Три капли ясности на стакан неизвестности

Проходит неделя, другая. Звонит этот мой приятель, и говорит только одно, без комментариев: еду сдавать тебе кольцо. И, натурально, приехал. Я, когда дверь открыл, его не узнал. Морда перекошена, очки зеркальные синюшные подфарники неумело скрывают. Рука на перевязи. Хромает. Спрашиваю: к садо-мазо пристрастился, что ли? Мне, говорит, не до смеха. И кольцо из кармана достает. Забирай, говорит, иначе меня вовсе убьют.

Посидели мы с ним. Он и поведай, что и как было. Как только кольцо надел, сразу приключения начались. Стали с ним случаться членовредительства. То у родного подъезда морду набили ни с того, ни с сего, то у офиса какая-то пьяная молодежь попинала. То джигиты наваляли на обочине, типа, подрезал он их. Хорошо, машина целая, говорит. Окончательно его подкосило другое. Сижу, говорит, в ресторане. Обычный вечерний перекус. И начинает его клеить какая-то баба. Подвыпившая – ну да нашего брата это только бодрит, полдела уже, считай, сделано. Ну, он, само собой, радуется, думает, что вот колечко и сработало. Он ее уже за талию и волочит из зала.

Жора докурил, явил на свет хитрое крючковатое приспособление и принялся выколачивать и чистить трубку. Мила заерзала на месте, сказала:

– Ну? Дальше-то!

Жора довольно усмехнулся и продолжил, копаясь в люльке:

– Баба не одна в ресторане была. С самцом. На голову выше моего приятеля. Говорит, рыкнул, аки лев, кинулся, посетители не сразу разнять смогли. Дома приятель мой отлежался, кольцо с пальца стянул, когда отечность прошла, и сразу, хромая и скрипя уцелевшими зубами, ко мне поскакал. Вот такие дела.

– А кольцо это ты еще не продал? – спросила Мила, на что Жора отрицательно помотал бритой головой, молча поднялся и вышел из кухни. Вернувшись, положил на стол кольцо и уселся на свое место.

Кольцо имело грань, огибавшую его вокруг, утолщаясь и несколько расходясь в разные стороны в месте соединения, и там-то и сиял бриллиант. В свете кухонной люстры, висевшей под прокуренным потолком, камень брызгал в глаза искрами, играл всеми цветами радуги и манил, звал, просил…

Оно село как влитое на указательном пальце правой руки Милы и она поняла, что тоже должна его испытать. Она подняла затуманенные глаза на довольного Жору и попросила:

– А мне… дашь поносить?

– Да валяй, – Жора благосклонно махнул рукой. – Открыть что ли, прокат ювелирных изделий? Ведь это, пожалуй, мысль…

Так коварное кольцо оказалось у Милы.

Даже теперь оно не казалось ей отталкивающим. Красивым оно тоже не перестало быть: это просто нонсенс – бриллианты и золото не умеют быть некрасивыми. Мало того, несмотря на все злоключения, кольцо продолжало притягивать ее к себе. К маниакально-суицидальному синдрому, который неотвратимо следовал за мистером Фродо из известной саги про известное кольцо, это никакого отношения не имело. Кольцо даже не жило собственной жизнью, как нередко выражаются иные писатели. Оно именно что жило жизнью Милы. Оно будто старалось участвовать в этой жизни во всех ее аспектах и потому попросту обижалось, если ее этим обделяли, забывая надеть на палец. Миле было и жутко и интересно одновременно.

Когда только она начала его носить, все было как всегда. Подруги и даже кое-кто из мужчин непременно интересовались, что за интересное колечко, самые смелые любопытствовали, на какие, собственно, шиши и «кто же это у нас появился?» Все так бы, верно, и шло, если бы как-то раз Мила не решила надеть другие свои кольца, пусть и не с бриллиантами. Прокатное кольцо осталось дома в шкатулке, а Мила отправилась на свой заводик. В разгар рабочего дня, нарезая ломтиками лимон к чаю для шефа, Мила отвратительно глубоко порезалась – до слез, почти до истерики, но, посасывая ужаленный палец и чувствуя вкус крови с лимонным соком, о кольце даже не подумала. Мила меняла кольца-сережки-бусики ежедневно, как и полагается женщине, нередко оставляя то кольцо дома, а вокруг нее творились мелкие неприятности. Бились любимые чашки, ни с того ни с сего зависал комп, когда нужный документ уже был почти готов, ломались или даже отваливались лишь накануне наращенные ногти. Систему в этом она заметила только на второй неделе.

Вот стрелка на дорогом, между прочим, чулке, на самом видном месте, а вот кольцо, сунутое в сумочку утром впопыхах и там благополучно забытое.

Вот машина, ее любимый фордик, оставленный у магазинчика и после обнаруженный жутко обгаженным мерзкими воронами. И что они тут жрут, сволочи, никак не оттирается влажными салфетками… А колечко, между прочим, в кармашке пиджачка.

Вот офисный чайник из представительского сервиза, специально для важных заседаний с чаепитием. Вернее, был чайник. Теперь – россыпь острых осколков на полу в туалете (помывка не удалась)… А кольцо – в ящике стола в приемной.

Тенденция складывалась такая: если кольцо было не на пальце, но в непосредственной близости от Милы – от кармана до ящика стола (если дело происходило на работе) – одолевали пустяки. Стоило Миле умудриться забыть его дома или в офисе – случались неприятности покрупнее. Когда она сильно порезала палец, кольцо осталось дома. В другой раз, вернувшись домой, она не обнаружила в сумочке ключей от входной двери. Кольца тоже не было, оно по всем признакам осталось на работе. Мила тщательно проверила весь маршрут от двери до машины, но ключей не нашла. Пришлось возвращаться на работу, в пустое управление и рыскать там. Ключей не было. Раздосадованная Мила напялила на палец злополучное кольцо, оставленное в столе, и как можно тщательнее исследовала второй возможный маршрут – теперь уже от приемной до машины. Тоже пусто. Однако на этот раз вся неприятность была исчерпана только этими поисками, так как ключи обнаружили себя в машине на полу.

Еще одно злоключение случилось дома (вариант – кольцо на работе). Задымил и погиб старенький телевизор в спальне. Без него вечерами было совсем одиноко и тоскливо, а ранний отход ко сну в пустой холодной постели не сулил ничего хорошего. Спустя неделю Мила поднатужилась и купила новый телеящик. Сначала она долго размышляла, не будет ли лучше выкупить кольцо у Жоры. Она даже звонила ему, и у них состоялся следующий разговор:

– Привет, Жор. Что нового?

– А, Людмилка! Привет. Да все по-старому. Как ты?

– Ничего, работаю.

– Колечко-то носится? Ничего необычного не приключалось?

– Носится. Да как тебе сказать… Вот верну скоро, расскажу.

– Ну, как знаешь. А то заходи, посидим. Хочешь, так прямо сейчас заходи. Тут народ у меня, но места хватит, ты же знаешь.

– Спасибо, Жор, в другой раз как-нибудь. Ты вот что… Не скажешь, сколько это колечко может стоить? А то у меня тут подруги интересуются.

– М-м… Подумать надо. Посчитать.

– Ну, примерно, хотя бы.

Жора назвал сумму, от которой запершило в горле и Мила постаралась побыстрей свернуть разговор.

Теперь она строго следила за тем, чтобы кольцо всегда было с ней. Однажды обнаружила, уже у ворот завода, что кольцо осталось дома. Тут же вернулась за ним, несмотря на опоздание и впредь вообще не снимала его с пальца. Даже дома. В течение полутора недель все было в порядке, никаких неприятностей и происшествий. До тех пор, пока кольцо не осталось на работе, и Мила наехала на доску с гвоздем.

Тащиться на работу пешком она не стала. Ключ от дома был на месте и она побрела в квартиру. В комнатах было темно и неуютно. Мила даже не стала включать телевизор. Ей было жутко и тоскливо. Она забралась в постель и постаралась уснуть. Сон никак не хотел приходить. Голова была полна мыслей, от которых хотелось плакать, ибо все это было уже совсем не смешно. Что надлежало делать с кольцом, она не знала. Она казалась себе морской раковиной, лежавшей на полке над постелью. Ее, покинутую последним жителем, зачем-то вытащили из моря и теперь она находилась одна в чуждом ей месте – пустая, забытая, никому не нужная.

Плохо выспавшаяся, с неясными обрывками мрачных сновидений в голове, Мила появилась на работе и немедленно надела кольцо.

– Ну что тебе от меня нужно? Отпусти меня. Пожалуйста, – сказала она ему, на что бриллиант брызнул россыпью разноцветных бликов, зацепившись за солнечный зайчик, мимолетно упавший на него.

С машиной обещал помочь Львович: снять проколотое колесо и отвезти знакомому из шиномонтажа. Но все это только завтра.

После работы пришлось тащиться до банка, оплачивать счета за квартиру. Идти пешком было еще более тоскливо, но ничего поделать было нельзя. У банка Милу поджидала засада: по техническим причинам он был закрыт. Предстояло идти еще дальше, к метро. Мила привычно проверила наличие на пальце кольца. Оно было с ней и неприятность была еще досаднее и непонятнее.

В банке у метро народу было куда больше, но Мила отстояла очередь и оплатила все, что было нужно.

Выйдя на улицу, она почувствовала, как гудят ноги – надевать шпильки сегодня было неверным решением. Но ковылять она не умела и потому двинулась до дома как всегда – изящно и красиво.

Уже почти свернув в арку, она поняла, что находится в двух шагах от подъезда, где жил Жора. Она посмотрела на кольцо. Как влитое сидело оно на пальце, и не думая покидать насиженное место. Но тут Мила решилась.

– Иди-ка ты к своему хозяину, лучший друг девушек, – сказала она кольцу и решительно повернула в сторону подъезда. Будь что будет, думала Мила. Отдам и гори все огнем. Стисну зубы и перетерплю. Не вечно же неприятностям преследовать меня!

Сначала она хотела позвонить Жоре, предупредить, что вот прямо сейчас зайдет, но, достав телефон, передумала. Нет уж. Зайду прямо так, без приглашения. Тем более что в случае с Жорой это было вполне допустимо и даже в норме.

Дойдя до подъезда, Мила поняла, что совсем неожиданно прийти не получится, так как нужно было связываться с хозяином посредством домофона, иначе дверь в подъезд было не открыть. Однако сразу после этих мыслей, будто по магическому заклинанию «сим-сим» дверь запищала и распахнулась, выпуская из подъезда какую-то пару. Мила вошла внутрь. У двух лифтов толпилось трое, шумно погружаясь в маленькую кабину. Мила терпеть не могла ездить в лифте с посторонними и решила переждать. Наконец двери затворились и галдеж троицы пополз вверх. Мила медленно дошла до площадки лифтов и протянула руку к кнопке вызова кабины.

Бриллиант хитро подмигнул ей с кольца…

– Да ну, ерунда, – перебил Машу Жека. – Вовсе не страшно.

– Ладно тебе, – сказал Денис. – Пусть рассказывает. Мне интересно. Давай дальше.

Но Маша обиженно помотала головой:

– Не буду. Пусть сам рассказывает.

– Подумаешь, ну и расскажу…

– Нет. Теперь моя очередь, – поднял руку Денис. Он потер ладонями колени, откашлялся и начал строгим монотонным голосом: – В одном красном-прекрасном городе стоял большой-пребольшой дом. В этом большом-пребольшом доме была белая-пребелая квартира. И в одной маленькой-премаленькой комнате прямо посередине стоял черный-пречерный…

Капля третья:

Стул без инвентарного номера

Мила проснулась от действующих на нервы невнятных звуков и уже хотела сунуть голову под подушку, как поняла, что это звучит мелодия для побудки из мобилы. Бормоча проклятия, она нащупала вибрирующую тушку телефона, нажала заветную кнопку «еще подремать» и снова бухнулась под одеяло. И тут же вспомнила, что ей снилось.

Оба мертвеца – прошлогодний и недавний – сидели в приемной у ее стола и что-то увлеченно рассказывали. В полудреме Мила попробовала вспомнить, о чем именно они говорили, и не заметила, как окончательно проснулась.

Не дожидаясь, когда будильник вновь заверещит, она поднялась, выключила звонок и принялась собираться на работу. И все это время виденный сон проступал все отчетливее. В нем оба они сидели на стуле возле ее стола – то поочередно, плавно превращаясь один в другого, то вообще вместе, будто стульев вдруг становилось на один больше и так они и сидели, лицом друг к другу, но смотрели все равно на нее, и каждый делился чем-то приятным. И оба были довольны.

Первый мертвец был из арендаторов. Звали его Артур, а вот отчества Мила не запомнила: то ли Гургенович, то ли Гурамович. Тем не менее, сам Артур убедительно просил Милу называть его простецки, без отчества. В то время обсуждал он с генеральным нечто важное, являлся в приемную целую неделю и, бывало, что не один раз на дню. Правда, нередко подгадывал таким образом, что генеральный как раз отсутствовал, и он с видимым удовольствием сидел в приемной и наслаждался обществом Милы. Ей было ясно, что помимо чисто служебных интересов, он оказывал ей знаки внимания не случайно. Запала баба в душу, с кем не бывает. Было ему чуть за пятьдесят, но выглядел он, на взгляд Милы, не лучшим образом. Была она к нему совершенно равнодушна, и утомлял он ее этими визитами неимоверно. Он болтал о погоде, ценах на дачи под Москвой и при случае пялился на ноги Милы, когда она была вынуждена вскакивать по делам, причем делал это не особо маскируясь. Она по возможности вежливо что-то отвечала ему, поддакивала и качала головой, пытаясь сосредоточиться на служебных обязанностях, и все ждала с тоской и безнадежностью, когда же он, наконец, приступит к решительным действиям, и, скажем, пригласит ее куда-нибудь в ресторан, чтобы уже отшить его окончательно, бесповоротно и может быть, даже грубо. Но Артур то ли не прорабатывал такую возможность, то ли просто испытывал оргазм, любуясь Милой – в общем, никаких предложений не делал.

Исчез он неожиданно резко и только Светка потом как-то за обедом поделилась новостью, что Артур этот взял да и помер. Помощник его сообщил, по виду такой же «артур». Миле что: с глаз долой, из сердца вон. Тоже мне, ухажер. Ну, поскабрезничали со Светкой на предмет, уж не сгубила ли его девичья краса. Удар, там, хватил. Во время мастурбации.

Второй мертвец был Иван Пантелеевич, начальник производственно-коммерческой службы, преставившийся накануне – тихо и скромно, дома, в собственной постели. Был он из заводских старожилов и из своих шестидесяти лет сорок отпахал на заводе, а начинал с простого работяги. Он заглядывал регулярно, и тоже был не прочь поболтать о том, о сем с Милой. Дело известное, ведь красивая женщина – национальное достояние. В том плане, что любоваться ею не возбраняется никому. Да и Миле Иван Пантелеевич был симпатичен. Хоть и в годах, а выглядел молодцевато и подтянуто, умел удачно пошутить и с противоположным полом был галантен и предупредителен.

Мила ехала на завод и вспоминала, как бедный Иван Пантелеевич вот только в пятницу говорил с ней о каких-то житейских пустяках. Причем сидел в приемной долго, будто и не было у него никаких дел, и уходить вовсе не собирался…

Вчера днем должен был он отправиться в очередную командировку в Питер и далее в Петрозаводск и Мила, как обычно, заказывала ему билеты. Он любил ездить поездом, а вот самолеты не терпел. Билеты было заказывать просто: в Большом доме, подведомственном заводу, находилась контора по продаже авиа и железнодорожных проездных документов. И вот вчера сообщили из дому, что Иван Пантелеевич умер. В ночь с воскресенья на понедельник.

Настроение было плохое. Мила вошла в приемную и принялась заниматься делами, что, как известно, если и не улучшает настроение, то здорово отвлекает от мрачных мыслей. Первым в списке утренних дел, которое следовало немедленно исполнить, был макияж. Этому важному занятию было необходимо посвятить никак не меньше пятнадцати-двадцати минут, пока руки еще не были заняты приготовлением кофе, набиванием всевозможных текстов и всем остальным.

О чем же это они мне говорили, подумала Мила, вновь невольно возвращаясь к невеселому сну, но слова обоих мертвецов никак не вспоминались, от них осталось только ощущение, что делились они чем-то благостным для них обоих, чем-то хорошим. Она вдруг отчетливо вспомнила лоснящееся лицо Артура и даже перестала краситься, замерев в кресле со щеточкой в руке и глядя не в зеркальце, а в пустоту.

Скрипнула дверь в кабинет и оттуда появилась уборщица тетя Вера, неся ведро с водой и швабру. Мила вздрогнула и сосредоточилась на ресницах.

Пока тетя Вера убиралась в приемной, Мила закончила краситься и принялась поливать цветы.

– Теть Вер, слышала? Про Ивана Пантелеевича? – спросила она, не оборачиваясь. Очень захотелось этим поделиться, услышать что-нибудь ободряюще-житейское. Тетя Вера отозвалась от шкафов, где протирала пыль, и вздохнула:

– Да как же не слышать. Хороший был мужчина, и не сказать, чтобы болел чем-то. Да богу, вишь, видней.

Тетя Вера работала давно и знала даже о тех сотрудниках завода, которые не так часто появлялись в управлении. Была она ровесницей усопшего и Мила только сейчас поняла, что начинать этот разговор не следовало – кому же эти возрастные сравнения будут приятны? Но слово не воробей. Мила прикусила язык, спрятала лейку между стеной и холодильником и уселась на свое место. Тетя Вера тем временем отложила тряпку, подошла к стулу, который стоял напротив Милиного стола и села, сложив руки на коленях, как делают маленькие дети в присутственных местах или перед строгими взрослыми. Видеть ее сидящей Миле еще не доводилось, все время та находилась на ногах, с ведром, шваброй, вечно что-то протирала, выносила, приводила в порядок, хотя постоянно они перебрасывались короткими разговорами, сплетничали по-бабьи и делились некими бытовыми секретами. Их связывали такие области как цветоводство, разведение чайного гриба и передача «Контрольная закупка» на Первом канале.

Тетя Вера немного помолчала, думая о чем-то, потом взглянула на Милу и невесело улыбнулась:

– Посижу я тут у тебя, Люся?

Такое производное от своего имени Мила недолюбливала, но тете Вере это прощалось и в ее исполнении вовсе не раздражало.

– Конечно, теть Вер, – Мила улыбнулась в ответ. – Сидите сколько нужно. Устали, наверное.

– Да ну, какие мои годы, – махнула рукой тетя Вера. – Просто хорошо у тебя тут.

Тут как раз зазвонил рабочий телефон и Мила не успела с этим согласиться.

Разговор затянулся минут на десять. Мила сверяла данные в документах, делала пометки, переспрашивала, уточняла и рассеянно смотрела, как тетя Вера блаженно смотрит куда-то в стену напротив, думая о чем-то своем.

Мила положила трубку, собрала формуляры стопочкой и открыла ящик стола, где у нее лежали документы «в первую голову» и сердце сжалось от тоски и жалости. В ящике лежали железнодорожные билеты для Ивана Пантелеевича, которые ему так и не пригодились. Мила вздохнула, положила формуляры поверх билетов и закрыла ящик.

Тетя Вера так и сидела на стуле, глубоко задумавшись, и Мила не стала ее тревожить. Телевизор в углу о чем-то напряженно вещал, она взяла пульт и прибавила звук.

…на насыпи лежал на боку синий вагон с надписью «Невский экспресс», вокруг сновали люди в форме МЧС, и голос корреспондента вещал за кадром: «…крушение скорого поезда номер 166, следовавшего из Москвы в Санкт-Петербург и приведшего к гибели более двадцати человек…»

– Господи, что творится, – пробормотала Мила и тут заметила, что тетя Вера склонила голову на грудь и посапывает. Мила смутилась, наклонилась через стол и осторожно погладила уборщицу по плечу:

– Теть Вер, ау…

Та открыла глаза, взглянула на Милу и, как ни в чем не бывало, сказала, поднимаясь со стула:

– Да, Люсенька, пойду я. Поспешать надо.

Похоже было, что она даже не заметила, что ее сморило. Мила усмехнулась и вернулась к делам.

День и дальше не желал сходить с заданной ранним утром кривой колеи. Повадились звонить совершенно ненужные люди и мотать нервы. Начинать приветственную фразу ровным спокойным голосом после очередного звонка было совсем непросто.

В обед, решив устроить себе разгрузочный день, Мила пила обезжиренный кефир, в который раз наблюдая по телевизору репортажи с места подрыва (а это был теракт) «Невского экспресса» и никак не могла отделаться от мысли, что она что-то упустила. И именно в связи с этим крушением. Что-то вертелось в голове назойливой мухой, но она эту муху никак не могла поймать, а та все гудела голосами репортеров и ведущих новостей, все твердила об одном и том же.

Обед закончился и Миле позвонил коммерческий директор. Он спросил, готовы ли формуляры и сообщил, что скоро зайдет за ними. Мила дала отбой и полезла в ящик стола за бумагами. Положив их на край стола, она хотела было задвинуть ящик, как снова наткнулась на невостребованные билеты для несчастного Ивана Пантелеевича. Она вынула их из ящика, и тут ее осенило: билет был на тот самый поезд, что сошел с рельсов вчера вечером! Она просмотрела строчки информации, слазила в Интернет проверить. Все так и было, подорванный поезд имел номер 166, как и в билете. Иван Пантелеевич уберег себя от возможных травм, но смерть все равно не обманул… Впрочем, кто знает, возможно, он оказался бы среди тех пассажиров, кто погиб. И что в этом случае лучше: умереть во сне в собственной постели или погибнуть, будучи раздавленным в жуткой катастрофе?

Мила поежилась, сунула билет на прежнее место и попыталась сосредоточиться на текущих делах.

На следующее утро Мила звонила домой уборщице тете Вере, узнать, почему та не пришла на работу. Послушав череду длинных гудков, она уже хотела дать отбой, как вдруг трубку взяли, и усталый женский голос ответил, или, вернее, спросил:

– Да?

– Здравствуйте, я могу поговорить с Верой… Ильиничной? – сказала Мила с пробуксовкой, потому что на секунду забыла отчество тети Веры. В ответ раздалось:

– Мама… Вера Ильинична умерла.

– К-к… когда? – у Милы перехватило горло.

– Сегодня ночью, – ответила женщина и Мила услышала короткие гудки.

– Боже мой… – прошептала в пустоту Мила и положила трубку.

Она обвела взглядом приемную, не зная, на чем остановить взгляд. Что-то шло неправильно. Или, напротив, чересчур правильно и, как ни странно, никакого противоречия здесь не было. Мила знала, что если кому-то что-то кажется непонятным и лишенным смысла, то для кого-то другого все это видится совершенно очевидным и ясным. И вовсе не обязательно, что эти двое – люди. Она замечала за собой такое вот состояние, когда она или предчувствовала нечто и оно сбывалось, или вот так же понимала, что то, что случилось, произошло неспроста. Что-то подсказывало, что в этом есть система, строгая и последовательная. И часто это ее предчувствие блестяще подтверждалось. В недавних смертях тоже была система, некое правило – неведомое и могучее – и Миле показалось, что разгадка рядом.

Интуиция путей решения не предлагала, и она попыталась сосредоточиться и мыслить логически.

Итак. Три смерти. Две недавние и одна прошлогодняя. И Артур, и Иван Пантелеевич и тетя Вера были в приемной. И что? Здесь много кто бывает. Она сама сидит, опять же, каждый день…

Миле стало неуютно. Она снова осмотрела комнату, пытаясь определить, что все эти смерти может объединять. Может, случайность? Она покачала головой, не соглашаясь. В приемной тихо работал телевизор, телефон вообще пока молчал. Мила выключила телеящик и закрыла глаза. Тут же она увидела, как тетя Вера дремлет, свесив голову на грудь. Никогда такого не было. Она вообще никогда не садилась в приемной. Ни на диван, ни на…

Миле показалось, что она нашла зацепку и открыла глаза.

Стул.

Вот он, стоит боком напротив ее стола, обращенный к двери в кабинет генерального.

Вот оно!

На стул этот если и присаживались, то ненадолго. Если ждать приходилось дольше, перебирались на диван, там было удобнее. Диван был обит черной кожей, стоял у стены сбоку от окна прямо напротив двери в кабинет. А стул… Мила попыталась вспомнить, кто сидел на нем, кроме трех упомянутых покойников и не вспомнила ни одного лица. Как нарочно, в памяти проплывали то Артур, то тетя Вера, то Иван Пантелеевич. Артур блаженно щурится от забредшего в приемную солнечного зайчика, Иван Пантелеевич что-то увлеченно рассказывает, тетя Вера мирно дремлет.

Но ведь сидели же! И многие. Мила поднялась и, обойдя свое рабочее место, стала рассматривать стул. Им пользовались регулярно, а то и просто ставили на него свои портфели, клали какие-то папки, даже шляпы пристраивали. Курьеры, опять же, всегда садились на этот стул, копаясь в своих сумках. Ни один как будто не помер.

Мила поежилась и продолжила размышлять.

На предмет общения заходили Львович, Светка, финансистка Любовь Игоревна. Они, конечно, присаживались – именно на этот стул – но лишь ненадолго. Еще часто заходил сисадмин Тимур, так он вообще был единственный, кто пристраивался прямо на краешек Милиного стола. Но ему это разрешалось, потому что был он молод, и задница у него была хороша. Особенно в пятницу, когда дресс-код отменялся, и он приходил на работу в узких джинсах…

Мила тряхнула головой, отгоняя ненужные мысли и обошла стул вокруг.

Был это обыкновенный деревянный стул, причем старый, неизвестно как попавший в приемную. На памяти Милы он всегда стоял в приемной по другую сторону стола секретаря. Мореного дерева, совершенно не подходящего под гамму остальной подобной мебели – Милиного стола, тумбочки, шкафов и стеллажей. Что за чушь, в самом деле! Она никогда не замечала этого несоответствия.