скачать книгу бесплатно
– Аллах Акбар!
– Аллах Акба-ар!! Аллах Акба-ар!!
* * *
Огненные слова мюрида упали на сидевших в круге людей, как гром среди ясного неба. Мало кто ожидал такой воинственной и решительной речи. Время ныне в горах было другое… Время скорби, позора, предательства. Но слова прозвучавшие… Это были слова мужчины. Защитника. Воина.
Ошеломленные и подавленные сидели люди. Кое-кого пробрал озноб от дурных предчувствий грядущего. За спинами дагестанцев горный ветер трепал и косматил пышную зелень сосен по склону горы Килятль, и тихий шорох ветвей и хвои напоминал не то неуловимый рокот боевых барабанов, не то потусторонние стоны и голоса, павших в битвах воинов.
Внезапно многие ощутили накатившуюся на них волну сыпкой дрожи, как перед боем… Люди быстро ощутили в воздухе запах прогорклого дыма. В реальности его не было, но они все равно чувствовали его, как волки – загонщиков. Казалось, он исходил от их собственных несвежих одежд: черкесок, бурок, папах от веку пропахших потом, дымом костров и кислой овчиной. Так пахнут горящие сакли, где сгорает хозяйское добро: кожи и войлоки, звериные шкуры, мотки шерсти и одеяла, ковры и циновки, мука и зерно, трупы убитых людей… Так пахла война – рагь, пахли засады и сечи, спаленные коши, загоны для баранты… Так пах расстрелянный ветер, так пахла сожженная жизнь…
Уо! Сказанное слово – пущенная стрела. Не высказанному слову ты хозяин, высказал – ты его раб. А сказано андийцами и Людьми Солнечной Стороны было довольно.
Класться Кораном и бунчуком тухума – суровая клятва. Слову данному перед этими святынями – нельзя изменить, и каждый дагестанец скорей перережет себе горло кинжалом, отречется от брата, и даже любимой своей.
Волла-ги! Да и дело, ради которого теперь «перекипал» народ, собравшийся у подножия Килятля, было нешуточным делом. Вольным обществом угрожали оковы и цепи. Грозный северный сосед, опрокинувший на лопатки воинственную Чечню, готов был со дня на день вторгнуться в их родной край. Ненасытный белый человек, как лев, рыкающий, в неумолимой жажде славы и все новых земель, готов был обратить меч против Дагестана, жаждал подчинить и его своей власти, пусть даже пролив новые реки крови.
Горцы понимали грозящую им опасность и мрачно молчали, сжимая в руках оружие, поглядывая, то на отары овец, усеявшие зеленые уступы скальной гривы, то на прогоревший костер, то на свои нехитрые пожитки, лежавшие в куче у прокопченной пастушеской хижины.
Вдруг далекий гулкий хлопок выстрела, со стороны селения Ишичали заставил всех разом повернуть головы. Сухой треск выстрела постоял в ушах и пропал. Никому не подвластное эхо долго гуляло в гудящих скалах.
– Уо!! Воре! Смотрите! Вон там! – зоркоглазый Ташав возбужденно указал стволом старой кремневки на черную точку.
Глава 2
Это был всадник – джигит, по всему аварец, стремительно несущийся по узкой межгорной долине. Он бешено гнал коня, будто за ним на крыльях летела сама смерть-хвел. Полы его темно-синей черкески были заткнуты под ременной пояс, кожаные ноговицы перехвачены у колен учкуром, на ногах, – чувяки. Видно было: держит он путь издалека и по крайней важному делу, потому как, заметив дым костра, он тут же свернул, одержимо направив коня прямо на огонь, все крепче и яростнее ускоряя галоп скакуна.
Гонцы-вестники редко встречаются в горах, поэтому собравшиеся с нетерпением и опаской всматривались в приближающегося: каждый ждал известия от своих.
– Ай-е! Где его видел?
– Иай! Кто бы это мог быть?..
– Худжа Алла… как спешит! – взволнованно перебрасывались чабаны, заслоняя глаза от солнца, бьющего лучами прямо в лицо.
Больше других тревожились гумбетовцы. Ишичали их аул. И страх за родных клещами сдавил сердца. Кровь отхлынула от напряженных лиц, и они стали похожи на восковых кукол: краска снаружи и пустота внутри. Беспокойство передалось мюридам. И хотя, положение обязывало их быть сдержанными и невозмутимыми, они, вслед за другими, направились навстречу гонцу. Магомед, в висках которого также стучал пульс, не отрывая взора от всадника, привычно вынул из чехла свою подругу-винтовку.
…Джигит тем временем слетел в ложбину, пересекавшую пастушью тропу, скрылся из виду. Накал страстей стремительно нарастал. И когда несколько мгновений спустя, он снова появился по другую сторону откоса, Маги и Али с радостным волнением подняли руки в приветствии. Оба узнали лазутчика Гаджи-Омара из отряда чиркеевских мюридов, которые остались до конца верными Шамилю.
– Добрый твой день, Гаджи-Омар!
– Дай и вам Аллах, братья! – поспешно соскочив с коня, воин прижал руку к груди в знак приветствия.
Его тут же окружили. Столпившиеся не знали с чего начать расспросы, – так много не терпелось им узнать. Тяжело дышавший, весь в красно-бурой пыли гонец, будто нарочно молчал. Но слишком встревоженным казался он, чтобы молчание его можно было принять за шутку. Воллай лазун! Видно, с худыми вестями явился джигит.
Магомед вздрогнул. Первая мысль, как укус змеи, была: «Имам Шамиль». Вторая – «Гобзало». « Но нет! Не может быть!» – восстало все в душе. – «совсем с другой стороны, с севера примчался гонец…»
– Да говори же какие вести?! – гневно спросил, подошедший Гулу.
– Вести… – чиркеец поднял глаза, и когда его взгляд встретился со взглядом Одноглазого Маги, тот почувствовал, что кожа у него на затылке стянулась и покрылась ледяными иголками.
– Дайте воды. Пойдем к костру, – расскажу все и всем.
– Уо! Говори, брат, не скрывай ничего! – принимая из рук Гаджи-Омара армейскую фляжку с водой, хрипло пробормотал Али Хижалов. – Не зачем мешкать, когда быка ведут на убой, – прибавил он. – Э-э! Что заставило тебя …так гнать коня?
– Урусы!!
– Что?! Дуца щиб абураб? – Не веря своим ушам, переспросил Магомед.
– Где?! – медные лица окаменели.
– Дида бичIчIичIо! Ну же, объясни!
– Андийское койсу, возле Ишичали – аул… Казаки зарубили четырех чабанов-аварцев! Еще двое или трое в заложниках. При них буйволы и баранта.
– Пленные андийцы?
– Нет гумбетовцы… А, может… Э-э, откуда мне знать? Я с ними не разговаривал… Дайте еще воды.
– В-вах-х! Почему молчал?! Почему не сказал сразу!
– Где твой язык был?! – посыпались градом камней возмущенные крики. Многие схватились за оружие, словно уже начался бой.
– Да вы заклевали коршуны! Слова сказать не даете!
– Что там случилось?
– Я купал коня в реке, – сбивчиво начал гонец. – Вдруг вижу беда! Уо! Казаки!
– Сколько?
– Не меньше сотни! Белая Бурка во главе!
Глубокий шрам на лице мюрида из Урады потемнел от прихлынувшей крови. Так тавлинцы прозвали смертельного врага горцев, который пред боем, всегда облачался в роскошную андийскую белую бурку, снятую с убитого им мюршида из Шотроды. Волла-ги! Белая Бурка – знаменитый атаман терских казаков Василий Нехлудов. Матерый волк. Очень опасный враг. Этого «ястреба» Магомед лично видел в деле при Дарго-Ведено. Шашка его подобно сверкающей молнии разила отступавших горцев… Ярость, и беспощадность горели в его выкатившихся, налитых кровью глазах; дикая сила, сродни звериной силе Гулы, и такая же неумолимая жестокость сквозили в каждом его движении.
– Что было дальше? – мрачно прорычал Львиная Лапа.
– Я подкрался ближе. И хоронясь за камнями, все увидел, теперь там только семь гяуров. Остальные умчались в сторону Мехельты. Может, к своим, может, пронюхать чего… Один шайтан знает. Одного малого, лет восьми, отпустили… Урядник обязал доложить старейшинам в Ишичали: если наши вожди будут препятствовать выдаче мюридов, что воевали под знаменем Шамиля, – придут Барабанные Шкуры и казаки… Спустят кожу с каждого пятого! В Ишичали путь закрыт. Через своих я знал: вы, по приказу Имама, оставлены у Килятля следить за неверными. И вот я здесь.
– Э-эй, шакалы! – скаля стертые рыжие клыки, прорычал Душа Ножа. Черная весть взвинтила нервы Юсуфа, сердце которого было готово закровоточить от боли и напряжения. Он словно врос ногами в землю, цепко следя за действиями мюридов. Взгляд старика буравил то лицо чиркеевца, то испепелял выбритые затылки мюридов, и точно кричал: «Чего ждете? Есть среди вас мужчины?! Или вам всем в пору юбки надеть и бабьи шальвары до самых пят?!»
– Ай-е! Чего стоим?! – скулы Одноглазого задрожали от ярости. – Дорогу покажешь?
– Э-ээ! Как не покажу! Только коня свежего дайте.
– Дайте ему коня!
Взбешенный урадинец пытался прислушаться к своему внутреннему голосу, игнорируя все увеличивавшиеся нервные подергивания мышц рук, от чего его пальцы корчились, как когти хищника.
– Воллай лазун! Посмотрим! – горячо воскликнул он. Черные соколиные глаза пылали, как угли. – Значит урядник! Ему, – собаке, не жить! Что думаешь? – Маги в упор посмотрел на Али.
– Давай, с глазу на глаз.
Отошли.
– Ты знаешь приказ Имама, брат. Знаешь, чем рискуешь. На что идешь. Разве забыл слова нашего мюршида Гобзало? Без него тут не обойтись. Его мнение…
– У меня свое мнение! – обрубил Магомед. – Я и ты мужчины. У нас тоже есть честь, усы и папахи на головах!
– Не горячись, брат! – Али сын Будуна, вспыхнул очами, с глубоким укором посмотрел на кунака. – А что скажет на твое самоуправство Повелитель Шамиль?
– Умный не спрашивает. Умный сам до всего догадывается. У Имама две руки. Одной он раздает удары плетью, другой – награды. Но наград будет больше, если… не будешь глуп. Или ты трусишь? – в зорком подвижном оке под аркой круто сведенных бровей мелькнула слюдяной искрой насмешка.
– К-кто я?! – Али вспыхнул, как порох, схватился за кинжал. В его разгневанном взгляде стучал и пульсировал вызов.
– Бихьинчи! Вижу, что нет! Тогда зачем заставляешь меня напоминать тебе слова Шамиля: «Кто думает о последствиях, тот не герой». Не так ли, Гула? – Маги бросил взгляд на стоявшего рядом джигита.
Заросший дремучей синей бородой до самых скул, Гулу лишь двинул массивной челюстью, глаза его хищно сузились. Косматая папаха, надвинутая на брови, грозно качнулась вперед.
– Кхэ! Белых собак много – значит, мюридам Имама их придется много резать. Волла-ги! Мы покроем их шкурами наши седла и сошьем сапоги. Иншалла. Едем!
– Алга! Алга!
– Все поедем!! – взорвались гневные крики.
– Братья, медлить нечего! Наши люди в беде!.. – Одноглазый точно камень, метнул в седло свое жилистое тренированное тело.
– Ля илляха иль алла!
– Уо-ех-ех!!
Кони сорвались с места, как пущенные тугой тетивой стрелы.
* * *
Высоко в небе ветер – гьури гнал облака, но над самой землей, над скалами и теснинами, предвечерний воздух стоял неподвижно, теплый, напоенный ароматом душистых трав. Небо было подобно синему океану. Дрожа и переливаясь, растеклась по этой беспредельной лазуритовой глади алая пена заката.
… Кони вынесли горцев на гремучий щебень кургана. Тропу пересекал свежий медвежий след. Покосившиеся гранитные и сланцевые пальцы каньона Андийского койсу остались за спиной. Иззубренная вершина одинокой скалы Шайтан-кьуру надменно взирала сверху на драконий гребень каменного собрата, на изумрудном склоне которого, задержался крохотный черной точкой отряд мюридов. Белые, пепельно-голубые космы тумана тонкими, полупрозрачными слоями, подступали к суровому громадью Шайтан-кьуру – мистическому монументу еще доисламской истории, словно отрывая его от земли.
Хай, хай… Величественное, головокружительное зрелище открывалось отсюда. Казалось, земля спала, – все было безмолвно. И это голо-каменное царство безмолвия, суровых линий и черт, рождало какую-то тоскливо-обреченную, гнетущую тишину.
…Взоры воинов напряженно заострились на Гаджи-Омаре. Тот указал рукой:
– Где курится туман.
Магомед качнул стволом карабина.
– Вперед, братья!
Отряд, извивавшийся как змея, съехал со щелкавшего под копытами коней щебняка, и стал спускаться по козьей тропе к предгорным лугам.
Уо! Где-то совсем рядом враг. Огромный стан Ак-паши, генерала-фельдмаршала князя Барятинского. Это стан, подобный крепости, хоть и без каменных стен. Кузница смертоносной стали и свинца. Солдат там, хоть пруд пруди – цIак гIемер! На каждом суку для мюрида готова виселица. Здесь ухо по-волчьи держи востро, глаз по-орлиному зорко, а нос по ветру, как тур.
Биллай Лазун! Воины Аллаха не ведали страха, однако, и осторожность, -звериная осторожность была им не чужда. Но знали горцы: они на родной земле. Форт, город-крепость это одно. А все что вокруг: лес и луга, каньоны и пропасти, горы и выпасы, вырубки и покосы – это совсем другое.
Все здесь в Горном Дагестане, – лукаво-обманчиво. Многое нужно воспринимать с точностью до наоборот. Тут, что не вечер, – прохлада и сырость, тревога и неуверенность, которые дагестанскими змейками неприятно знобят души солдат и поселенцев. Крепость, станица, форпост…аул, поселение, стан – спят они или нет? Трудно понять.
Кругом туман лип: к траве, земле, скалам… К сапогам, зипуну, мундиру… К чувякам, черкеске, бурке… К штыкам и кинжалам… Кругом чугунная темнота: вязкая, промозглая, хоть глаз коли. Горы и лес. Холмы и равнины. Страна горцев и волков.
Страна лошадей и джигитов. Тут даже реки, озера, ручьи и скалы, проплывающие облака говорят на их языках.
… Местные жители пограничья, потомки выходцев из России, на ближайшем «толкуне» – рынке бают с оглядкой, как они-де бояться грядущей ночи. Потому, как за дверями их хат и амбаров, ровно кто еле слышно начинает ходить, открываются, хлопают чердаки, подполы; скрипят петли на дверях и калитках стаек, конюшен и закутов.
– Господи Боже…Царица Небесная…и хто там бродит? Не ведаем…
– Могеть души убитых?. Могеть нечистые духи нехристей?.
– Ан лихоманка-стерва щупат людские дворы и базы… гадает и ворожит: на чью душу хворь напустить…
– А может, то злые башибузуки – Отрезатели Голов… за русской кровью спустились с гор?!
* * *
Быстро неслись кони, ветер свистел в пламенеющих гривах, в крапчатых оперениях стрел стременах, в натянутых удилах.
Внезапно скакуны застыли на месте, как заколдованные, будто высеченные из яшмы. Горцев от противника отделяло расстояние не менее полета пули.
Мюриды, не покидая дубраву, стали всматриваться и принюхиваться – точь в точь волчья стая. С их скрытого от солнца склона, были видны раскинутые в ложбине гумбетовские клочки пашен, затянутые зелеными всходами ржи и пшеницы; за скалистой грядой, за редким заваленным на бок пряслом зеленели салатные пастбища. Меловые взгорье горбилось до ближней дубравы, а далее вновь зеленели хлеба, перерезанные грунтовой дорогой, и опять салатно-розовые глянцевитые ломти и краюхи скудных горских пастбищ.
…Ближе к дороге расположились биваком казаки. Тут и там расседланные кони. У родника, прикрытый защитной чинаровой плетенкой, – костерок. На зеленую скатерть земли была брошена скатерть полотняная. Вокруг нее отнятые у гумбетовских чабанов бурки и войлоки. Рядом пыхтел меднобокий походный самовар, возле которого пышно цвели казачьи лампасы и косматые, как у горцев, папахи; тут же двумя пирамидами стоячились пики и ружья. Луг, как пчельник, полнился тихим гудом. Казаки переговаривались между собой, шутили и, судя по лицам, были спокойны, как в колыбели.
* * *
Кто-то не выдержал в общем гаме, крикнул запальчиво, молодо:
– Кадысь зачнем? На кой…ждать? Все почти собрались!
Поляна крякнула от дружного: «Верна-а-а!»
А молодой, зеленоглазый Митька Зубенок, которому принадлежал звонкий голос, весело щелкнул языком на горский манер:
– С трофеем вас, Антип Авдеич! Ишь, ты! – яких волчар отловили! – Он кивнул на трех связанных аварцев и воткнул, будто шилом: – А вы все тучей кружите, Антип Авдеич. Нут, хоть ссудобили нас урядницким «благословением» своим, чо ли? А тоть водка – зараза в горле взады попреть! – гаркнул в спину урядника Митька, выравнивая в улыбке желтоватую блесну зубов. Он что-то шепнул приятелям, подмигнул, казаки грохнули смехом. А неуемный Митяй с мечтательной тоской протянул:
– В точку мой дядька Гурьян бьет: «скобленые рыла», солдаты значить, совсем из другого теста слеплены, чем наш казак.
– Ишь, ты… – присвистнули у костра.
– А то! К нам ближе чай по кровям и духу горец будет. И разуменья поболе, и форсу, и достоинству! А эти – тьфу! Мякина в башке, да дратва в руке. Одно – «сапоги».
