Изначальное

скачать книгу бесплатно

Изначальное
Роман Воронов

В начале было Слово… Помните ли вы об этом, произнося множество слов ежедневно, создавая при этом многие Вселенные, сотворяя собственные миры, в начале которых есть Слово, ваше слово, изначальное.

Роман Воронов

Изначальное

Изначальное

1

Каким ветром принесло сюда Слово вспомнить некому, потому как не было еще никого, ничего, да и самого ветра не существовало, ибо Слово это являлось Изначальным. Изначальное несло в себе весь Мир и содержало бесконечное количество символов для описания его (мира), имея один звук, одну вибрацию не сотворенного еще воздуха, одну вспышку, один квант не проявленного еще света. Эволюция Мира это прочтение Творцом Изначального, расширение Вселенной – произнесение Изначального в Абсолютном Времени тем, кто задумал его (Слово). Мироздание в развитии есть осознание Создателем Изначального Слова, которое, по сути своей, Имя Его. Воспроизведение Изначального схоже с чтением книги, буква за буквой открывают новую страницу, каждая из которых вмещает целый новый мир и, когда пройденный (познанный) лист укладывается на предыдущий, Универс поворачивается очередной гранью и еще одной его тайной становится меньше, а истиной больше.

Сложи все написанное человеком и, пройдя сквозь этот тоннель прожитого опыта, выйдешь из него со знанием части Изначального, но не задерживайся в благостном и горделивом осознании прочтенного, тоннель уже «ушел» вперед, и ты опять внутри. Вселенная развертывается, и Создатель ни на миг не останавливается в произнесении Изначального. А захочешь выйти, мол, вон сколько вообще ничего не «читали» и стоят спокойно, наблюдают, да и кто я, песчинка, что Творцу мой голос, так вот тебе ответ: по земле ходят ногами и трогают земное руками, Мир же познается мыслью, слушается сердцем, а ощущается душой. Творцу нужны чтецы, ноги и руки, оттого Он разделил себя так. Ты – песчинка Вселенной, один из символов Изначального, назови себя, познай имя свое в бесконечном звуке, это и будет твой вклад в Непостижимое Мироздание, смысл кажущейся бессмысленности, нота, перестраивающая звучание Альфа в Омега.

2

Кованая люстра внушительных размеров, привезенная хозяином из Мавританского похода еще в юности, отбрасывала на белоснежную скатерть дрожащие тени арабской вязи и замысловатых узоров. Рыцарский зал был самым холодным помещением замка из-за сквозняков, вечно болтающихся под сводами потолочных балок и задирающих то геральдические штандарты, развешанные по стенам, то скрипящие створки узких окон-бойниц, но более не дающих покоя желтым, изнеженным языкам свечей. Бесконечно длинный дубовый стол, попирающий каменные плиты пола восьмью мраморными когтистыми лапами в центре зала, был накрыт на шесть персон.

Владелец замка, Герцог, занимал почетное место хозяина дома, по правую руку от него восседал сын, Виконт (из тех, кого принято величать молодым повесой), по левую – Герцогиня, женщина, не обремененная красотой, но несущая внутри стальной меч непререкаемой воли и безрассудной материнской любви, напротив, с другого конца стола, на Герцога взирал Священник, грузный мужчина средних лет, сочетавший удивительным образом на своем лице густые, нахмуренные брови и ангельскую улыбку нервных, тонких губ. Справа от него, подле Герцогини, расположилась соседка по имениям, Старая Графиня, левой рукой Священник касался старинного посудного набора из венецианского стекла, сервированного для ее дочери, Маркизы, худенькой темноволосой леди, неуютно чувствующей себя бок о бок с Виконтом. Мизансцену завершала шестерка лакеев, обслуживающих званый ужин.

После приветственной церемонии хозяйка дома, Герцогиня, традиционно начала общую беседу с погоды. Все, по очереди, от старшего к младшему, обменялись мнениями о том, что осень нынче удалась и хоть солнца мало, но ветра сухи и умеренны, а Священник упомянул редкий для этих мест и времени года гром в Праздник Труб, что, по его выражению, еще раз доказывало Божественность Мира в целом и природных явлений в частности. За это неосторожное высказывание и зацепился Виконт.

– Святой Отец, – с издевкой, присущей обществу молодых людей его круга, обратился он к Священнику. – Не хотите ли вы тем самым сказать, что третьего дня прогремели трубы небесные и случилось второе пришествие? Неужто мы два дня живем в Новом Мире, а я и не заметил?

– Войди сюда сам Спаситель в сиянии Божественных Одежд, вы бы не заметили, ибо замечать – удел зрячих, – парировал Священник, прицеливаясь к жареной куропатке, только что снятой с вертела.

– Ваша Светлость, – обратилась Герцогиня к супругу, желая снизить градус искрометания, наметившийся между собеседниками, – а что говорит Придворный Астроном о наступающем годе, будет ли война и как здоровье любимой борзой Его Высочества.

– К черту Его Высочество со всем двором, матушка, – перебил ее Виконт, – Святой Отец указывает нам на способность мироздания проявлять чудеса там, где обычно им нет места, посредством Божественного вмешательства, игнорируя при этом естество столкновения движущегося воздуха в просторах небесного океана с разной нагретостью, что и является причиной громыхания поверх наших голов.

– Столичные салоны полны вольнодумцами и глупостью, – спокойно отреагировал Святой Отец, приканчивая куропатку, – не всегда следует слушать то, что слышишь.

Герцогиня негодующе посмотрела на супруга, не предпринимающего ровным счетом ничего, для разнятия «драчливых петухов», меняющих русло течения ужина в скандальную сторону. Похоже, ему даже нравится это, думала она, цепляя на вилку маслину.

Юная Маркиза, поначалу смущенная обществом молодого Герцога, да так, что не притронулась ни к напиткам, ни к яствам, вдруг решительно подняла бокал с вином, Старая Графиня красноречиво посмотрела на дочь, но не издала ни звука. Девица, видимо, желая прекратить затянувшийся спор, слегка заикаясь, произнесла:

– В словесной дуэли двух славных мужей, где нам, секундантам, стоять бессловесным?

– Браво, Леди, – воскликнул Герцог, – довольно сын, уйми свой пыл, а вы, Святой Отец, поберегите силы для проповедей ваших в воскресный день. Негоже Имя Господа таскать из слова к слову, как будто прачка возит грязную рубаху по речным камням. Здесь, на земле, для нас Бог только сотрясенье воздуха, и верим мы не в суть, а в звук, и молимся не лику на иконе, а эху, что внутри нас отдается.

– Я не согласен с сыном был, не соглашусь я и с отцом, – Священник вытер руки, – нам только кажется, что Слово – звук пустой, не забывайте, Ваша Светлость, Слово – это то, что было прежде, начало всех начал и, дабы рассеять сомнения ваши в вопросе этом, а их я без труда читаю в ваших глазах, прикажите слугам погасить свечи и удалиться. Останемся во тьме одни и каждый пусть услышит в тишине, что будет вложено ему в уши, а после зажжем свечи снова и сложим Слова вместе, шесть слов составят предложение и, будь оно без смысла и стройности, примем сторону грохотания небес от смешения облаков, если же наши отдельные «камни» лягут в «стену», тогда назовем ее Стеной Истины и Божественности происходящего.

Закончив, он обвел взглядом притихшее общество. Первым очнулся Виконт, вальяжно откинувшись на стуле, и не без торжества он произнес:

– Святой Отец, дуб, который вы оседлали, можно срубить и не за шесть ударов. Право, вы дали нам чрезмерную фору.

– И я согласна, – тут же воскликнула Маркиза, так и не пригубив из бокала, – ужасно интересно, услышу ли я таинственный голос внутри или останусь глуха к нему.

– И есть ли он в вашем «внутри», – вставил Виконт, поглядывая на декольте хорошенькой соседки.

– Я давно слышу голоса, и при сиянии свечей, и при дневном свете, – пробурчала Старая Графиня, – вовсе не обязательно погружать нас для этого во тьму.

– Значит, вы не против, маменька, – проворковала Маркиза, радуясь перемене скучного вечера на намечающуюся забаву.

– Нет, моя дорогая, только если ты отодвинешься подальше от скользких взглядов молодого Графа.

Виконт при этом фыркнул, а Маркиза, зардевшись, опустила глаза.

– Что скажете вы, Ваша Светлость? – обратился Священник к хозяйке дома.

– Молчание в темноте, хоть и представляет собой своеобразный отступ от этикета, но более предпочтителен, нежели ваша перепалка при свечах.

Герцогиня перевела строгий взгляд на сына:

– А вам, Виконт, следует обратить внимание на слова Графини и laisser en paix юную Маркизу.

Молодой человек скривился в улыбке:

– Матушка, вы же знаете, я прогуливал уроки французского.

– Довольно, – вмешался Герцог, – что ж, друзья, эксперимент так эксперимент. Я подчиняюсь воле гостей и домочадцев с интересом и удовольствием. Погасите свечи и оставьте нас, – кивнул он слугам, и рыцарский зал тотчас погрузился в темноту.

3

Старая Графиня не любила темень с детства. Маленькой девочке в графском поместье полагался отдельный флигель вкупе с полуглухой сиделкой, выжившей из ума по древности, хлопающими на ветру ставнями и беспокойным семейством летучих мышей на чердаке. Родители проживали отдельно и от нее, и друг от друга, семейный очаг в таких случаях даже не дымит. Холод повсюду: в доме, в сердце, в жилах – формировал из графской дочери существо обиженное, черствое, затаенное.

Нянька, больше напоминавшая предмет интерьера, нежели живого человека, годилась разве только для излияния детской злости на мать и отца, а через них и на весь мир. Она молча и покорно выносила оскорбления от дерзкой маленькой хозяйки, правда не слыша из них и половины, в душе жалея это бедное брошенное дитя. Граф беспощадно экономил на обогреве и освещении флигеля, полагая, что молодость согреет себя сама, а продлять годы старости не имеет финансового смысла. Темнота и холод были главными жильцами флигеля, а маленькая графиня и ее безумная сиделка, скорее, гостями.

Сейчас Старая Графиня находилась в возрасте той женщины, и нависшая тишина вдруг «высветила» ей образ няни, ее внутреннее благородство, терпимость и настоящую, не нарисованную человечность.

Окажись на ее месте я, подумала Графиня, смогло бы мое сердце так беззаветно принять в себя чужую боль, не высказанную через слезы отчаяния, но выброшенную слюной, криком и проклятиями? Кто она для меня – прозвучал голос в голове – моя старая добрая нянька?

Графиня раскрыла сжатые в страхе веки, темнота не пугала ее, как прежде, на фоне белой скатерти явно проступали абрисы пяти фигур, она улыбнулась, ибо услышала Слово там, в сердце, в самой его глубине.

4

Виконта забавляла абсурдность происходящего. Честно говоря, ему было наплевать на званый ужин (эка невидаль), на Священника, моловшего заученную единожды чепуху, на матушку, вечно держащую спину прямо, даже когда и надо бы пригнуться для собственного блага, да и соседка, миленькая, симпатичная, но совсем блеклая на фоне недавних столичных похождений в компании фривольных дам. Перед тем как лакеи погасили свечи, он успел плеснуть рубинового напитка в бокал и подмигнуть Маркизе (пусть думает что хочет). Теперь, в полной темноте, он согревал хрустальную ножку в ладони и предавался поискам звуков, хоть отдаленно напоминавших бы ему какое-нибудь слово.

Интересно, как будет выкручиваться храмовник, когда шесть слов соберутся в нестройный, разваливающийся ряд, думал Виконт, надо бы подсунуть ему такой вариант, чтобы самый изворотливый богословский ум не смог найти ему места среди других.

Молодой человек мстительно начал подбирать определения, эпитеты, идиомы, огрызки слов, сленговые «нашлепки», не стесняясь улыбаться во весь рот (никто ничего не видит). Придется вам, Святой Отец, вне стен церкви, вас поддерживающей и защищающей, познать горечь…

Слово «познать» отозвалось внутри особым образом. Виконт не любил учиться, учеба – труд и частенько не из легких, а вот познавать (в это понятие юноша вкладывал смысл свалившейся на голову истины, чего-то привнесенного извне, но не через тернии, а сразу, мгновенно) – было ему по душе. Наследник герцогства не знал, что, поведай он свои мысли Священнику, тот с улыбкой сообщил бы ему об Откровении, давным-давно известном людям, идущим к Богу.

Виконт же, довольный выполненным заданием игры, а именно, найденным Словом, изрядно отхлебнув из бокала, пошарил свободной рукой в направлении Маркизы. Увы, пальцы его болтались в черной пустоте, не находя даже и намека на шуршание тканей.

5

В отличие от матери Маркиза обожала темноту, точнее, черноту. Обладательница благородной бледности кожи, она справедливо полагала, что подчеркивает ее белизну черными одеждами особенно эффектно, а дни не даровали бы сознанию столько радости и света, не будь меж ними ночей и лучше безлунных, да и всякое украшение не зря укладывалось на иссиня-черный бархат, когда продавец хотел выручить за него больше. Вселенная для Маркизы представляла собой сонмы сверкающих миров, разбросанных на темной подложке неба и ею же проявляемых друг для друга. Право слово, воссияй звезды в небесах, горящих так же ярко, кто бы заметил Северный Крест или Полярную звезду, путеводитель моряков и путешественников.

Погруженная во тьму зала, юная леди пребывала в восторге. Вот она, точка отсчета, полотно, на которое смелый художник нанесет краски и явит их красоту и сочность миру. Что же может быть важнее этой основы, этой предлагающей себя в качестве оттеняющей чужой блеск субстанции, этой жертвенности успеху других, этого скромно стоящего в стороне Учителя при всеобщем прославлении его Ученика?

Она часто задавалась столь не ординарным для молодой девицы вопросом, глядя на мать, избегающую напряжений ума и сердечных треволнений, становящуюся при этом блеклой, инертной и невыразительной. Бриллиант, коим она могла стать, уложили на белоснежный атлас лени и накидали сверху соломенной шелухи страхов. Выяснить, сколь хорош парус и крепка мачта, возможно исключительно в буре – к такому мнению Маркиза пришла, не покидая родительского гнезда.

Важно, не каков Ученик или его Учитель, важна в этой паре их связь, то, что между ними, тот факт, что Учитель смог Ученика… Ее губы прошептали заветное Слово, Маркиза прижала ладони ко рту, боясь, что выпустит его наружу раньше времени.

6

Хозяин дома задремал практически сразу после погашения свечей. Воспоминания детства, словно отпечатки ног на мокром песке, стали всплывать перед глазами.

Отец рассматривает очередную его царапину после урока фехтования. В учителя сыну он нанял длинноногого, несуразного, похожего на богомола немца, который, взяв шпагу в руки, преображался до неузнаваемости, становясь крутящимся, вращающимся, падающим и наносящим смертельные уколы демоном. Поговаривали, будто он был профессиональным бретером при дворе Карла и многие известные династии имели его отметины на телах своих отпрысков. Немец не жалел мальчика, работал с ним жестко, почти жестоко, и фехтовал обычным оружием, не признавая тренировочных шпаг и рапир.

Отец обычно прикладывал платок к кровоточащей царапине и ободряюще говорил:

– Не дело пропускать такие выпады, иначе когда-нибудь какой-нибудь проходимец вроде твоего учителя насадит тебя на шпагу, как жука на иглу.

После чего он исчезал по своим делам, сын переставал его интересовать.

Пенной волной смывается след на песке, но возникает новый – я с дедом стою на одной из башен замка и смотрю на дубровник, зеленым океаном подступающий к самым стенам.

– Мой отец сажал эти дубки, когда я был в твоем возрасте, – говорит седовласый воин, – и мы были одного роста.

– Дерева выросли быстрее и выше тебя, – отвечаю я, и дед смеется.

Над нашими головами шлепает на ветру родовой штандарт.

– Дед, – спрашиваю я, – а почему на штандарте лев положил лапу на камень?

– Мой дед, – отвечает он, – твой прадед, начал строить этот замок и вышил камень на гербе как символ своего главного вклада на благо рода, сам он был сиротой и считал себя основателем династии. Видишь трубу надо львом, ее изобразил мой отец. Труба короля призвала его на защиту короны, труба короля даровала ему титул.

– За что? – удивляюсь я.

– За особые заслуги перед монархом, он спас жизнь королю в сражении.

– А лев твой? – волнуюсь я.

Дед улыбается:

– Нет, мой – меч, что поверх трубы. Он столь же длинен, как и мой язык, раз я болтаю с наследником так долго, вместо того чтобы заняться делами. Лев – это твой отец, забравший себе земли соседей и наложивший лапу на собранное.

– Ты не рассказал про меч, дед?

– Мне довелось защищать эти стены и, как видишь, не безуспешно. Я пойду, а ты присмотри на гербе место для своего символа, не важно, что ты будешь делать в своей жизни, важно, сможешь ли ты рассказать об этом своим потомкам.

Герцога проняло, его дед подсказал во мраке им же защищенных стен то Слово, которое было самым важным для их рода на протяжении всей своей истории.

7

Погружение во мрак для хозяйки дома значило одно – прекращение перепалки ее сына со Священником. То, что мальчик не умеет себя вести, не было для нее новостью, вечно занятый делами отец, единственной заботой о потомке которого был нанятый учитель фехтования, бессердечный немец, называвший жалкими прутиками все, что не могло причинить вред человеку, и она, воспитанная в строгости, подобающей статусу ее семьи, граничащей порой с жестокостью. Сами, воспитанные суровой холодностью взгляда и жеста, но только не слова, что могли мы, как родители, дать своему сыну, думала Герцогиня, прикрыв глаза руками (в темноте она могла позволить себе расслабиться, отступив от этикета).

Супруг и ей, так же как и сыну, не уделял ни минуты своего времени. Господи, Герцогиня усмехнулась про себя, как мы сподобились на зачатие, ведь его вечно нет рядом. Но даже когда мы вместе, уста его молчат, как были сомкнуты губы отца и матери, считавших, что пустое сотрясание воздуха не достойно их сиятельств, а уж коли нужно что-то донести до ребенка, достаточно гувернантки. Лишь однажды улыбка тронула неподвижные скулы отца, когда она запуталась в подаренном на шестнадцатилетие платье и растянулась на полу при полном собрании гостей, мать же осталась при этом беспристрастной, едва приподняв удивленную бровь.

Юная герцогиня, от рождения утопающая в титулах, украшениях, куклах и ограничениях, была напрочь лишена любви через слово. Ей давали самое лучшее и важное, проявляя заботу и любовь через дары, но не произносили вслух того, чего ждет любой ребенок, любой человек. И она, обделенная сама, став матерью, лишила этого же сына, считая подобный догмат воспитания правильным.

Так просто, думала Герцогиня, улыбаясь при погашенных свечах широко и свободно, я услышала то, что нужно мне и моей семье, прежде всего Виконту, пока еще есть время и мальчик не закостенел в Герцога.

8

Темное помещение для Священника – его стихия. Долги ночи ищущего, не сомкнуть глаз в ожидании, не требуется свет молящемуся, не пугает мрак уверовавшего. Святой Отец знал свое Слово заранее, для него не была тайной та Истина, что вела его по жизненным дорогам.

Сын священника, он с самого детства не ведал и не желал иного пути, как продолжить нести Слово, жить Словом, служить Слову, и ни разу Слово не подвело его, не заставило усомниться в силе и истинности своей, быть может, только тогда …

Священник задумался, воспоминания спустились из-под сводчатого потолка бесшумным, темным пятном.

Он с отцом у кровати умирающей матери. Страшная, неведомая болезнь, съедающая внутренности, выжигающая ткани органов невидимой рукой, несущая боль, нестерпимую, непрерывную, неумолимую. Мама уже не кричит, нет сил, она стонет и искусанные до крови губы шепчут, шепчут, шепчут… но не разобрать слов, выдавленных в полубреду, только одно – «прекрати». Отец, бледнее матери, не смотрит на нее, взор его обращен к иконе:

– Прекрати, она же просит, забери сейчас, не мучай невинную душу, помыслы ее всегда были чисты, а деяния послушны Законам Твоим, так почто Врата Свои открыл столь узко, что телеси входяще корежишь и ломаешь. Не гневи веру мою в Тебя, не испытывай боле, иначе отвернусь и забуду Имя Твое.

Отец падает обессиленный подле кровати, не осознающий сказанного, ждет громов небесных на голову богохульствующего и чудесного исцеления матери.

Мама умирала в муках еще неделю. Отец не расстригся, но проповеди его стали похожи на бестолковое бормотание ученика, вызубрившего, но не понимающего предмета.

Священник оторвался от временной петли, затянувшейся на горле. Благоговейная тишина за столом указывала на то, что все участники были готовы и имели при себе Слова.

– Ваша светлость, – обратился он к хозяину дома, – прикажите слугам зажечь свечи.

В темноте зазвенел колокольчик.

9

Как лакеи перемещались во мраке зала и какими знаками обменивались они в тишине, непонятно, но парафиновые плоды ветвистых канделябров вспыхнули почти одновременно. Гости жмурились, потирали глаза, счастливо выдыхали, «ух» и «ах» слышались то справа, то слева. Задвигались стулья, меняя расслабленные позы на прямые спины и прижатые локти. Званый ужин, стряхнув с себя пелену забавы, вернул статус-кво светского раута.

– Вам слово, Святой Отец, – начал Герцог, – ставьте точку в вами предложенном экзерсисе, прошу.

Священник развел руками:

– Благодарю Вас, Ваша Светлость, и обращаюсь к своему главному оппоненту. Виконт, дабы соблюсти чистоту эксперимента, попрошу вас, как лицо, настроенное наиболее скептически, определять последовательность участников, чьи определения выстроят нам искомую параболу.

Молодой человек хмыкнул:

– Снимаете с себя ответственность, Святой Отец? Что ж, начнем с гостей и по старшинству, – он посмотрел на Старую Графиню. Та, неожиданно порозовев, что проступило даже сквозь чрезмерный слой мела на ее лице, и закашлявшись, произнесла: – Мое слово – «Человек».

– Браво, – картинно зааплодировал Виконт.

– Прекрасное слово, – поддержал даму Священник.

– Держи себя в руках, – прервал рукоплескания сына Герцог, – и кстати, послушаем-ка тебя, твое определение.