Сейчас вылетит птичка!

– Просто хотелось бы знать о нем побольше.

– Ну да, ну да, – сказал Генри с несвойственным ему нетерпением. – Ладно, ладно, хорошо. До вечера.

Эллен повесила трубку в расстроенных чувствах – у мужа душевный подъем, а она со своими сомнениями. Рассердившись на себя, она тут же решила активно проявить преданность Генри и его изобретению – нацепила Конфидо, сунула в ухо наушник и занялась домашними делами.

«Кто ты все-таки такой? – подумала она. – Что вообще такое Конфидо?»

– Для тебя я – способ разбогатеть, – ответил Конфидо. Как поняла Эллен, ничего другого сообщать о себе он не собирался. В течение дня она задавала этот вопрос несколько раз, и всякий раз Конфидо от ответа уклонялся, обычно переводя разговор на деньги – мол, на них можно купить счастье, что бы кто ни говорил.

– Как сказал Кин Хаббард, – проверещал Конфидо, – бедность не порок, а зря.

Эллен хихикнула, хотя слышала эту цитату раньше.

– Послушай, ты… – начала она. Все ее споры с Конфидо носили исключительно безобидный характер. Говоря о вещах, которые Эллен казались неприятными и неуместными, Конфидо умел сделать так, что она против своей воли с ним отчасти соглашалась.

– Миссис Бауэрс, Эллен, – раздался голос с улицы. Это была миссис Финк, соседка Бауэрсов, ее подъездная дорожка шла как раз мимо бауэрсовской спальни. Сейчас миссис Финк остановила свою новую машину как раз у Эллен под окном.

Эллен перегнулась через подоконник.

– Ого, – воскликнула она. – Вы чудесно выглядите. Новое платье? Прекрасно подходит к вашему цвету лица. Многим женщинам оранжевое не идет.

– Идет только тем, у кого цвет лица – колбасный, – прокомментировал Конфидо.

– И прическа новая. Мне очень нравится. Для овального лица – то, что нужно.

– Как заплесневелая купальная шапочка, – уточнил Конфидо.

– Я еду в город – подумала, может, вам что-нибудь нужно? – осведомилась миссис Финк.

– Спасибо, вы очень любезны, – сказала Эллен.

– А мы-то думали, что она хотела похвастаться перед нами своей новой тачкой, новыми шмотками и новой укладкой, – добавил Конфидо.

– Я решила, надо привести себя в порядок – Джордж пригласил меня пообедать в «Бронзовом зале», – пояснила миссис Финк.

– Правильно, должен же человек хоть иногда отвлекаться от своей секретарши – пусть даже на собственную жену, – заметил Конфидо. – Надо временами брать отпуск друг от друга – это помогает сохранить и укрепить чувство.

– Вы не одна, дорогая? – спросила миссис Финк. – Я вас от чего-то отрываю?

– Что? – с отсутствующим видом пробормотала Эллен. – Не одна? Нет, я одна.

– Мне показалось, вы к кому-то или к чему-то прислушивались.

– Правда? – удивилась Эллен. – Странно. Это вы что-то такое вообразили.

– У нее воображение как у тыквы, – вставил Конфидо.

– Ладно, я помчалась, – сказала миссис Финк, врубая мощный двигатель.

– Ничего странного, что вы пытаетесь удрать от себя, – сказал Конфидо. – Только от себя не убежишь, даже на «бьюике».

– Пока, – попрощалась Эллен. – Она очень милая, – мысленно сообщила она Конфидо. – Не знаю, зачем ты о ней столько гадостей наговорил.

– Ха-аа, – проворчал Конфидо. – Да весь смысл ее жизни: дать другим женщинам понять, что красная цена им – два цента.

– Хорошо, допустим даже, что это так, – примирительно сказала Эллен, – но у бедняжки за душой ничего другого нет, и вообще она безобидная.

– Безобидная? – переспросил Конфидо. – Она безобидная, ее мошенник муж тоже безобидный и тоже бедняжка, все вокруг безобидные. Вот ты пришла к этому великодушному выводу – а что остается себе? Какие мысли ты оставляешь для себя?

– Я больше не хочу тебя слушать, – сказала Эллен и потянулась к наушнику.

– Почему? – спросил Конфидо. – Мы же прекрасно проводим время. – Он хохотнул. – Слушай, вот уж эти старые ханжи и склочницы, вроде ее величества мадам Финк, лопнут от зависти, когда вам для разнообразия улыбнется удача. А? Увидят, что, в конце концов, победа приходит к честным и порядочным людям.

– К честным и порядочным?

– К вам с Генри, Господи Боже, – объяснил Конфидо. – Вот к кому. К кому же еще?

Рука Эллен прервала движение к наушнику. Потом снова поднялась, но уже без угрозы, а просто взять веник.

– А насчет мистера Финка и его секретарши – это грязные сплетни, – подумала она.

– Да? – поразился Конфидо. – Между прочим, дыма без огня…

– И никакой он не мошенник.

– Посмотри в эти бегающие, тусклые голубые глазки, на эти жирные губы, созданные для сигар, – говоришь, не мошенник?

– Ладно, – подумала Эллен. – Хватит. Ведь нет абсолютно никаких доказательств…

– В тихом омуте черти водятся, – сообщил Конфидо. Некоторое время он молчал. – Это я не только про Финков. Весь ваш квартал – тихий омут. Честное слово, кто-то должен обо всем этом книгу написать. Начать хотя бы с угла – Крамеры. Посмотришь на нее – тишайшее, благовоспитанное создание…

– Мама! Мама! – позвал ее сын несколько часов спустя. – Мама! Ты заболела? Мама!

– Теперь на очереди – Фицгиббонсы, – продолжал откровенничать Конфидо. – Этот бедненький, высохший коротышка-подкаблучник…

– Мама! – снова крикнул Пол.

– Ой! – воскликнула Эллен, открывая глаза. – Ты меня напугал. А почему вы не в школе? – Она сидела в кухонном кресле-качалке, слегка одурманенная.

– Так уже четвертый час, мама. А ты не знала?

– Господи, уже так поздно? День пролетел, а я и не заметила.

– Мама, а можно мне послушать? Можно, я послушаю Конфидо?

– Это не для детей, – возразила Эллен в легком замешательстве. – Так что нельзя. Конфидо – только для взрослых.

– А посмотреть на него можно?

Собрав волю в кулак, Эллен отцепила Конфидо от блузки, вынула наушник из уха и положила на стол.

– Вот, пожалуйста. Смотреть тут особенно не на что.

– Надо же, вот так просто лежит миллиард долларов, – негромко произнес Пол. – А с виду и не скажешь. Целый миллиард! – Он с большой степенью достоверности копировал вчерашнее поведение отца. – А мотоцикл мне купите?

– Всему свое время, Пол, – сказала Эллен.

– А почему ты до сих пор в халате? – поинтересовалась ее дочь.

– Как раз собиралась переодеться, – пояснила Эллен.

Она зашла в спальню – в голове все бурлило от подробностей скандала в семье соседей, о котором она что-то давно слышала, но сейчас Конфидо оживил воспоминания и украсил их живописными деталями, – и тут из кухни донеслись пронзительные вопли.

Она кинулась в кухню и застала там плачущую Сюзан, а рядом Пола – он покраснел, но вид у него был дерзкий. Из уха торчал наушник от Конфидо.

– Пол! – закричала Эллен.

– А мне плевать, – заявил Пол. – Я рад, что послушал. Теперь хоть знаю правду – знаю великую тайну.

– Он меня толкнул, – прорыдала Сюзан.

– А мне Конфидо велел, – сообщил Пол.

– Пол, – заговорила Эллен, охваченная ужасом, – о какой тайне ты говоришь? О какой тайне, милый?

– Я не твой сын, – сказал он угрюмо.

– Конечно, мой!

– Конфидо сказал, что не твой, – повторил Пол. – Он сказал, что я приемный. Что ты любишь только Сюзан, а мне достаются объедки.

– Пол, дорогой мой. Это просто неправда. Клянусь тебе. И я не представляю, что ты имеешь в виду под объедками…

– Конфидо говорит, что это как раз и есть правда, – упрямо повторил Пол.

Эллен оперлась о кухонный стол и потерла виски руками. Вдруг она подалась вперед и выхватила Конфидо из рук Пола.

– Дай сюда этого мерзавца! – велела она. Зажав Конфидо в руке, она решительно вышла на задний дворик.

– Эй! – вскричал Генри, отбивая лихую чечетку перед входной дверью. Шляпу он, в совершенно не свойственной ему манере, ловко швырнул в направлении вешалки. – Угадайте, кто пришел? Кормилец – вот кто!

В пролете кухонной двери появилась Эллен и улыбнулась ему вялой улыбкой.

– Здравствуй.

– Вот молодец, – поприветствовал жену Генри. – У меня для тебя отличные новости. Сегодня великий день! Я больше не работаю! Красота! Они готовы взять меня обратно, когда я только захочу, да вряд ли они такого счастья дождутся.

– Угу, – буркнула Эллен.

– На Бога надейся, а сам не плошай, – сказал Генри. – Перед тобой человек, свободный как ветер.

– Ага, – хмыкнула Эллен.

Слева и справа от нее появились Пол и Сюзан и безрадостно уставились на отца.

– В чем дело? – спросил Генри. – Я куда пришел – в похоронное бюро?

– Мама его похоронила, папа, – хрипло объявил Пол. – Похоронила Конфидо.

– Правда похоронила, – добавила Сюзан, сама себе удивляясь. – Под гортензией.

– Генри, я не могла поступить иначе, – сказала Эллен в отчаянии, обнимая мужа обеими руками. – Либо он – либо мы.

Генри оттолкнул ее.

– Похоронила, – пробормотал он, покачивая головой. – Похоронила? Если не нравится – можно просто выключить.

Он медленно прошел через дом на задний дворик, домочадцы наблюдали за ним в оцепенении. Никого ни о чем не спрашивая, Генри направился прямо к могиле под кустами.

Он раскопал могилку, извлек на поверхность Конфидо, носовым платком стер с него грязь и сунул наушник в ухо – вскинул голову и стал слушать.

– Все нормально, все хорошо, – сказал он негромко. Потом повернулся к Эллен: – Что такое на тебя нашло?

– Что он сказал? – спросила Эллен. – Что он тебе сказал, Генри?

Он вздохнул, весь вид его говорил о жуткой усталости.

– Сказал, что если на нем не наживемся мы, потом это сделает кто-нибудь другой.

– Пусть наживаются, – согласилась Эллен.

– Но почему? – Генри с вызовом посмотрел на нее, однако его решимость быстро растворилась, и он отвел глаза в сторону.

– Если ты говорил с Конфидо, сам знаешь почему, – сказала Эллен. – Ведь знаешь?

Генри опустил глаза.

– А ведь как это можно продать! – пробормотал он. – Господи, как это можно продать!

– Генри, это прямая телефонная связь с худшим, что в нас есть, – сказала Эллен и разрыдалась. – Такую штуку нельзя давать никому, Генри, никому! Этот голосок и так звучит достаточно громко.

Над двором нависла осенняя тишина, приглушенная преющими листьями… ее нарушал только легкий шелест – это Генри что-то насвистывал сквозь зубы.

– Да, – сказал он наконец. – Знаю.

Он вынул Конфидо из уха и снова аккуратно положил в могилку. Пнул ногой землю, засыпая покойника.

– Что он сказал напоследок, папа? – спросил Пол.

Генри печально ухмыльнулся.

– «Еще увидимся, дурачина. Еще увидимся».

Глуз[4]

Словечко «синопоба», сокращение от «ситуация нормальная – полный бардак», появилось во время Второй мировой войны и продолжает использоваться довольно широко. Родственное ему «глуз», возникшее примерно в то же время, теперь почти забыто. Оно означает «глубочайшая задница» и достойно лучшей судьбы. Особенно полезно оно для описания неурядиц, возникших не по злому умыслу, а в результате административных сбоев в какой-либо большой и сложной организации.

Так, например, Мелч Рохлер угодил в глуз, работая в «Дженерал фордж-энд-фаундри компани». Он знал это слово – услышал однажды, и сразу понял, что оно облегает его, точно эластичные нейлоновые плавки. Мелч сидел в глузе в Илиумском отделении компании, которое состояло из пятисот двадцати семи пронумерованных строений. К глузу он пришел классическим путем, то есть стал жертвой временных мер, которые превратились в постоянные.

Мелч Рохлер работал в отделе по связям с общественностью, все сотрудники которого размещались в Строении 22. Но когда Мелч устраивался на службу, в Строении 22 уже не осталось свободных мест, и Мелчу временно выделили стол в кабинете рядом с машинным помещением лифта под самой крышей Строения 181.

Строение 181 не имело никакого отношения к связям с общественностью. За исключением предоставленного самому себе Мелча, здание целиком и полностью принадлежало подразделению, занимавшемуся исследованием полупроводников. У Мелча был общий кабинет – и машинистка – с кристаллографом, доктором Ломаром Хорти. Мелч просидел там восемь лет, чужой для окружающих и призрак для тех, среди кого должен был находиться. Начальство не держало на него зла. О нем просто не вспоминали.

Мелч не увольнялся по простой и вполне уважительной причине – у него на руках была тяжелобольная мать. Но за покорность глузу приходилось платить высокую цену. Мелча одолела апатия, он стал желчным и чрезвычайно замкнутым.

А потом, когда пошел девятый год работы Мелча в компании, а ему самому исполнилось двадцать девять, в дело вмешалась судьба. Она направила жир из кафетерия, расположенного в Строении 181, в шахту лифта. Жир скопился на подъемном механизме, воспламенился, и Строение 181 выгорело дотла.

Но в Строении 22, где должен был сидеть Мелч, по-прежнему не хватало места, и ему временно выделили кабинет в цоколе Строения 523, рядом с последней остановкой автобуса, курсировавшего по территории компании.

В Строении 523 располагался спортивный комплекс.

Одно достоинство у нового кабинета все-таки было: сотрудники посещали комплекс только в нерабочее время и по выходным, так что в служебные часы никто не плавал, не играл в боулинг, не танцевал и не закидывал мяч в баскетбольную корзину у Мелча над головой. Звуки веселья его не только отвлекали бы, но и дразнили, что было бы совсем невыносимо. Все эти годы у Мелча, ухаживавшего за больной матерью, не оставалось времени для развлечений.

Еще одна приятная перемена заключалась в том, что Мелч наконец-то стал начальником. В своем спортивном комплексе он был настолько изолирован от остальных, что не мог пользоваться услугами чужой машинистки. Ему теперь полагалась собственная.

Мелч сидел в своем новом кабинете, прислушиваясь к стуку капель из протекающего душа за стенкой, и ждал прихода новой барышни.

Было девять часов утра.

Мелч вздрогнул: наверху гулко хлопнула входная дверь. Наверное, в здание вошла новая машинистка, потому что больше ни у кого в мире не могло быть здесь никаких дел.

Мелчу не было нужды вести девушку через баскетбольную площадку, мимо дорожек для боулинга, потом вниз по металлической лестнице и дощатому настилу к своему кабинету. Сотрудники административно-хозяйственного отдела обозначили путь стрелками, на каждой из которых имелась надпись: «Отдел по связям с общественностью, сектор общих ответов».

Сектором общих ответов отдела по связям с общественностью на протяжении всей своей нелепой карьеры в компании был Мелч. Он отвечал на письма, адресованные просто «Дженерал фордж-энд-фаундри компани», которые логика не позволяла направить никакому конкретному подразделению. Половина таких писем были просто бессмысленными. Мелчу вменялось в обязанность вежливо отвечать даже на самые глупые и бессвязные письма, демонстрируя то, что неустанно демонстрировал отдел по связям с общественностью – у «Дженерал фордж-энд-фаундри компани» сердце большое, как целый мир.

Мелч услышал, как новая барышня осторожно спускается по лестнице. Вероятно, она не очень доверяла указателям. Ее шаги были нерешительными и временами слишком легкими, словно девушка шла на цыпочках.

Послышался скрип двери, на который тут же отозвалось какое-то жуткое, неестественное эхо, многократно отраженное эхо. Девушка свернула раньше времени и по ошибке открыла дверь в плавательный бассейн.

Отпущенная на свободу дверь с громким стуком захлопнулась.

Девушка снова пошла, теперь уже правильной дорогой. Деревянный настил скрипел и хлюпал у нее под ногами. Она постучала в дверь сектора общих ответов отдела по связям с общественностью.

Мелч открыл.

И замер, как громом пораженный. Ему улыбалась самая жизнерадостная и самая хорошенькая девушка из всех, каких он когда-либо видел. Новехонькая, свежеотчеканненая особа женского пола никак не старше восемнадцати лет.

– Мистер Рохлер? – спросила она.

– Да? – сказал Мелч.

– Я Фрэнсин Пефко. – С очаровательной скромностью она склонила свою милую головку. – Вы мой новый начальник.

От смущения Мелч почти лишился дара речи, поскольку в секторе общих ответов такой девушке было явно не место. Мелч предполагал, что ему пришлют унылую и скучную женщину, работящую, но ограниченную, которая с мрачной покорностью смирится с никчемным начальником и убогой обстановкой. Он не принял в расчет перфокарточную машину отдела кадров, для которой девушка – просто девушка.

– Входите… входите, – растерянно пробормотал Мелч.

Фрэнсин вошла в жалкий тесный кабинет, по-прежнему улыбаясь, излучая оптимизм и здоровье. Она явно только что устроилась на работу в компанию, поскольку принесла с собой все брошюры, которые в первый день выдают новичкам.

И подобно многим девушкам в свой первый рабочий день, Фрэнсин оделась – по выражению одной из брошюр – чересчур нарядно. Каблуки ее туфель были слишком тонкими и высокими. Платье легкомысленное и дерзкое, с целым созвездием сверкающей бижутерии.

– Здесь мило, – сказала она.

– Правда? – удивился Мелч.

– Это мой стол? – спросила девушка.

– Да, – подтвердил Мелч. – Ваш.

Фрэнсин пружинисто опустилась на вращающийся стул, сдернула чехол с пишущей машинки, скользнула пальцами по клавишам.

– Я готова приступить к делу, как только вы скажете, мистер Рохлер, – сообщила она.

– Да… конечно, – кивнул Мелч.

Он боялся приступать к делу, потому что не находил способа представить свою работу в выгодном свете. Стоит им начать, и это юное существо поймет всю бесконечную никчемность самого Мелча и его служебных обязанностей.

– Это первая минута первого часа первого дня моей первой в жизни работы, – объявила Фрэнсин. Глаза ее сияли.

– Правда? – спросил Мелч.

– Да, – подтвердила Фрэнсин.

Потом, сама того не подозревая, Фрэнсин Пефко произнесла несколько слов, необыкновенная поэтичность которых потрясла Мелча. Эта фраза с безжалостностью великой поэзии напомнила Мелчу, что его главные опасения относительно Фрэнсин носят не производственный, а эротический характер.

Фрэнсин сказала вот что:

– Я пришла сюда прямо из «цветника».

Она имела в виду всего лишь центр приема и распределения, созданный компанией для новых сотрудниц и немедленно получивший название «цветник».

Однако воображению Мелча предстал благоуханный сад, где хорошенькие молодые женщины вроде Фрэнсин раскрываются на клумбах, как бутоны, тянут головки к солнцу, добиваясь внимания энергичных и успешных молодых людей. Такие прекрасные существа не могли иметь ничего общего с мужчиной, который давно и безнадежно сидел в глузе.

Мелч с беспокойством посмотрел на Фрэнсин. Она, такая свежая и желанная, только что из «цветника», совсем скоро обнаружит, насколько жалкая работа у ее начальника. А еще она поймет, что ее начальника не назовешь настоящим мужчиной.

Обычно по утрам рабочая нагрузка сектора общих ответов составляла примерно пятнадцать писем. В то утро, когда к работе приступила Фрэнсин Пефко, ответа ждали всего три письма.

Одно было от мужчины из психиатрической лечебницы. Он утверждал, что вычислил квадратуру круга. За это он хотел сто тысяч долларов и свободу. Второе письмо прислал десятилетний мальчик, желавший стать пилотом первой ракеты, которая полетит на Марс. В третьем письме женщина жаловалась, что не может отучить свою таксу лаять на пылесос компании «Дженерал фордж-энд-фаундри».

К десяти часам Мелч и Фрэнсин разделались со всеми тремя письмами. Фрэнсин подшила их в папку вместе с копиями вежливых ответов Мелча. В шкафу для хранения документов больше ничего не было. Все старые папки сектора общих ответов погибли при пожаре в Строении 181.

В работе наступило временное затишье.

Фрэнсин едва ли могла заняться чисткой пишущей машинки – новенький механизм и так сверкал. Мелчу было трудно с серьезным видом рыться в бумагах, поскольку у него на столе лежал всего один документ: краткое напоминание, что начальники должны решительно бороться с перерывами на кофе.

– Пока все? – спросила Фрэнсин.

– Да, – ответил Мелч. Он вглядывался в лицо девушки – не мелькнет ли на нем насмешливое выражение. Но ничего не заметил. – Вы… так уж вышло, что сегодня мало работы, – сказал он.

– Когда приходит почтальон? – спросила Фрэнсин.

– Почтовая служба не забирается в такую даль, – сказал Мелч. – Когда я утром иду на работу, а потом возвращаюсь с обеда, то беру наши письма в почтовом отделении компании.

– А, – произнесла Фрэнсин.

Протекающие головки душа за стенкой вдруг решили шумно вдохнуть. Потом их носовые ходы, похоже, прочистились, и стук капель возобновился.

– Наверное, у вас временами бывает много работы, мистер Рохлер? – с трепетом спросила Фрэнсин; перспектива кипучей деятельности вызывала у нее приятное волнение.

– Бывает довольно много, – подтвердил Мелч.

– А когда к нам приходят люди, что мы для них делаем? – поинтересовалась Фрэнсин.

– Люди? – не понял Мелч.

– Разве у нас не отдел по связям с общественностью? – удивилась Фрэнсин.

– Да… – сказал Мелч.

– И когда же приходят люди?

Фрэнсин окинула взглядом свой в высшей степени презентабельный наряд.

– Боюсь, люди так далеко не забираются.

Мелч чувствовал себя хозяином самой долгой и самой скучной вечеринки, которую только можно представить.

– О… – протянула Фрэнсин и посмотрела на окно комнаты. Из окна, находившегося в восьми футах над полом, открывался вид на изнанку конфетной обертки, лежащей в проходе между зданиями. – А как же люди, с которыми мы работаем? – спросила девушка. – Разве они не снуют весь день туда-сюда?

– Боюсь, мы больше ни с кем не работаем, мисс Пефко, – сказал Мелч.

– О… – произнесла Фрэнсин.

Сверху послышался устрашающий хлопок паропровода. Огромная батарея отопления в крошечном кабинете принялась шипеть и плеваться.

– Почему вы не читаете брошюры, мисс Пефко? – спросил Мелч. – Может, вам стоит с ними ознакомиться?

Фрэнсин кивнула, желая угодить начальнику. Потом немного подумала и начала улыбаться. Натянутая улыбка была первым признаком того, что Фрэнсин считает новое место работы не таким уж веселым. Читая брошюры, она слегка нахмурилась.

На стене тикали часы. Каждые тридцать секунд раздавался щелчок, и минутная стрелка почти незаметно сдвигалась. До обеда оставался час и пятьдесят одна минута.

– Ха, – фыркнула Фрэнсин, комментируя что-то из прочитанного.

– Прошу прощения? – сказал Мелч.

– Здесь каждую пятницу вечером устраиваются танцы – прямо в этом здании, – объяснила Фрэнсин, отрывая взгляд от брошюры. – Вот почему наверху все так разукрашено, – прибавила она.

Девушка имела в виду, что на баскетбольной площадке были развешены японские фонарики и серпантин. По всей вероятности, следующая вечеринка планировалась в деревенском стиле, потому что в углу стоял настоящий стог сена, а на стенах в художественном беспорядке висели тыквы, сельскохозяйственные орудия и снопы из кукурузных початков.

– Я люблю танцевать, – сообщила Фрэнсин.

– Угу, – промямлил Мелч. Он никогда не танцевал.

– Вы с женой много танцуете, мистер Рохлер? – спросила Фрэнсин.

– Я не женат, – сказал Мелч.

– О! – Фрэнсин зарделась и, поджав губы, снова уткнулась в брошюру. Когда краска сошла с ее щек, она подняла голову. – Вы играете в боулинг, мистер Рохлер?

– Нет, – тихим, напряженным голосом сказал Мелч. – Я не танцую. Я не играю в боулинг. Боюсь, я почти ничем не занимаюсь, кроме ухода за матерью, которая болеет уже много лет.

Мелч закрыл глаза. Укрывшись за пурпурной тьмой опущенных век, он размышлял о жестокости жизни – о том, что жертвы не зря называются жертвами. Заботясь о больной матери, он многого лишился.

Открывать глаза не хотелось, поскольку Мелч знал: то, что он увидит на лице Фрэнсин, ему не понравится. Он не сомневался, что на ангельском личике Фрэнсин будет написана самая жалкая из всех положительных оценок – уважение. А к уважению неизбежно примешается желание оказаться как можно дальше от этого неудачливого и скучного мужчины.

Чем больше Мелч думал о том, что увидит, открыв глаза, тем меньше ему хотелось их открывать. Часы на стене вновь щелкнули, и Мелч понял: еще тридцати секунд пристального взгляда мисс Пефко ему не выдержать.

– Мисс Пефко, – произнес он, не открывая глаз. – Не думаю, что вам здесь понравится.

– Что? – сказала Фрэнсин.

– Возвращайтесь в «цветник», мисс Пефко, – сказал Мелч. – Расскажите там о ненормальном, которого вы нашли в подвале Строения 523. Потребуйте нового назначения.

Мелч открыл глаза.

Лицо Фрэнсин было бледным и напряженным. Удивленная и испуганная, она едва заметно покачала головой.

– Вы… я вам не понравилась, мистер Рохлер? – спросила девушка.

– Дело совсем не в этом. – Мелч встал. – Просто уходите отсюда – ради собственного блага.

Фрэнсин тоже встала, продолжая качать головой.