скачать книгу бесплатно
695 год, Посадник, 11
Кайрис сидит на пороге дома и наблюдает за бурой птицей, чистящей перья во дворе. Сидеть жестко, да и платье пачкается, но все равно лучше, чем в доме, замкнутой четырьмя стенами. В пятнах света танцует пыль. Птица прыгает по земле, временами хлопая крыльями. Кайрис считает взмахи, не в силах побороть охватившее ее чувство безразличия. Раз, два. Надо было все рассказать еще тогда, но от одной мысли становится тошно. Три, четыре. Птица склевывает что-то с земли. Кайрис приглядывается и успевает заметить, как в остром клюве исчезает червяк. Надо было говорить правду, а теперь, даже если расскажет, никто все равно не поверит. Пять, шесть.
Вильнув хвостом, птица взлетает и медленно растворяется в небе. Кайрис смотрит ей вслед, пока та не превращается в маленькое пятнышко. Точно такое же, только намного больше, расплывается по полу в тот вечер после того, как отец разбивает кувшин. Дзынь – и глиняные осколки летят в стороны, а под ногами разливается вода. Отец задел стол, взмахивая рукой, и теперь черепки валяются по всему полу. Его слишком смуглая для этих мест кожа выглядит совсем черной. Сейчас отец кажется ей чудовищем. Лучше бы осталась один на один с толпой, из которой тот ее вырвал. Сор из избы не пожелал выносить.
– Почему ты в таком виде?! – выкрикивает отец, и его ноздри гневно подрагивают.
За его спиной стоит побледневшая матушка, плотно сжимая губы – только скрещенные руки слабо дрожат. Больше всего Кайрис хочется уткнуться в ее плечо, спрятаться в объятиях, как в детстве, но между ними – красное от злости лицо отца. Кайрис беззвучно открывает и закрывает рот, не в силах выдавить из себя ни звука.
– Кайрис! Почему ты молчишь? – отец шевелит желваками. Видно, как вздуваются вены у него на шее – будто у быка.
– Там… – голос охрип, и Кайрис машинально хватается за горло. Каждый слог приходится с усилием проталкивать сквозь зубы. – …был мужчина, и…
От одной мысли о том, что придется все рассказать, к горлу подкатывает тошнота, и слова не идут – приходиться переждать. Кайрис опирается о стол, глубоко дыша и надеясь, что ее никто не услышал, но матушка бледнеет еще сильнее. Кайрис собирается с духом, но договорить ей так и не удается – щеку обжигает ударом, и голова качается назад.
– Ты была с мужчиной? Во время обряда?!
Кайрис вскрикивает – удар валит ее на пол, и острые края осколков впиваются в кожу сквозь одежду. Отец нависает черной тенью, и его сжатый кулак угрожающе трясется в воздухе. Из глаз брызжут слезы, и Кайрис зажимает горящую огнем щеку.
– С кем? Гремор? Севир? – начинает перечислять отец. – Вертис?
Она молчит, прижимая холодную ладонь к коже. Голова гудит, будто огромный колокол, и чем сильнее повышает голос отец, тем громче этот звон. Отец вновь заносит руку для удара, и Кайрис видит, как матушка за его спиной дергается, будто пытаясь остановить, но в итоге остается на месте. Губа лопается, и по подбородку течет струйка крови. Хочется возразить, закричать, оправдаться, но тогда придется выложить все. Внутренности Кайрис будто стягивает узлом, и она продолжает молчать.
– Так это правда? – спрашивает матушка дрожащим голосом.
Все внутри рвется воспротивиться, но тут отец вновь выбрасывает вперед руку. Страх – то ли перед новой болью, то ли перед словами, которые придется сказать, – захватывает целиком. Прежде, чем отец хватает ее за косы, Кайрис кивает. Слезы катятся по щекам, но вместе с этим ее охватывает и облегчение. Теперь-то все оставят ее в покое и ни о чем рассказывать не придется. Увидев этот кивок, матушка отворачивается, приникая к отцовскому плечу. Пелена застилает Кайрис глаза, но она продолжает сидеть, не успевая до конца осознать, что только что сделала.
Вдруг снаружи раздается звук опрокинутой бочки. Отец кидается к окну и распахивает ставни. Кайрис утирает глаза, но все, что она успевает заметить – это стремительно мелькнувшая тень. На следующий день о случившемся знает вся деревня, и сказанную ложь уже никак не исправить.
Нога соскальзывает, когда Кайрис спускается с последней ступени, и она падает, роняя лучину. Огонек вспыхивает красным и потухает. Потирая ушибленное место, Кайрис вглядывается в темноту, но без лучины совсем ничего не видно. Споро поднявшись по ступеням, Кайрис пытается нащупать проем, но натыкается ладонью на преграду. Толкает дверь, но та только вздрагивает на петлях, не открываясь. Похоже, захлопнулась.
– Эй! – Кайрис приникает к двери подпола, чуть дрожа от холода. – Я здесь! Матушка?
Ответа нет – только какое-то странное попискивание в углу. Сердце испуганно сжимается, и Кайрис начинает молотить сильнее – до ноющих костяшек пальцев. Как это она недоглядела? Последний раз взмахнув рукой, Кайрис опускается на корточки. Можно, конечно, постараться поискать лучину, но зажечь ее все равно нечем, да и в такой темноте ноги на раз-два переломаешь. Лучше подождать, пока кто-то вернется и отопрет. Закутавшись в платок и опираясь лопатками о следующую ступень, Кайрис зябко съеживается. Странные шорохи и шелест почему-то начинают убаюкивать – сказываются бессонные ночи, а еще вспоминается детство. Как сестрицы запирали ее в погребе, а матушка отпирала дверь и успокаивала Кайрис, уткнувшуюся ей в живот.
Хорошее было время, пока сестры не вышли замуж, одна за другой выскакивая из гнезда. А потом Кайрис стала Чайкой. Почти заснув, она вздрагивает, впечатываясь плечом в стену. Сверху раздаются тихие шаги. Кайрис тянется к двери, но рука замирает, так и не ударив. Людей сверху оказывается двое. И эта твердая поступь может принадлежать только одному человеку.
– Такую замуж не возьмут. Порченая, – говорит отец раздраженно.
– Да кто бы на нее и так позарился? Ленивая, нерасторопная – не жена, а обуза, – матушка делает пару шагов и застывает на месте. – Отдать бы в служанки, да кому такая неумеха нужна?
– Но соседи-то косятся. Надо бы ее куда-то спровадить, пока не поздно.
На Кайрис внезапно будто обрушивается весь холод, царящий в подполе, и она, оступившись, съезжает по ступеням и задевает что-то рукой. Раздается звон, и голоса наверху затихают. Дверь подпола со скрипом открывается, и упавший вниз квадратик света на пару мгновений ослепляет Кайрис. Будто зверь, гонимый охотничьими собаками, она выскакивает в проем и, хлопнув дверью, выбегает из дома. Ветер тут же бросает в лицо горсть пыли. Заслонившись от него ладонью, Кайрис бредет прочь, не разбирая дороги. Ноги сами приводят ее к знакомому дому – к, похоже, единственному оставшемуся другу. Кайрис останавливается и переводит дыхание. Прошмыгнув под окном, она обходит дом кругом и тихо свистит.
Притулившись к стене, на земле лежит темная гора, похожая на кучу углей, и то вздымается, то опадает. Когда Кайрис подходит ближе, пес вострит уши, и похожий на обрубленную дубинку хвост чуть вздрагивает. Кайрис наклоняется, широко разводя руки, и тихо шепчет:
– Костолом.
Пес вытягивается стрелой, а потом начинает медленно подниматься. Костолом всегда напоминал скорее бешеного медведя, только пробудившегося от спячки, чем собаку, и все равно Кайрис доверчиво тянется ему навстречу. Зверюга, однажды разодравшая дикого волка, не могла терпеть никого, кроме хозяина – но Кайрис всегда была исключением. Может, потому что звери любили ее, а может, потому что она лечила Костолома, когда тот был еще щенком, – но пес всегда с готовностью подставлял под ее руку свою массивную голову.
Кайрис протягивает к нему пальцы, уже мечтая, как уткнется лицом в густую шерсть. Звякает цепь, кожаный ошейник стягивает толстую собачью шею. Пес поворачивается, и его глаза отблескивают красным в свете солнца. Кайрис выставляет вперед раскрытую ладонь, чтобы Костолом ткнулся в нее холодным носом. Тихие, как кошачьи, шаги поглощает земля. Под кожей пса перекатываются мышцы, и Костолом, все так же не произнося ни звука, приближается к ней на чуть согнутых лапах.
По спине пробегают мурашки, и Кайрис резко понимает – что-то не так. Он не виляет хвостом – обрубок даже не вздрагивает. Дергаются точеные ноздри, и пес слегка обнажает пожелтевшие клыки. Костолом не бежит, повизгивая, и не плетется лениво – он крадется, как охотник, и пружинит лапы, будто собирается прыгнуть. Костолом… не узнает ее?
Кайрис широко распахивает глаза и в этот же миг слышит рык. Все внутри поджимается, и она вскакивает на ноги, случайно наступая на подол платья. Раздается треск рвущейся ткани, и земля взлетает вверх. От удара в глазах темнеет, и Кайрис неожиданно остро понимает, что подошла слишком близко и длины цепи как раз хватит, чтобы челюсти пса сомкнулись на ее горле. Звенья с шелестом волочатся по земле. Надо отползти, но Кайрис опять охватывает онемение. Ногами не пошевелить.
Пес дыбит шерсть на загривке, и из его распахнутой пасти вырывается глухой рев. Прижавшись к земле, зверь прыгает. Мгновения растягиваются, чтобы тут же полететь стрелой. Черная тень зависает в воздухе, и грубая рука хватает цепь, дергая ее назад. Кузнец, ругаясь, как моряк, уволакивает сопротивляющегося пса прочь. Кайрис нескоро находит в себе силы, чтобы подняться на дрожащие ноги. Она отряхивает подол, с грустью глядя на висящую неровным куском ткань. Сейчас, когда страх утихает и Кайрис приходит в себя, его сменяет обида. Последнее живое существо, которое было на ее стороне, Кайрис просто не узнало. Но почему? Но на странное поведение пса не находится ответа.
695 год, Посадник, 23
Жизнь напоминает Кайрис затянувшийся кошмар, и теперь он перетекает и на сны. Там Костолом точно так же готовится для прыжка, но кузнец не приходит ее спасать. Собачье тело приминает Кайрис, и удар вышибает весь воздух вместе с криком. От запаха псины щиплет глаза. Кайрис ничего не видит, кроме темноты, и чувствует только острую боль. Это длится почти вечность, а потом темнота резко становится другой.
Тело обволакивает душный воздух. Лошадь за стеной то и дело всхрапывает и беспокойно перебирает копытами. Солома под Кайрис шуршит и колет спину, но единственное, что она ощущает, это чужие прикосновения. Лица чужака не видно, как и четких очертаний – только черная нависающая тень. В шорохах и шелесте ей чудится непрекращающийся звук чужого смеха.
Несмотря на ужас попавшего в ловушку животного, Кайрис не может пошевелиться. Что бы ни делала, сон не меняется. Тревожные тени мелькают перед глазами, раз за разом прокручивая одни и те же воспоминания: запах конского навоза и человеческого пота, тяжесть, давящая на грудь. Кайрис будто раз за разом погружается все глубже в болото, проваливаясь в мутную густую жижу.
Из горла вырывается крик, и Кайрис резко вскакивает на ноги, крупно дрожа. Стоит раннее утро, и в щель между ставнями пробивается тонкий розоватый луч. Одежда вся промокла и сбилась на животе. Кайрис вертит головой, как дикая лошадь, медленно осознавая, кто она и где находится. Спать больше не хочется, хотя выспавшейся она себя не чувствует, скорее заболевшей. Кое-как приведя себя в порядок, Кайрис тащится на кухню.
Пытаясь хоть как-то отвлечься, она впервые спустя долгое время берется за вышивку. Матушка даже не начинает ругаться, когда застает ее сгорбившейся над белым полотном. Может, надеется продать потом – именно вышивкой Кайрис заработала себе на приданое. Пара полотенец и сейчас на стене висит: вот красочные голуби, вот гроздья роз, вот кобыла с жеребенком в высокой траве. Такие ровные стежки даже у Велисы не выходили – только что с этого теперь?
Солнце уже успевает полностью встать, а Кайрис так и не удается доделать даже первый цветок. Стежки получаются не такими. Красные лепестки выходят неровными и кривыми, как будто вышивал ребенок. То нитка порвется, то игла выпадет из скользких пальцев. Кайрис цыкает и сразу же морщится, глядя на красную каплю, набухшую на коже. Укололась. Такого даже во время обучения ни разу не было. Она так и смотрит на выступившую кровь, пока со стороны двери не раздается шум. Матушка идет открывать. Облизнув палец, Кайрис засовывает его в рот. На языке едва-едва ощущается металлический привкус.
Голоса в коридоре становятся громче, и Кайрис с досадой откладывает в сторону ткань, складывая пополам, и втыкает в нее иголку. Может быть, она никогда не закончит этот рисунок, потому что теперь он ощущается словно чужим.
– Проходите, я мерку сниму.
Кайрис вздыхает. Опять кто-то рубаху хочет или платье. Она сжимает висящую на шее птичку в ладони, прося у богини, чтобы это была женщина. Иногда ей хочется, чтобы матушка сломала палец, как прошлая портниха, и больше никто не приходил к ним в дом. Но это дурная мысль, и тошно от того, что она засела в голове. Кайрис закусывает губу.
– Сюда. Что в столице слышно?
– Все по-старому, только начальника стражи повесили, – отвечает грубый голос.
Все-таки мужчина. Кайрис стискивает подол платья. Наверное, стоит посидеть пока во дворе. Она уже собирается подняться со стула, как другая мысль ударяет в голову стрелой, и Кайрис замирает. Голос смутно знакомый, будто она уже слышала его, но это точно не кто-то из местных. Кайрис морщит лоб, прислушиваясь. Матушка пропускает незнакомца вперед и заходит следом, неодобрительно косясь на Кайрис, и тут мир раскалывается вдребезги. Она не видела его лица. И ни за что бы не узнала теперь, в чистой и опрятной одежде.
Сердце сжимается до боли, и Кайрис кажется, что сознание вот-вот ее покинет. Она никогда не знала, что можно бояться так сильно. В детстве, когда дикий волк забрел в деревню и матушка захлопнула дверь прямо перед его оскаленной мордой… даже тогда не было настолько страшно, что отнималось дыхание и темнело в глазах.
За это краткое мгновение, пока Кайрис цепенеет, чужое лицо отпечатывается в памяти. Загорелая, как у многих зенийцев, кожа. Ярко-синие глаза. Короткие мягкие волосы. Она бы ни за что его не узнала, если бы не голос. Кайрис с трудом поднимается на ноги, все еще не отводя взгляда, как кролик – от змеи. Чужак вздергивает бровь – то ли притворяется, то ли действительно не разглядел ее тогда в темноте. Он чуть тянет за ворот рубашки, и Кайрис замечает продолговатое родимое пятно на его шее. Почему-то это оказывается последней каплей – отшатнувшись в сторону и ударившись о стол локтем, Кайрис выскакивает наружу и плотно закрывает дверь, прижимаясь к ней спиной. Матушка только и бросает ей вслед: «Дурная девка». Грудь ходит ходуном, и животный порыв убраться как можно дальше все-таки пересиливает остатки разума.
Будто собака, поджавшая хвост, Кайрис устремляется к лесу.
Глава 3. Горький мед
695 год, Посадник, 23
Веки Крии слабо подрагивают, когда в тишине раздается звон колокольчика.
Звук тонкий и чистый, даже приятный, но она напрягается. Встает, покручивая браслеты на запястье, и подходит к массивному столу. Солнечные пятна падают на бок каменной чаши и просвечивают темную воду. По поверхности проходит рябь, и широкие круги расходятся один за другим, с каждым разом – все чаще. В чашу погружен колокольчик. Он лежит на самом дне, то и дело вздрагивая. И хотя ничего не должно быть слышно, его звон такой же четкий, как если бы тот висел над самым ухом. Крия тянет за ленточку, медленно вытягивая колокольчик из воды, пока он, совершенно сухой, не оказывается на ее ладони. Кладет на стол и, закатав рукав, погружает руку в ледяную воду, касаясь кончиками пальцев дна.
Рука мгновенно немеет, только кожу слабо покалывает. Распущенные волосы щекочут шею. Крия прикусывает губу, колеблясь: колокольчик звенел в последний раз той весной, когда на тракте умирал безбожник, правда, намного громче. Его даже мотыляло из стороны в сторону. Но в этот раз то, что заставляет колокольчик звенеть, совсем рядом.
– Всплеск энергии. Кто-то колдует, – Крия моргает и поправляет сама себя. – Нет. Слишком слабо. Кто-то только начинает пробуждаться.
Пока это только эхо, отголосок будущей силы, но за молнией всегда следует гром, поэтому Крия хмурится, свободной рукой складывая пальцы в защитный знак. Сосредоточившись, она начинает перебирать воду, словно музыкант – струны. Сила поддается ей неохотно, будто сама богиня противится, не давая заглянуть. Крия вздыхает – она не любит подминать силу под себя, предпочитая плыть по течению, но другого выбора нет.
Крия опускает свободную руку в карман, хватая щепотку перемолотых красных листьев, и бросает в чашу. Порошок тает, едва касаясь поверхности, но вода становится все светлее и светлее, пока не начинает напоминать молоко. Взгляд мутнеет, будто подергиваясь туманом, и Крия позволяет себе упасть в видение и раствориться. Тут же выныривает обратно, но уже не в собственном доме, а где-то высоко над лесом. Крия прислушивается к своим чувствам. Совсем рядом будто бьется огромное сердце. Крия тянется к нему, и ее дергает вниз, сквозь ветви и густую листву, отпуская только над самой поляной.
Сперва она видит только красное марево и переплетения стальных нитей, но стоит сфокусировать взгляд, как все пропадает. Посреди поляны на коленях стоит сгорбленная фигура. Сквозь ветви падают расплывчатые пятна света, покрывая тени неровными дырами. Солнечные лучи скачут на согнутых плечах и оголенной шее. Крия узнает ее: Кайрис, та бедная девочка, которую недоглядела. Ее юбка вся в складках, задралась так, что видно синяк на ноге, а спина мелко подрагивает. Кайрис горбится еще сильнее, и ее пальцы впиваются в землю, комкая молодую траву.
Изодранные руки дрожат от напряжения. Кайрис запрокидывает голову так сильно, что Крия видит ее расширившиеся зрачки, и кричит, будто дикий зверь. Согнутые пальцы вспарывают землю. Крия невольно отшатывается: она чувствует, как воздух плывет от силы, окружающей изломанную фигуру, будто ураган. Странно. На миг Крие кажется, что она видит совсем другого человека, можно сказать – незнакомца. Искаженное болью лицо ей знакомо, но вот то, что скрывается за ним… Кайрис швыряет комья земли в стороны, вытирая пальцы о траву. Она затихла и теперь только шумно дышит, обнимает себя за плечи.
Крия чувствует себя как ребенок, решивший разломать снежную бабу и внезапно ударившийся о камень. Она привыкла ощущать от Кайрис успокаивающее тепло, но теперь его нет. Не удивительно, что Костолом ее не признал – животные чувствуют такие вещи даже лучше, чем ворожеи. Теперь же ничего, кроме злого жара и стали, не осталось. Крия смотрит, как девушка поднимается, едва удерживаясь на ногах, и хватается за ствол растущего рядом дерева.
Глядя удаляющейся фигуре вслед, Крия думает, что ошиблась, когда решила не вмешиваться в ее судьбу. То, что она видела во время гадания, было слишком похоже на дурной сон. Ворожеи никогда не рассказывают таких предсказаний. Наверное, зря. Но теперь уж точно нельзя пускать все на самотек – надо понять истоки этой силы и удержать ее от разрушений. Крия тянется вверх, все дальше и дальше от земли. Просыпается от видения она с тяжелым камнем на сердце.
Кайрис месит тесто, когда из-за двери слышатся мягкие шаги, а следом за ними – вежливый стук. Она невольно напрягается, сжимая пальцы, и кожа становится липкой. Посыпав сверху немного муки, Кайрис чихает и продолжает свою работу, не оборачиваясь и стараясь делать вид, что ей все равно. Только руки сами собой так сильно месят тесто, что, похоже, оно получится в самый раз как матушка любит. Скривившись, Кайрис все-таки бросает тесто на столе, осторожно выглядывая из-за двери.
Фигуру гостя заслоняет матушкина прямая спина.
– Легкого полета, дэр Крия, – голос матушки сладкий, как мед.
Ворожея? Кайрис ежится и трет грудь – резко начинает колоть. Знала ли дэр Крия, что произойдет, и просто не сказала? Или не знала? В любом случае, ворожее делать в доме швеи нечего – они ведь и одежду себе сами шьют. Вздохнув, Кайрис наклоняется сильнее и прищуривается, но все еще ничего не может рассмотреть. Присутствие ворожеи напрягает. Был бы тут отец, не пустил бы на порог, и раньше Кайрис его за это осуждала… Но, вспоминая предсказание в чаше, Кайрис уже не так уверена. Может, отец и прав: ворожеи приносят только беды. Она отвлекается и слишком сильно выступает из-за угла, поэтому матушка ее замечает. Качает головой и шикает:
– Кайрис! Сюда, быстро! – и сразу же обращается к ворожее. – Простите ее, негодную.
А голос-то, голос – так в уши и льется. Кайрис поджимает губы, но послушно подходит ближе. Ну почему ее не хотят просто оставить в покое? Матушка подгоняет, помахивая кухонным полотенцем, и Кайрис все ниже опускает голову. Желание повернуть время вспять в такие моменты ощущается как никогда остро. Крия смотрит на нее, но будто насквозь, и от этого взгляда не по себе. Кайрис отворачивается и просто ждет. Послушно, как овечка на веревочке.
– Дэр Крия хотела поговорить с тобой.
Матушка пихает в бок локтем, попадая аккурат по синяку. Кайрис вздрагивает, и ей приходится уткнуться взглядом в крашеные бусы на шее ворожеи – смотреть ей в глаза нет сил. Матушка пихает еще раз и, наконец-то, чуть отступает.
– Кайрис, я хочу взять тебя в помощницы, – манера говорить у Крии напоминает течение реки –мягкое, но непреклонное. – Что ты думаешь насчет этого?
От удивления Кайрис все-таки поднимает голову. Крия не улыбается даже глазами, только смотрит устало, будто на мгновение богиня отступила в сторону и все прожитые года легли ворожее на плечи, но это длится всего мгновение. Стоит ему пройти, и Крия опять кажется едва задетой течением времени.
– Что? – Кайрис моргает и повторяет еще раз. – Что?
Какая же глупость – такое предлагать. Кто ж пойдет к ворожее с такой помощницей? Что-то внутри восстает против одной этой мысли, и Кайрис готовится ответить отказом, даже открывает рот, но сказать ничего не успевает. Матушка начинает улыбаться, но на ее жестком и строгом лице улыбка смотрится как гримаса. Матушка подхватывает Кайрис под руку и, повернув, легко пихает в спину. Кайрис делает шаг и оборачивается. Она еще не до конца понимает, что происходит, но во рту становится горько от обиды. Под тяжелым взглядом матушки Кайрис удаляется обратно, к тесту и собственной беспомощности.
Замерев у дверного косяка, она слышит, как матушка говорит:
– Да, так будет лучше.
Кайрис никогда раньше бы не подумала, что можно отречься от своего ребенка таким сладким голосом.
Матушка сшивает выкройки, и иголка танцует в ее руках, как девица на свадьбе. Лицо матушки напоминает грубую глиняную маску: губы плотно сжаты, подбородок выпячен, лоб сморщен. Как и всегда, когда она приняла окончательное решение. Перекусив нить зубами, матушка откладывает иглу в сторону и говорит:
– Не смей пререкаться. Завтра же отправишься к дэр Крие. Радуйся, что она берет в помощницы такую дуреху, как ты.
Кайрис, хмуро сидящая у окна и наблюдающая, как две курицы не могут поделить червяка, сжимает пальцы.
– Я не пойду.
Матушкины губы белеют. Она откладывает рубаху, которую шила, и утыкается в Кайрис взглядом. Выбившаяся из косы прядь падает ей на лоб, но матушка этого будто даже не замечает.
– Благодари богиню за такую удачу! Замуж не возьмут – так хоть какую-то пользу принесешь.
– Но я не хочу.
Кайрис говорит это себе под нос, но выходит недостаточно тихо, и матушка слышит. Ее лицо идет красными пятнами от гнева. Кайрис невольно сжимается, глядя сквозь опущенные ресницы на собственные сцепленные пальцы.
– А чего хочешь? Валяться на сене с подзаборными пьяницами? – матушка кривится от отвращения. – К дэр Крие отправишься утром, как только встанешь.
К горлу подкатывает комок – страх мешается вместе с обидой, вставая в глотке камнем, и Кайрис хватает только на то, чтоб покачать головой. У нее уходят несколько мучительных мгновений и последние силы, чтобы как-то совладать с голосом:
– Нет!
Матушка резко подскакивает на ноги, хлопая по столу раскрытой ладонью и сбрасывая на пол недошитую рубаху вместе с нитками и иголками. Кайрис вздрагивает, вжимаясь в стену лопатками. Чужое лицо искажается, сквозь знакомые черты проступает печать гнева, глаза лихорадочно блестят.
– Замолчи! Я тебя кормила, на своем горбу все годы перла, чтобы ты опозорила нас на всю деревню! – каждое слово как пощечина, и под конец матушка уже просто кричит.
Когда она выдыхается, Кайрис понимает, что успела зажмуриться и зажать уши руками, съеживась в своем углу.
– Матушка… – шепчет она, медленно поднимая глаза.
И не узнает в этой разозленной жесткой женщине родного человека, которым она когда-то была. Чужачка. Кайрис поднимается на ноги, все еще не спеша отрывать спину от стены, и боком движется прочь, в свою комнату, то и дело смаргивая выступающие слезы. Хватит. Матушке была нужна идеальная дочь – а такую вот, неправильную, она выкинет, как неудавшийся пирог. Слышится шорох юбок – матушка садится обратно, подбирая рубашку с пола.
– Можешь забрать свое венчальное платье, – будто бы нехотя добавляет она, не встречаясь с Кайрис взглядом.
Когда матушка отворачивается, в ее молчании ясно читается «хотя зачем оно тебе теперь».
Добравшись до двери, Кайрис захлопывает ее со всей силой, на которую способна, и устало прислоняется спиной, прислушиваясь. Какая-то ее часть надеется разобрать там матушкины шаги, но их не следует. По мере того, как дыхание успокаивается и слезы высыхают, обида превращается в мрачную решимость. Платье, значит? Будет тебе платье. Бросившись к шкафу, Кайрис вываливает оттуда всю одежду скопом, чтобы достать до аккуратного свертка в самой глубине. Она разворачивает его и расправляет платье на вытянутых руках. Идеальный крой, яркая вышивка, стоившая ночей работы и исколотых пальцев. Каждый стежок сделан с любовью, но сейчас чем дольше Кайрис на него смотрит, тем сильнее в ее груди разрастается жар гнева.
Она швыряет платье на кровать и достает ножницы, не зная толком, делает это назло матушке или же самой себе. Раз ей никогда не воспользоваться этим платьем, то оно не смеет существовать. Кайрис стискивает рукоять. Первый надрез оказывается самым сложным, но одновременно и самым приятным. Кайрис отсекает широкие рукава, распарывает синюю нить, заставляя витой узор в виде волн распуститься. Разрушать – не шить, поэтому чтоб уничтожить то, что создавалось месяцами, хватает всего нескольких щелчков ножницами.
Кайрис распаляется, ее движения становятся все более рваными и резкими. Под конец обида внутри нее достигает пика, и в глазах темнеет. Когда Кайрис приходит в себя, то понимает, что уже давно беспорядочно кромсает драные ошметки. Вот и кончилась сказка. Кайрис сбрасывает их на пол. Тяжело дыша, она с каким-то злым удовлетворением наблюдает, как они падают, будто птичьи перья. В голове стоит звенящая пустота.
Кайрис опускается на пол и садится, подтягивая колени к подбородку. На смену злости приходит отрешенность. Кажется, что она сидит над грудой обрезков всего пару мгновений, но успевает взойти и скрыться луна, а потом на закате начинает дребезжать рассвет. Стоит взойти солнцу, как Кайрис выскальзывает в утреннюю прохладу, ни с кем не прощаясь – будто вместе с платьем обрезала последнюю нить, соединяющую ее с домом.
Трава и листва вокруг блестят от утренней росы. Когда Кайрис подходит к дому ворожеи, та сидит на пороге, как и в день праздника, будто приросла к ступеням. Можно почти поверить, что Крия не вставала с них с того самого дня, если бы Кайрис не видела ее у себя дома собственными глазами. Дома… это слово теперь звучит, как чужое, и Кайрис отгоняет непрошенные воспоминания. Ворожея кивает и легко поднимается на ноги – вспархивает, будто мотылек. Кидает на Кайрис мимолетный взгляд и отворачивается.
– Проходи.
Кайрис идет следом, чувствуя себя в высшей степени заболевшей, будто простуженной. Ей больше не хочется ничего, кроме как свернуться клубком на кровати и не двигаться. Но никто не даст ей такой возможности. Пригнувшись, Кайрис проходит в дверной проем, впервые оказаваясь внутри дома ворожеи и невольно осматриваясь по сторонам.
Про ворожей рассказывают всякое. Но в доме Крии нет ни волчьих голов, ни вороньих когтей, ни пучков трав, развешанных под потолком. Не видно даже оберегов, которые так любит Велиса. Стены темные из-за дерева, из которого сделаны, поэтому вырезанные местами символы Кайрис различает не сразу. Зато замечает, насколько везде чисто.
Крия приводит ее на кухню и останавливается, выжидая, пока Кайрис оглядится. Становится странно, что у столь уважаемой женщины так мало вещей: грубо сколоченный стол, табурет, очаг… Из приоткрытого окна веет холодом, и Кайрис потирает голые плечи.
