Оскар расположился впереди, в другом ряду, и делил столик с приятной шатенкой. Она была в брючках и тонкой кофточке, по-восточному скуластенькая и показалась Диме смутно знакомой. Хотя в последнее время такая модная прическа – с шиньоном на затылке – смело завоевывает головки советских девушек: они без сожаления отрекаются от кос и перманентных завитушек.

Не похоже было, что Димин сосед банально клеится. Скорее уж, он поддерживал вежливую беседу. Не было этих игривых улыбок, и прочего. Наоборот: инженер говорил с серьезным выражением лица, как показалось Верховцеву, даже чуть печально. Диме ужасно захотелось узнать, о чем же таком мог говорить инженер Поуляйте (всплыла фамилия!), что девушка так внимательно слушает, да еще смотрит на него таким завороженным взглядом, не замечая ничего вокруг.

– Что будете заказывать, гражданин? – рядом возник парень в белой курточке. Несмотря на то, что вагон ощутимо раскачивался (очевидно, проезжали целое скопление стрелок), официант стоял незыблемо, как моряк на палубе.

Дима сделал заказ. Попытался.

Оказалось, что котлет по-киевски вагон-ресторан предложить уже не может. А вино – пожалуйста. Но может быть, лучше пиво? Потому что пиво как раз поступило: Жигулевское и очень свежее.

Дима растерялся. Запасной вариант он как-то не предусмотрел. Взять что ли гуляш и пиво? Оказалось, что гуляш тоже закончился.

– А что же тогда у вас есть? – спросил молодой учитель.

– Так возьмите же яичницу с колбасой, – не отрывая глаз от блокнота, предложил парень.

Дима согласился на яичницу и пиво, чем, несомненно, угодил официанту:

– Из двух яиц? Из трех? Свекольный салат? И селедочку с лучком вам принесу, как раз будет.

Было приятно выглядеть покладистым, интеллигентным пассажиром. Верховников откинулся на мягкую спинку и подставил лицо воздушному потоку. Железнодорожный ветерок пах черешней и дымком.

– Белла, почему же вы уходите?

Девушка с шиньоном стояла в проходе совсем рядом с Верховниковым. Инженер держал ее за руку. Между ними явно происходила какая-то сцена.

Диме было неловко обнаружить себя свидетелем. Он опустил глаза.

– Знаете, Оскар Робертович, это забавная игра затянулась. Вам изменило чувство меры. Если это такой прием, то он не смешной. И совершенно не уместно требовать от меня бросить писать стихи. Эта шутка – глупая. Зря я вам доверилась. Вы не знаете, как легко ранить в начале пути. И при чем здесь – «честное комсомольское»? Пошлость какая… вы не понимаете этого?

– Ну, я сморозил не то… Белла, послушайте…

Девушка досадливо махнула рукой, мелькнул острый локоток.

Инженер отступился. Вернулся на свое место. На него бросали заинтересованные взгляды, он отвечал рассеянной улыбкой. Покрутил в руках столовый нож, бросая короткие блики, потянулся за бокалом.

Массаракш! Дима почувствовал, что слегка вспотел. Было у него это свойство: когда на его глазах с каким-нибудь человеком происходила неловкая ситуация, он вдруг представлял себя на его месте и остро переживал происходящее. Это называется – «испанский стыд».

К его большому облегчению, официант как раз принес в алюминиевой тарелке яичницу и запотевшую бутылку пива. Перевернутый стакан на горлышке тускло позвякивал.

После ресторана Верховников долго стоял в чьем-то чужом тамбуре. За окном уже наступила ночь. Голубые, далекие огоньки, обозначающие людские жилища, медленно ползли к краю окна.

Диме хотелось, чтобы, когда он вернулся в купе, все его попутчики уже улеглись и он был бы предоставлен сам себе. Он уезжал из своего дома навсегда. В другие, дальние края. Дима Верховников хотел прочувствовать и запомнить этот день. Не торопясь. Ведь это важный момент в его жизни – один из самых главных. Несмотря на то, что в словах попутчицы Мерлин Монро, – или, как теперь выяснилось, Тамары, – было довольно много справедливого, его это не очень заботило. Его не пугало то, что он потеряет удобство привычного мира. Дима даже хотел этого. Все выглядело честно, и это была разумная плата за перемены. Глубоко зашитый под кожу инстинкт, подсказывал Диме – чтобы получить свою собственную судьбу, нужно отправиться в дорогу.

В купе на своем месте опять находился только солидный пассажир – Николай Павлович. Он спал, отвернувшись к стенке. Его пузатый портфель торчал краем из-за подушки. Постель блондинки была даже не тронута. Ну, здесь все понятно. Видимо, она разрешила себе не устоять перед суровым обаянием морского офицера. Инженера отчего-то не было тоже.

Он появился, когда Верховников успел устроиться на своем месте. Сосед вернулся огорченный. Похоже, он все еще переживал из-за произошедшего в ресторане.

– Не спите? – спросил Оскар. Он аккуратно повесил на плечики снятый пиджак и расстегнул рубашку. Его пальцы ловко пропускали пуговицы через тугие петли, а лицо выражало погруженность в сложные размышления. – Люди. Что может быть более сложнее, чем люди. Кого не возьми…

– Да, конечно, – отозвался Верховников.

– Реакции на события не просчитываются, не угадываются. Можно предположить, что угодно, но лишь не то, что произойдет на самом деле. Выходит даже, что можно исходить от обратного: именно тот вариант, который не приходил в голову и будет воплощен в жизнь. – Инженер поднялся на свою полку.

Видимо Оскар заметил там… тогда, что Дима был свидетелем сцены. Поэтому теперь он и говорил эти слова.

– Почему же…

– Да, именно так. Похоже на то, – пробормотал сосед.

Верховникову одновременно хотелось узнать всю историю: что же произошло у инженера с той девушкой, и чем все кончилось – ведь он где-то пропадал после ресторана. И в то же время он немного побаивался обнаружить что-нибудь… нет, не неприятное, а что-нибудь такое, из-за чего этот симпатичный Диме инженер – Оскар Робертович, упадет в его глазах. А ему этого очень бы не хотелось.

– Вот, например, вы… – сказал собеседник. – Вы – случайный попутчик, и мы уже с вами никогда не увидимся.

– К счастью, этого никто не может знать, – философски заметил Дима. – Впереди еще целая жизнь. И у вас, и у меня. Может быть, когда-нибудь и встретимся.

– Нет, не встретимся, – припечатал инженер, коротко на него взглянув. – Вот вы, как лицо случайное и постороннее, скажите мне, может быть, вы сможете мне помочь: готовы вы отказаться от чего-то в себе – от какого-то свойства, которое вы до конца четко не осознаете, – ради того, чтобы целый мир продолжил свое правильное движение?

– Хм… Я не совсем понимаю, что вы хотите спросить. – Дима не очень удивился. По студенческой поре у него с товарищами очень часто завязывались подобные философские разговоры, нередко перетекающие в горячие споры. Хотя это больше случалось на первых курсах. – Какое свойство, и что такое – правильное движение? К коммунизму?

– Да, здесь нужно говорить без обиняков, или не говорить вовсе, – признал собеседник. – Начнем отсюда: вот вы, на что вы планируете потратить жизнь? Ведь она у вас довольно ограничена в сроках.

– Ну как же, Оскар, я – учитель: а значит, сеять разумное, доброе, вечное…

– И вы в это верите?

– Избитые слова, практически штампы, – посерьёзнел Дима. Он только постарался, чтобы в его интонациях не появилось пафоса. Тесть отучил его. – Но ведь вы, интеллигентный человек, специалист, – понимаете необходимость образования. В самом широком смысле этого слова… Вы должны знать, что это не прекраснодушие, не просто лозунг. Если мы хотим, чтобы на Земле больше никогда не повторилась такая ужасная война, мы все должны желать, чтобы люди переменились. Чтобы они стали таковы, что не смогли бы убивать друг друга. А со мной все просто. Если у человека нет предназначения, – я имею в виду высокой, не сиюминутной цели, – то зачем он живет…

Дима посмотрел на соседа. Инженер лежал тихо, положив руку, сжатую в кулак, тыльной стороной себе на лоб.

– Вы не согласны? Вы считаете, я – наивный мечтатель? – тихо спросил Дима.

Колеса без устали отчеканивали расстояние на стыках рельс; вагон покачивался; за окном в черноте медленно ползла очередная синяя искра.

– Но ведь нас таких тысячи, миллионы… Мы такое поколение. Мы хотим этого и готовы от многого отказаться. А в человеке все есть. «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй»*. Нельзя ему отдать и нынешних ребятишек, вы понимаете это? (…стозевно и лаяй»* – эпиграф к «Путешествию из Петербурга в Москву» А. Радищева)

– Я вам скажу… – инженер повернул лицо к Верховникову. – Если вы готовы меня выслушать. У меня тоже есть высокая цель.

– Я готов. Но если это – государственная тайна…

– Это – тайна, но совсем другого рода. Мне не запрещали о ней рассказывать. Сам характер информации таков, что широкое разглашение не будет способствовать успешному исполнению моей функции. Я сам накладываю на себя ограничения. Но почему бы мне не поделиться с вами – с прекрасным и чистым человеком, тем, ради чего я существую.

Дима покраснел. Хорошо, что собеседник этого не видел. У него сейчас должно было быть совершенно глупое выражение лица. Если не самодовольное.

– Начну с самого главного, – сказал Оскар. – Приготовьтесь. Я не человек…

– Что вы под этим подразумеваете? – Собеседник сделал паузу, чего-то явно ожидая, а Дима не понимал, куда он клонит.

– Я буквально это и хотел сообщить. Я не человек.

– А кто же вы? М-м… инопланетянин? – Дима постарался, чтобы его голос звучал ровно. Он не хотел задеть любопытного попутчика. Он понимал, что это какая-то необычная игра, может психологическая. И начинающий учитель пытался найти верный тон, ему было очень интересно и не хотелось эту игру испортить. Он даже успел подумать, как будет рассказывать об этом происшествии Лидочке.

– Нет. Я никогда не покидал пределов этой планеты, – инженер повернулся к Диме лицом. Они лежали совсем рядом, чтобы дотронуться до собеседника, нужно было лишь протянуть в темноте руку. Но и темнота была не полная: белые подушки, простыни лежали, словно зимние пейзажи в ночи, – достаточно было далекого фонаря, пробегающего за окном, чтобы они уловили его слабый свет и разлили призрачным свечением по купе. А иногда мимо проносился переезд, и тогда все вспыхивало оранжевым, болезненным…

– Вы хотите, чтобы я угадал? – спросил Дима.

– Вы не угадаете. Я сам скажу. Меня создали очень давно, если смотреть по стреле времени назад, и совсем скоро, если смотреть вперед, – чуть больше полувека.

Дима почувствовал необыкновенное удовольствие от этой фразы. Он постарался ее запомнить, чтобы потом повторить Лидочке… а может быть и Петру Ефимовичу.

– Вы слушаете?

– Да. Да. Продолжайте, пожалуйста.

– Если считать, что это событие было в прошлом, а ведь именно такой порядок привычен людям, то при моем создании великие египетские пирамиды еще не были построены, значит, будет уместно называть меня големом. Хотя само слово звучало иначе… Вы, наверное, хотите быстрее услышать продолжение, но в этой истории именно я являюсь ключевым элементом, и мне хотелось бы точно себя позиционировать.

– А если считать, что вы созданы в недалеком будущем, – Дима принял условия игры, – то вас следует называть – роботом. Отсюда ваше отчество – Робертович?

– Отчество… не знаю. Случайно. Робот – больше соответствует текущему времени, но, признаюсь, оно мне не нравится. В будущем превалирует слово «бот»… Тоже, знаете… Я бы предпочел, чтобы меня называли по имени.

– Хорошо, Оскар, – сказал Дима. – Я понял, что вы искусственно созданный человек. И созданный очень искусно…

– Спасибо.

– И что же вы делаете в скором поезде «Москва-Свердловск»? Куда вы едете и с какой целью? Если уж мы идем по порядку.

– Моя цель находится в соседнем вагоне, Дмитрий. Вы ее видели. Это начинающая поэтесса Белла Агарипова.

– Так значит, это была Белла Агарипова! – негромко воскликнул Верховников. – А я гляжу – знакомое лицо. Как интересно!

– Вы ее знаете?

– Случайно… То есть, ее стихами зачитывается моя жена; она мне про нее много раз рассказывала, и я видел ее фотографию в журнале. Знаете, такая совсем маленькая черно-белая фотография. Но стихи замечательные. Совершенно… неожиданные. И еще что-то происходит с тобой, после того как ты их прочтешь… Даже не знаю. Людей по-другому воспринимаешь, или что… Душа, словно оголяется… и мир вокруг – уже другой. Даже погода меняется – честное слово…

– Вот видите, – сказал с непонятной интонацией Оскар. Как будто… обвиняющей…

– У вас что-то произошло с ней. Там в ресторане? – осторожно спросил Дима. – Вы хотели с ней познакомиться? Вы тоже поэт? И она, по-видимому, нелестно отозвалась о ваших работах… – Диме это казалось логично. Поэтично и логично. Творческие люди, удар по самолюбию, и вот непризнанный поэт фонтанирует обиженным талантом перед попутчиком. Ищет утешения.

– Вы все еще мне не верите, – сказал Оскар. В его голосе не было обвинения, только констатация факта. – Я познакомился с ней, чтобы предотвратить худший исход. Болезненный – и для нее и для меня. Она отказалась. Белла не допустила даже малейшей возможности, даже гипотетической, что может при каких-то обстоятельствах последовать моему предложению. Все бесполезно. Каждый раз мои увещевания ни к чему хорошему не приводят. И, боюсь, не могут привести.

– Каждый раз? О чем вы?

– Это уже было, – сказал печально собеседник. – Только за последние пару веков: частный детектив Кельвин – не знаю, как он пережил мое вмешательство. Боюсь, что я сломал ему жизнь. Возможно, и его другу тоже…

– У нас есть частные сыщики?

– Это было в викторианской Англии… Затем Алеандро Алем – начинающий политик в Аргентине. Он поверил во все и сразу, и даже пытался со мной торговаться… Затем милая девушка Лора Лейн Копач. – Уже знакомым жестом Оскар положил руку на лоб. – Это было недавно, вы уже учились в своем педагогическом институте. Какая была удивительная девушка.

– Что случилось с ней?

– Она погибла.

Дима не знал, что сказать. Игра пошла куда-то не туда.

– И еще, и еще… и снова это повторяется. Я знал. Мне не следовало даже пытаться. Не нужно стараться быть хорошим человеком. Нужно быть плохим, если необходимо. Действовать нужно решительно, как и положено функции. Пришел, исполнил, и к следующему объекту. Создатель хочет получить результат, а не мои рефлексии.

– Какую же вы несете в себе функцию? – Дима напомнил себе, что в его голосе не должно быть иронии. Спокойный тон, рассудительные интонации. Игру нужно вести правильно. – Чего хочет от вас ваш создатель?

– Теперь, когда вы можете понять мою природу, можно двигаться дальше. Ваш мир, уважаемый Дмитрий Николаевич, устроен вовсе не так, как вы привыкли думать. Он, скажем так, исполнен несколько сложнее. И как сложной системе ему угрожают изменения. Мой создатель хочет, чтобы я сохранил ваш мир в нынешнем виде, чтобы он оставался в текущей логической системе. Так что я являюсь вашим хранителем и защитником.

– От кого? Вы назвали этих людей: это они угрожали нашему миру? И поэтесса Белла Агарипова тоже в этом списке? Что же в них опасного?

– У них есть непозволительный дар. Он действует в соответствии с логикой другого мира, решительно отделенного от нашего, а значит всякий раз, когда эти милые и добрые люди, проявляют свой талант, они подвергают испытанию базовые основы этого мира. Моей целью вовсе не является лишение их жизни. Я только должен освободить их от ментального вывиха. Вот здесь под рукой у меня и лежит Разделитель, – собеседник похлопал по наволочке ладошкой. – С его помощью я отделяю рациональную природу человека от несвойственных ему возможностей.

Дима автоматически бросил взгляд на руку собеседника и вновь поднял глаза к потолку. По нему пробегали быстрые всполохи.

– И все же в этом есть что-то неправильное: избавление людей от вложенных в них талантов. Это похоже на выхолащивание, извините за такое сравнение, – на кастрацию.

– Мне больше нравится другой сравнительный ряд: опасной опухоли и врача. Хирурга, который отрезает инструментом злокачественную плоть, чтобы весь организм жил.

– Вы врач?

– Я инструмент.

Помолчали.

– Да, вам не позавидуешь. Выходит, моральная дилемма.

– Я функция, – повторил инженер. – Было бы проще не утруждать себя подобными размышлениями. Но если не выходить за рамки своих обязанностей, мои возможности будут сильно ограничены. Это может навредить делу. Понимаете? Моральные терзания, как плата за расширения функционала… Я не жду от вас отпущения грехов. Я вполне способен сам справиться с этим. И вы только подумайте, – Оскар повернулся и привстал на локте, – у меня действительно есть оправдание: если система позволяет мне так грубо в нее вторгаться, если она не сопротивляется вмешательству, значит все верно. Иначе был бы ответ другой стороны! Защитная реакция. Обязательно! Значит, я в праве, и я не плохой… человек.

Сказать Диме было нечего. Его собеседник, по-видимому, эти мысли давно обкатывает. Инженер снова положил голову на подушку.

– Вы тоже специалист, Дмитрий. А значит, функция. Как вы считаете?

Дмитрий Верховников задумался о том, что его профессия тоже никак не сводится к простой функции, она требует тонкого мастерства. Ведь в учениках, для которых он будет не только преподавателем начал науки, но и наставником, будет много всего: и таланты и зарождающиеся пороки. Он будет обязан лелеять ростки доброго и выпалывать душевные сорняки. Всегда ли можно твердо быть уверенным, что борясь со странными движениями души маленького человека, ты не уничтожаешь что-то необыкновенное, новое?

– Это ведь не один раз изобретено – разделение, – сказал Оскар. – Вот ваш Иван Грозный, реформируя аппарат управления, ввел опричнину. Чтобы отделить верное устройство государства от неверного… Оприч, то бишь разделение.

– Плохой пример, – поморщился Дима. – Про Грозного…

– Да?

***

Проснулся Верховников от того, что поезд стоял.

Через неплотно задернутые шторы в купе проникал яркий оранжевый свет фонарей. На часах было начало второго. Дима прильнул к окну. Они были на станции. Довольно большой – здание вокзала (оно осталось чуть позади) было выполнено в стиле послевоенного ампира, вывеска отсюда не читалась. Он хотел снова положить голову на подушку, но увидел на перроне фигурку девушки: характерную прическу с шиньоном на затылке, тонкий свитерок с поднятыми до острых локтей рукавами, и узнал собеседницу Оскара, поэтессу Белу Агарипову. В руке у нее был небольшой чемоданчик.

Верховников тут же неосознанно посмотрел на спальное место напротив. Соседа не было. Диму захлестнуло тревожное чувство. Ему показалось, что он смотрел на это опустевшую постель очень долго – чуть ли не минуты, но когда он перевел взгляд за окно, женская фигурка все еще была видна; девушка уходила по перрону к зданию вокзала.

Дима торопливо натянул штаны и вставил ноги в туфли, завязывать их было некогда; рубашку он застегивал уже на бегу, выскочив на перрон. Пиджак болтался на одном плече.

Верховников увидел именно то, чего боялся и во что не верил: вслед за девушкой, еще довольно далеко, но быстро сокращая расстояние, шел его ночной собеседник – Оскар Робертович Поуляйте. Ошибиться было невозможно: удивительно аккуратная прическа – волосок к волоску – вспыхивала вороненым глянцем под очередным фонарем.

– Гражданин! – Верховников оглянулся.