скачать книгу бесплатно
– Прямо перед нами видны укреплённые окопы противника. Если посмотреть справа налево, то в полосе предстоящего наступления полка можно увидеть три установленных ротных опорных пункта.
– Так, так…А какие силы на высоте и в глубине? – напрямую спросил Семён Петрович, потирая ладони. Затянутые в грубую кожу перчаток они, как два наждака, шуршали, хрустели, скрипели.
Настороженно выслушав все данные, определив, что на фронте наступления по численности пехоты полк в три раза превосходит противника, полковник Березин, поправив папаху, заключил:
– Ну, что же, товарищи командиры, в общем и целом наступать можно. Из двух зол выбирают меньшее, а третьего нам не дано.
Приказ Ставки однозначен: во что бы то ни стало форсировать реку, и. кровь из носу, – закрепиться на той стороне! И держаться, держаться всем смертям назло, до последнего подхода наших основных сил. Знаю. Трижды знаю – задача не из простых…Тем более, что огневой поддержки со стороны артиллерии кот наплакал…А это значит: сломать фашистскую сволочь на переднем крае можно только благодаря внезапным, слаженным и самым решительным действиям, имея при этом превосходство в пехоте. Медлить нельзя, товарищи командиры. Бригада майора Дрёмова истекает кровью! Ждёт выручки. И мы должны ей помочь! Всем всё ясно? Вопросы есть?
– Никак нет, товарищ полковник.
– Ну, тогда с Богом. Сынки. Возвращайтесь к своим батальонам. Выступаем! – весомо скрепил Березин, и через приступ кашля, крикнул в след:
– Комбат Воронов, задержись.
Майор сосредоточенно внимал. Комполка Березин всегда говорил о насущном, жизненно-важном, напрямую связанном с интересами своих бойцов и офицеров, среди которых не было продажных шкур, колеблющихся, склонных к предательству-дезертирству, а только те, кто сознательно и самоотверженно шёл защищать от врага рубежи своей Родины. Потому, к майору, вместо охватившей его командирской привычной деятельности, вновь вернулось напряжение, чуткое ожидание. Зоркость и желание понять: с чем связана задержка, и какую роль и задачу отводил ему командующий, в своей нежданной, сокровенной беседе, в своём замысле.
– Комбат, – полковник пытливо посмотрел в глаза майора. – Считаю своим долгом предупредить тебя, Арсений Иванович. Для твоего батальона…самый ответственный, самый сложный участок.
– Это я уже понял, товарищ полковник, – твёрдо прозвучал ответ.
Березин, опытный боевой офицер, смотрел на другого боевого офицера, своего младшего по возрасту и званию фронтового товарища и точно прощупывал его и просматривал ещё раз. Не взглядом, не слухом, а потаённым невидимым лучом из своих тревог и сомнений.
– Скажи, как на духу, комбат.…Удержишь позицию?
– Попробую, товарищ полковник. Без поддержки артиллерии…Трудно. – Со сдержанной осторожностью дабы не порвать нить доверия, не обнаружить своих истинных дум и переживаний, ответил майор.
– Пробовать нельзя. Дрогнешь, твоему батальону – конец. Немец лют на нас за свой провал под Москвой. Тогда не шутил, а теперь и вовсе остервенел…
– Знаю, товарищ полковник. – Воронов сыграл желваками, чувствуя на себе непрерывное зоркое наблюдение.
– Вот и славно,…коль знаешь, Арсений. Да только знать мало, – скрежетнул зубом Березин. – Удержать надо будет свой пятачок. Врыться, вгрызться, вбиться в него, мать-перемать, гвоздьми!
– Есть удержать, товарищ полковник.
– Хмм…Я что-то худо помню твоих ротных, майор. Есть среди них стоящие? Ну, что бы, сам понимаешь!..
– Так точно, есть, Семён Петрович. Особенно один, командир 1-ой роты…
– А кто там? Ну-ка, напомни старику.
– Капитан Танкаев.
– Ах, да…припоминаю… – суровый взгляд комполка оживился. – Кавказец?
– Так точно.
– Грузин? Осетин?
– Никак нет. Дагестанец. Точнее аварец. Магомед Танкаев, выпускник Краснодарского пехотного училища.
– Ишь ты, аварец…Что ж, тоже лихой народ, знаю. Ну и как? Надёжный? – Полковник вскинул ковыль бровей.
– Надёжней не бывает. Делом в боях проверен. Имеет награды. Чистый булат. Джигит, одним словом.
– Джи-ги-ит, говоришь…Добро, коли так…Вот такие орлы там и нужны. Чтоб до конца…Что бы насмерть стоял, не пропустил, понимаешь, их сучьи танки!
– Этот умрёт, не пропустит.
– А ты слишком ли загибаешь, комбат? – недоверчиво усмехнулся в усы Березин. Ну ладно, ладно! Знаю я вас чертил…Поглядим. Если выдюжит твой молодец, познакомишь меня с ним поближе. Ну, что же, удачи, комбат. И твоему горному орлу, капитану Танкаеву. Но главное, помни: нам не погибнуть, – выстоять надо! Береги солдат, майор. Каждая светлая голова, каждое отважное сердце и верная рука нам нужна. Не завтра, а уже сегодня!
Полковник вновь положил на плечо Воронова свою тяжёлую руку, ровно заслонял его батальон от гибели и смертельных опасностей.
* * *
Взаимодействуя с соседями и используя их успех, сапёры 326-го сапёрного батальона в ту же ночь навели четыре штурмовых пешеходных мостика и подготовили три парома для переправы артиллерии через реку Воронеж. Пилы и топоры визжали – чакали несколько часов к ряду. Как не старались, а характерного весёлого «звона» и «вжиканья» – было не избежать. Белая стылая щепа кудлатым лоскутьём летела по сторонам. Глаза, суеверно притихших стрелков, напряжённо мерцали в сырой, набухшей сыростью тьме. Страх – быть обнаруженными – то и дело хватал за горло, холодил пах. Все прекрасно понимали: не окопавшийся полк – был превосходной мишенью для миномётов и артиллерии врага. Едва ли не каждый, в сём звенящем чаканье топоров слышал: не то голос судьбы, не то смерти.
Да, так и было, пожалуй…Но люди, уставшие от жалящей щекотухи боязни и страха, чёрт побери, сходились в одном: какая к хрену разница между смертью и судьбой? «Верно, братцы! Обе эти паскуды в конце концов, вколотят тебя в одну и ту же яму, вырытую в земле заступом али снарядом».
…А топоры продолжали стучать и стучать…И только непрерывный гул моторов в воздухе, да громкая кононада артиллерийских орудий в черте пылавшего города, не дали возможности немцам прежде времени обнаружить, укрывшийся в жидком подлеске полк Березина.
* * *
В роте Танкаева, стрелков перед боем маяла – колотила таже знобливая лихорадка. Вновь укомплектованный полк был полон ещё необстрелянными новобранцами, и это портило дело; опасно возбуждало, вгоняло в ступор. Дёргало и без того перетянутые, взвинченные нервы бойцов. Тут и там, несмотря на дозор взводных и политруков, змеились, поднимали голову вредные голоса:
– Э-эх, кореши, вот и втюхались мы – по самое не хочу…– цвиркая ниткой слюны через щербину в зубах, с нескрываемой злобой протянул ушлый новобранец Косых. И, воровато зыркая по сторонам быстрыми хваткими глазами, вновь коротко цвиркнул слюной. – Твою мать…тут-то и захолерит в этом дерьме нас фриц.
– Да уж, влипли. Слякоть, холод и тьма… – с готовностью согласился кто-то рядом из молодых призывников и угнетённо добавил: – Не уж то и правда…в этом бучиле нас немец положит? – и через паузу дрогло и жалобно. – А меня сестрёнки младшие дома ждут. Мамке обещался вернуться. Сгинут они без меня. Батю…ещё в сорок первом…под Тулой убили. Похоронка пришла. Мамка от горя едвась не обезножила.
Это с взволнованным придыханием обранил в набрякшей тишине негромким голосом рядовой Сметанин, по прозвищу Сметана; бледный, с припухлыми, будто покусанным пчёлами, лицом, на котором от тревог, усталости, сомнений и страха, залегли нездоровые тени и преждевременные морщины. Среди этих наметившихся складок, пороховых конопатин и растёртых рукавом мазков сажи, мерцали смиренные светлые глаза, которыми он беспокойно и сострадательно обвёл боевых товарищей, с коими по воле злого рока его свела война. Будто жалел их за угрюмое ожесточение и кремнистое очерствение душ, за единственную, оставленную им свободу – проливать свою и чужую кровь, убивать и умирать.
– Не ной, Сметанин. Не к тебе одному пришла в дом беда! А ещё комсомолец…слюнтяй! – раздался справа, из темноты крепкий голос командира отделения – ефрейтора Петренко. – Ты, паря, часом не из поповичей будешь? Гляди! Присмотреться к тебе след…Фашистов бить надо! Кто твои кишки на кулак готов намотать. Родину, товарища Сталина защищать надо, понял, Сметанин? Покуда их всех гадов не выбьешь до последнего, спать не моги, жрать не моги, понял боец?!А то, я гляжу…ты всё ещё мамкины пирожки не высрешь. Знай, я в бою с тебя глаз не спущу. Ишь ты, всё о светлой могилке…с венком да оградкой мечтает. Её, боец, ещё заслужить надо!
– А ты нет, Петренко? Ты не мечтаешь? Что ж тут плохого? – с оглядчивой неуверенностью и обидой возмутился Сметанин. Глаза его с суеверным беспокойством блеснули, по первости в сторону тонущего в багровых разрывах города, затем по верхам деревьев, над которыми замыкалась стылая темь. Речной ветряк, торопил, кусал низкие тучи и, раздирая их, оголял угольки далёких и равнодушных звёзд.
Бойцы малость помолчали. Хлябистую мокреть тишины вновь нарушил по-бабьи стенающий голос Сметанина:
– Да нельзя мне в бой, рябцы, никак нельзя…родные…
– Ну, ни хрена ты даёшь, Сметана. Ты чо, козырной средь нас? Или очко жим-жим?
– Злорадно усмехнулся Косых и глумливо перемигнулся с другими.
Его приблатнённых гримас угрюмые бойцы не разделяли, но!..Тон и слова Сметанина, болезненно задели скучковавшихся – плечо к плечу, таких же молодых, как и он сам, солдат. Неприглядность этого жалобного нытья, в данном раскладе, была подобна плаксивому звуку смычка, ненароком прозвучавшего среди грохота-скрежета-визга, как если бы кто-нибудь в кузнечном цеху или у прокатного стана вдруг да коснулся нежных скрипичных струн. Этот нелепый, но искренний, чистый звук, жалобный взгляд, возможно, сочувственно понятый и разделённый на гражданке, нынче обжёг и резанул души. Он нарушал грубую простоту их солдатского единства, их сурового бойцовского духа, коим они – сами угнетённые жуткой неотвратимостью грядущего, – жаждали укрепить себя перед боем.
– Ты что ж, паскуда? – пуще вскипел Петренко. – Отделение наше позорить? Взвод? Роту капитана Танкаева?!
– Да нет же, товарищи! – не унимался Павел Сметанин. – Хоть проверьте, братцы! Рана у меня давняя на колене открылась. Прежде, на марше, споткнулся, зашиб чашечку. Я ж честное комсомольское…не могу, товарищи…Вона, гляньте, распухло как…Ну, скажи, хоть ты Косых! Мы ж рядом в строю шли…
– А ты не тычь, Сметана! – Косых вдруг ляскнул по-волчьи зубами у него перед носом. И, с вызовом щёлкнув себя ладонью по ляжке, стрельнул слюной под ноги Павлухе. – Ты только глянь, братва! Три дня как в теплушке знакомцами стали…Ещё обнюхаться не успели, а он фазан, уже нашёл себе приблуду. Но я не фраер.
– Встать, рядовой! Кто таков? – резкий, не терпящий возражений голос, заставил всех прикусить языки.
Косых поневоле поднялся, метнул, на посмевшего осечь его, взгляд. Глаза зло сузились. Перед ним стоял старшина их взвода Иван Трофимов – ражий широкогрудый дядька лет сорока пяти, бывалый солдат, с оторванной пулей мочкой правого уха. Правая рука его лежала на автомате, другая, с каким-то тихим озлоблением вертела в пальцах сломанный прутик.
– Кто таков? – холодно повторил старшина.
– А то, не знаешь? Бум знакомы, старшина. Рядовой Витек. Командуй, я подчиняюсь, а? – Косых остро и дичало зашнырял глазами туда-сюда. – У меня и допрежде начальничков было по ноздри, не привыкать, а? Хоть и не любил я их зараз – краснопёрых.
– Отставить! Не бухти поперёк сынок. Твоё дело теперь солдатское: ни с переду, ни с заду. Получил приказ – встал и пошёл. Молчать! Я нанюхался пороху не с твоё! – Трофимов померцал тёмными посуровевшими враз глазами и, оголяя плотные до черноты прокуренные зубы, отрезал:
– Доложить по уставу: кто таков!
– рядовой Косых, товарищ старшина.
– Из блатных?
– А то! Глаз – алмаз, старшина. Я ведь туточки по призыву нашего любимого вождя…Замечу, по добровольному желанию. Дядя.
Весь, как на шарнирах, Косых и глазом не успел моргнуть, как красные ручищи старшины камнями упали ему на грудь, сгорстили и встряхнули, что вещмешок, дважды оторвав от земли.
– Слушай ты! – на щеках старшины катались обтянутые бурой, шершавой, как наждак, кожей желваки. Косых, ухваченный за грудки, пригнул голову и с жарким ужасом глядел в олютевшие глаза Трофимова, ждал страшного удара, который вот-вот, вырвет из-под ног его землю.
И то, правда: не только зарвавшегося урвана, но и матёрых, откормленных фрицев умел Иван Трофимов валить с ног в рукопашном бою своим вятским набитым ударом в голову.
Ан нет.…Не ударил, опытный старшина рядового, не своротил скулу. Однако сорвал на нём злость за свой нарушенный передых перед боем; за то возмущение, которое пережил, услыхав от приблатнённого щенка: не уставную речь и наглые «наскоки» на своих боевых товарищей. Дерзкий выкрик Витька взбесил его окончательно. Он ещё раз, только шибче, встряхнул заёрзавшего в его «ухвате» бойца, и, с трудом удерживая кулак, зудевший желанием, в упор прохрипел:
– Заткнись, гадёныш! Сопля паршивая! И заруби: тут тебе не там!..
Я тебе не «дядя», а замком взвода, старшина Трофимов. Бойцы не «кореши», а товарищи. Тебе с ними в бой идти…Где ты – огрызок человечий, нашёл «приблуд» и «фраеров»? Будь достойным служить в нашем полку! Будь достоин роты капитана Танкаева. Сиди не рыпайся, жди приказа. И чтоб тут не воняло! Молчи, сучёнок, не то гляди…до переправы не доживёшь.
– Брось, старшина! Оставь парня… – вступился сержант Петренко. Отводя от дрожащего носа Косых Иванов костистый кулак. Не ровён час…выведешь живую силу до боя.
Но охваченный праведным гневом старшина, не сразу разжал кулак. Клеймя раскалённым взглядом Косых, бросил:
– Впереди бой! Имей уважение к смерти, солдат. Многие из нас нынче последний раз звёзды видят…Ты всё понял, сынок?
– Так точно, товарищ старшина. Не дурак. Напускная уголовная «блоть», как рыбья чешуя, слетела с него.
– Дурак ты или нет…бой покажет. Пули дураков любят. Тут и до тебя в полку…»добровольцы» были из ваших…Всё права качали. Совсем, как ты: «Мы – герои! Променяли нары на окопы, чтоб добить фашистского зверя в его логове…» И прочую муру мололи. А после первого боя в зады запросились, на нары….
– И что ж, отпустили? – не удержался Витёк, вскинув брови.
Старшина неодобрительно покачал головой, скосился неприязненно на ершистого бойца. Молча покусывая губы, – видно, сдерживал просившееся наружу резкое слово, глухо сказал:
– Да нет. Они уже больше никуда не рвутся, не просятся. Червей в братских могилах кормят.
– Так…и я никуда не прошусь! – придушенно просипел Косых. – Мне завтра под пули идти, кровь проливать…
– Цыц! Отчего «завтра»? Нынче послужишь Родине. У тебя, герой, видать перед атакой, как у бабы при виде мужика в бане, все мозги отшибает. Это ж у них – куриц, мозги ниже пупка.
Вокруг, давясь смехом, гоготнули стрелки.
Но Иван Трофимов, ровно не слышал:
– Тебя, чертогона, давно надо б на фронт…
– Кто спорит? Так фарта не было!
– Ну, теперь будет у тебя и фарт и козыри. Будь уверен.
Рука Трофимова нехотя разжалась. Рядовой Косых уверенней почувствовал твердь под ногами; неловко покашливая в кулак, хотел было отойти прочь, когда услышал грозное:
– Куда? Приказа идти не было.
Косых замер, не выдержал, – повернувшись, через поднятый ворот шинели, улыбавшегося Трофимова:
– А ещё старшина Красной Армии…Чем же вы лучше вертухаев на вышках?
Не стерпел и Трофимов, – выталкивая Косых из гудливого круга бойцов, наступая ему на запятники ухлюстанных грязью сапог, недобрым голосом пообещал:
– Ну, гляди, рядовой Витёк. Я с тебя, паразита, глаз в бою не спущу. Ежли, что …своёными руками, как вша раздавлю.
– Отставить, старшина! Что тут у вас происходит?
* * *
Твёрдый голос, с лёгким кавказским акцентом, мгновенно оборвал смешки и возгласы солдат. Все тотчас повскакивали с мест, захрустев снегом, замерли по команде «смирно!».
Перед ними стоял командир роты капитан Танкаев. Высокий, широкоплечий, стройный, как тополь, в офицерской долгополой шинели, перетянутой ремнями, в шапке-ушанке плотно надвинутой на чёрные брови, из-под которых на солдат смотрели строгие, внимательные глаза.
Стрелки, насторожившись, слушали, ждали, вытянув руки по швам.
– Вольно.
– Отделение, вольно-о!
Командир глянул в лицо старшины – уловил сухой и тревожный блеск его глаз, следом резанул цепким взором по остальным.
– Так в чём дело, старшина? – капитан дёрнул безупречно выбритой впалой щекой. – Службу не знаешь? Докладывай.
Раздувая крылья ноздрей, Трофимов ждал конца фразы. С досадой облизал обветренные губы, глухо зарокотал баритоном:
– Так, ерунда…товарищ капитан.
– «Ерунда» или нет, – судить мне.
– Да вот, провёл необходимую беседу с бойцом, товарищ капитан. Вложил ума-разума, новобранцу. Азы воинского устава, так сказать…
