скачать книгу бесплатно
– Они берут не только иностранцев. И вообще проект, видимо, совместный, и потому он, скорее всего, будет использован и в Израиле тоже.
Меня ее объяснение не удовлетворило, и Бэла на сей раз пустила в ход самую «тяжелую артиллерию». Последним ее аргументом стало то, что если я не соглашусь подписать контракт, то уже завтра выхожу на свободный рынок самостоятельно.
Я не то, чтобы сильно этого боялся, до этого я много лет работал в подобном стиле. Это вовсе не страшно, но, я хорошо помнил, как все дни между контрактами я был занят беготней, переговорами и люто ненавистной бумажной работой: соглашения, протоколы и прочее и прочее. Да и денег, в конечном итоге, оказывалось, пожалуй, поменьше. Короче говоря, я согласился. Семья, в общем, тоже не возражала, узнав о предлагаемых условиях.
В назначенный день я, без особого энтузиазма, прибыл в некое место возле Бейт-Шемеша, где была расположена одна из Израильских баз ВВС. Там нас встретили и проводили куда-то под землю, в довольно просторный и прохладный зал. Стояла полнейшая тишина, если не считать, что где-то в углу стрекотал, неизвестно как сюда попавший, сверчок.
Спустя некоторое время, за которое мы еще не успели соскучиться, в зале появился военный, но, как ни странно, это был не израильтянин. Объявившийся офицер представился, и выяснилось, что он – майор ВМФ США, и, видимо в этой связи, он был по-военному краток:
– Через час мы вылетаем в Вашингтон. Там вас накормят обедом, и затем вам выдадут пропуска, униформу и все прочее, что может понадобиться. Там же вы пройдете инструктаж, относительно дальнейших действий и режима работы.
Кто-то стал возражать, мол, он думал, что это будет что-то вроде интервью, и ничего с собой не взял. На это майор решительно отрезал:
– Отставить! Можете сделать телефонный звонок домой и предупредить. Все, что вам будет нужно, вы получите на месте. Кстати, все электронные устройства, как то: мобильники, фотоаппараты, компьютеры и даже электронные часы – вы оставите здесь, на базе, и заберете по возвращении. Еще вопросы?
Встал один высокий мужчина лет до сорока, но с уже тронутыми сединой волосами:
– А как быть с машинами, на которых мы приехали?
– Оставьте адреса, номера машин, ключи и телефон с кем связаться. В течение недели ваши транспортные средства будут доставлены по указанным адресам.
Все лишь ошарашено переглядывались, из кого-то вырвалось несколько произнесенных полушепотом солдатских ругательств самого скверного толка. У меня же в голове промелькнула одна единственная мысль, которая для человека, прожившего тридцать с небольшим лет за «железным занавесом», выглядела вполне естественно: «Все! Приехали! Двадцать лет без права переписки…»
Затем пришел офицер – израильтянин, и мы сдали все, что было сказано, включая часы. Впрочем, мои почему-то не забрали: они хоть и были, строго говоря, электронными, но также имели и стрелки, а потому под конфискацию, очевидно, не подпадали. Затем, другой угрюмый офицер – израильтянин, который, судя по цвету кожи, был уроженцем Йемена, жестом приказал следовать за ним. Все поднялись, и пошли, по дороге сотрясая воздух все тем же незамысловатым набором матерных эпитетов. Он привел нас к стене, выкрашенной желтой масляной краской, где на высоте среднего человеческого роста висел допотопный эбонитовый телефон. Все выстроились в очередь, и мне пришлось выслушивать тираду за тирадой, как две капли похожую на последующую и предыдущие:
– Мирьям, я уезжаю прямо сейчас!.. Ага… Да, на два месяца!
В трубке жуткий крик, на какой только способна супруга-еврейка, ущемленная в неких правах…
– Откуда я знал? Они сказали приехать на инструктаж! Какие еще трусы? Они, сказали, что все дадут на базе! Все! Хватит! Считай, что я в милуиме[3 - Милуим – военные сборы в Израиле, которые мужчины проходят каждый год вплоть до пятидесяти лет. Обычно они длятся порядка трех недель.]!
Далее шел снова сплошной крик, типа: «Ты что сдурел? А кто ребенка из садика заберет?» Ну, или что-то в таком же роде. После короткой перепалки, раздосадованный рекрут бросал трубку, выдавая новую партию ругательств, и его место занимал следующий. Как ни странно, но Бэла меня предупредила, и я знал, что сегодня мы улетаем, и потому прихватил все необходимое. Например, среди прочего, я взял с собой несколько книжек и серьезный программируемый калькулятор, для того, чтобы длинными, скучными вечерами продолжать свои расчеты. Калькуляторы по таинственным причинам не были морским майором причислены к электронным приборам, подлежащим конфискации, а уточнять, надо ли их все-таки сдавать я, понятно, не стал.
Затем, чуть ли не с постанываниями, вся группа двинулась на взлетное поле. Там нас подвели к трапу транспортника C-17 и спустя минут сорок, экипаж получил разрешение, и мы взлетели. Полет был в высшей степени скучный и фантастически неудобный. Кроме нас внутрь самолета были загружены еще какие-то деревянные ящики, иллюминаторов по бортам не было, и вообще мы ютились на каких-то неудобных сидениях, спинки которых стояли вертикально и не опускались. Кроме того, мы почему-то сидели спиной к округлому борту. Самолет над Атлантикой довольно сильно болтало, ящики в ответ болтанке скрипели так, что казалось, вот-вот развалятся. Большинство нашей группы умудрилось уснуть, а я достал калькулятор и продолжил свои расчеты. Наши мучения закончились часов через шесть с половиной, когда мы приземлились в Вашингтоне, но не в нормальном порту, а на какой-то военной базе.
Неподалеку от места нашей посадки уже стоял большой десантный вертолет, типа Чинук, и, вращая обоими винтами, показывал, что готов в любую минуту подняться в воздух. Майор, сопровождавший нас, довольно крикливо велел пересесть на борт вертолета, что мы и сделали, хоть и, огрызаясь, но довольно быстро и затем минут через десять снова взлетели. Летели мы, пожалуй, с полчаса или немного меньше, и на этот раз сели на вертолетной площадке у какого-то довольно внушительного серого здания из литого бетона. Я тогда подумал даже, что это был один из штабов стратегической авиации, что расположен недалеко от Пентагона. Мне показалось, что когда я прежде бывал в Вашингтоне, то видел похожее здание, проезжая мимо по трассе, хотя, конечно, поручиться за это не могу. Да и наш «морской волк» вряд ли имел отношение именно к стратегической авиации.
Мы все вышли из вертолета и стали осматриваться. Площадка и здание располагались на небольшом холме, с которого была видна довольно широкая река, вероятно – Потомак, отражавшая голубой цвет неба. Справа проходила широкая, не менее чем в восемь полос автострада. Рядом же с нашей площадкой, чуть поодаль находились еще три такие же свободные вертолетные площадки. Все они были одного итого же размера, метров двадцать в диаметре, заасфальтированы и разукрашены каким-то линиями, похожими на перекрестье прицела. Само здание было, скорее, мрачноватым: сплошь, как я и сказал – серый бетон и большие окна с глухо закрытыми жалюзи. Справа был въезд в подземный гараж, или, быть может, просто – под землю. Поскольку само здание было невысокое – этажей пять, было логичным предположить, что основная его часть как раз таки находится под землей.
Родные штабные стены, наконец, согрели суровую душу нашего майора, и он, мужественно расправив плечи, почувствовал себя гораздо увереннее. Для начала он построил нас в две шеренги. Было совершенно очевидно, что он был простым интендантом или мелким штабистом, и уже давно тайно мечтал кого-нибудь построить.
Майор оглядел получившийся результат, но остался недоволен. В команде было девять человек, и потому две шеренги получились разной длины. Майор ненадолго задумался, видимо, производя в уме какие-то военные расчеты, и затем приказал снова перестроиться в некий квадрат три на три. Теперь та особая часть его мозга, отвечающая за военную эстетику уязвлена не была, и мы, наконец, двинулись к воротам довольно расхлябанной походкой. Наш стиль строевого шага явно сыпал нашему суровому вояке соль на старые штабные раны. Он временами останавливался, оскаливался, но понимая, что взять с нас нечего, ибо присягу на верность американскому народу мы не давали, лишь выдавал что-то матерное в адрес fu…ing civilians, и пародия на строевой шаг продолжалась, отдавая все большим цинизмом.
Далее мы прошли через проходную с турникетом, где майор отдал дежурному внушительную бумагу с печатями. Нас пропустили и, пройдя по коридорам метров пятьдесят, мы стали спускаться под землю по обычной бетонной лестнице с металлическими перилами, где на каждой площадке между пролетами висели различные предупреждающие знаки. Понятно, что от каре три на три не осталось и следа. Спустившись этажа на три, мы, наконец, остановились и майор, приложив свою карточку к какой-то пластиковой коробке, установленной на дверном косяке, заставил засветиться зеленым индикатор у нас над головами. Массивная дверь отъехала в сторону, и затем он нас впустил вовнутрь. Это было что-то вроде комнаты средних размеров, из которой в разные стороны уходили два узких коридора. Майор подошел к сидевшему в углу за столом офицеру и протянул еще одну бумагу. Дежурный офицер был никак не старше тридцати, был явно чужд не только спорту, но и простой физкультуре и носил при этом гренадерские усы. Он внимательно изучил протянутую бумагу, а затем стал тыкать в нее пальцем, сопровождая свои действия зловещим шепотом. Очевидно, несоответствий было найдено много. Майор побагровел и немедленно схватился за трубку телефона. Он явно требовал на связь какого-то генерала, временами срываясь на крик и топая ногами. Наконец, в трубке, наконец-то ответили и майор, перейдя на заискивающий полушепот и прикрывая трубку ладонью, очевидно, стал, клеймить усатого обидчика, время от времени, указывая в его сторону ладонью, но при этом, не поворачиваясь к нему всем остальным телом. Наконец, трубка была передана сидящему за столом гренадеру-бюрократу. Тот пару раз кивнул, и, видимо, смягчившись, повесил трубку. Он улыбался. Затем он встал и позвал еще кого-то. Видимо, это был штатный фотограф, который на вид был и вовсе экзотичен. Это был сикх в оранжевой чалме и с усами, раза в два длиннее, чем у начальника. Именно он нас поочередно усаживал и фотографировал, требуя немедленно прекратить улыбаться. Начальник же, у тех, кто высвободился из рук сикха, сосредоточенно брал отпечатки пальцев. Затем, примерно через полчаса, пропуска были готовы, и мы двинулись дальше – на вещевой склад. Он тоже находился под землей. Это было странно, и, очевидно, не особенно удобно, но, размышлять о странностях армейских предпочтений было некогда. Довольно скоро, угрюмый тощий кладовщик выдал нам форму авиационной обслуги ВМФ, после чего молча, просто закрыл дверь прямо у нас перед носом. В общем-то, мы получили ту же форму, что и обслуга палубной авиации, но несколько иного, чуть более глубокого синего цвета. Потом выяснилось, что такую форму получают все гражданские специалисты, которые живут на базах или кораблях. Нашу же одежду, кладовщик упаковал в коробки и велел каждому написать на ней адрес. Майор еще раз подтвердил, что наши вещи, отошлют обратно в Израиль. При этом он злорадно изрек, видимо, давно заготовленную шутку: «Вшей у нас и своих хватает!» Он громогласно заржал, явно довольный, что удалось, наконец, блеснуть остроумием. Еще четыре человека, кроме меня были с рюкзаками. Все вещи обыскали. Мой калькулятор снова оставили без внимания, а небольшой перочинный ножик у Менахема изъяли. С Менахемом я уже успел немного познакомиться в самолете. Вообще-то, он предпочитал, чтобы его называли коротко – Мени, но мне больше нравилось так. Очевидно, угрюмый, но солидный Менахем производил на американских подземных моряков-авиаторов самое подозрительное впечатление, несмотря на то, что пороху он понюхал куда больше их всех вместе взятых.
Наконец-то настало долгожданное время обеда. Вконец измочаленный штабными битвами майор привел нас в столовку, и, схватив со столика чашку побольше, налил себе кофе. Он явно решил было немного расслабиться, но до завершения его кошмара было еще далеко. В принципе ничего особенного не произошло. Просто нас попытались накормить какими-то вполне приличными на вид бутербродами, однако половина группы от еды отказалась, поскольку нигде не было найдено клейма «кошерно». Таким образом, другая, менее набожная, или же – более голодная часть нашей компании, получила двойную порцию. Майор же снова разразился тихой шипящей тирадой в адрес в край осточертевших ему гражданских. Он бегал то туда, то сюда, он орал на кого-то и его было слышно из самых разных коридоров. Время от времени он прибегал и вращал глазами, испуская молнии на поваров, затем он куда-то звонил, угрожая и что-то у кого-то требуя. В результате, еще часа через полтора явился некий коренастый человек в странной форме. В руках у него были большие контейнеры с ручками. Он был чем-то похож на провинциального фокусника. Позади него мельтешили два бойца, видимо – ассистенты. Они несли внушительных размеров кастрюлю и накрытый прозрачной крышкой поднос с хлебом. Коренастый объявил, что он военный раввин и даже показал удостоверение. Далее, всю еду, что была расставлена на столе, он объявил кошерной, и тем самым, инцидент на этом был вроде как исчерпан. Мы хорошо поели и после даже успели сыграть несколько партий в карты.
Примерно через час майор снова потащил нас длинными унылыми коридорами в большой зал, где начался инструктаж, проводимый незнакомым доселе капитаном, и повергший даже суровых израильских вояк вроде Моше и Ицхака в полнейшее уныние. Режим нашей работы, оказалось, будет походить на тот, что обыкновенно бывает на кораблях или подлодках. Шесть часов работает одна тройка, а затем заступает следующая. Первая же двенадцать часов условно свободна. Условно, потому что на базе постоянно проходят какие-то учения. В некоторых мы обязаны принимать участие, если только не находимся на вахте. Таковых, слава богу, было немного: пожаротушение, обеспечение личной защиты при ядерном нападении и что-то еще, связанное со стихийными бедствиями. Конкретно, действия, которые входят в наши обязанности, будут доложены на базе. Арон Зингер попытался, было, возмутиться, мол, он вообще-то сюда не пожары тушить приехал, а программы писать. Но эта глупая гражданская филиппика была прервана капитаном-инструктором в самом зародыше:
– Отставить! Вы что же это, мистер программист, будете стоять и программировать, когда огонь уже к вашим штанам подступил?
На это возразить было действительно нечего. Никто, разумеется, стоять и программировать в таком случае не предполагал. В общем, все вдруг стало казаться каким-то бессмысленным, и лишь по лицу Ицхака было понятно, что на учения по части пожаротушения, он уже положил с большим прибором.
– Вопросы есть?– осведомился капитан таким тоном, словно бы он не боролся в течение часа с нашей безграмотностью, а перетаскивал статую Свободы с ее родного острова на смотровую площадку Эмпайр Стэйтс Билдинг, без лифта, разумеется.
Одним словом, вопросов не было.
Капитан многозначительно посмотрел на часы и сообщил, что пора строиться. Скоро вылетаем. Солнце уже клонилось к закату, если не сказать: «Смеркалось».
***
Зигмунд снова залез в железный ящик, который лежал на полу с открытой крышкой, и достал все папки. Одна из них была, собственно, делом, подшитым в скоросшиватель. Он тщательно пролистал все листки постановлений и справок, но не нашел ничего, что касалось бы проверок в штабе ВМФ. Что это за группа? На какой проект она прибыла? Не говоря уже о подробностях связанных с финансированием, как то – реквизиты кредитных линий, имена бухгалтеров, аудиторов и прочее, что могло бы как-то помочь. В общем, было это странно – дальше некуда, а потому он достал блокнот и записал:
«Вопросы к шефу:
Почему нет никаких следов проверок военных? Надо ли нам поднимать об этом вопрос?»
Затем он отложил блокнот и стал читать дальше.
Глава 4
На этот раз строиться уже никто не стал. Все уныло поплелись к выходу. Майор все еще предпринял несколько тщетных попыток вернуть нас к здравому смыслу строевого шага, но, увы, после инструктажа, было очевидно: терять нам уже решительно нечего.
Минут через двадцать, мы уже расселись в вертолете, и затем довольно скоро поднялись в воздух. Вернулись мы на первый аэродром, к тому же самому самолету, на котором прилетели из Израиля. Бени отметил, что никогда не задумывался о том, какое, оказывается, благо, когда сидения в самолете расположены поперек фюзеляжа, а не вдоль, как в нашем случае. Впрочем, несколько сидений были довольно удобные, и, видимо, предназначались каким-то начальникам или инструкторам.
Снова взлетели. На этот раз, уже через час полета, самолет стало болтать, так, что неприятности над Атлантикой были забыты в силу их ничтожности. Нас бросало по всем направлениям, и так было уже почти до самой посадки. Бывший десантник Мени при этом тихо посапывал, приведя кресло для начальников почти в горизонтальное положение, а вот бывший танкист Моше был уже почти зеленый, выдавая обратно весь кошерный обед, добытый майором с таким впечатляющим скандалом. Бени тоже согнулся, но от извержения обеда пока воздерживался.
Остальные сидели, как ни в чем не бывало, играли в карты или листали старые журналы, найденные в каких-то закоулках самолетного борта. Часов через пять с небольшим, мы, наконец, приземлились. Очевидно, за день нам удалось, пересечь примерно семь часовых поясов, и теперь на аэродроме, куда нас забросила злая судьба, было около шести часов вечера. Часы, которые мне великодушно оставили, показывали, что в Израиле уже за полночь. Выйдя из самолета, я оглянулся по сторонам. Аэродром, окруженный красноватыми скалами, был практически пустым. Метрах в трехстах, на отведенных площадках стояли два штурмовика А-10 Thunderbolt, а еще дальше стоял – FB-111. Воздухозаборники его были задраены красными заглушками. На противоположном конце поля находилось еще два самолета, но какие именно, я не разглядел, поскольку они находились под маскировочной сетью. На краю поля, почти уже примыкая к скалам, торчала диспетчерская вышка, довольно низкая, на мой взгляд, и рядом с ней распласталось приземистое здание, на вид какое-то совсем уж нежилое. И это, собственно, все. Кто-то предположил, что мы, видимо сели на дозаправку, но сопровождающий деловито зашагал в сторону здания, махнув нам рукой, мол, чего стоите? Несмотря на практически полное отсутствие объектов, на которых можно было бы остановить взгляд, все это мне что-то сильно напоминало, но я не мог вспомнить что именно. Бени тоже немного ошарашено вертел головой, мы переглянулись, подтвердив наше взаимное недоумение, и затем стали догонять остальных. Сопровождающий вошел в здание, и, придерживая дверь, пропустил всю группу вперед. Внутри все помещения действительно казались нежилыми, с той лишь разницей, что всюду было довольно чисто. Никакого мусора, но при этом, и привычных предметов тоже нигде не было видно. Например, я нигде не видел никакой мебели, не было и ковровых покрытий. Да что там! Ни на стенах, ни на дверях, которые кое-где встречались, не было никаких табличек или же указателей. Одна из дверей на первом этаже довольно сильно отличалась от остальных: она была стальная и гладкая, никаких ручек или кнопок на ней заметно не было. В стене слева, впрочем, имелась встроенная кнопка и переговорное устройство. Майор нажал на нее и из динамика тотчас раздалось:
– Дежурный, сектор А12, слушаю!
Сопровождающий достал из заднего кармана измятую бумажку, разгладил ее ладонью на стене, и тотчас затараторил ряд каких-то цифр и букв, вроде:
– Танго, Чарли, альфа, один, семь, янки, четыре, индия….
Дверь отворилась, и мы вошли в продолговатую комнату метров пять на три. Там стоял небольшой стол и за ним сидели два чернокожих морских пехотинца, каждый размером с небольшой автомобиль. Одеты они были в пустынный камуфляж, и вооружены полуавтоматическими штурмовыми винтовками Scar. Один из них велел всем встать лицом стене, а затем быстро и деловито провел личный обыск каждого. Второй в это время выпотрошил наши рюкзаки. Бормоча обычные военные ругательства, первый велел всем повернуться и предъявить пропуска и остальные документы, которые нам выдали в Вашингтоне. На этот раз, они рассматривали каждую бумажку и карточку, словно микробиологи, обнаружившие новый штамм зловредного вируса. Время от времени они отрывались от бумаг и бросали короткий недоверчивый взгляд на кого-то из нас или же переглядывались между собой. Очевидно, они видели какой-то подвох в том, что все документы были в порядке.
Затем кивком головы нам было велено войти в обширный лифт, в который мог бы, при желании, поместиться даже армейский грузовик. Спустя с полминуты, мы погрузились под землю этажей на девять. Во всяком случае, по ощущениям это было именно так. Затем лифт замер и двери разъехались в стороны.
Мы вышли в просторный тоннель, собранный, как и все тоннели из стальных колец, с той лишь разницей, что тут было все очень приветливо: приятное освещение, хороший воздух и идеальная чистота вокруг. Сопровождающий сдал нас с рук на руки другому офицеру, по-моему, лейтенанту, и тотчас уехал на лифте обратно. Новый сопровождающий был улыбчивым и довольно обаятельным человеком. Был он одет в такую же как и мы форму, но темно зеленую и с множеством разных нашивок. Он представился, сказав, что мы можем его называть Марком, а затем повел нас куда-то по тоннелю, уходящему влево от лифта. Так мы ходили еще минут пятнадцать, словно по лабиринту, останавливаясь у очередной двери, у которой лейтенант прикладывал свой магнитный пропуск. Наконец, мы оказались в довольно широком зале высотой метра в три с половиной, с двумя рядами колонн посередине. Это был, как сказал сопровождающий – жилой отсек, или кубрик. Он показал каждому из нас его койку. Здесь тоже вся обстановка была как на корабле: довольно удобные нары в три яруса с небольшим бортиком, личное пространство которых отгораживалось от остального мира лишь серой ситцевой занавеской. Над моей койкой, которая располагалась на втором этаже, кто-то громогласно похрапывал. «Ладно, – подумал я злорадно, – посмотрим еще, кто кого!»
Марк также показал нам, где находятся металлические шкафчики, в которые мы после сложили свои вещи. Затем он сообщил, что наша первая вахта начнется…– он посмотрел на свои часы, – через семь часов, а точнее – в два часа по местному времени. Я тут же уточнил, мол, а сколько нынче-то по местному времени? И тут я отметил первую странность: разница во времени с Израилем была семь часов и пятнадцать минут! Нет, подобная временная придурь встречается кое-где. Например – на Маркизских островах или же на Ньюфаундленде, но там часовое дробление все-таки – полчаса, а не пятнадцать минут. Впрочем, в Непале, кажется, расхождение с Гринвичем пять часов и сорок пять минут, но мы-то были в США, хотя в тот момент вряд ли кто-то из нас мог бы поручиться хотя бы за это. Лейтенант достал блокнот и, полистав, сообщил, что на первую вахту заступают: Моше Бенакива, Иссахар Шмулевич и Менахем Бергман. Я, Бенцион Фридман и Арон Зингер попали во вторую смену. Ицхак Шварцман, Иегуда Галевай и Шломо Коэн, соответственно, попали в третью. Лейтенант сообщил также, что кухня работает круглосуточно. Он обвел царственным жестом пространство в направлении столовой и сообщил, что бутерброды, чай и кофе можно брать когда угодно, но супы и прочие блюда подают в течение часа после каждой вахты. Да, он знает, что у нашей команды имеются проблемы с кашрутом, но тут кроме нас тоже есть люди с подобными странностями, и потому на кухне имеются секции кошерной и халяльной еды, если вас это интересует. Еще вопросы?
Я спросил, каков порядок заступления на вахту? Лейтенант, все также улыбаясь, словно пионервожатый-баянист в хоровом кружке, сказал, что он, и еще один лейтенант, который появится позже, являются нашими кураторами вплоть до окончания контракта, и что они будут сопровождать заступающую на вахту группу и отводить в жилой отсек тех, кто уже работу закончил.
– А кто нам будет ставить задачи? Кто будет выдавать пароли входа в систему и прочее? Кто является директором проекта? Что это вообще за проект? – посыпались наперебой вопросы со всех сторон.
Лейтенант заулыбался и поднял руки вверх:
– Я не технический руководитель. Я лишь обеспечиваю соблюдение режима. На вахте у вас будет другой куратор. Он ответит на все технические вопросы, он же будет ставить задачи и вообще обеспечивать, так, сказать бесперебойность процесса. Не беспокойтесь, ни одна деталь без внимания не останется. Еще вопросы?
Вопросов была тьма-тьмущая, но все они сливались в какой-то жутковатый «коктейль», под названием «странность». Странным тут было все, от начала и до конца. На кой черт, например, вообще нужны эти вахты? Почему нельзя работать как обычно? Почему надо сидеть тут под землей? Почему нельзя писать в каком-то городе, пусть даже и в супер охраняемом здании? Или, если так хочется – в подвале этого здания? Впрочем, это-то мне было более-менее понятно. Они хотят отрезать все контакты с внешним миром на время написания этого проекта, но с другой стороны, разве я не могу разболтать все, что мне известно после, когда уеду отдыхать? Впрочем, я решил не заморачиваться по этому поводу: искать логику в действиях военных, все равно, что искать эстетику в так называемых инсталляциях.
– Ладно,– сказал лейтенант вполне доброжелательно, – Идите, поужинайте, и затем – спать. Первую вахту я разбужу. Если будет дана любая тревога, кроме 3D13, можете не вскакивать. Я прикрою.
– А что такое 3D13? – решил полюбопытствовать Иегуда.
– Общая эвакуация,– ответил лейтенант, улыбаясь, и добавил, – Пойду-ка я с вами за компанию в столовую. Что-то кофе захотелось.
***
Я проснулся около шести утра по местному времени. То есть до вахты оставалось еще почти два часа. Отбросив занавеску, я спрыгнул вниз и тотчас влез в свои банные пластиковые шлепанцы. Прихватив полотенце и зубную щетку, я направился к душевым. Всклокоченный со сна Арон уже стоял подле умывальника и, злобно поглядывая в зеркало с собственным отражением, медленно и как-то обреченно водил во рту щеткой туда-сюда. Иссахар, похоже, тоже был здесь. Во всяком случае, некто с похожим голосом издавал из душевой кабинки воющие звуки, которые были призваны изображать исконно израильскую песню на мелодию «Катюши».
– Жрать пойдешь? – осведомился Арон, все так же злобно глядя в зеркало.
– Ну, куда ж я денусь? – ответил я, – Ты чего такой? Спал плохо?
– Нет. Просто как подумаю, куда мы все вляпались… – он сплюнул в раковину и мотнул головой. – Или тебе нравится?
Я от удивления лишь слегка пожал плечами.
– Ну, раз уж вляпались… делать нечего. Надо тянуть. Сбежать-то не получится, судя по всему.
– Знаю, что не получится, – огрызнулся Арон, – Ладно, давай тут по-быстрому. В столовке встретимся.
Я кивнул. В это время из кабинки вылез Иссахар. Он был самым молодым из всей компании, вечно чему-то улыбался, и вообще казался неисправимым оптимистом. У него было вытянутое веснушчатое лицо, рыжие кучерявые волосы и жидкая бороденка, собранная в некий крысиный хвостик. Он год как закончил Хайфский Технион по компьютерным наукам, и уже успел проработать в какой-то большой солидной конторе. В отличие от мрачного Зингера, Иссахар умел находить приятные моменты во всем, даже в пении под душем. Он улыбался, и, хлопнув, уже уходящего Арона по плечу, осведомился:
– Эй, ты чего? Здесь так классно! Я перед душем в столовку заскочил и схватил стаканчик кофе и бутерброд с сыром. Ребята, какой кофе! Лучше я пил только на Дизенгоф[4 - Одна из центральных улиц Тель-Авива]! Была там кофейня, и, кстати, называлась – «У Арона»! А сыр… – он закрыл глаза и помотал головой в знак запредельного восхищения.
– Ладно… тоже мне – гурман выискался… – огрызнулся Арон и, закинув полотенце на плечо, вышел, затворив дверь.
Арон был вообще не особенно улыбчив, словно бы никому вообще в этом мире не доверял. Был он ростом чуть пониже среднего, но довольно коренастый и крепкий. Непонятно когда и как он брился, но у него на лице постоянно наблюдалась редкая щетина. Еще я заметил, что он был невероятно упрям. В любом, даже незначительном споре, последнее слово должно было остаться за ним. А еще в нем странным образом сочеталась некая приземленность, граничащая почти с жадностью, и при этом какой-то внутренний мистицизм. Он верил в приметы, интересовался странным, хотя, как мне показалось – носил кипу[5 - Кипа – еврейский мужской ритуальный головной убор.] как бы «на всякий случай»: вдруг окажется, что бог все-таки есть!
***
Я тоже умылся и направился в столовую. Арон все с тем же остервенелым выражением лица грыз бутерброд с салями. Кошрут он иногда соблюдал, но когда дело доходило до деликатесов, его едва заметная набожность легко отступала под натиском обильного слюноотделения.
– А где Бени? – спросил я.
– А я почем знаю? – огрызнулся Арон. – Спит, наверное.
– Так, может разбудить?
– Ну, иди – разбуди, – разрешил он.
– Слушай, ты чего? – спросил я уже довольно сурово.
– Ничего! – отрезал Арон.
– Слушай, старик, – перешел я на более вкрадчивый тон, – ну понятно, что мы тут по уши в дерьме, но что делать? Надо как-то устраиваться. В армии ведь и не то терпели! И не каких-то сраных два месяца, верно? Пойми, надо искать хорошее, надо друг друга поддерживать, а не загаживать атмосферу, и без того засранную по самое «немогу». Тогда, думаю, мы и протянем нормально. Если тебе что-то трудно – давай поговорим. Может и полегче станет.
– Ага… станет… – буркнул Арон.
– Точно, станет! – настаивал я. – Говори, если что беспокоит. Станет легче. Если это секрет – я никому не скажу.
– Это они тебя подослали? – ехидно осведомился подозрительный Зингер.
Я, видимо, настолько искренне обомлел, что Арон тотчас устыдился своих подозрений и опустил глаза:
– Извини, это я так… вырвалось просто. Ты спал нормально?– спросил он уже чуть помягче.
– Ну, да, в общем… а что?
– Кошмаров не было?
– Да нет… – ответил я, немного подумав, – по–моему, все было хорошо. Подушка, правда, низковата, у меня сейчас шея немного болит, но, я думаю, что привыкну.
– Что ж это Бени все не поднимается?– вдруг снова забеспокоился Арон, – Идем все же глянем, может?
– Конечно. Давай только доедим. А то потом нас вряд ли кормить будут, верно?
– Ладно, – согласился Арон и оторвал от бутерброда большой кусок.
– А что за кошмары? – спросил я, – ты не выспался что ли?
– Вообще почти не спал, – отрезал Арон, глядя в стол.
– Что такое? – я был немного ошарашен.
– Да ничего… Пытаюсь заснуть, и всякий раз один и тот же сон: будто я на посту возле Газы стою. Ночь. Никого вокруг и тут рация… Голос оттуда, мол, Арон Зингер… Тебе осталось жить четырнадцать минут!
«Я бросаюсь искать автомат… Нет нигде! Я пытаюсь найти хоть что-то: нож, гранату… Ничего! А потом вообще, оказывается, что я голый! Понимаешь? Но и это не все! Я тогда на свой хер глянул… Мама родная! А я еще и необрезанный! Понимаешь?
– Ну и что? Сон как сон… Когда снится, что ты голый, это часто означает, что ты в растерянности, не можешь найти свое место, решение и тому подобное.
– Да, я знаю… Но четырнадцать…
– Что четырнадцать? – удивился я.
– Понимаешь… я как-то ездил в Трансильванию с друзьями, и у нас в компании был один парень – румын. Ну, в смысле, еврей румынский.
– И…
– И там меня цыганка выловила… руку схватила и сказала, что жить мне осталось четырнадцать лет… Тот парень мне перевел. Все ржать начали, а мне так в душу запало…
– Ну, и сколько тебе тогда было?
– Двадцать два…
