скачать книгу бесплатно
* * *
…После того, как омовение и утренняя молитва были закончены, имам вызвал к себе своего тестя – лекаря Абдул-Азиза, обработать вновь открывшуюся рану. Пока старик варил новый пластырь из толченого льняного семени и перепелиного желтка; пока готовил для остановки кровотечения смесь, в мудреный раствор которой входил порошок из сушеных чернильных орешков, сосновой смолы, золы, грушевой муки и высушенной свежей человеческой крови[24 - См.: Казиев Ш. М., Карпеев И. В. Повседневная жизнь горцев Северного Кавказа в XIX веке.], Шамиль напряженно думал о том, все ли готово у него на позициях для встречи врага. Уткнув тяжелую голову в ладонь и закрыв глаза, он вспоминал свой вчерашний объезд передовых форпостов. В составе его сопровождения находился бывший царский офицер, тот самый польский граф, полковник Извинский, которого ближайшее окружение имама нарекло – Диамбег-Борги.
…С каменным лицом выслушивая доклады то и дело подъезжавших к нему мюршидов, Шамиль ни на миг не упускал из виду поляка. Имаму была небезразлична реакция бывшего царского офицера Генерального штаба на увиденные им оборонительные рубежи для защиты Дарго. Но не только это заботило Великого горца. Всю жизнь он полагался прежде всего не на ум и даже не на боевой опыт, но на свое звериное чутье, которое ни разу не подводило в самые трудные и роковые моменты его жизни. И теперь эта природная интуиция не давала ему расслабиться. Шамиль с первого дня их знакомства выделил для себя острую память поляка, запоминавшего любую мелочь, сказанную в разговорах.
…Общаясь с перебежчиком, имам держал ухо востро, вслушивался в интонацию иноверца – нет ли в ней тайной насмешки, какого-нибудь скрытого смысла. Цепко следила за поляком и охрана Шамиля, наблюдая за каждым жестом и поворотом его головы своими черными, жгучими, как у хищных птиц, глазами.
– Что скажешь, Диамег-Борги? Прочны ли наши завалы? Хороши ли «волчьи ямы», расставленные на русского медведя? – Краснобородый Шамиль чуть улыбался уголками губ.
– Да. Предчувствую, тут будет много пролито крови.
– Чьей? – Взор гимринца стал острым, как сталь.
– Полагаю, не только русской… – выдержал взгляд имама Извинский. – Хорошо, что земля сухая. Русские не смогут подойти бесшумно к вашим форпостам.
– Егеря никогда не скрывают своего шага, – снисходительно усмехнулся над замечанием офицера Шамиль, но полковник отрицательно покачал головой:
– Я говорю не о них… У Воронцова неплохая разведка. Она может прежде доложить в штаб, в каких местах находятся ваши «сюрпризы» для русской пехоты и кавалерии. Кстати, эта разведка на две трети состоит из ваших горцев… Смею полагать, они столь же искусные следопыты, как и…
– Они не горцы, Диамбег-Борги! – Скулы Шамиля дрогнули и налились темным свинцом. – Горы отреклись от них. Они оказались шакалами и, клянусь Кораном, сдохнут ими… Что же до разведки урусов, – имам куснул зубами упрямый завиток своей огненной бороды и твердо скрепил: – …мои ичкерийские волки уже позаботились об этом.
Георгий благоразумно промолчал. Спорить с деспотичным владыкой гор, от которого всецело зависела его судьба, тем более на столь щекотливую тему, было равносильно самоубийству. Ко всему прочему, за последние пять дней своего пребывания в Дарго он узнал истинное положение вещей. И оно, по всем статьям, было не в пользу графа Воронцова. Силы горцев значительно превосходили количество мундирной силы царских полков. Мюриды Шамиля, и вправду, подобно голодным волчьим стаям, день и ночь рыскали вокруг измученных поредевших отрядов неприятеля, вынюхивали тропы, прислушивались к вою ветра, ржанию казачьих табунов и безжалостно выбивали свинцом зазевавшихся егерей. Поляк не мог нарадоваться и хищной сути горцев, их инстинктам погони и кровной мести, которым столичные стратеги с бездарной неловкостью и раздутой самонадеянностью год за годом хотели противопоставить свою имперскую волю третьего Рима и безуспешно навязать правила европейской войны.
Одно раздражало Георгия в басурманском стане, вселяя неуверенность, а то и тихое бешенство. Горцы, как ни крути, признавали в нем лишь гяура-перебежчика и потому не доверяли… Не доверял Извинскому и Шамиль, видя в вероломном двуличном поляке скрытую до поры угрозу.
«Неблагодарные скоты, морды татарские… так и зрят во мне тлеющий фитиль царской разведки… Где им понять сердце шляхтича, разобраться в причинах, побудивших меня изменить императорской присяге?.. – со злой иронией усмехался в душе Жорж. – Похоже, для этих волков я – сочный кусок парной телятины, который в их скопище подбросил Воронцов, предварительно обваляв его в смертоносном стрихнине. Ну, да черт с их химерами… Лишь бы мой ход в этой партии послужил победе в задуманной игре».
– Русские на Дарго пойдут двумя отрядами. Уверен, с разных сторон… – Георгий натянул повод и посмотрел на ехавшего рядом Шамиля. Ни тени эмоций не было видно на бесстрастном и холодном, как наковальня, лице имама.
– Это я знаю. Что еще скажешь, союзник? – Шамиль, похоже, хотел уязвить царского полковника-дезертира, задеть в нем гордость и честь и тем самым вызвать его на горячий и откровенный разговор. Но тот не поддался на уловку гимринца и сдержанно продолжал:
– Их фланги, как обычно, будут защищены боковыми прикрытиями. Обозы, кавалерия, больные и раненые, фуражиры и прочая обслуга будут находиться внутри колонны. Вы знаете, русские не бросают раненых…
– Мы тоже. – Шамиль, понимая, что прием его не удался, и он вынужден временно отступить, смягчил тон: – Что дальше, Диамбег-Борги? Я рад, что Аллах послал нам тебя.
– Было бы хорошо еще на подступах рассечь их оборону, пока артиллерия в строю… Рассеять пехоту по лесу и уничтожить. Сильные стороны врага: это его тяжелые дальнобойные орудия и штыковые атаки… Куринцы и кабардинцы – испытанный народ, бравости духа им не занимать.
– Это ты мне говоришь? – не удержался Шамиль. – Мои шашки рубят их уже двадцать пять лет!
– Вот именно, «уже двадцать пять лет»… и что же?
– Да… – Имам с трудом подавил в себе вспышку гнева. – Урус смелый в атаке, это правда… Но если я соглашусь с твоими доводами, чем докажешь, что это не западня? Неужели ты думаешь, сардар, я так глуп, что поверю на слово и брошу своих воинов Аллаха на штыки гяуров по твоему совету?
– Я что-то не пойму вас, высокочтимый имам… Кто у кого из нас спрашивает совета? И почему вы не доверяете мне? Зачем тогда было дарить мне столь дорогую вещь? – Георгий вытер платком со лба выступивший пот и похлопал рукой по кривой сабле в узорных золоченых ножнах.
– Придержи язык, полковник. Желания и действия имама не обсуждаются. Так чем докажешь свою правоту?
– Пошлите лазутчика. Пошлите целую партию, если угодно! И вы убедитесь в верности моих слов.
– А если все это изначально задумано вашей разведкой? – Шамиль, глядя исподлобья, зловеще усмехнулся.
– Ну как мне вам доказать? – теряя на миг самообладание, выкрикнул Георгий. – Решайте сами. Вам виднее.
– Не сомневайся. Решим. —Имам лениво посмотрел на солнце, на бредущие в небе стада облаков, на угрюмую свиту своих мюридов, готовых по одному его кивку разорвать на части неугодного человека… и вдруг дружелюбно обратился к поляку: – Ты обижаешься – «почему не доверяем»? Да потому, что ты покуда не наш. У нас говорят: «Осла в табуне уши выдают». Да, порох и свинец, некоторые сведения о дислокации урусов… это все хорошо. Но я и хорошо платил тебе, Диамбег-Борги. Не ленись, полковник. Я трачу на тебя много серебра, очень много, лишая его других. Не разочаруй меня… А насчет «доверяем – проверяем» – не бойся, уважаемый. Огнем и водой клянусь, у тебя еще будет время доказать свою братскую преданность и верность Кавказу. Тебе скажут, когда придет время. И запомни: будешь сладок людям – проглотят, будешь горек – выплюнут. Держись золотой середины – не прогадаешь.
…После этого разговора они небольшим отрядом – в двадцать папах и шашек – промчались по горному склону, по которому чабаны с хмурыми лицами гнали большие отары овец. Сбившиеся стада, оглашая тревожным и жалобным блеяньем воздух, уходили высоко в горы, минуя свои аулы и кошары с тем, чтобы переждать там огонь и ужас войны. Пастухи – стар и млад, закутанные в бурки и башлыки, старались обогнать друг друга; размахивали длинными посохами, кричали на своих кудлатых собак, ругались между собою: никому не хотелось долго задерживаться в тесном и опасном ущелье, которое вот-вот должны были затопить волны русских штыков.
…Имам резко остановил отряд у обрыва горного кряжа. Ураганы и ветры прогрохотавших столетий изгрызли его, и трещины расселин, зиявшие у его подножья, были завалены каменной осыпью, поваленными стволами деревьев и огромными валунами.
Полдень был совершенно ясный, небо очистилось к этому часу от облаков, всадники находились на высоте нескольких тысяч футов,[25 - Мера длины, равная 12 дюймам (30,48 см); в английской системе мер и в России до введения метрической системы мер.] и перед ними открывался горизонт более чем на сто пятьдесят верст. В другое время Георгий, без сомнения, насладился бы величием открывшейся панорамы, но только не в этот раз.
– Шайтан гяур! Вон они! – Шамиль плетью указал мюридам направление.
Воины скучились вокруг своего вождя, обострили зрение и слух. Ломкая тишина прерывалась металлическим звяком конской сбруи, случайным стуком ножен о стремя, хрустом гальки под неподкованными копытами горских скакунов; где-то в скалах в ястребином гнезде на разные голоса гукали и пищали голодные птенцы.
Жорж, подверженный общему состоянию возбуждения, тоже обратил свой взор на юго-запад. Дремучий темный лес, заросший непроходимым курстарником и густо перевитый плющом, шумел перед ними. Но сразу за его границей, там, где начиналось открытое горное плато, бурая земля пестрела биваками противника. Словно рассыпанное конфетти, тут и там белели палатки русских войск; в прозрачное голубое небо тянулись сизые дымы обеденных костров и песни отдыхающих солдат.
На правом фланге, там, где находились Чеченский отряд и Главная квартира экспедиционного корпуса, наблюдалось оживленное перегруппирование полков, и до накаленного слуха долетали обрывки барабанной дроби.
Извинский скрытно поглядывал на горцев. Мюриды нервничали, скалили зубы; кони под ними беспокоились, не стояли на месте, будто их нещадно жалил овод.
– Уо! Дэлль мостугай – враги Аллаха! Да утонете вы в крови, ублюдки шайтана! Да иссохнет ваш род, а ворон выклюет глаза. Эй-я!! – Шамиль дернул злые удила, подняв жеребца на дыбы. – Клянусь Аллахом, с живых будем шкуры сдирать! Каждый камень Дарго обмотаем их жилами… Едем!
Глава 5
…Когда отряд возвращался в Дарго, настроение Шамиля неожиданно для всех настолько улучшилось, что Жорж не преминул спросить:
– О тебе, имам, ходит молва среди государевых слуг…
– Без нужды лающая собака скоро стареет. Обо мне много говорят праздные языки… Что именно?
– Я слышал от одного офицера в Грозной, дескать, еще в молодости вы были окружены со своим учителем Кази-Магомедом в Гимринском ущелье и заперты в боевой башне… «Когда последняя надежда исчезла, – утверждал тот поручик, – Шамиль прыгнул вниз на наши штыки и кинжалом расчистил себе дорогу. Больше двадцати ран получил он, но все-таки ушел в горы. И мы, и горцы были уверены, что он погиб, но…»
– Твой поручик не врет, полковник. Было дело. Только ран у меня тогда случилось не двадцать, а всего восемнадцать, – с усмешкой поправил горец. – Вода уходит, камни остаются.
– Но это невероятно… Как вам удалось остаться в живых?.. Восемнадцать ран!..
– Милостью Всевышнего. Это Он дал мне силы доползти до заветного родника. [26 - «Конечно, это гипербола… Имама Шамиля в первую очередь спасла горская народная медицина и руки Абдул-Азиза; хотя нельзя и отрицать того факта, что именно близость родника дала возможность продержаться истекавшему кровью Шамилю до прихода помощи в лице одноверцев. Между тем, в Гимринском сражении Шамиль действительно получил смертельную рану (он был ранен штыком в грудь с повреждением легкого). Вообще же за всю свою боевую жизнь Шамиль имел свыше сорока (!) ранений, важных и неважных, огнестрельных и от холодного оружия…» // Казиев Ш. М., Карпеев И. В. Повседневная жизнь горцев Северного Кавказа в XIX веке.]Каждый человек должен иметь свой родник. Даже жница никогда не устанет в полуденный зной, если вблизи поля журчит холодный родник. Когда я появился в своем ауле, моя мать, успевшая уже одеться в траур, спросила со страхом и радостью: «Сын мой… как же ты выжил?..» – «Набрел на родник», – ответил я.
…Отряд свернул на узкую пастушью тропу – она, круто срезая угол, напрямик выводила к саклям Дарго. Георгий глядел за густой засев в пересохшей земле лошадиных и овечьих следов, на знакомые очертания скалистых склонов, по извилистой ложбине которых они проезжали пару часов назад. Граф мазнул взглядом имама, к которому у него оставалось еще много вопросов. Гимринец покачивался в седле, держа спину прямо и гордо подняв голову. Но выражение его лица не радовало сторонний взгляд: верхушки скул Шамиля заострились от вечных тревог, под утомленными глазами лежали сиреневые тени; безмерная усталость и какой-то скрытый внутренний надрыв чувствовались в его облике.
– Что хочешь еще узнать, полковник? – не поворачивая головы, глухо спросил он.
– О чем вы мечтаете, имам?
– Тебя действительно это интересует? – Шамиль с подозрительным любопытством посмотрел на царского офицера. – Зачем попусту сотрясать воздух? Сказанное слово – пущенная стрела.
– И все-таки? – Жорж приподнял левую бровь.
– Огонь и вода – вот судьба наших народов. Огонь и вода – отец и мать Кавказа… Огонь и вода – это хурджин, в котором лежит все наше добро. Я ответил тебе?
Граф Извинский неопределенно повел плечом:
«Ох, этот лукавый, коварный Восток… Уж больно велеречиво…»
– К сказанному добавлю одно. – Прищуренный взгляд Шамиля встретился с льдистыми глазами поляка. – Кавказу нужен мир. Но мир – не в тени штыков Белого царя. Наш рай под тенью сабель Ислама.
– Мне трудно спорить с вами, высокочтимый… Но мой долг – друга и союзника – предупредить еще раз… У русского царя много полководцев. Знаю, есть они и у вас…
– Ты плохо знаешь, Диамбег-Борги. – Шамиль замолчал и долго смотрел на поляка. – Вот мои полководцы. – Шамиль широким жестом указал на возвышающиеся вокруг скалы и горы, на альпийские луга и кладбища. – Это они ведут нас вперед.
– И какие же будут ваши условия Воронцову?
– Условие одно: землю горцев пусть оставят горцам, а сам сардар пусть покажет свою спину, которая нам больше нравится, чем его лицо.
Шамиль внезапно свесился с седла, сгорстил иссохшую землю.
– Вот, видишь!.. – Он протянул собеседнику руку, на раскрытой ладони которой лежала земля. – Каждая крупица ее бесценна! В этой щепоти я вижу наши аулы Дагестана и Чечни… волла-ги! – всего Кавказа. В ней я вижу своих храбрецов, давно уж взятых могилой. И тех, кто сложил головы на Ахульго, и тех, которые погибли в Хунзахе, и тех, которые остались лежать в каменистой земле близ аула Салты, и тех, которые похоронены в Гергебиле, и тех, кто погибнет завтра, защищая Дарго. В своих молитвах мы призываем их души к себе на помощь. Это наши горы, и мы не дадим их топтать чужим сапогам. Хорошо смотреть на мир, Диамбег-Борги, чувствуя под ногами родную землю. Когда человек родится, он не высматривает родину, какая достанется. Разве мы выбираем родителей? Вот я слышу – вдали играет зурна. Знакомая мелодия, знакомые слова, и мне тепло становится на душе. «Цену света во тьме узнают», – говорят у нас.
– Все так, имам. Мне как никому другому понятны твои настроения и слова. Моя Польша, моя земля… тоже стонет под царским сапогом.
Шамиль не ответил. Молчал и Георгий, мерно позвякивая кавалерийскими шпорами в такт лошадиной поступи. В глазах его была упорная и тяжелая мысль. За их спинами скупо переговаривались пылившие следом горцы; тренькали стремена и уздечки, кони нетерпеливо взбрасывали вверх головы, ускоряли шаг, чувствуя близкие запахи родных табунов.
– Я читаю твои мысли, полковник. Ты волк, отбившийся от своей стаи. Знаю, эти слова режут твой слух, но это слова правды. Мы разной веры, Диамбег-Борги. Но ты наш друг, и у нас общий враг. И я спрашиваю нашего друга, полагаясь на его ум и сердце, – с какой-то особой высокопарностью молвил Шамиль: – Отвечай, горец – человек?
Георгий непонимающе посмотрел на верховного предводителя мюридов, но тут же, подчиняясь его тону, так же торжественно ответил:
– Да, имам. Горец – человек.
– Настоящий человек?
– Да, имам. Настоящий человек!
Шафрановый луч солнца, пробившийся сквозь сумрачную зелень листвы, высветил лицо поляка. Георгий заметил, как все напряглось в этот миг в Шамиле. Наконец имам облегченно вздохнул и провел ладонью по искрящейся бороде.
– Хвала Аллаху. Я видел по твоим глазам… ты ответил мне умом и сердцем. Вот слова правды! – Вождь повысил голос так, чтобы его слышали остальные. – Так говорят наши горы, так говорит Коран, так сказал и ты, Диамбег-Борги. А шакал-урус утверждает: горец – собака, хуже собаки! Горцу нужен кнут, а если горец оскалит зубы – пуля!
В напряженном гортанном голосе имама звучали ненависть и уязвленная гордость:
– Эти выродки шайтана издеваются в своих крепостях над нашими стариками и женщинами. Одних они таскают за седые бороды! Силой отбирают при входе у них кинжал – гордость и честь мужчины!.. Других обыскивают, ощупывают руками, заставляют платок с головы снять… Для горянки это то же, что для русской на колени встать!.. Как говорить после этого с ними? Это узел из тех узлов, что получаются, когда завяжут вымоченный в крови ремень. Во все времена ничто другое не заставляло народы так часто схватываться за сабли, как пролитая кровь, национальная рознь и вера. Скажи, полковник, по совести скажи, у Белого царя из Петербурга много солдат, готовых прийти с оружием к нам?
– Да, имам. У царя солдат больше, чем ты даже можешь представить. Больше, чем листьев в твоих лесах. Те, что стоят у Дарго, лишь их малая часть.
– До ушей дошло, а в голову не входит, – склоняясь к гриве коня, мрачно процедил Шамиль. В черных глазах его были боль, гнев и, как показалось Извинскому, страх неуверенности перед грядущим. Отчаянье из-за невозможности изменить ход событий сдавило его грудь железными обручами. Имам понимал: поляк-перебежчик не лжет. И в этом признании самому себе слышался грозный голос предначертания судьбы, которую не в силах изменить ни один человек на свете.
– Может, ты и прав, Диамбег-Борги… Может, и прав… Но я всегда говорю своим людям: не будьте мелкими… даже если вы малочисленны. И малый топор рубит большое дерево. Пусть нас мало, но мы – горцы! Воины и старики, женщины и дети, все возьмут оружие! Спроси у любого подростка в наших краях: видел ли он в своей жизни огонь? Прошел ли через него? «Я бросался в него, как в воду», – будет ответ. «А приходилось ли тебе знать, что такое ледяная вода? – спросишь ты его. – Приходилось ли тебе бросаться в нее?» – «Как в огонь!» – ответит джигит. Так нашему ли народу бояться смерти? – Шамиль кольнул надменным взглядом Георгия. – На долю горцев немало выпало испытаний. Немало бил молот судьбы по саклям Кавказа, чтобы раздробить их, но они устояли. Кто-то и теперь стены башни грозится пробить куриными яйцами. Подождем, союзник. На дне терпения оседает золото. Уже завтра Аллах рассудит нас…
Глава 6
Тени стали вытягиваться, когда имам, окруженный мюридами, под воинственную ружейную пальбу и крики «Аллах акбар!», объявился в Дарго. Защитники аула, по обыкновению бросив работы, горячо приветствовали своего повелителя и в знак всеобщего ликования также стреляли из ружей и пистолетов; почтительно прикладывали руки к груди, падали на колени и стояли так до тех пор, покуда кавалькада не проезжала мимо.
Шамиль отвечал на приветствия одноверцев сдержанным кивком головы, время от времени тоже прикладывая ладонь к груди. На его суровом лице теплилась едва уловимая, напускная улыбка – необходимая в эту минуту, но на сердце не пели птицы. После объезда позиций и заслушивания докладов своих наибов-военачальников, после беседы с поляком он испытывал раздражение и усталость. Несмотря на все заверения и клятвы верных ему муфтиев и дибиров – «гяур будет разбит!», Шамиль не испытывал того желанного ощущения удачи, которое сопутствовало ему обычно перед сражением. Зато его охватила лихорадка повышенной живости и суеты. Это шальное, огнистое чувство, не раз знакомое ему за годы войны, было предвестником беды. Подобно гашишу, оно дурманило разум, погружая его в самонадеянную слепоту, за которой, как правило, следовали обманутые надежды, поражение и большая кровь. Тревожила имама и переменчивость в настроениях равнинных чеченских племен, многие из которых (в случае разгрома русскими) были готовы перейти на сторону победителя.
Зачем скрывать? – шила в мешке не утаишь. В окружении имама было немало продажных наибов, завистников и лжецов, которых он сам сделал знатью и которые обманывали и предавали его, думая лишь о собственном благе, а не о благе своего народа и родины. Шамиль помнил, как мюридов Кази-Муллы постигла неудача в Аварии, где воины Аллаха были биты от Хунзаха не только русскими пушками и штыками, но и горскими шашками. Ныне Авария была под его знаменем, изменники казнены, а их тейпы вырезаны, но кто знает… что будет завтра?.. «На Аллаха надейся, но коня привяжи покрепче», – издавна говорят в горах.
Все эти размышления отравляли настроение Шамиля, со всем этим предстояло разбираться и принимать самые суровые меры, но сейчас все помыслы имама сконцентрировались на одном – грядущем сражении.
…Над аулом янтарным абрикосом вызрело солнце, под лучами которого, казалось, тлели, дымясь, облака.
Имам подъезжал к своей обители, где находился сераль[27 - В странах Востока: дворец, а также его внутренние покои; женская половина во дворце, доме; гарем.], когда возбужденные крики толпы «урус-гяур!» ранили его слух.
Люди схватились за оружие, расступились; их напряженные воинственные взоры устремились туда, где горбатились отроги ущелья, в пещерах которого их предки издревле собирали селитру, где ею была усыпана, как солью, земля; там хранили и загодя запасенную серу; там же жгли горную березу, изготовляя порох.
Шамиль со своей свитой отчетливо видел, как над петляющей вдоль ущелья тропой поднялись и заклубились столбы пыли, быстро приближаясь к аулу. Скакали верховые, но гранитные гребни до времени скрывали их. Минута, другая… и над каменной гривой отвесной скалы внезапно объявились всадники – точно выпорхнули из-под земли. Их оказалось не менее двадцати. Силуэты наездников были вычеканены на чароитовом крае неба.
Их сразу опознали. Это были воины Джемалдин-бека Ахильчиева, которому было доверено охранять один из передовых завалов.
– Уо! Джемал!
– Джемал едет! Волла-ги!
– С ним трое гяуров! – возбужденно, бряцая оружием, на разные голоса закричали собравшиеся.
Да, это Джемалдин-бек гнал коня в ставку Шамиля. И вместе с мюршидом, в окружении воинов-гази, во весь опор скакали царские «аскеры».[28 - То же, что и нукеры; у горских народов Кавказа в XIX в. – воин, дружинник личной охраны военачальника, слуга (тюрк.).]. В руке одного из них, будто горящий факел, трепетал на древке белый флажок.
С десяток мюридов Шамиля барсами вскочили на горячих скакунов и понеслись навстречу Джемалу, который только что показался из-за последнего «колена» каменной гряды.
В бешеной скачке кони сошлись – голова с головой, завертелись в пыльной воронке из грив, оскаленных пастей, крупов и хвостов.
– Ассалам алейкум, Джемал! – приветствовали джигиты известного мюршида. – Да будет голова твоя всегда здрава! С чем хорошим приехал?
– Ваалейкум салам, братья! Имам у себя? – вопросом на вопрос ответил разгоряченный Джемалдин-бек и, услышав положительный ответ, обжег жеребца плетью.
…Когда отряд Ахильчиева с провожатыми остановился перед своим владыкой, все всадники тут же спешились и низко склонили головы. Поклонились имаму и русские офицеры.
Дарго утих, будто вымер. Слышно было, как на ближнем склоне жалобно блеял потерявший свою отару ягненок и откуда-то снизу, из распадка, ему призывно вторила обеспокоенная мать.
…Опрятный молодой юнкер Петр Белов, в руках которого мажорно и бодро трепетал на ветру белый флажок парламентера, поднял голову и близоруко вгляделся в огромную враждебную толпу горцев, которая дышала злобой и ненавистью. Его беспокойный взгляд встретился со взглядом имама, не выражавшим ничего, кроме презрения. Не обращая внимания на приехавших русских, Шамиль, растягивая слова, устало спросил Извинского:
– Кто они? И зачем они здесь?
– Это парламентеры, имам. Они прибыли сюда по приказу командующего графа Воронцова… Полагаю, будут склонять вас к капитуляции.
– Вот как? – Под воздетой бровью Шамиля хищно блеснул черно-фиолетовый глаз, и сквозь нарастающий гул послышался его твердый голос:
– Люди общин! Люди свободного Имамата! К вам мое слово, слушайте меня! Вот стоят перед вами три гяура, три врага, посланные своим сардаром. По приказу Белого царя они вторглись в наши священные горы с оружием для дурного дела – убивать тех, кому эта земля была завещана предками и Аллахом. На Кавказе не принято скрываться от гостя, у наших народов принято приютить, обогреть и накормить путника или просящего. Адат говорит: «Гость в сакле – от Бога». Первых беглых урусов, которые пришли из-за Терека, мы приютили, помогли чем могли… Отвели им поля, дали баранов, кусок хлеба с нашей земли… И готовы были назвать кунаками… Но чем отплатили неверные нам?! Врагам они указали дорогу в наши аулы! Они помогали внезапно напасть на нас, чтобы предательски погубить тех, кто протянул им руку в беде! И вот теперь уже тридцать лет льется кровь в горах и на равнинах. Нет ни одного ущелья на Кавказе, ни одного аула, который бы хоть однажды не пострадал от этих поганых собак! Вы – люди общин – знаете низамы нашего Имамата… законы адата и шариата! Что скажете на это, люди?.. Я – ваш третий имам – поведал обо всем, так принимайте решение…
Шамиль замолк и, закрыв глаза, воздел руки ладонями кверху. Беззвучно прочтя молитву, он огладил себе руками лицо, соединив их в конце бороды.
