Земля лишних. Слуга трех господ

Окончательно определился с материалом, который буду преподавать. Поделил будущий курс на вводный и расширенный. Получится отсюда пораньше свалить – ограничусь вводным. Наколотил конспекты пары первых лекций. Так, потихоньку-полегоньку, время к обеду подошло.

Позвал Антиповского:

– Серег, привет! Можно попросить пару бумажек распечатать? Все для вашей будущей учебы.

– Не вопрос, только давай побыстрее. У нас после обеда занятия по стрелковке. Боевые подразделения в тире практически живут, ну а мы раз в неделю на полдня ходим. Кстати, пойдем с нами, ты вроде бы интересовался.

– А меня пустят?

– Пропуск покажи… Видишь, штампик с танком? Это в тир и тактический городок. Пустят.

Тир оказался в подвале соседнего здания. Рубежи на десять и двадцать пять метров. Передвижные ширмы разной высоты, чтобы стрельбу из-за препятствий отрабатывать. Щиты под бумажные мишени, ростовые силуэты, гонги. Все как в большинстве тиров, где я успел побывать.

Командовал этим шумным хозяйством улыбчивый старлей по имени Борис. Повыше меня, поспортивнее, чуть помоложе. С хорошим таким крепким рукопожатием. Лейтенант Серега представил меня как преподавателя – насквозь гражданского внештатного сотрудника.

– Только у меня ни оружия, ни патронов…

– Оружие выдадим. Боеприпасы… Серега, у вас сегодня все пришли?

– Нет, Борисенкова отсутствует. И, видимо, надолго. Года на три.

– И правильно, незачем ей с пузом этот грохот слушать и вонью пороховой дышать. Так что все совсем просто, даже за дополнительными патронами на склад идти не придется. Наши все отстреляются, а потом тобой займусь.

Стреляли офисные сотрудники разведуправления из собственных пистолетов, которые постоянно таскали на поясе. Здесь форма одежды такая, даже по мирному времени. Вместо спокойной стрельбы с рубежа по бумажкам они метались между препятствиями, отстреливая из-за каждой ширмы по паре-тройке патронов, причем учитывалась как точность, так и скорость. Я успокоился – такую аттестацию мне точно не пройти.

Офицеры делились на две очевидные группы. Большинство, включая моего приятеля лейтенанта Антиповского, отстрелялись на «отвяжись» и поспешили покинуть тир. Дела у них важные, наверное, или просто уши от грохота берегут. Другие палили с явным удовольствием, и получалось у них неплохо. На мой дилетантский взгляд, конечно.

Подошел Борис, положил на стол большой угловатый пистолет.

– Ну что, профессура, готов к бою? Доводилось стрелять?

– Из такого – нет. Что это за чудо-юдо?

– Пистолет Ярыгина. Или «грач», как его еще называют. Сейчас такие за ленточкой на вооружение армии принимают, ну и мы подсуетились.

Я взял смертоносную железку, взвесил на руке.

– А ничего так, внушает. Противника можно просто по башке оглоушить, и не спасет ни каска, ни легкая бронетехника. И патроны не нужны. Сколько оно весит?

– Килограмм без патронов.

– То-то сразу «беретта» вспоминается… Слушай, вы же их возите из-за ленточки, а не сами делаете, правильно? Почему «глок» не купить? И легче в полтора раза, и надежный, и дубовый… Все лучше, чем такую дуру таскать на боку каждый день.

– А еще «глок» стоит в пять раз дороже. И меня спросить забыли, когда покупали. А я стреляю из того, что есть в оружейке.

– Ладно, извини. Что-то меня постоянно заносит, лезу со своим уставом в чужой монастырь.

– А ты сам-то из своего обожаемого «глока» стрелял?

– В основном из него и стрелял. Еще немного из «беретты», «зига»… Ну и «макарова», куда ж без него?

– И как результаты?

– Так сразу не скажу…

– Почему?

– Как в анекдоте – посчитать надо[25]. Если не ошибаюсь, из пистолета – шестеро убитых и двое раненых. Но они все были плохие.

Борис хмыкнул:

– Угу, внештатничек гражданский… Ладно, изучаем матчасть пистолета Ярыгина…

За полчаса я научился пользоваться новой железкой, разбирать, собирать и заряжать. Сдал зачет и был допущен на огневой рубеж.

Ну что сказать… Бандура действительно тяжелая, но спуск мягкий, подброс при выстреле небольшой, отдача не сильная. Из того, чем доводилось пользоваться, больше всего «беретту» и напоминает. Очень удивило, с какой силой вылетали гильзы – словно мы не спереди, а сверху кого-то убить собирались. Стреляет достаточно точно. Так что для тира вполне подходит, а целый день на поясе таскать я бы все же «глок» предпочел.

Это все я Борису и высказал. Тот хмыкнул и ответил, что сам для боя выбрал бы старый добрый «АПС» – автоматический пистолет Стечкина. А в заленточной России на место «глока» прочили «ГШ-18», который и пластиковый, и легкий, и внешнего предохранителя нет, вот только в руках подержать его можно пока только на выставках. Поэтому руководство анклава решило, что для боевых подразделений…

– Стоп! Борь, ты не забывай, что я посторонний и насквозь гражданский, никаких подписок не давал и допусков не имею. Так что не надо мне военные тайны разглашать. Обойдусь без них.

Борис молча пожал плечами и начал неторопливо разбирать мои стрелковые навыки. Что сойдет, что хреновенько, что вовсе никуда не годится. Я сидел, слушал замечания и очень огорчился, когда прибежал молоденький солдатик и позвал меня к Петрову.

– Ладно, Влад, шагай. Начальство ждать не любит. Почищу сегодня твой пистолет.

– Тогда с меня пиво?

– Тогда с тебя в следующий раз два вычищенных ствола, халявщик!

Подполковник Петров посмотрел на меня – небритого, чумазого и пропахшего пороховым дымом – без малейшего удовольствия, но вслух ничего не высказал. Согласовал учебные планы («Ты специалист, ты считаешь, что это важно – учи!»), утвердил начало занятий с завтрашнего дня, распорядился о выделении боеприпасов для моих упражнений в тире. Пять минут, и все вопросы решены. Уважаю.

Вернулся в тир и застал самого Бориса стреляющим из «Кольта-1911». Интересно, это его личный или боевые подразделения ПРА стали американским пистолетом вооружать?

Дождался, пока старлей отстреляется, передал ему бумажку от Петрова. Договорились, что мне выделят один ствол из местной оружейки, там же он и будет храниться. Но чистить все-таки придется мне. А приходить можно хоть каждый день, расписание тира не очень плотное.

– Здравствуйте, товарищи! Меня зовут Влад… Пусть будет просто Влад. Ваше руководство попросило меня прочитать вам курс по информационной безопасности. Должен сразу сказать, что я не настоящий преподаватель и это не будет нормальный вузовский курс, а скорее некоторые мои мысли и наблюдения. Что-то взято из учебников, что-то из документации. И из личного опыта, конечно…

Я стоял перед десятком молодых ребят в одинаковой военной форме и делал то, что и в кошмарном сне не могло мне присниться пару лет назад. Хотя могло ли мне тогда присниться хакерство на почти государственной службе или само попадание сюда, в этот мир за Воротами?

– Вам всем предстоит защищать секреты. Работа важная, нужная и очень ответственная. Но первое, с чем должен определиться защитник, – что именно защищать? Велик соблазн объявить секретным как можно больший объем информации, чтобы даже случайно что-то важное не стало достоянием гласности. Вот только чем больше информации мы засекретим, тем больше сил и средств нам понадобится на защиту этих секретов. И мы рискуем прийти к ситуации, когда дешевле всю страну огородить железным занавесом, а на всех жителей повесить подписки и допуска. Мое поколение успело увидеть, как эта система работала и как она успешно развалилась.

Вот интересно, мои рекомендации и мысли вслух найдут хоть какое применение?

– Поэтому грифы секретности должны стоять только на тех сведениях, которые действительно критичны. Весь попутный мусор пусть остается открытым.

– Но ведь известны случаи, когда по косвенной, открытой информации противник получал секретные сведения?

Приятно слышать – кто-то реально интересовался вопросом.

– Не совсем так. На основании открытой информации аналитики противника строили предположения, не более того. Это нормальная практика работы любых разведок любого мира. Вот только про удачные, совпавшие с действительностью предположения сейчас знают все, а про массу ошибочных выводов – только специалисты. Примеры приводить?

– Конечно!

– Вот, например, широко разрекламированная история времен Второй мировой. Японцы на Тихом океане обороняли остров. Американцы верно оценили количество японских войск на острове, просто пересчитав на аэрофотоснимке количество солдатских сортиров и прочитав в японском уставе, на сколько человек положен один сортир.

– Я этот случай и имел в виду.

– Поздравляю, молодой человек, у вас прекрасный кругозор. Вот только чтобы этот фокус сработал, необходимо сочетание трех факторов: наличия у американцев японского устава внутренней службы, или где там у них сортиры нормируются; местного японского начальства, точно следующего этому уставу даже в боевой обстановке; отсутствия мероприятий по маскировке и дезинформации. Кто мешал построить больше сортиров, чем положено? Кто мешал половину или даже все спрятать под пальмы?

Я рассказывал, травил байки, отвечал на вопросы. И постепенно обретал уверенность. Не знаю, будет ли моя лекция полезной, но скучать точно не придется…

В перерыве ко мне подошел курсант – знаток военной истории.

– Скажите, Влад, а когда вы начнете рассказывать про компьютеры?

– Информация – это не только биты с байтами. Это и бумажки, и фотографии, и люди. В первую очередь – люди. Так что не волнуйся, все будет. Своевременно или несколько позже.

Курсантов мне давали на растерзание только в первой половине дня. После обеда они занимались своей основной работой. Не было в разведуправлении лишних сотрудников. Так что в первый день успел обговорить лишь самые общие вопросы и литературой для самостоятельного изучения поделился. Из интернета надерганной.

После занятий пошел к Борису в тир – у него как раз было окошко в расписании. Пострелял, получил очередную порцию замечаний и уселся чистить «грача». А в тир ввалились спецназеры в полном обвесе, в бронежилетах и даже с рюкзаками. Судя по пыхтению и запаху пота, в тир они не пришли, а прибежали, причем издалека. И началось шоу. Я даже пистолет оставил и пошел смотреть. Бойцы носились между бочками, прыгали, катались, отжимались, кувыркались, приседали и стреляли из всех возможных положений. Сначала на свету, а потом и в темноте, только при свете фонариков. Отстрелялись и унеслись снова бегом, оставив слой гильз на полу и густой запах кордита. Последний спецназер хлопнул меня по плечу:

– Учись, двоечник!

Такого цирка я даже на Острове Ордена не видел, а там у нас много кто тренировался.

Подошел смеющийся Борис.

– Ну что, двоечник, оценил наш зверинец?

– Почему двоечник-то?

– А у меня здесь частенько по вечерам занимаются те, кто зачет по стрельбе сдать не может.

– А чем грозит несдача?

– Отсутствием аттестации за квартал. Неполное служебное. Потеря в деньгах. Повторная неаттестация – увольняют из армии. И сразу все радости – выгоняют из служебной квартиры, проценты по кредитам…

– А если по медицине проблемы? После болезни или ранения?

– Стараются перевести на нестроевую должность, если есть такая возможность.

Он невесело вздохнул.

– Ладно, приходи завтра. С места ты уже сносно стреляешь, пора стрельбу в движении изучать.

– Как эти ребятки только что? Боюсь, у меня здоровья не хватит. Может, ну его?

– Пришел – учись. Не фиг зря патроны жечь.

Приду, конечно. Была капитулянтская мыслишка отказаться от таких занятий. Вроде не мальчик уже, да и физподготовка ни к черту. Но интересно!

Забавно, что спецназ тоже из «кольтов» стрелял. И не захочешь, а узнаешь секрет-другой.

Назавтра обсудил с курсантами, какая бывает информация, что ей может угрожать и каким образом. Попытался нормальным языком пересказать ту заумь, которую так любят из одного учебника в другой переписывать. Судя по интересу зала – получилось.

На выходе из столовой меня поймал очередной боец. Опять к Петрову. Опять я без тихого часа остался.

У подполковника сидел немолодой толстый военный в черной форме. Краснолицый, одышливый, с венчиком седых волос вокруг креветочного цвета лысины. Я и в сухопутных-то званиях разбираюсь через пень-колоду, а в морских и вовсе полный ноль. Петров представил его как военного следователя капитана третьего ранга Сверчкова. Из Берегового. И попросил с ним поговорить, ответить на вопросы. Я очень удивился:

– Вроде бы я уже подробно рассказал все, что касалось моего появления здесь?

– Капитан интересуется не этим.

– Хорошо, поговорим. Не зря же капитан проделал такой путь. Но в рамках нашей с вами договоренности, подполковник.

Видно было, что Петрову очень хотелось грохнуть кулаком по столу, но он сдержался. И молча кивнул.

Разговаривали мы с гидромайором[26] в той же комнате, где три дня назад я рассказывал о своих похождениях под дождем. Он разложил на столе бумажки из своего объемистого портфеля, щелкнул авторучкой и поднял на меня свои прозрачные глаза:

– Знаком ли вам Егор Мятин?

– Егорка?! Он все-таки долетел?!

– Отвечайте на вопрос.

Я замолчал и уставился на собеседника. Тот выдержал секунд тридцать, потом повторил:

– Отвечайте на вопрос.

Я не шевельнулся. На этот раз терпения у офицера хватило секунд на пять, он подпрыгнул и завопил:

– Какого черта ты себе позволяешь?

Подозреваю, что он привык слышать в ответ оправдания, крик или плач, но мой смех превратил его в пыхтящий соляной столб.

– Боюсь, майор, ты неправильно оцениваешь ситуацию. Напомню, что здесь сейчас не допрос. Ты меня ПРОСИШЬ что-то рассказать. Поэтому веди себя вежливо, а то разговора не получится.

Вы видели рыбу, вытащенную из воды? Ее еще в свекольный цвет покрасить, и будет очень похоже. Те же бессмысленные глаза, хлопанье губами и проблемы с вокалом. Жаль только, что рыба на воздухе быстро засыпает, а мой визави – нет.

– У меня предложение. Взаимовыгодное. Вы мне рассказываете историю Егора после того, как мы с ним расстались, а я – с момента нашей с ним встречи и до расставания. И обойдемся без ругани. Идет?

Сверчков еще попыхтел и ответил с одышкой:

– У вас нет допусков. Не имею права.

– Ну глупостей-то не говорите! Я же не интересуюсь составом вашего флота или фасоном матросских трусов. Меня и все, что связано с Егоркиной работой, не интересует совершенно. Хотя слабо себе представляю, что здесь можно изобрести такого, что не было бы известно на Старой Земле. Мне важно, как он добрался, как себя чувствует и что с его семьей. Ну же, смелее.

Снова пыхтение, и здравый смысл одерживает победу:

– Он долетел до Берегового. На посадке перевернул самолет. Сам чуть не утонул. Его спасли пограничники. Доставили на берег. Задержали до выяснения. Все.

– Что значит все?! Он что, до сих пор в тюрьме сидит?

– Не в тюрьме. В изоляторе. Ведутся следственные действия.

Нестерпимое желание задушить эту канцелярскую крысу накатило и тут же схлынуло. Этим Егору не поможешь.

– И в чем его обвиняют? В том, что он не погиб вместе с кораблем, а вернулся домой?

– Тайна следствия. Вы сами сказали, что секретов мы касаться не будем.

Жаль, эта сволочь быстро учится.

– Я ответил на ваши вопросы?

– Что ему грозит и почему?

– Суд разберется. И чем активнее мы с вами будем сотрудничать, тем больше материалов будет для суда. В том числе и в пользу Мятина.

Похоже, Сверчков полностью оправился от моего хулиганства и уже начал юридические кружева плести. Непрошибаемая публика! Черт, как же Егору помочь-то?

– Вы готовы отвечать?

– Спрашивайте.

– Где и при каких обстоятельствах вы встретили Мятина первый раз?

– Я в море наткнулся на спасательный плот. Егор был внутри, без сознания. Я его перетащил к себе на яхту. Привел в чувство, переодел, накормил.

– Где конкретно вы обнаружили спасательный плот?

– Дайте карту, покажу.

Кап-три достал из портфеля и развернул карту Большого залива. Похуже, чем была у следователя Морского патруля, но тоже неплохая. Я взял карандаш, обвел кружок на карте.

– Вот, примерно в этом районе, плюс-минус миль двадцать. Я не запомнил точное место, просто не до того было.

– А что вы там делали?

– Гонял на яхте. Был прекрасный ветер.

– С какой целью?

– С какой целью гоняют на яхте? Ради самого процесса. Ветер был такой, что яхта выскакивала на глиссирование и развивала иногда больше двадцати узлов.

– Вы помните точную дату, когда это случилось?

– Двадцать первое число десятого месяца.

– Крушение корабля, на котором проходил службу Мятин…

– Проходил службу? Он же гражданский?

– Он был прикомандирован к кораблю и временно считался военнослужащим. Так вот, крушение произошло шестого числа вот в этом районе. Как вы видите, расстояние составляет больше девятисот миль, то есть средняя скорость плота…

– Порядка двух узлов, да.

– Я интересовался у специалистов. Спасательный плот не может развить такую скорость. У него снизу…

– Да, система плавучих якорей. Типа такого подводного парашюта. Только у того плота, с которого я снял Егора, был разодран нижний баллон, и якоря, похоже, не раскрылись. Просто телепались, как тряпка. Плюс довольно тощий парень был один на шестиместном плоту. Парусность большая, вес малый, ветер сильный. Ветры в то время самые сильные в году.

– Я записал. Что было дальше?

– Подошел орденский сторожевик. Они тоже искали плот.

– Не нашли?

– Нет. Я разрезал и утопил сам плот и спрятал Егора.

– Куда на яхте можно спрятать человека?

– У меня большая яхта.

– Почему вы это сделали?

– Пожалел паренька. Из его рассказов выходило, что он – последний свидетель уничтожения Орденом вашего разведывательного корабля. Логично предположить, что от него избавятся сразу, как только вытрясут все секреты, которые он, возможно, знал. Тут судить не берусь – не интересовался.

– Почему вы приняли столь деятельное участие в судьбе совершенно незнакомого человека? Вы же не могли не понимать, что создаете Ордену большую проблему и можете навлечь на себя большие неприятности?

Я вздохнул и посмотрел на краснорожую тушу напротив. Увы, Сверчков действительно считал свой вопрос важным и ждал ответа.

– А еще я сохранил от Ордена все ваши секреты, что знал Егор. Может, я медаль хотел получить? За защиту гостайны ПРА. Поспособствуете?

– Вы не ответили на мой вопрос.

– А смысл? Вы все равно не поймете. Если каждый чих оцениваете с точки зрения возможных выгод и рисков.

Сверчков помолчал, что-то почиркал на бумаге.

– Что было дальше?

– Тайно привез Егора на Остров Ордена. Вылечил. Дождался подходящей погоды и отправил его на самолете домой. Он, как оказалось, умеет худо-бедно пилотировать легкомоторные самолеты.

– Вот именно, худо-бедно. Где вы взяли самолет?

– На острове есть владения богатых людей. У некоторых есть самолеты. Один такой мы с Егором украли. Егор улетел, я остался.

– Где и у кого конкретно вы украли самолет?

– Без комментариев. Про Орден и орденские территории я ничего рассказывать не буду.

– Самолета не хватились?

– Хватились.

Не услышав продолжения, Сверчков снова уткнулся в бумаги. Помолчал.

– Расскажите, как и почему вы попали на Остров Ордена, тем более на орденскую службу?

– Это к делу не относится.

– Как вы оказались здесь? Почему покинули Остров? Связано ли это с вашей помощью Мятину?

– Это тоже к делу не относится.

Следователь опять зашуршал бумажками. Мне показалось, что он полностью утратил интерес к разговору. Он утратил, но я-то нет!

– Скажите, кап-три, а вы что, серьезно думаете, что Егора могли вербануть орденцы?

– Мы не думаем, мы отрабатываем все возможные варианты.

– А вы попробуйте подумать! Зачем орденцам отпускать живого свидетеля их преступления? Какая выгода? Все, что он знал по своей работе, он под современной химией рассказал бы легко и непринужденно и не помнил бы ничего потом. Здесь вы его наверняка под колпак посадите, так что ни шпионить, ни вредить он не сможет. Зачем? Орденцев можно во многом обвинять, но не в отсутствии же здравого смысла!

– Вы закончили?

– Мужик, а тебе чисто по-человечески не жалко молодого парня губить? Он, в отличие от тебя, крысы кабинетной, повоевать успел, и не один раз. И мозги у него светлые, мог бы изобретать и изобретать. Пользуйтесь, на благо родного анклава! Или вам, особистам, мораль и здравый смысл инструкции заменяют? Кожаная куртка, длинные руки… Что там еще полагается?

– Да как ты смеешь, пижон?

– Смею! Человека угробить – много мозгов не надо. Спасти – гораздо сложнее! Он к вам, уродам, сюда спешил, старался. И что в результате? Молодого талантливого ученого и изобретателя закатали в каталажку. С такими, как вы, никаких врагов не нужно – сами страну изнутри подгрызете и сами все разрушите. Вот только не знаю пока – по собственной тупости вы вредите или по злому умыслу? Ты, дядя, не шпион случайно?

Вот теперь Сверчкова проняло всерьез. Лицо приняло цвет выдержанного бордо. Он вскочил, пару раз открыл-закрыл рот и вдруг повалился на стол. В углах бесцветных глаз с огромными черными зрачками налилась ярко-красная сеточка лопнувших капилляров.

Сколько там от клинической смерти до настоящей? Я честно выждал четыре минуты, потом открыл дверь и проорал в коридор:

– Эй, кто-нибудь! Тут… особисту плохо!

Минут через десять подошел врач. Отогнал толпившихся у двери офицеров, потрогал Сверчкову пульс, посветил в глаза и сделал знак санитарам.

– По внешним признакам – инсульт. Точнее скажу после вскрытия.

В комнату просочился один из лейтенантов с фотоаппаратом, несколько раз, с разных ракурсов, бахнул вспышкой. Потом санитары погрузили тело на носилки и унесли.

– Товарищи офицеры! По рабочим местам – марш!

Подполковник Петров оглядел опустевший коридор, повернулся ко мне:

– Пошли поговорим.

И устремился вперед, на улицу. Я молча последовал за ним. За углом в глубине двора оказалась классическая курилка – лавочки вокруг вкопанной в землю бочки под легкой крышей. Петров сел, выбил из пачки сигарету, глубоко затянулся.

– Рассказывай, что у вас произошло.

– Да ничего особенного. Поорали друг на друга, но у меня оралка толще оказалась. Тварь этот ваш Сверчков. Зато помер на боевом посту практически. На допросе. Памятник впору ставить.

– Тварь. Согласен. Но писанины сейчас из-за него будет… И проблем.

– Вам?

– А то кому? Тебе, что ли? Ты здесь посторонний человек.

– Предупредили бы…

– И что бы изменилось? У тебя талант с людьми конфликтовать. Что ты такого Авдееву на днях наговорил, что он слышать про тебя не хочет?

– Поспорили о вопросах мироздания…

Подбежал солдатик, который меня обычно звал к Петрову. Наклонился к подполковнику, что-то доложил вполголоса и убежал. Петров бросил сигарету в бочку.

– Ну хоть что-то! Я как знал – приказал камеру в допросной поставить и включить. И там четко видно, что ты к Сверчкову не подходил и даже со стула не вставал. И руки все время на столе держал.

– Вроде бы доктор сразу установил инсульт?

– Как бы тебе сказать… Даже я знаю четыре… нет, пять способов имитировать такой диагноз у покойника. В том числе – голыми руками, без химии и инструментов. Так что… хорошо, что запись есть.

– А еще хорошо, что этот товарищ ласты склеил в процессе общения именно со мной. У вас здесь, как я понял, его не любили, и умельцев инсульт организовать хватает…

Подполковник посмотрел на меня, помолчал.

– Слушай, когда вся эта возня кончится – иди ко мне в аналитики, а?

– Безопаснее меня под присмотром иметь? Отправьте скорее за ленточку, и не придется мучиться.

Петров сплюнул, матюгнулся и достал из пачки новую сигарету. А я продолжил:

– Кстати, об аналитике. Вы в курсе, о чем меня этот допрашивал?

– Про какого-то паренька с утопшего разведывательного парохода, который единственный выжил и вернулся домой. И выдает сказки увлекательнее, чем книжки Бушкова.

– Так вот, мальчик правду говорит. Пароход взорвали орденцы, и он единственный уцелевший свидетель. А я его спас и помог вернуться.

– Про это Сверчков не рассказывал.

– Он много чего не рассказывал, судя по всему. Например, про то, что этот мальчик – вполне уже взошедшая звезда здешнего беспилотникостроения. И без него это направление если не загнется, то здорово забуксует…

– Это ты к чему клонишь?

– К тому, что аналитика – это обычно копание в баночках с разными вонючими субстанциями. Кому выгодно этого вашего Егора в тюрьме сгноить? Кому угодно, кроме ПРА. Про скоропостижную смерть Сверчкова пока никто не знает. Если пошарить у него – что-нибудь может и найтись, пока сообщники не зачистили следы…