скачать книгу бесплатно
– Ты не в курсе, кем он работал в последнее время? – поинтересовался тот, разглядывая дыру в потолке с таким видом, словно рассчитывал найти там улики, свидетельствующие о том, что здесь произошло обставленное под суицид зверское убийство.
– Соседка говорит, вроде, музыкантом в каком-то кабаке. Хотя на лабуха он, по-моему, не похож…
– Не похож, – согласился Кузнецов. Он оставил в покое дыру и, протиснувшись мимо колдующего над трупом эксперта, принялся теребить торчащий из-за шкафа конец обрезанного кабеля. – Лабух – это не от хорошей жизни. Раньше он был педагог, преподавал игру на фортепиано в музыкальной школе.
Он кивнул на служившее подтверждением его слов пыльное пианино и, не выпуская из рук конец кабеля, уставился на валяющийся на полу кухонный нож. Быков снова подавил вздох: этот парень все подмечал, да еще и, как выяснилось, был знаком с погибшим. Сейчас еще скажет, что у покойника было полно врагов или ревнивая любовница, которая могла его заказать, и пошла писать губерния…
– А потом? – спросил он, чтобы отвлечь Кузнецова от ножа и кабеля.
– А потом – суп с котом, – сообщил следователь. – Детишек он очень любил. Так сильно любил, что из школы его вежливо попросили, а в другую уже не приняли. Кое-как устроился в дом детского творчества руководителем кружка, пару лет держался, а потом опять за старое… Ну, а дальше, сам понимаешь – скандал, увольнение, развод… Даже уголовное дело возбудили. Но состава преступления обнаружить не удалось, так что отделался легким испугом. А теперь – вот…
Быков скорчил брезгливую гримасу. За годы оперативной работы он навидался всякого, в том числе и извращенцев всех мастей, но уразуметь, как здоровый мужик может испытывать половое влечение к ребенку или к другому мужику, так и не смог – это было выше его понимания.
– Совесть замучила? – предположил он.
– Сомневаюсь, что она у него была, – возразил Кузнецов. – Скорее уж, опять влип в какие-то неприятности. Жилось ему в последние годы, судя по всему, и без того несладко, вот психика и не выдержала. Валерьянка, говоришь?
– Ну, – утвердительно произнес Быков. – По-моему, все отлично сходится. Влип, как ты говоришь, в какую-то историю, психанул…
– Следы веревок и кляпа отсутствуют, – высказался в его поддержку эксперт. – Видимых следов борьбы нет, кроме кровоподтека на подбородке. Кровоподтек прижизненный, получен, судя по цвету, за несколько минут до смерти – может быть, за час, но никак не больше.
– Вот, – сказал Быков. – Типичное самоубийство!
– А кровоподтек?
– А что кровоподтек? Может, он из-за него и повесился! Дали в морду в темном дворе, или сам дома обо что-нибудь треснулся и окончательно распсиховался. Даже чай пить не стал – схватил ножик и побежал вешаться.
– Возможно, – сказал Кузнецов. – Но не факт. Надо все проверить. Узнать, были ли у него неприятности, и если да, то какие именно. Может быть, ему кто-то угрожал…
– Ну вот, – с тоской произнес Быков, – уже и угрожал!
– Почему бы и нет? При его наклонностях обзавестись врагами в лице чьих-нибудь родителей – пара пустяков. Один хороший удар в подбородок, и человек в глухом ауте. Связываешь его скотчем, который не оставляет рубцов на коже, заклеиваешь пасть, чтобы не переполошил соседей, и вешаешь. Потом аккуратно срезаешь путы, а следы липкой ленты легко удалить – спиртом, например, или обыкновенной теплой водой…
– Ну-ну, – недоверчиво сказал Быков. – Ты не перегибай, ученая голова! Кто его, по-твоему, пришил – профессор Мориарти?
– Возможно, – повторил следователь. – Как выражался один юморист, не все же в деревне дураки… Надо опросить свидетелей. Может, кто-нибудь видел, как ночью в подъезд входил посторонний человек, или заметил какую-то машину…
– Ребята уже на обходе, – вздохнул капитан. – Только черта лысого они выходят. Какие свидетели в четвертом часу ночи? Соседка слышала шум – чайник со свистком ее, понимаешь ли, разбудил, – но окна у нее в квартире на другую сторону, так что видеть она ничего не видела…
– Он тебе еще нужен? – спросил у Кузнецова эксперт и, дождавшись отрицательного покачивания головы, крикнул в сторону прихожей: – Сержант, можно выносить!
В прихожей стукнула дверь, с лестничной площадки донесся голос сержанта, который разговаривал по рации. Вскоре в квартиру, топоча, как лошади, вошли два дюжих санитара в броской униформе Центроспаса. В комнате, где и до их появления было тесно, стало не повернуться. Они сняли с шеи погибшего удавку, упаковали его в черный пластиковый мешок, погрузили на носилки и, неловко протиснувшись через мизерную прихожую, освободили помещение. На полу остался только очерченный мелом контур тела да растянувшаяся, как дохлая змея-альбинос, удавка.
Снаружи было слышно, как санитары, сдавленно матерясь и скребя ручками носилок по стенам, с трудом разворачивают свою ношу на узкой лестничной площадке. Потом кто-то, видимо, сержант, закрыл дверь квартиры, и удаляющиеся голоса зазвучали глуше, а вскоре и вовсе стихли. Внизу гулко бабахнула дверь подъезда, и через открытую форточку на кухне стало слышно, как санитары возятся около своего микроавтобуса.
Эксперт, высоко, как журавль, поднимая ноги, чтобы не затоптать улики, расхаживал по комнате, щелкая затвором фотоаппарата и слепя глаза вспышками блица. Из двери, что вела на кухню, высунулся старлей Васин – молодой, круглолицый, румяный и лопоухий, неизменно вызывавший горячую симпатию у дам пенсионного и предпенсионного возраста.
– Вопросы к свидетелю есть? – спросил он, адресуясь к Кузнецову.
– Ты все запротоколировал? – ответил тот вопросом на вопрос.
– Обижаешь, начальник, – хмыкнул Васин и, выставив перед собой растопыренную пятерню, несколько раз сжал и разжал пальцы. – Мы писали, мы писали, наши пальчики устали…
– Тогда вопросов нет, – сказал Кузнецов.
– Так я отпускаю?
– Конечно.
Свидетельница, сухонькая и востроносенькая старушенция в надетом поверх синего свитера цветастом халате и домашних шлепанцах с меховой оторочкой, в сопровождении старлея появилась из кухни и проследовала к выходу. По дороге оба не переставали говорить: Васин благодарил старушенцию за оказанную ею неоценимую помощь следствию, а старушенция уверяла, что все это пустяки, что покойный был мужчина тихий, положительный и безвредный и что если бы ее спросили, скажем, про Масловых из двадцать седьмой или Назаровых из восемнадцатой, она бы такого порассказала, что только держись!
– Уф, – сказал Васин, закрыв за ней дверь и вернувшись в комнату.
Быков, который по-прежнему стоял, привалившись тощим задом к подоконнику, закурил новую сигарету.
– Протокол покажи, – потребовал Кузнецов, пристроился рядом с Быковым и широко, с риском вывихнуть челюсть, явно непроизвольно зевнул. – Сигареткой угостишь?
– Не выспался, ловелас? – усмехнулся капитан, протягивая ему открытую пачку. – Понимаю, дело молодое!
– Ага, – хмыкнул Кузнецов, выуживая из пачки сигарету. – С такой жизнью забудешь, как оно делается, это молодое дело!
– Что так? – сочувственно поинтересовался Быков.
– Бомжи жмура за городом в венткамере заброшенной теплотрассы нашли, пришлось выезжать.
– За городом? – удивился капитан. – Так это ж не наша земля!
– Земля не наша, зато жмур наш, – вздохнул Кузнецов. Капитан дал ему прикурить, и они дружно задымили. – Там же, в камере, в углу, нашли его водительское удостоверение и документы на машину – наверное, из кармана выпали или убийца впопыхах обронил. Такая вот, понимаешь, случайность: труп облили бензином и сожгли, обуглился до полной неузнаваемости, а документы целехоньки…
– Странная случайность, – выпустив в потолок длинную струю дыма, с глубокомысленным видом заметил Быков. – Может, этот, которого документы, сам все подстроил? Грохнул какого-нибудь бомжа, свои ксивы подбросил, а сам рванул к теплому морю или, наоборот, за Уральский хребет…
– Возможно, – ввернул свое любимое словечко Кузнецов. – Экспертиза покажет. Я видел его медицинскую карту. Там значатся аппендэктомия и перенесенный в детстве перелом стопы – левой, кажется, хотя точно не помню. И даже панорамный рентгеновский снимок обеих челюстей имеется.
– Ну, челюсти, челюсти… – проворчал Быков. – Челюсти под готовый снимок подогнать можно. Помнишь, было такое кино с Брюсом Уиллисом – «Девять ярдов»? Так там жмуру здоровые зубы сверлили и коронки ставили. И как раз перед тем как спалить. А шрам от удаления аппендикса – не такая уж редкая штука, даже у бомжей. Правда, такого стоматолога, чтоб согласился у мертвяка в пасти ковыряться, не в каждой поликлинике найдешь, да и перелом стопы… Не будешь ведь у каждого встречного бомжа спрашивать: слышь, болезный, ты в детстве стопу не ломал? Таких, с переломом в нужном месте, может, один на тысячу…
– А с полным набором зубов – один на миллион, – в тон ему подхватил Кузнецов. – Кто бы послушал, какой бред мы с тобой несем!
– Полный, – подтвердил Васин, который уже вернулся в комнату и стоял рядом с протоколом свидетельских показаний в руке.
– Абсолютный, – поддакнул эксперт, зачехляя фотоаппарат. – Я бы даже сказал, эталонный.
– Вам что, умники, заняться нечем? – прикрикнул на них Быков. – Васин, ты выяснил, где работал этот педофил?
– Почему педофил? – удивился старлей, пропустивший рассказ Кузнецова о некоторых подробностях биографии покойного Ивана Николаевича Серебрякова.
– Потому что таким уродился, – проинформировал его капитан. – Так ты выяснил или нет?
– Клуб «Башня», – сообщил Васин.
– Вот и дуй прямо сейчас в эту «Башню». Выясни, не было ли у него на работе каких-то неприятностей, конфликтов. Может, он жаловался на кого-то… или на что-то. Ну, словом, по полной программе, выжми их там досуха. И давай по-быстрому, одна нога здесь, другая там. Надо разгребаться с этой ерундой поскорее и закрывать дело к чертовой матери – повесился и повесился, не нам его за это наказывать. Правильно я говорю, прокуратура? – напористо обратился он к Кузнецову.
– Да, наверное, правильно, – проявил не свойственную ему сговорчивость следователь. И тут же добавил: – Конечно, если откроются новые обстоятельства…
– Ну, если откроются, тогда – конечно, – поддакнул Быков, усмехнувшись про себя. Судя по взгляду, который бросил на него Васин, сообразительный старлей отлично понял, что имел в виду старший по званию.
Следователь прокуратуры Андрей Кузнецов, в свою очередь, был далеко не глуп и, разумеется, тоже прекрасно понял, что означал этот безмолвный обмен мнениями. Тем не менее, он промолчал. Капитан Быков по достоинству оценил это молчание и мысленно отметил как весьма положительный тот факт, что парень, кажется, потихоньку начинает набираться житейского опыта, который сплошь и рядом оказывается намного ценнее ума.
Глава 3
Убавив яркость компьютерного монитора до минимума, Глеб Сиверов снял очки с затемненными стеклами и некоторое время, зажмурившись, массировал двумя пальцами натруженную переносицу. Из динамиков мягкими волнами плыла музыка; звучал Мендельсон, и на его фоне картинки минувшего дня, мелькавшие перед внутренним взором Слепого, выглядели довольно странными и казались какими-то ненастоящими. Реальной была музыка, и Глеб понимал, что это правильно: эта мелодия звучала за сотни лет до его рождения и будет звучать через столетия после того, как он умрет. А стеклянные небоскребы Москва-Сити, бешеные потоки транспорта, роскошные особняки вдоль Рублево-Успенского шоссе и задерганные, нервные, вечно куда-то спешащие люди, к числу которых относится и Глеб Сиверов, промелькнут и исчезнут, не оставив в истории сколько-нибудь заметного следа.
Не открывая глаз, он нашарил на столе справа от себя пачку, вытряхнул из нее сигарету и выкурил ее целиком, до самого фильтра, понемногу, капля за каплей, изгоняя из себя оставшийся позади бестолковый, полный раздражающей суеты и мелких неудач день. Раньше, причем не так уж и давно, суеты он просто не замечал, а к неудачам относился философски, как к неотъемлемой части своей профессии – да, в сущности, и жизни любого человека. Отношение к жизни у него не изменилось, вот только ближе к вечеру он начал сильно от всего этого уставать – так, как никогда не уставал раньше.
Глеб подумал, не выпить ли ему наркомовские сто граммов для поднятия боевого духа, и немедленно себя одернул: еще чего! То, что метод снятия стресса при помощи алкоголя чрезвычайно широко распространен, вовсе не означает, что он так уж хорош и годится для человека, практически всю жизнь расхаживающего по самому краешку бездны, откуда еще никто не возвращался. При его профессии даже самый уютный семейный вечерок может в единый миг перевернуться с ног на голову, обернувшись ситуацией, в которой эти самые сто граммов для бодрости окажутся лишними.
Он открыл глаза, старательно затушил в пепельнице окурок, сел ровнее и путем несложных манипуляций с компьютерной мышью вошел в базу данных ГИБДД. Пальцы привычно пробежались по клавиатуре, бойко настучав надежно сохраненный тренированной памятью номер автомобиля; проверив, не вкралась ли в номер опечатка, Глеб нажал ввод и присвистнул.
– Вот зараза, – сказал он, имея в виду вовсе не компьютер, который, как всегда, оказался на высоте, начав и закончив поиск за какие-то доли секунды.
Да, компьютер, разумеется, вовсе не был виноват в том, что под интересующим Глеба Сиверова номером в базе данных восемь лет назад был зарегистрирован муниципальный грузовик-мусоровоз. Глеб снова закрыл глаза и сосредоточился. Отодвинутая на задний план восприятия музыка зазвучала приглушенно, как сквозь толстую стену, а перед глазами, словно наяву, возник запыленный, как после долгой езды по проселочным дорогам, похожий на тупое зубило нос серой «лады» девятой модели. Пластиковый бампер треснул поперек, а к нему парой ржавых саморезов был привинчен номер – без сомнения, тот самый, который Глеб минуту назад набрал на клавиатуре своего компьютера. Следовательно, кто-то наврал – либо база данных (что было возможно, но сомнительно), либо память Глеба Сиверова (чего до сих пор не случалось ни разу), либо, что представлялось наиболее вероятным, водитель «девятки», предусмотрительно присобачивший к своему транспортному средству краденые, а может быть, просто фальшивые номерные знаки.
…Этот день он провел, наблюдая за объектом планируемой ликвидации, бизнесменом и политиком Александром Леонидовичем Вронским. Ровно в девять утра господин Вронский вышел из подъезда многоэтажной суперсовременной башни, на самой верхушке которой разместилась его скромная городская квартирка жилой площадью сто пятьдесят шесть квадратных метров, под бдительным присмотром телохранителей погрузился на заднее сиденье сверкающего черным лаком и хромом «майбаха» и в сопровождении джипа охраны отбыл в свой офис. Глеб последовал за ним на приличном удалении и убедился, что в этой части предоставленная Федором Филипповичем информация соответствует действительности. Охрана Вронского ежедневно меняла маршрут движения, но количество возможных маршрутов, как ни крути, было конечным, а смена их осуществлялась по четкой, хитроумно разработанной схеме, обнаружить и понять которую можно было лишь путем продолжительных наблюдений. Глеб отслеживал передвижения Вронского по городу уже третий день, и пока что они полностью совпадали со схемой, которую он получил от генерала. Количество охраны и распорядок дня также оставались неизменными и полностью соответствовали полученной информации.
Глеб уже начал понимать, что всесторонняя проверка займет слишком много времени; генерал будет недоволен, но это бы еще полбеды. Судя по тому, как хорошо продумана и тщательно организована система безопасности Вронского, начальник его охраны настоящий профессионал. Он далеко не глуп и, конечно же, понимает, что любая оборона уязвима, а любой тайный пароль рано или поздно становится достоянием широкой гласности. Значит, графики и маршруты движения, схемы расстановки постов и смены караулов тоже должны периодически меняться. Новый алгоритм системы безопасности может быть введен в любую минуту, и тогда придется либо действовать наугад, либо начинать все с самого начала, с нуля.
Все это означало, что он должен поспешить, и Глеб просто не мог не раздражаться по этому поводу: он очень не любил, когда его торопили люди или обстоятельства.
Он как раз продумывал план своих дальнейших действий, когда обстановка вдруг начала меняться. Машина, в которой он сидел, наблюдая за офисом Вронского, была предусмотрительно припаркована поодаль от подъезда, чтобы ее номерные знаки, не говоря уже о личности водителя, не попали в поле зрения камер видеонаблюдения. Господин Вронский был богат и влиятелен настолько, что сумел заполучить в собственность, а главное, удержать при себе в ходе многочисленных переделов уютный трехэтажный особнячок на одной из тихих центральных улочек, где и разместил головной офис своего холдинга. Отреставрированный, обновленный и отремонтированный по последнему слову строительной моды особнячок снаружи выглядел, как игрушка, но Глеб знал, что этот пряничный бело-розовый домик можно чуть ли не одним нажатием кнопки превратить в неприступную крепость, способную выдержать даже профессиональный штурм. В этом, как было доподлинно известно Глебу, неоднократно убеждались отряды рейдеров, пытавшиеся силой оттяпать у господина Вронского этот лакомый кусочек ценящейся на вес золота московской недвижимости. Все эти попытки кончались одинаково: рейдеры спешно грузились в свой транспорт, унося раненых, а бывало, что и убитых, и несолоно хлебавши отбывали восвояси – оправдываться перед нанимателем и геройски отвоевывать полученный аванс, который у них пытались отобрать.
Глеб скучал, курил, поглядывал на часы, фиксируя все, что происходило на крыльце офиса и вокруг него, и всякий раз убеждаясь, что только даром тратит время: контора работала, как швейцарский хронометр, ни на минуту не отклоняясь от графика, который был ему известен.
Через некоторое время из глубины переулка показалась и, подъехав, остановилась на некотором удалении от здания запыленная серая «девятка». Глеб автоматически, по укоренившейся привычке подмечать и принимать к сведению все, даже самые незначительные, детали окружения, запомнил номер и временно сосредоточил на машине свое внимание: ему было интересно, кто это пожаловал в офис. Больше приехавшему просто некуда было податься. Вдоль противоположного тротуара тянулся высокий кирпичный забор, ограждавший территорию каких-то складов. Территория была по периметру обсажена старыми липами, разросшиеся кроны которых зеленели молодой листвой и тихонько шумели на ветру, как будто за забором располагались не складские ангары, а парк или сад купеческого дома (как это, несомненно, и было лет двести тому назад). Справа от бело-розового пряничного особнячка находилась обнесенная узорчатой чугунной решеткой территория больницы, а слева до самого перекрестка уныло серела, поблескивая пыльными стеклами многочисленных окон, стена какого-то казенного сооружения, в котором с одинаковым успехом могли располагаться как конторы или проектные бюро, так и сборочные цеха какого-нибудь электромеханического предприятия. Вход в это здание располагался за углом, на перпендикулярной улице, и, если водитель серой «девятки» прибыл не в офис Вронского, то, надо думать, ему просто не повезло найти подходящее место для парковки, и он припарковался там, где получилось.
К некоторому удивлению Глеба, из «девятки» никто не вышел. Подождав минут пять, он посмотрел на часы. Чувство времени его не подвело: до обеда было еще очень далеко, так что встречу в перерыве можно было с чистой совестью выбросить из головы.
Прошло еще пять минут, потом десять, пятнадцать. Водитель «девятки» оставался за рулем, из пряничного домика тоже никто не выходил. Потом ворота в кирпичном заборе, что ограждал территорию офиса, открылись, и из них, поблескивая черным металлом и густой тонировкой стекол, выкатился один из принадлежащих холдингу – читай, господину Вронскому – джипов. Данная поездка в расписании не значилась, но Глеба это не обеспокоило: в конце концов, перед ним был не собранный из пружин и шестеренок механизм, а здание, заполненное живыми людьми. Да и повседневная жизнь любой конторы – это совсем не то, что график движения поездов по железной дороге, в ней полным-полно мелких отклонений от внутреннего распорядка и того, что принято называть производственной необходимостью…
На всякий случай Глеб засек время и в ту же секунду заметил, как в приоткрывшемся окне «девятки» коротко блеснула линза фотографического объектива – судя по диаметру, мощного, телескопического. Это уже было по-настоящему любопытно, и с той минуты Сиверов наблюдал уже не столько за офисом, сколько за пыльной серой «ладой», гадая, что сие должно означать.
Ответов могло быть множество. Вронский имел огромное количество врагов, да и большинство тех, кого он называл своими друзьями, вздохнули бы с огромным облегчением, бросив горсть земли на крышку его гроба. Кто-то еще, помимо Глеба, мог выслеживать его, и с той же целью: убить, получив за это приличное денежное вознаграждение.
Далее, Вронский с некоторых пор стал человеком публичным, заделался медийной персоной и желанной добычей для папарацци, один из которых мог сидеть за рулем вызвавшей интерес Сиверова машины. В пользу этого предположения говорил как замеченный Глебом мощный профессиональный фотоаппарат, так и автомобиль, будто нарочно созданный для того, чтобы привлекать к себе как можно меньше внимания.
С таким же успехом человек в серой «девятке» мог работать на самого Вронского – например, проверять по его поручению надежность системы безопасности или следить за кем-то из служащих офиса. Он мог оказаться сотрудником налоговых органов, милиции, прокуратуры, частным детективом, адвокатом или просто ревнивым дружком какой-нибудь секретарши – словом, кем угодно, в том числе и еще одним винтиком в механизме разработанной на Лубянке сложной многоуровневой операции по устранению Вронского, предусматривающей на конечном этапе ликвидацию непосредственного исполнителя.
Словом, неожиданное появление в данном уравнении неизвестной переменной Глеба Сиверова не обрадовало, поскольку могло означать буквально все что угодно. У него возникло сильнейшее искушение просто подойти к «девятке», вытряхнуть оттуда водителя и, пару раз ткнув носом в асфальт, вызвать его на откровенный разговор. Вот только водитель упомянутого транспортного средства вряд ли станет дожидаться, когда его вытряхнут из машины и начнут тыкать физиономией в мостовую, особенно если он действительно профессионал и, как и Глеб, ведет скрытое наблюдение за офисом Вронского. И в любом случае, даже если это случайный зевака, решивший от нечего делать сфотографировать понравившееся строение, затевать возню с применением насилия на виду у охраны и следящих видеокамер не стоит…
Между тем подошло время обеденного перерыва, о чем, помимо часов, возвестили сотрудники офиса, начавшие по одному и стайками покидать здание. На крыльцо вышли и, сложив руки поверх причинного места, замерли по обе стороны двери дюжие охранники, похожие на пингвинов-переростков в своих угольно-черных костюмах и белоснежных рубашках. Их появление, по идее, означало, что сегодня господин Вронский намерен посвятить обеденный перерыв деловой встрече в каком-нибудь ресторане. Глеб на всякий случай запустил двигатель, краем глаза заметив облачко дыма, вылетевшее из выхлопной трубы серой «девятки», и приняв во внимание тот факт, что ее водитель, похоже, следит за тем же объектом, что и он.
Он не ошибся. Не прошло и пяти минут, как из зеркальных дверей офиса вышел господин Вронский в сопровождении целой стаи своих черно-белых «пингвинов». Разглядывая на фотографии его мужественное, с чеканными чертами лицо героя-любовника, было очень легко мысленно дорисовать к этой героической физиономии мускулистое тело двухметрового атлета. Фигура у Александра Леонидовича и впрямь была подтянутая, спортивная, с выправкой профессионального военного или, может быть, танцора, но ростом он едва дотягивал ста семидесяти, и Глебу было трудно отделаться от мысли, что это он нарочно, чтобы снайперу было труднее в него попасть.
Помимо охраны, Вронского сопровождал тучный и рыхлый, стремительно лысеющий господин в песочного цвета летнем пиджаке и темных, с металлическим отливом брюках. Под пиджаком, туго обтягивая объемистое брюхо, виднелась кремовая рубашка, жирную шею вместо галстука украшал повязанный с нарочитой небрежностью цветастый шелковый платок. Унизанная золотыми перстнями мясистая ладонь сжимала ручку шикарного портфеля из крокодиловой кожи, которая издалека выглядела натуральной и, вероятнее всего, именно такой и являлась. В свободной руке у толстяка был зажат носовой платок, которым он на ходу утирал свободные от растительности участки своей головы, не обходя вниманием и шею.
Этот, в отличие от Вронского, представлял собой завидную мишень – большую, яркую, буквально с первого взгляда вызывающую острую антипатию и желание спустить курок. Если предоставленная Глебу Федором Филипповичем информация соответствовала действительности, это был личный юрист Вронского и, пожалуй, единственный человек, которого в самом деле можно было почти без натяжек считать его другом – Марк Анатольевич Фарино, неразлучный спутник Александра Леонидовича чуть ли не со школьной скамьи, верный товарищ по юношеским проказам, надежная опора во всех начинаниях и модный, знающий адвокат, не проигравший ни одного судебного процесса – по крайней мере, ни одного из тех, в которых защищал интересы Вронского.
Присутствие адвоката косвенно подтверждало догадку Глеба: Вронский действительно ехал на деловую встречу, которую, как это принято у бизнесменов по всему миру, намеревался совместить с обедом в дорогом ресторане. Такие обеды редко обходятся без спиртного, а алкоголь как ничто иное способствует достижению взаимопонимания. Да еще если процесс распития сопровождается несмолкаемой болтовней господина Фарино, славящегося на всю Москву своим непревзойденным умением заговаривать зубы…
Сверкающий «майбах» величественно, как океанский лайнер, отчалил от крыльца и укатил, сопровождаемый джипом охраны. Глебу, по идее, полагалось бы последовать за ними, но он медлил, помня о серой «девятке». И он снова не прогадал: едва кортеж скрылся за поворотом, «девятка» сдала назад, резко развернулась посреди улицы и устремилась в погоню. «Ужасно интересно все то, что неизвестно», – сквозь зубы процитировал старую детскую песенку Сиверов и передвинул рычаг коробки передач.
Следовать за Вронским, оставаясь незамеченным и не рискуя при этом его упустить, было трудно. Москва с ее бесчисленными перекрестками, светофорами, умопомрачительными, запутанными, как клубок спагетти, развязками, бешеными транспортными потоками и поминутно возникающими буквально из ничего пробками – не лучшее место для такого рода преследования. Глеб лишь изредка видел впереди тяжелый, сверкающий на солнце любовно отполированными бортами «майбах», ориентируясь, в основном, по запыленной серой «девятке», водитель которой придерживался той же тактики, что и он: висел у Вронского на хвосте, стараясь не мозолить глаза охране. К счастью, поездка оказалась недолгой: вскоре кортеж Вронского, как и ожидал Глеб, остановился у ресторана, и Слепой получил передышку, как, к слову, и его конкурент на серой «девятке». Его пыльный драндулет, миновав ресторан, приткнулся на свободном месте у бровки тротуара метрах в двадцати от входа; Глебу пришлось проехать еще дальше, прежде чем он тоже сумел найти место для парковки.
Занимаясь этими поисками, он заметил на стоянке перед рестораном черный «мерседес» с думскими номерными знаками и кивнул, соглашаясь с собственными мыслями: да, политическая активность господина Вронского усилилась настолько, что стала видна невооруженным глазом, и, очевидно, именно она явилась причиной полученного ликвидатором по кличке Слепой заказа.
Отобедав, Вронский отправился не в офис и даже не в свою городскую квартиру, а в загородный особняк на Рублевке. Серая «девятка» последовала за ним, а Глеб последовал за серой «девяткой», четко при этом осознавая, что ведет себя крайне рискованно и делает совсем не то, что ему хотелось бы делать. Ехать за Вронским на Рублевку не было никакой необходимости, если не принимать в расчет необходимость выяснить, что задумал водитель «лады». Глеб тащился за ним, откровенно злорадствуя: Вронский ездил быстро, и пыльная отечественная керосинка, несмотря на усилия сидевшего за рулем человека, была явно не в состоянии выдержать такой темп.
Водитель «девятки», однако, не потерял Вронского – видимо, адрес загородного дома Александра Леонидовича был ему известен не хуже, чем Глебу. Машина тоже выдержала, не рассыпалась, и ворот особняка достигла через каких-нибудь две или три минуты после того, как те закрылись за хозяином. У неизвестного преследователя хватило ума сообразить, что торчать перед воротами на виду у соседей и охраны не только бессмысленно, но и небезопасно, и, без остановки миновав въезд во двор, он на первом же перекрестке свернул направо, потом опять направо, пока, наконец, не выбрался на шоссе и не взял обратный курс на Москву.
Глеб со всеми предосторожностями последовал за ним: личность этого человека, как ни кинь, теперь представляла куда больший интерес, чем передвижения господина Вронского по двору загородного имения. Вскоре он убедился, что незнакомец еще далеко не исчерпал намеченную программу: на ближайшем перекрестке серая «девятка» вдруг притормозила и съехала на лесной проселок – асфальтированный, гладкий, как все дороги в этом престижном, облюбованном толстосумами пригородном районе. На уме у затейника, сидевшего за баранкой этого дребезжащего тарантаса, явно был какой-то фокус, и Глеб, вполголоса сквозь зубы помянув черта, свернул следом. Маневр был сопряжен с немалым риском обнаружения, но иного выхода Сиверов не видел: появление на поле еще одного игрока таило в себе смертельную угрозу, и с неизвестностью следовало как можно скорее покончить.
Узкая, идеально заасфальтированная дорога прихотливо петляла меж сосновых стволов. Лес тут был чистый, почти без подлеска, местность ровная, как стол, и оставалось только гадать, на кой ляд строителям дороги понадобились все эти изгибы и извивы, делавшие ее похожей на трассу гигантского слалома и не дававшие как следует разогнать машину. Ведя мощную иномарку на третьей передаче и временами переключаясь на вторую, чтобы движок не захлебнулся, пока машина будет на черепашьей скорости проползать особенно крутой поворот, Глеб закурил. Этот поступок был вопиющим нарушением неписаного, им же самим придуманного правила: никогда не курить, находясь при исполнении, – но раздраженный всей этой глупой шпионской тягомотиной Глеб ощущал настоятельную потребность успокоить разгулявшиеся нервы.
И тогда, словно в наказание за это мелкое нарушение правил игры, водитель серой «девятки» поднес ему сюрприз.
* * *
Слежку за собой Чиж заметил, едва отъехав от офиса Александра Леонидовича Вронского, которого про себя с изрядной долей злой иронии именовал не иначе как «дядей Сашей». Синяя «БМВ», с покинутым видом стоявшая поодаль от бело-розового купеческого особнячка, когда Чиж туда подъехал, внезапно обнаружилась в зеркале заднего вида уже после второго поворота. Отставая от «девятки» Чижа на два-три, а порой и на все четыре корпуса, «БМВ» проделала весь путь до ресторана, в котором «дядя Саша» нынче решил отобедать, проехала мимо и остановилась в отдалении, вызвав у Чижа злорадную улыбку: здесь, в центре, найти удобное место для парковки было не так-то просто.
Призвав себя не паниковать раньше времени и напомнив себе же, что в жизни порой случаются и более странные совпадения, Чиж, тем не менее, не спускал с синей «БМВ» глаз, и не напрасно: когда Вронский, наконец, закончил обед и направился прочь из города по Рублево-Успенскому шоссе, не понравившаяся ему машина снова обнаружилась в зеркале заднего вида и держалась позади, как привязанная. Ее водитель был чертовски осторожен, стараясь как можно меньше попадаться Чижу на глаза, и, окажись на месте последнего кто-то другой, не обладающий его навыками и не столь настороженный, «хвост», вполне возможно, так и остался бы незамеченным.
В сложившейся ситуации говорить о совпадении значило бы отрицать логику, а заодно и здравый смысл, и Чиж не на шутку встревожился. Оставалось только гадать, следит человек в синей «БМВ» за Вронским или за ним, Чижом; первое было бы неприятно, хотя и вполне объяснимо, а второе… О втором думать не хотелось, поскольку это означало бы, что все кончилось, даже не успев толком начаться. Чиж слишком хорошо знал, как работают органы, и понимал: если его взяли в разработку, уйти от ответственности можно, только пустив себе пулю в лоб или бросившись под поезд. А ответственность, с учетом содеянного, обещала обернуться пожизненным сроком. На свою жизнь, которую он давно привык считать безнадежно загубленной, Чижу было начхать с высокого дерева. Но если его посадят раньше, чем он осуществит свой замысел, этот упырь, «дядя Саша», опять выйдет сухим из воды и будет благоденствовать до самого Страшного Суда. А этого Чиж просто не мог себе позволить, поскольку точно знал: если Вронский и на этот раз уйдет от возмездия, ему не будет покоя даже в могиле, независимо от того, существует загробная жизнь на самом деле, или все это поповские выдумки, как, помнится, втолковывала им на посвященном вопросам религии и атеизма классном часе не шибко умная, раз и навсегда обделенная женским счастьем учительница истории Софья Брониславовна.
…Чижом его прозвали в детском доме. При каких обстоятельствах это произошло, он помнил вполне отчетливо, а вот откуда взялось само прозвище, забыл – вернее, никогда не знал, как, скорее всего, не знал этого тупой мордатый переросток по кличке Батя, который его данным прозвищем наградил. «Ты будешь Чиж», – сказал Батя, и он не стал спорить. Не потому не стал, что боялся этого наглого куска дерьма, и не потому, что хотел кому-то понравиться, а просто потому, что уже тогда, в десятилетнем возрасте, умел отличать важное от второстепенного и действовал согласно поговорке: «Хоть горшком назови, только в печку не ставь».
Дядя Саша, часто являвшийся Чижу в ночных кошмарах (даже теперь, спустя столько лет), и впрямь приходился ему дядькой – правда, не родным, а двоюродным, но не в этом соль, потому что родных дядек, равно как и теток, у него отродясь не было. При последнем издыхании Советской власти дядя Саша работал секретарем райкома комсомола (теперь вспоминать об этом странно, но была в те времена и такая работа, считавшаяся весьма прибыльной, престижной, а главное, перспективной, поскольку служила одной из первых ступенек номенклатурной лестницы). Перестройку он встретил на «ура», как и полагается комсомольскому вожаку встречать инициативы партийного и советского руководства, а когда грянул путч, Советский Союз приказал долго жить, а партия вместе с комсомолом попала под запрет, как-то вдруг оказалось, что вчерашний секретарь райкома Александр Вронский незаметно для окружающих успел с присущим ему комсомольским задором нахватать полные руки того, что плохо лежало, и организовать какой-никакой бизнес – разумеется, бизнес в тогдашнем, довольно странном и не вполне традиционном, понимании этого слова.
Взяв, благодаря своему общественному положению и связям, недурной старт, «дядя Саша» избежал «челночной» стадии бизнеса и никогда не мотался по рынкам с набитыми дешевым барахлом тюками. Не считая этого, трудно было назвать дело, которым он не занимался. Он спекулировал автомобилями, валютой и произведениями искусства, в разное время имел шашлычную, пельменную, пивной бар и четыре платных туалета; у него были интересы в нефтяной, металлургической и энергетической отраслях и бог знает где еще. Он даже посредничал при крупных сделках с оружием и, по непроверенным данным, сколотил приличное состояние на продаже продукции Тульского оружейного завода лихим джигитам генерала Дудаева. На заре девяностых он стал организатором и владельцем одной из первых риэлтерских фирм, и его сладкоголосые пронырливые агенты склоняли одиноких алкашей к подписанию договоров купли-продажи, щедрой рукой подливая им финского спирта, поставками которого в Россию тоже занимался он.
Он же был одним из первых «новых русских», кто, вдохновившись «дворянским» звучанием своей фамилии, за сравнительно небольшие деньги выправил себе восходящую чуть ли не к Рюриковичам родословную. Позже по его стопам пошли многие, но лишь немногим удалось, как ему, извлечь из своего фальшивого дворянства ощутимую материальную выгоду.
Всего этого девятилетний сопляк, каким был тогда Чиж, естественно, не знал, а того немногого, что было ему известно, по малолетству просто не мог правильно понять и оценить. Все, что он тогда знал и понимал, это что у него есть добрый, веселый и богатый родственник дядя Саша, который, забегая в гости, никогда не забывает прихватить с собой подарки для него и сестры Женьки.
К счастью, у него была отличная память, и годы спустя, вспоминая обрывки случайно подслушанных разговоров между взрослыми, он сумел многое понять и оценить по достоинству. Вспоминалось, например, что именно дядя Саша уговорил не склонного к принятию поспешных решений и старательно сторонящегося любых проявлений стадного инстинкта отца спешно приватизировать их трехкомнатную «сталинку» на Кутузовском проспекте. Тогда, двадцать лет назад, Чижу и в голову не пришло связать смерть обоих родителей от рук каких-то ублюдков в темной подворотне с этой приватизацией. Возможно, на самом деле этой связи и не было, но факт остается фактом: родителей ограбили и убили во дворе, когда они возвращались со дня рождения дяди Саши, и произошло это буквально через месяц после того, как квартира перешла в их собственность.
И очень хорошо помнился тот вечер, когда он впервые услышал о завещании. Женька тогда объявила, что уходит и забирает с собой Валерку (Валерка Торопов, так его звали тогда, хотя как раз это вспоминалось с трудом и как бы сквозь дымку, да и значения, наверное, уже не имело). Они в ту пору жили у дяди Саши – единственный близкий родственник, прекрасно обеспеченный материально и с собственной жилплощадью, он без труда получил над ними опекунство. Так вот, когда тринадцатилетняя Женька, сверкая глазами, объявила, что уходит и забирает с собой брата – уходит, понятное дело, не куда попало, а в родительскую квартиру, – дядя Саша, по обыкновению не совсем трезвый, с ухмылкой сообщил, что идти ей некуда: квартира давным-давно продана. «Как продана?! Это наша квартира!» – стиснув кулаки, закричала Женька, и тогда дядя Саша поднес ей еще один сюрприз: оказывается, за месяц до смерти отец написал и заверил у нотариуса завещание, согласно которому в случае его смерти все его движимое и недвижимое имущество оставалось жене, а в случае, если она тоже умрет, – его двоюродному брату Александру Леонидовичу Вронскому.
Женька непримиримо объявила, что все это вранье, а дядя Саша все с той же ухмылкой объяснил ей, что по закону продать квартиру может только тот, кто ею владеет. И, раз продать квартиру ему разрешили, значит, он все сделал правильно – по закону, деточка, по нашему российскому законодательству…
Чиж часто думал об этом завещании. Отец тогда был чуть старше него теперешнего, и на кой ляд ему было составлять завещание, да еще такое дикое, ни с чем не сообразное, без видимой причины оставляющее без крыши над головой родных детей? Да, причин для составления такого завещания (да и любого другого, если уж на то пошло) у отца не было. Зато у дяди Саши был закадычный приятель – дядя Марк, который работал адвокатом и, надо полагать, водил знакомство с нотариусами, среди которых в те лихие времена было несложно найти такого, что согласился бы составить завещание задним числом и скрепить гербовой печатью фальшивую подпись…
