Мертвые яблоки

У нас постепенно стало уменьшаться количество людей: они уходили, двигаясь по другим направлениям. А мы, семьи пограничников, держались строго вместе – шли на Харьков, так как у многих там были родственники. Кроме того, мы обменялись друг с другом адресами, на случай непредвиденного и чтобы в дальнейшем не растеряться.

Опять заночевали. Ночь провели тихо. Мы знали, что самое главное дойти до Днепра – там немцы не достанут. Солдаты помогали нам ориентироваться. В общей сложности нас, с Перемышля, было около тридцати человек, из которых восемь – жены и дети пограничников.

Примерно на седьмые сутки нашего пути с момента гибели состава, мы неожиданно позади себя услышали гул моторов. Мы находились рядом с полем, засеянным то ли рожью, то ли пшеницей, и гул отчетливо и быстро приближался к нам. Все испугались, кто-то из женщин прошептал: «Это, наверное, танки идут».

Действительно, четыре немецких танка и небольшая машина шли прямо на нас. Прятаться было некуда. Танк, который шел впереди колонны подрулил к нам и остановился. Открылся люк и оттуда показался человек – он долго нас осматривал, переговаривался со вторым немцем в танке, потом еще раз на нас посмотрел. В это время подъехали и остальные три танка. Немец еще раз посмотрел на нас и подал знак колонне двигаться дальше. Он опустился внутрь, люк закрылся и они двинулись своим путем, нас не тронули. Правда пытались уничтожить солдат, которые были с нами – долго гоняли их по полю, но ничего толкового из этого у них не вышло, да и видимо времени у немцев уже не оставалось, так что они двинулись дальше.

После этого происшествия, солдаты сказали, что днем больше ходить не нужно, придется двигаться ночью, а днем прятаться, так как за танками обязательно появится пехота, а они никого не щадят. Так мы и стали идти по ночам, шли очень медленно, шли трудно, так как в темноте ничего не было видно. Утром искали место, где спрятаться, благо, что в округе было много озер и густой камыш. Костры уже не разводили совсем – боялись, что могут засечь. Если по пути была деревня, то солдаты тихонько старались узнать есть ли там немцы. Если все было чисто, то мы заходили и, иногда нам даже удавалось поспать на сеновалах местных жителей. Практически всегда нас кормили: давали картошку, мясо, молоко, вареники, пироги – делились всем, чем могли. Украинцы всегда были очень участливы и хорошо к нам относились.

В конце июля мы, наконец-то добрались до Днепра. Вышли на старый паром. Там готовились к переправе несколько военных машин и наши солдаты. Нас прихватили вместе с ними. Переехав на левый берег Днепра, мы увидели, как наши солдаты рыли окопы и подвозили орудие. Накануне, в том районе немцы выбросили большой десант и завязался бой, но их всех перебили: так и лежали они на земле, никто не убирал.

После парома, нас немного довезли, и мы вновь двинулись пешком. Шли уже днем, не боялись и даже немного приободрились. По пути мы уже везде встречали наших, которые готовились к встрече врага: рылись окопы, вкапывались орудия. Однажды к нам подошел офицер, поинтересовался откуда мы движемся. Наши женщины объяснили, что они жены пограничников, и мы идем из Перемышля в Харьков. Офицер очень удивился тому, какой длинный путь мы проделали, сказал, что его медсанбат должен везти тяжелораненых в Харьков, всех сразу, говорит, мы взять не сможем, а трех-четырех человек в машину посадить получится. Сказал, что здесь машины часто идут, поэтому не стоит волноваться – уедут все.

Солдаты нас накормили, а с собой дали консервы мясные и рыбные, хлеба несколько булок.

После того как уехали первые четверо человек из нашей группы, за нами тоже подошла машина, в кузове лежал один раненый солдат с перевязанной головой и руками, рядом сидели еще двое, ну нас к ним и пристроили, и мы поехали в Харьков.

До Харькова добрались не сразу, останавливались на ночлег. Но уже на следующий день, 8 августа 1941 года мы наконец-то въехали в город.

Мы отправились к маминой старшей сестре, Ксении Степановне Лазько, которая проживала в Харькове на улице Исаевская, 37.

Тетя Сима, увидев нас, закричала: «О, Господи! Вы живые!!!». Обрадовалась безмерно. Сразу побежала греть воду, наполнила большую цинковую ванну, натерла нас с ног до головы с мылом. Мы-то уже все вшивые были. Тетя Сима сказала, что мальчишек нужно срочно постричь.

У нее была ручная машинка, и она обрила нас на лысо.

Тетя Сима рассказала, что раньше их бомбили каждую ночь, а сейчас периодически и днем бомбят. Вдруг, раздались залпы зениток: Бум! Бум!

Я выскочил во двор прямо в полотенце, смотрю на небе следы от разрывов, похожие на белых барашков и слышу в небе гул немецкого самолета. Зенитки лупят – все небо покрылось «барашками». А самолету хоть бы что – летит, но он не бомбил, прошел мимо, сбить его так и не смогли, даже несмотря на то, что в небо подняли аэростаты.

Когда все затихло, тетя Сима погрела нам борщ и расстелила нам постель в свободной комнате. Сама она не спала всю ночь: поставила тесто, отварила мясо, накрутила его на машинке и испекла пирогов. Утром квас предложила. У тети Симы он был невероятно вкусным, так как она добавляла в него кишмиш.

Однажды ночью я встал с постели и вышел во двор: голова гудела, какой-то туман застилал глаза, я даже не совсем осознавал сплю я или нет. Тетя Сима услышала меня и бросилась следом: «Вена, ты чего?». А я никак не пойму ничего, спрашиваю: «Тетя Сима – это Вы?» Она испугалась:

– Вена что с тобой?

– Я не знаю, что со мной, мне снится что-то страшное, я не могу спать.

– Пойдем я тебе головку почешу, спинку поглажу. Пойдем дорогой, давай успокойся.

Она позвала маму и сказала, что со мной происходит что-то плохое. Мама заволновалась:

– Венуся, что с тобой? Что у тебя болит?

– Ничего не болит…

– А почему ты не спишь тогда?

– Не могу спать, кошмары замучили. Я видел, что нас бомбят, видел убитую лошадь, кишки у нее наружу.

– А где ты видел лошадь?

– По дороге видел, по которой из Перемышля уезжали.

И вдруг у меня начались судороги, все тело затрясло. Так продолжалось несколько дней: я перестал спать, ходил, выбегал на улицу, мама боялась, что я могу залезть на крышу в таком состоянии и упасть, ведь наутро я ничего не помнил.

В итоге, меня увезли на машине в центр города к доктору, который, осмотрев меня, сказал, что нужно срочно ложиться в больницу. Я точно не знаю, какой мне поставили диагноз, но из разговоров, я так понимаю, что на фоне нервного истощения у меня начались воспалительные процессы в голове. В больнице мне ставили очень много уколов, сначала мама приезжала ко мне каждый день, а потом начала приезжать только тетя Сима. Оказалось, что некоторые раненые пограничники из нашего, Перемышленского 92 погранотряда проходили лечение в госпитале, в котором я находился и кто-то сообщил маме, что отец жив и сейчас находится в районе г. Нежин. Там отряд был реорганизован в полк и приступил к несению службы заграждения на рубеже Нежин-Монастырище. Как только мама узнала эти новости она и еще одна жена пограничника отправились в Нежин. Я не знаю, как они добирались, но с отцом ей там встретиться удалось. Результатом этой встречи стало рождение, 5 апреля 1942 года, моего младшего брата Володи, который появился на свет семимесячным. Знаю, что когда мать находилась с отцом в Нежине, немцы неожиданно высадили в том районе крупный десант, и маме с подругой с трудом удалось убежать обратно в Харьков. Вот такие, отчаянные жены пограничников.

Прошло около двух недель моего пребывания в больнице и как- то, в один из дней, к моему врачу пришли военные, сказали, что нужно начинать готовиться к эвакуации, так как немцы подходят к городу.

В скором времени меня выписали домой. Мама каждый день куда-то уезжала в город и однажды, вернувшись, сказала нам, что дядя Саша, муж тети Симы, который работал на железной дороге небольшим начальником, сказал, что пассажирские поезда уже все ушли из Харькова, остались только товарные вагоны и прямо сейчас формируют несколько товарных поездов для беженцев и тех, кто пожелает из Харькова уехать – нужно собираться в дорогу, поедем за Урал.

Собрались мы достаточно быстро. Тетя Сима снабдила одеждой, ее сын Валентин был старше нас, из его вещей тетя Сима с мамой перешили нам с братом наряды, которые завязали в узел вместе с подушкой и теплым одеялом. В дорогу тетушка напекла для нас пирогов, приготовила кислого молока, сложила яблоки и груши. Также она сообщила их с мамой отцу, моему деду Степану Федоровичу о нашем отъезде. Он проживал в окрестностях Харькова, в деревне Большая Даниловка, и немедленно приехал, чтобы нас проводить. Дедушка был очень высокий, сильный, подхватил нас с братишкой обоих на руки, расцеловал:

– Какие они у тебя худые, Надя.

– А с чего им быть полными, папа? Венуся всю дорогу сам прошагал, Валю я на руках тащила.

Дедушке уже было 60 лет. При царе он служил в Семеновском полку в Санкт-Петербурге, жил в казармах на Васильевском острове. Проходил срочную службу. В Первую мировую войну был награжден Георгиевским крестом. Когда немцы оккупировали Харьков, дедушка ушел в ополчение, но немцы разбили их и взяли в плен – его повесили на центральной площади и где его похоронили, так и осталось не известным.

***

На вокзале оказалось громадное количество народа и, когда объявили посадку в товарняк, все кинулись занимать места в вагонах. Там не было никаких сидений, просто голый пол, да выдвижная дверь. Вот, в таких условиях мы и поехали, спали на полу. Дорога оказалась невероятно долгой, мы проехали весь сентябрь, на разъездах могли стоять по несколько суток и даже недель, так как пропускали, движущиеся на Запад по одноколейной дороге эшелоны.

Добрались до Урала мы только в октябре. Конечным пунктом стала Лысьва. Город стоял укрытый белоснежным снегом, в ухоженных палисадниках полыхали красным огнем гроздья рябины.

Нас высадили из вагонов и группами водили по городу – расселяли в дома местных жителей. В одном из домов нам выделили угол, записали адрес и мамину фамилию. Хозяин дома был уже довольно пожилой, с ним проживала его жена, зять с дочкой и с ребенком. Посередине горницы стояла большая русская печь, которая занимала почти полкомнаты, сам дом был деревянный.

Мне постелили на сундуке, братику нашли детскую кровать, а мама ютилась на полу, рядом с нами. Хозяева к нам относились с неприязнью. Нам ничего не давали из еды, хозяин дома запретил нам что-то брать без его ведома. Хозяин говорил: «Вот есть будешь только то, что я тебе дам, а так даже думать не смей!» У самих при этом было все – они хорошо питались, но нас никогда к столу не приглашали. Мы ели брюкву, морковь, мама иногда приносила в солдатском котелке суп с полевых кухонь. Суп был на воде из брюквы, гороха или пшена. До сих пор помню этот противный сладкий привкус. Иногда мама приносила перловую и пшенную каши. Один раз принесла кильку. Хлеб давали три куска на семью. Питались очень плохо.

В начале декабря я пошел в школу. Нужно сказать – я был абсолютно не готов к первому классу5: не знал ни букв, ни цифр, про письмо и говорить не приходилось.

Учительница определила мне место, рассказала правила поведения: если хочешь спросить – поднимай руку, разговаривать во время урока – нельзя, на перемене – не бегать и не сорить. В школе по партам ползали вши, а я был очень брезгливый, и эта картина каждый раз вызывала у меня тошнотворное чувство. Каждый вечер мы садились к керосиновой лампе, мама снимала с меня сорочку и проглаживала швы раскаленным утюгом. Однако все это казалось мелочью, так как на большой перемене в школе обещали давать булочку. Булочка была для меня чрезвычайно важна, нет, сам я ее не ел – я относил домой голодному братишке.

Учеба давалась мне тяжело, к тому же постоянно мучали головные боли и головокружения, я так и не поправился до конца. По дороге в Лысьву мама меня постоянно привязывала к себе за ногу, чтобы я не выпал из вагона, потому что иногда двери приоткрывали на ходу, когда мужчины курили и справляли нужду.

Однажды я шел домой со школы, день был довольно морозным, на моем пути оказался большой сугроб, я стал его обходить и провалился в яму. Оглядевшись – вижу, что в яме снега немного, видимо выкопали ее недавно. Оценив обстановку я понял, что не выпрыгнуть из ямы, не зацепиться за что-то – не получится. Я стал кричать, но никто не отозвался. Так и просидел я в этой яме до вечера, стало страшно. Вдруг, слышу, скрипит снег – кто-то идет рядом. Я отчаянно заголосил: «Помогите! Помогите мне!». К краю ямы подошла женщина:

– А ты что здесь делаешь?

– Я вылезти не могу.

Она встала на четвереньки и протянула мне руку, я схватился, и она вытащила меня. Я поблагодарил ее и со всех ног кинулся домой.

Подходя к дому, я услышал, как мама меня зовет, она с ног сбилась в поисках меня. Я рассказал ей, что случилось, она взяла меня за руку и повела в дом, осмотреть. Мама очень испугалась, что я мог замерзнуть в этой яме.

В начале января 1942 года, мы, как обычно вечером, сидели у керосиновой лампы, мама читала детскую книжку. Вдруг, открывается дверь, без стука заходит девушка в белом полушубке и шапке-ушанке.

– Вороновы, здесь? – спросила она.

Да, мы здесь, – ответила мама.

Девушка повернулась к кому-то и крикнула в темноту:

– Они здесь, я же говорила Вам, что они здесь!

И в туже минуту в дверях появился отец: бородатый, руки перевязаны, а сверху наброшен полушубок. Он остановился, смотрит на нас! Я вскочил: «Папа!». Он схватил меня больными руками, расцеловал. Валька ходить уже не мог, он был очень слаб от голода, ноги были тонкие, как спички, к тому же еще он заболел корью, но услышав, мой крик, он, пошатываясь, сумел встать в своей кроватке, держась за бортик: «Шпина, мама, дайте шпина!» – попросил он пшенной каши. Отец подбежал к Вальке, тоже поднял его другой рукой. Медсестра заволновалась: «Георгий Николаевич, Вам не нужно, Вам нельзя, отпустите детей». Папа повернулся к медсестре и сказал: «Возьми машину, езжай обратно в Пермь, в госпиталь, и привези детям что-нибудь поесть. Давай, бегом!» Потом отец шагнул в центр горницы:

– Так, а в чем дело? Кто хозяин?– еле сдерживая ярость, спросил отец.

– Ну я хозяин! – вальяжно отозвался с печи старик.

– Слазь! Ты работаешь?

– Да какая работа, я уже старый!

– А почему дети голодные у тебя? Почему ничего не даешь? У тебя корова есть?

– Ну есть и корова, и бычок и куры!

– Вот видишь, яйца у тебя есть, молоко есть, а почему не даешь?

Ты что не видишь, что парень умирает? А ты что?

Не дождавшись ответа, отец шагнул к хозяину и со всего маху врезал ему больной рукой. От удара тот спиной вышиб дверь соседней комнаты

и рухнул на пол.

– Убью тебя, тварь – кричал отец.

Жена хозяина и зять кинулись к моему отцу:

– Ну что вы? Успокойтесь!

– Да как я могу успокоиться? Я на фронте, проливаю кровь, а дети мои умирают от голода! Это что? Что это такое? Кто вы такие? Вас всех расстрелять надо!

Хозяйка сразу позвала дочь, они стали собирать на стол! Но отец резко осек: «Не надо! Без вас сейчас детям еду привезут».

Пока ждали еду, отец с мамой долго беседовали. Отец сидел головой мотал, а мама смотрела на него, держа за руку. Папа рассказал, что когда он выбежал из дома в день начала войны, то бросился прямиком к штабу, который находился недалеко от места нашего проживания. Однако штаб был уже развит немецкой артиллерией, с противоположного берега лупили пулеметы, отцу удалось добраться до казармы, которая находилась при штабе отряда и еще не была разбита. Там уже был начальник отряда – подполковник Яков Иосифович Тарутин и некоторые пограничники, которых война застала во время отдыха, после ночных патрулей. Пограничникам раздавали боеприпасы: гранаты, патроны. А Отцу начальник отряда приказал возглавить небольшую группу и прорываться

к 14 пограничной заставе, которая располагалась ближе всего

к железнодорожному мосту на берегу реки Сан и уже вступила в бой с немцами.

По прибытию к месту назначения, группа отца заняла оборону. Некоторые фашисты уже двигались по мосту, а другие в лодках пытались переправиться на наш берег. Пограничники старались подпускать фашистов на близкое расстояние, после чего открывали шквальный огонь из пулеметов, винтовок, забрасывали врага гранатами. Немцы несли большие потери, совсем немногочисленные группы наших бойцов смогли удержать фашистов на противоположном берегу до полудня. В этом неравном бою особенное мужество проявил помощник начальника 14 погранзаставы, лейтенант – Петр Семенович Нечаев. Для захвата моста немцы бросили свыше роты, но метким огнем ручных пулеметов противник неоднократно отбрасывался назад с большими для него потерями.  Когда в живых остался лишь один лейтенант Нечаев, он подпустил выскочившую из-под моста группу противника и взорвал оставшиеся две гранаты. Нечаев погиб, уничтожив всю группу врага. Отец все время пытался прорваться ближе к мосту на помощь своему другу, но из-за непрерывного огня со стороны немцев ему этого не удалось. За все время утреннего боя было уничтожено около трехсот солдат и офицеров вермахта.

В полдень поступил приказ от начальника погранотряда, отойти на новый рубеж обороны. Группа отца присоединилась к штабу погранотряда и уже все вместе они отошли от города, где мы и встретились, по дороге на Львов.

Утром следующего дня, 23 июня 1941 года, отец получил приказ от вновь возглавить небольшую группу бойцов и вернуться в Перемышль. На машинах они добрались до города и уже пешком стали пробираться к кладбищу, находившемуся на окраине города. Отец дал указание одному из офицеров, взять группу бойцов и двинуться на разведку в центр города, чтобы разведать обстановку.

Через некоторое время к отцу прибыл связной с докладом, что немцев не обнаружено, однако группа соединилась с другой группой пограничников, которую возглавлял старший лейтенант Поливода Григорий Степанович и которая раньше вошла в город, где ими был принят первый уличный бой, который для фашистов оказался совершенно неожиданным, так как те, с момента, когда пограничники оставили город накануне, занимались исключительно празднованием своей победы, мародерством и пьянством, попутно расстреливая совместно с украинскими предателями еврейское и польское население Перемышля.

Отец со связным и оставшейся группой бойцов отправился в центр, там он увидел убитых немецких солдат, которых смерть застала либо в дверях магазинов, либо в оконных проемах. Фашисты были обвешаны ворованной колбасой, а из карманов торчала водка.

К вечеру нашими пограничниками были заняты дома на берегу реки Сан и развернуты огневые позиции на границе. Ночью немцы открыли огонь из минометов по нашим позициям, и перестрелка продолжалась всю ночь.

На следующее утро вражеские минометы затихли. Группой отца была проведена разведка и выявлены несколько огневых точек фашистов. Незамедлительно было направлено донесение артиллеристам 99 стрелковой дивизии, после чего, артиллерия уничтожила все тяжелые орудия врага. Вот так, на второй день войны, отважными пограничниками совместно с 99 стрелковой дивизией был нанесен решительный контрудар и отбит город у немецко-фашистских захватчиков.

Через несколько дней погранотряд получил приказ прикрывать отход частей 99 стрелковой дивизии из г. Комарно. Отец был назначен командиром роты. Задача состояла в том, чтобы удержать мост через реку Днестр и обеспечить возможность свободного прохода по мосту отступающим частям нашей армии. Немцы для захвата моста пустили около двух батальонов. 30 июня 1941 года рота, возглавляемая отцом, сдерживала натиск противника до 10 часов утра и только по приказу командования, взорвав мост, отошла. Немцы неоднократно пытались окружить роту, но все их попытки не удавались. Группа отца умелым маневром выходила из окружения. Впоследствии, отец был удостоен звания «Почетный гражданин города Комарно»: «За проявленное личное мужество и героизм при обороне г. Комарно 29-30 июня 1941 года».

Пограничники продолжали двигаться на Восток и беспрерывно били фашистов в ожесточенных сражениях. По состоянию на 11 июля 1941 года отряд потерял в этих боях 706 человек личного состава, однако потери немцев составили – 5000 солдат и офицеров.

В дальнейшем, подразделения 92 погранотряда, до 14 июля 1941 года вели тяжелые бои с превосходящими силами врага на дальних подступах к Киеву.

25 июля 1941 года, 92 погранотряд, по приказу командования, впервые был сосредоточен в районе г. Умань в составе всего оставшегося личного состава, до этого действовавших на разных участках фронта.

27 июня 1941 года отряд занял исходное положение для контратаки противника южнее с. Краснополка, но по приказу командования, был выведен из боя и срочно переброшен в район села Паланочка, где преградил путь прорвавшемуся передовому подразделению 48 механизированного корпуса противника на Юго-Восток.

Под натиском превосходящих сил врага 92 погранотряд с боем отошел к железнодорожной линии, а днем, 29 июля 1941 года, сосредоточился в лесу, восточнее села Роги.

Утром, 30 июля 1941 года, над головами пограничников загудел немецкий самолет-корректировщик, который тут же был сбит нашей зенитной установкой. Через некоторое время со стороны села донесся звук моторов – к позициям пограничников выдвинулась колонна вражеских танков, не менее 30-40 единиц. Вслед за танками на крытых автомашинах к полю боя прибыла и мотопехота врага. У пограничников в распоряжении находилось только два противотанковых орудия, из которых в сторону противника был открыт огонь прямой наводкой. Несколько танков прибавили ход, стараясь занять боевую позицию. Из орудий удалось уничтожить 3 немецких, остальные прорвавшиеся были подбиты пограничниками бутылками с зажигательной смесью и гранатами. Благодаря пулеметчикам, пехота немцев несла большие потери и была вынуждена отступить.

Обойдя противотанковые орудия с флангов, немцы ринулись во вторую атаку, стараясь замкнуть пограничников в клещи. Однако силами артиллеристов удалось подбить еще два танка до того, как немцы уничтожили противотанковые орудия. После чего, танкам удалось ворваться вглубь нашей обороны.

У пограничников из оружия в руках были автоматы, гранаты и бутылки с зажигательной смесью. У отца, как у кадрового офицера был лишь пистолет ТТ. При приближении танков к позиции, где держала оборону группа, в которой находился отец, пограничники рассредоточились и бросились занимать новые позиции. Вдруг, отец услышал истошный крик: «Жора, Жора!» – он обернулся – кричал батальонный комиссар, близкий друг отца – Уткин Григорий Васильевич. Немецкий танк из пулемета перебил ему ноги, отец бросился обратно к другу, но в этот момент танк на полном ходу переехал Григория Васильевича, и развернулся вокруг своей оси на теле славного комиссара. В этом месте своего повествования, отец тяжело вздохнул, опустил голову, по лицу потекли слезы.

Танки продолжали давить и зарывать в землю наших бойцов. В этом бою был смертельно ранен начальник отряда – Яков Иосифович Тарутин, но пограничники продолжали стоять насмерть. Наконец, из села Легедзино, были развернуты зенитные орудия. Фашисты заметались. Одна за другой стали вспыхивать вражеские машины. Немцы повернули назад. В этом бою отряд потерял более двухсот человек.

После боев под Рогами, отряд был отведен в тыл и к 18 августа 1941 года сосредоточился в городе Нежин, где был реорганизован в полк. Впервые с начала войны приступил к несению службы заграждения на рубеже Нежин – Монастырище.

5 сентября 1941 года, отец получил приказ возглавить первый батальон полка и занять оборону в городе Нежин, прикрывая отход частей Красной Армии. Однако, обстановка усложнялась, уже через неделю, прорвав оборону частей Красной Армии в районе Бахмач – Конотоп и в районе Кременчуга, подвижные соединения противника замкнули кольцо окружения. Получив, приказ выходить из окружения, пограничники двинулись по направлению к с. Городище, беспрерывно ведя тяжелые бои. Подразделения полка разбились на мелкие группы, каждая из которых искала выход из окружения самостоятельно. Вот и группа отца искала выход самостоятельно. Постоянно приходилось вступать в бой, немцы лупили по ним из минометов, порой головы невозможно было поднять по нескольку часов. Однажды, ночью, группа попала под обстрел, пограничники рассредоточились, у отца осталась только одна обойма патронов от пистолета ТТ. И вдруг, на него бросилась группа немцев, которые выскочили из-за деревьев как черт из табакерки, отец прицельно уложил почти всех из пистолета, а последнему размозжил череп рукояткой своего оружия. У немцев в голенищах сапог были уложены рожки от автомата, отец забрал немецкий автомат и принялся доставать рожки, как неожиданно рядом с ним разорвалась мина. Перед глазами все поплыло, отца зашатало, но он удержался на ногах, схватился за березу, взглянул на свои руки – они превратились в страшное, кровавое месиво. Постояв немного на месте, придя в себя и осознав, что сможет идти, отец стал прислушиваться: где-то недалеко доносились выстрелы и русская речь. Он двинулся на звуки, однако, когда ему удалось выбраться из леса, вокруг воцарилась зловещая тишина. Он огляделся – движения не было, голова кружилась и жутко болела. Он приметил небольшой кустарник и, решив дождаться утра, расположился на земле за ветвями, укрывшись плащом-палаткой. Уснуть, конечно, не получилось, небо было очень ясным и звездным, а вокруг тихо-тихо. Дождавшись восхода солнца, отец двинулся искать своих. По пути ему попалась деревня, оказалось, что немцев в ней не было, а вот русские были, но уже ушли. Местные жители помогли отцу: обмыли его израненные руки, обработали самогонкой, забинтовали, и он продолжил путь, вскоре догнав своих. Его немедленно отправили в медсанбат – помимо осколочных ранений у отца оказалась очень тяжелая контузия. Какое-то время он лечился в госпитале в Харькове, где и выяснил у мужа тети Симы, что мы были эвакуированы в конце августа и что эшелон ушел на Урал.