Весь мир – Тартар

– Н-не знаю… – неопределенно дернул головой Эно и услышал глухое бормотание сразу на два голоса: «Он, он. Он и есть». Другой голос с сомнением тянул: «Слишком просто получается. Нет. Не он это».

– Довели, – расплывчато заключила старуха, как-то удовлетворенно качая головой и перебрасывая «беломорину» из одного угла рта в другой.

– Какое несчастье… – Эно растерянно потер лоб рукой.

– Было бы несчастье, плакали бы все, – ответила старуха тоном лектора, вещающего про азбучные истины. – Ты ему кто?

– Знакомый… Боже мой… – Эно решил больше не тянуть и спросил: – Простите, где у вас туалет? Мне что-то нехорошо.

Старуха обрадовано закивала:

– Что, обделался? Вон туалет, беги.

«Он это. Точно он».

Заперев дверь, Эно запустил руку за сливной бачок.

Пусто.

Не медля ни секунды, Эно, ничего больше не имитируя, вышел из уборной.

Старуха исчезла. Длинный сумрачный коридор был пуст, и не слишком походил на такой же в коммунальной квартире, где жил Илья. Их коридор редко оставался пустым и безжизненным, хоть и был тускло освещен, что, впрочем, не придавало ему столь мрачный, как здесь, вид. Может быть, дело обстояло иначе до того момента, как Эно появлялся у друга, однако стоило ему войти, как сейчас же отворялась какая-нибудь дверь и то бабуля-одуванчик спешила на кухню с кастрюлькой в руках, то Мамишвили в пижонском халате, не способном прикрыть черные джунгли на его груди, шел в ванную, приглушенным пением напоминая всем, чья сейчас очередь вкушать водопроводные блага цивилизации, то проезжал на трехколесном велике чей-то отпрыск в штопанных колготках (и как знать, может быть, это и был юный Вектор?).

И лишь в этой квартире коридор был мертв, как и Арбузов, с той лишь разницей, что определить дату смерти не представлялось возможным. Могло сложиться впечатление, что во всей квартире обитал один единственный человек – мастер перевоплощений – и в зависимости от того, какую кнопку звонка нажимал посетитель, в том обличье и выходил встречать гостя. Эно на секунду даже представил себе этого искусника: это непременно должен был быть невысокий молодой мужчина, совершенно лысый и с выбритым лицом, а в его комнатке-кладовке располагался целый арсенал накладных бород и усов, парики, женские платья и старушечьи обноски, элегантные костюмы и растянутые треники.

В следующую секунду одна из дверей недалеко от входной осторожно открылась и появилась старуха, словно воплощение мыслей Эно о таинственном жильце. Увидев, что Эно ее уже ждет, она вытащила из-за спины «Огонек». Махнув им в воздухе и разгоняя только что выпущенную струю папиросного дыма, она спросила, хитро глядя в глаза Эно:

– Это ищешь?

Он кивнул.

– Четвертной, – определила старуха и снова спрятала журнал за спиной.

– Покажите Книгу, – попросил Эно и услышал: «Молодец интеллигент, не струсил». Старуха усмехнулась и молча раскрыла «Огонек», показывая пачку белых листов. Эно вытащил из кармана кошелек, раскрыл и дал увидеть старухе его содержимое – две бумажки синего и зеленого оттенка:

– Больше все равно нет.

Старуха недовольно плюнула, чуть не выпустив изо рта папиросу, и проворчала:

– Интеллигенты херовы. Ни денег, ни ума… Давай!

Эно отдал ей восемь рублей и получил «Огонек». В тишине явственно слышалось: «С паршивой овцы хоть шерсти клок. Все равно он с такой литературкой долго не протянет». Старуха открыла наружную дверь и прокаркала:

– Катись. С такой литературкой не читателем, а писателем станешь – протоколы подписывать.

Эно молча вышел из квартиры. Этажом ниже он остановился и пролистал Книгу. Все было в порядке. Он снова завернул ее в «Огонек» и сунул во внутренний карман пальто.

Выбравшись на Садовое кольцо, Эно пошел вдоль дороги к метро. Он чувствовал, что это еще не все и поэтому не стал ждать троллейбус.

Не дойдя до метро одну остановку, он понял, что дальше идти не придется. Человек в синей болоньей куртке, стоящий на троллейбусной остановке, повернулся в его сторону и загородил дорогу. Эно почувствовал, как сзади его нагнал еще один и, сдерживая дыхание, встал за спиной.

– Вам придется пройти с нами, – сказал негромко, но отчетливо человек в куртке. Из-за спины Эно чуть выступил второй – в черном пальто – и чуть коснулся его плечом.

– А что случилось? – изображая приличествующее в таких случаях искреннее изумление, спросил Эно, разумно не меняя позу, чтобы стать лицом к обоим противникам сразу.

– У нас есть сведения, что вы храните запрещенную литературу, – последние слова человек в куртке слегка выделил интонацией и окинул Эно быстрым и цепким взглядом. «Лох», – услышал Эно голос. «Не дернется», – вторил ему другой, принадлежащий, видимо, молчаливому человеку в пальто. Медлить было нельзя.

– Беги! – истошно и резко крикнул Эно какому-то мужику, стоявшему на остановке. Противники дернулись, непроизвольно оборачиваясь, и в ту же секунду Эно бросился бежать. Обогнув угол дома, он помчался во дворы. Купившиеся на детскую уловку люди в штатском уже опомнились и рванули вслед за ним.

Миновав дорожку, аккуратно очищенную от снега неведомым коллегой, Эно свернул за безлюдной детской площадкой с припорошенным грибком и покосившимися качелями и помчался к просвету между домами, видневшемуся за жидкими деревцами. Обогнув старушку, выгуливающую пегую микроскопическую болонку, которая шарахнулась в сугроб у дороги и зашлась то ли в лае, то ли в икоте от испуга, Эно стремительно бежал по утрамбованному снегу, отыскивая глазами подходящее место. В доме впереди была арка. Эно вбежал в нее и остановился. Это был безлюдный тупик. С трех сторон его образовывали стены домов с редкими окнами, начинавшимися со второго этажа, а замыкал этот каменный мешок ряд железных гаражей, плотно примыкая друг к другу, словно граждане в очереди за дефицитными кроссовками «адидас». На снегу валялась пустая ядовито-зеленая бутылка из-под «красного». Преследователи должны были ворваться в арку вслед за Эно и он бросился к кирпичной стене с крупно выведенным мелом словом, которым на Руси издревле хлестко именовали женский половой орган.

Никогда еще Эно не приходилось выходить в таких условиях – в спешке, да еще во время опасности, но другого развития событий он не видел. Эно глубоко вдохнул, стараясь успокоится и протянул руки к меловым буквам «…да» на стене. Он закрыл глаза, и его пальцы принялись скользить по шершавым холодным кирпичам. Он отключился от всего, что лишь секунду назад имело для него хоть какое-то значение. Несколько мгновений он еще слышал собственное сердце, бухавшее в груди, но потом и оно растворилось в объявшей его тишине. Пальцы крались по шершавой поверхности, уже не чувствуя холода, дернулись и замерли.

Вот оно.

Эно нащупал шов или, вернее, стык и надавил на поверхность. Она подалась, и Эно тут же ухватил выступивший край рамы. Он потянул его на себя и открыл глаза. Большая рама с туго натянутой на ней тканью, раскрашенная под кирпичную стену с белой буквой «а» легко пошла на него, обнажая темную щель. Придерживая раму, Эно протиснулся в нее, шагнул в полумрак и отпустил руки. Выгородка скрипнула и встала на прежнее место.

…Тяжело дыша, в арку влетели преследователи и остановились, торопливо озираясь. Тот, что был в куртке, метнулся к гаражам и осмотрел нетронутые шапки снега на их крышах.

– Вот тварь! – рявкнул обладатель черного пальто, растерянно окинул белую надпись на стене, забежал в арку, убедился, что никаких дверей там нет и вернулся в пустую ловушку. – Ушел…

Он поднял зеленевшую на снегу пустую бутылку и, размахнувшись, в сердцах швырнул ее в белую похабщину на стене. Ударившись в слог «да», будто подтверждавший, что беглецу удалось уйти, бутылка звонко разлетелась в разные стороны острыми зелеными брызгами.

Из содержимого желтого пакета

Профессор Антуан Робэр Оливье, из безымянной газеты на английском языке, перевод, отпечатанный на машинке:

«…Исходя из этого, беру на себя смелость утверждать, что все эти указанные мной точки, а также так называемый «Бермудский треугольник» являются ничем иным, как порталами. Их можно сравнить с аэропортами, привычными нам, где из одной точки вы можете переместиться во множество других мест на Земле. Разница в том, что названные выше точки-порталы связаны с абсолютно другими, отличными от земного, мирами. Существо, замеченное в водах шотландского озера Лох-Несс, попало в него по ошибке из одной из упомянутых точек (одна из них находится поблизости от озера). Полагаю, оно давно издохло, не умея вернуться назад, к себе домой, будучи оторванной от существ, ему подобных и привычной среды обитания – вполне возможно, даже агрессивной для него в биологическом аспекте. Тем же несчастным заблудившимся существом является и так называемый Йети, или Большая Нога…»

Эно прислушался к звону стекла по ту сторону выгородки, достал из кармана «Огонек» и осмотрелся.

Все было как всегда. Коридор с низким потолкам бесконечно тянулся в обе стороны и было видно, как он пересекается с другими точно такими же коридорами чуть дальше строго под прямым углом. Потолок с полом были абсолютно черными и единственными здесь надежными объектами – стены сплошь состояли из одинаковых по виду и по хрупкости выгородками: рамами с натянутой на них тканью, совсем как холсты у художников. Коридор ничем не освещался, кроме тусклого света, пробивавшегося сквозь крашеную ткань, создавая то там, то здесь свечение разного оттенка. В том месте, где стоял Эно, все было красно-кирпичного цвета. Понять, что творилось за тонкой перегородкой, было несложно из-за голосов и всевозможных звуков, доносившихся с той стороны. Помня о том, что между нельзя оставаться долго и нужно непременно двигаться, Эно пошел вправо (направление роли не играло).

За хрупкими выгородками шумело то, что было принято называть «жизнью» – смеялось, пело, ругалось, светски беседовало о пустяках типа погоды и программы телепередач, материлось по-русски и что-то комментировало по-английски, томно вздыхало по-французски и эмоционально тарахтело на совершенно непонятном языке, стреляло из «калашникова» и из чего-то неведомого, делало вид, что появляется на свет и занималось тем же самым, умирая. И еще в сумрачном коридоре текли быстрыми и неуловимыми ручейками, сливаясь в одну пеструю чудовищную реку запахи: яичница с беконом и изысканные духи, пороховая гарь и пот, запах лекарств и аромат спелой клубники, смрад разложения и морское дыхание.

Каждый раз, попадая сюда, Эно стоило больших усилий, чтобы не отвлекаться на всю эту ярмарочную пестроту и двигаться к цели. Цель нужно было представить себе подробно и отчетливо, и тогда она давала о себе знать совсем рядом, буквально за следующей выгородкой. Эно приготовился визуализировать дверь коммуналки Ильи и, как оказалось, Вектора, но сделать это не успел.

По коридору прямо на него шел совершенно голый мужчина с всклокоченными мокрыми волосами и глазами, вылезающими из орбит. Человек тупо озирался, не понимая, что происходит. «Передоз», – решил Эно и, не оставляя себе времени на бесполезные сожаления, бросился к нему. Схватив человека за влажную руку, Эно, пытаясь поймать его взгляд, громко заговорил:

– Что помнишь? Эй! Отвечай!

Человек посмотрел вытаращенными остановившимися глазами сквозь Эно. Тот тряхнул его за руки:

– Смотри на меня! Эй! На меня смотри. Говори, что помнишь. Говори, не молчи!

Человек зацепил глазами лицо Эно и забормотал:

– Давай, Славик, давай… Щас попрет. Этот там… Уй, ё-о-о…

Наш. Ясно…

Эно снова тряхнул человека за руки и повторил:

– Давай-давай, говори. Говори дальше. Ну!

– Татарин был… Я ему говорю… А он…

– Где был? Где? Говори!

– На Ленина, где еще… У аквариума. Костик еще… Там…

– Ленина – где? Город, город, твою мать… Назови город! Быстро!

Эно уже тряс его за плечи.

– Город… Темно… б…дь, как темно… – пробормотал человек и стал валиться назад, закатив глаза.

– Нельзя-нельзя-нельзя!.. – Эно успел его подхватить, не дав упасть на страшный черный пол, с которого никому не суждено было подняться. – Чтоб тебя…

И он потащил человека по коридору, прислушиваясь. Детский хор тянул:

– …надо в дорогу, в дорогу, в дорогу нам то-ро-питься! Надо узнать, надо узнать, что я за птица…

Эно рывком подтащил человека к выгородке с другой стороны коридора.

– … honey, to my deep regret, I have to go. I’m so sorry. Please, don’t cry…

Дальше…

– Тохта! Атыша! Ёл бегильген! Назад ходи, эй! Моя стрелять…

Еще…

– …я хотел бы присоединиться к мнению предыдущего оратора. Так действительно нельзя, товарищи. Кроме того, я считаю своим долгом…

Эно кивнул и подтащил к тонкой стене свою ношу, с натугой выдыхая:

– Правильно, товарищ… Так нельзя…

Он надавил плечом на край одного из щитов. Тот отошел, открывая какой-то зал с затылками сидящих людей. Эно, напрягаясь изо всех сил, сунул человека головой в щель, подхватил за голые ноги, уже норовящие увязнуть в черном полу и, рыча от напряжения, перебросил их вслед за всем телом в огромную уже дыру. Дослав застрявшую ступню в зал, он отпрянул назад и рама, изображающая часть обитой деревом стены, встала на прежнее место.

– …как говориться, каленым железом… Товарищ! Что вы себе позволяете? Эй!

Не давая себе отдышаться, Эно двинулся по коридору, сосредотачиваясь. Времени совсем уже не было, и это могло кончиться плохо.

Как там она выглядела, эта дверь…

Утром Арбузов не смог встать с постели. «Наконец-то», – подумал он, глядя в потолок с древними следами брызг от шампанского. Проверив свои ощущения, он удивился, как вообще смог проснуться. Оставалось недолго.

Значит, опять все с начала. И уж конечно, не в первый раз. Может быть, следующая попытка окажется удачной. Однако сейчас ему было не до этого – он устал жить с этим и хотел забыться. Именно это сейчас и предстояло ему, но он не испытывал страха. Он хотел пустоты, свободы от всего, но уготована ему была лишь опустошенность.

Это восхождение ему не удалось. Хотя начал он неплохо. И вначале этого восхождения к нему пришел страх. Но Арбузову удалось его преодолеть. А потом пришло понимание того, что ему предстояло. И это Понимание его остановило. Потому что дальше нужно было идти против всех, а значит – одному. И он отступил. И проиграл. Дальше ждали другие препятствия, но теперь уже это не имело значения. Он не пожелал остаться один. Но тут его ждала страшная ловушка – именно один он и остался. И в этом он мог винить только себя. И еще он понял одну вещь: оказывается, он не до конца победил свой страх и теперь он настиг его – уже поверженного – и добил окончательно.

…Потолок начал отдаляться. Время пришло.

Арбузов перестал чувствовать свое тело окончательно и стал тонуть, будто он лежал на люке, который стал втягиваться в пол. По сути, так оно и было (и как вообще это могло происходить по-другому в этом огромном бараке – бетонном изнутри и фанерном снаружи?). Стало темно. Это была не просто темнота, то есть отсутствие света, а истинный черный цвет – глубокий и всеобъемлющий. Чернота на секунду дрогнула, мимо, снизу вверх, как в лифте проплыли какие-то разноцветные бледные стены и снова чернила поглотили его.

Он уже забыл, где был только что. Он забыл свою однокомнатную камеру в два окна и зеркало, в которое он никогда терпеть не мог смотреться. Он хотел его пропить, но, когда вытаскивал из двери шкафа, уронил, и оно треснуло. Тогда он повесил его на пустую стену и загородил куском транспаранта, с незапамятных времен пылившегося за шкафом. Каждый день он отставлял его в сторону и кончиком своего старого армейского ножа – острым и тонким как шило – продавливал в стекле очередную трещинку. Так он ослепил свидетеля своего поражения, но предательское зеркало превратилось в чудовищный портрет того, кто в него смотрелся – самого Арбузова. Но теперь он забыл и его.

Чернота начала редеть. Она стала будто бы не сплошной, как до этого, а какой-то волокнистой и к тому же струящейся, и он продолжал в ней тонуть.

Он уже не помнил, что когда-то был Арбузовым и что у него было нечто, называемое телом, которое он таскал по бетонному загону. Он уже не помнил, что был так привязан к этому загону и к другим, таким же, как он, обладателям тел, на которых, к тому же, было навешано какое-то невообразимое тряпье. И кто-то в этом бараке делал все возможное, чтобы это тряпье отличалось от всякого другого, и старался занять в бараке самое выгодное место – там, где тело чувствовало бы себя комфортней и уютнее, и чтобы другие обладатели тел непременно видели это и втайне хотели занять его положение. И если бы тому, кто совсем недавно ощущал себя Арбузовым, хотя бы на миг удалось уяснить эту жуткую правду, то его гаснущее сознание пронзила бы боль и обида за то, что он не смог по своей воле отказаться от всей этой тщеты, лицемерия и несусветной глупости. Но он уже был не в состоянии это постичь – все то, что оставалось в оставленном им (пусть и на время) бараке, было сейчас просто соринкой в глазу. Правда, теперь он понятия не имел ни о каких глазах, которых у него уже не было и понятие «смотреть» оставалось лишь никчемным звуком, оставленном далеко-далеко и теперь вообще не нужно было ничего ничем называть, ибо все вокруг и было ничем.

И сейчас это ничто настолько побледнело, что и чернилами уже не являлось, необратимо уступая место другому цвету – белому. И именно этот цвет (тот, кто был когда-то Арбузовым, знал это хорошо и знал теперь, пожалуй, только это) и было ВСЕМ, и именно из него и состояли и исчезнувшие чернила, и то, что он помнил когда-то как свой барак-загон, и то, в чем существовал в этом бараке – тело. И теперь эта белизна была уже повсюду, и того, кто когда-то называл себя Арбузовым, тоже не было, потому что он стал частью этой белизны, как капля воды, упавшая в молоко.

Родители уехали в Крым и Вектор жил один.

Он вернулся из своей библиотеки, поужинал и, придвинув к шкафу стул, взобрался на него, чтобы достать из потайного места желтый пакет: нужно было просмотреть кое-какие заметки и сравнить с теми, что ему удалось добыть на этой неделе в одном болгарском журнальчике.

Аккуратно переложив в сторону лежащие на шкафу пыльные рулоны с обоями, он подтянул к себе полиэтиленовый пакет с изображением олимпийского медведя, и достал из него свое сокровище. Зажав его под мышкой, Вектор уже хотел слезть со стула, как вдруг раздался звонок, висящий сразу около двери в его комнату. Вектор вздрогнул от неожиданности, и желтый пакет выскользнул из-под руки. Он шлепнулся на пол, лопнул по краям, и из него брызнули вырезки. Вектор выругался, поспешно слез со стула и торопливо пошарил по комнате взглядом, болезненно щуря глаза под линзами очков. Заметив чемодан, который, по причине ветхости, родители решили с собой не брать, он схватил его, поспешно побросал туда ворох бумажек из желтого пакета и сунул туда же сам пакет. Захлопнув крышку чемодана, он задвинул его под кровать и побежал в коридор узнать, кого это могло принести.

За дверью на площадке стояла молодая женщина в простом легком платье старомодного, как почему-то показалось Вектору, крое. Она внимательно смотрела на него из-под рассыпавшихся по лицу длинных волос.

– Вам кого? – спросил Вектор.

– Ты – Вектор, – сказала женщина не то утверждая, не то спрашивая, указав на него пальцем.

– Да, – удивился Вектор. Глаза женщины показались ему знакомыми, но вспомнить ее он не смог. – Проходите.

Вектор проводил незнакомку в свою комнату, закрыл дверь и вопросительно обернулся к ней.

– Вы…

Оборвав его, женщина протянула Вектору что-то свернутое в трубочку, что он лишь сейчас заметил в ее руках, и сказала:

– Это ваше.

Вектор похолодел. Это был журнал «Огонек». Схватив сверток, он развернул его дрожащими руками, совершено не обращая внимания на женщину, и выхватил из середины Книгу.

– Вот она! – радостно воскликнул он и посмотрел на женщину: – Вы от Юрия?

– Не знаю.

– Как? – опешил Вектор. Она пожала плечами:

– Я не знаю, кто такой Юрий.

– Но откуда тогда у вас это? – Вектор помахал в воздухе Книгой.

– Оттуда, – ответила женщина со всей серьезностью и почему-то машинально кивнула на стену, на которой висел самодельный плакат к фильму «Сталкер», когда-то давно выпрошенный Вектором у знакомого художника, занимавшегося оформлением киноафиш. Вектор рассеянно посмотрел на плакат, с которого герой Кайдановского пронзительно смотрел вдаль, держа гайку за привязанный к ней кусок бинта, и снова уставился на странную гостью.

– Как вас зовут? – подозрительно прищурил он за линзами очков глаза. Женщина убрала с лица волосы и спокойно ответила:

– Эно.

– Эно? Никогда не слышал… Погодите. Вы, наверное, сестра Юрия, – решил, что все понял, Вектор, но тут же сник: – Ах, да, ведь вы его не знаете… Но как, тогда, вы узнали обо мне?

Эно покачала головой:

– Не помню.

– Не помните… – как эхо повторил Вектор, глядя на нее, и вдруг вздрогнул от жуткой догадки. – Господи…

Он отступил на шаг назад, бросил Книгу на диван и выскочил в коридор, чуть не сбив с ног шедшую на кухню тетю Тамару – жену Мамишвили. Он подбежал к старому неработающему холодильнику «Север-6», и схватил трубку стоявшего на нем, как на тумбочке, телефона. Он набрал номер Юрия, но все было по-прежнему: с тех пор, как он ушел к Арбузову, никто не отвечал. Вектор бросил трубку и вернулся в комнату. Эно стояла у окна и смотрела на улицу.

– Он не отвечает, понимаете? – подошел он к ней, пытаясь заглянуть в глаза. – Он пошел за Книгой и пропал. И теперь эту Книгу принесли вы. Вы слышите?

Она посмотрела на него спокойно и равнодушно.

– Вы хоть что-нибудь помните? Пожалуйста, это очень важно! Хоть что-нибудь…

Эно, глядя куда-то в пустоту, медленно произнесла:

– Арбузов умер.

– Арбузов? Вы помните про Арбузова? – обрадовался Вектор и вдруг осекся: – Как – умер?

Взгляд Эно стал напряженным и отсутствующим. Она прошла по комнате и села на стул, на который вставал Вектор, когда лазил за желтым пакетом. Он сел рядом с ней прямо на пол и, не помня себя, ждал. Через минуту Эно посмотрела сквозь Вектора и стала медленно говорить:

– Ты – Вектор. В туалете ничего не было. Была старуха. Я купил «Огонек»… купила.

Вектор, боясь пошевелиться, слушал.

– …Меня хотели поймать… Двое. П…да на стене (Вектор вздрогнул от неожиданности). Потом… Так нельзя, товарищи…

Она вопросительно посмотрела на Вектора, будто студент, только что отвечавший на вопрос и ждущий реакции препода. Не желая бороться с нелогичностью происходящего, полностью отдавшись своей фантастической, но так располагавшей к себе его сердце догадке, Вектор слабо улыбнулся и сказал:

– Ты пропал… пропала полгода назад. Я не знал, что думать. Я пытался тебя искать, но все было бесполезно. Я даже ходил к Арбузову, но никто не открыл. И его имени уже не было на табличке.

Он снял очки, машинально протер стекла краем рубахи и снова надел:

– Как же ты… теперь? А?

Эно пожала плечами и не ответила, будто не поняла вопроса. Потом что-то вспомнила и рассеянно взглянула на Вектора.

– Илюха свалил, – сказала она и вдруг рассмеялась.

– Я дам тебе его дневник, – обрадовался Вектор. – Это, наверное, поможет.

– Не стоит волноваться, – сказала Эно таким тоном, словно речь шла о пустяках и стала рассматривать плакат не стене.

– Я не волнуюсь, – соврал Вектор и покраснел. – Ведь это важно для тебя…

Эно покачала головой, снова становясь задумчивой, и тихо ответила:

– Это не важно. Это просто нужно – и все. Главное вспомнить то, что действительно важно.

Вектор внимательно посмотрел на Эно, пытаясь определить, что она имеет в виду, но она казалась такой же отрешенной и чужой. Думала ли она о чем-то в этот момент или находилась в пустоте, из которой недавно вынырнула, Вектор понять не смог. Тогда он метнулся к диванчику, на котором лежала пачка листов, стянутых черной ленточкой, снова уселся у ног Эно и возбужденно сказал:

– У нас есть Книга! Мы можем заглянуть в будущее!

– Будущее не предопределено, – будто под гипнозом произнесла Эно и механически отобрала у Вектора Книгу. – Его можно изменить. Если бы только в этом было дело…

– Как изменить? – спросил он ее. Вместо ответа Эно, оставаясь такой же задумчивой, развязала узелок на ленточке, потянула за конец, и белые машинописные листы рассыпались по полу.

Из содержимого желтого пакета

(листок, приклеенный к внутренней стороне лопнувшего пакета и исписанный тем же почерком, что и переводы иностранных статей):

Я больше не участвую в этой пьесе. Я помню о сверхзадаче, но я не актер, в отличие от вас, которые давно забыли об этом и не знают, в каком спектакле они играют. Я чужой в этих декорациях и меня не интересует бутафория, которой вы дорожите. Я знаю все, что вы скажете в ответ, потому что слышу ваших суфлеров. И еще я помню текст пьесы, потому что читал сценарий.