скачать книгу бесплатно
Тетушка обернулась к Мите и воззрилась на него с отчаянной, безмолвной надеждой.
«А ведь если я уступлю, наша домашняя война, пожалуй, прекратится», – подумал Митя, глядя в ее молящие глаза. Пара слов, и он станет для тетушки… и Ниночки… настоящим героем.
Вот уж кем Митя никогда не хотел быть!
– Простите, дорогая тетушка, что касаюсь деликатной темы… но вам с Ниночкой хоть есть что надеть, мне же скоро и вовсе дерюгой прикрываться придется, – улыбнулся Митя, с интересом наблюдая, как надежда в двух парах глаз сменяется иссушающей ненавистью.
– И сколько же это все будет моему племяннику стоить? – выпрямляясь, будто кол проглотила, процедила тетушка.
И прежде чем Митя сообразил, как намекнуть ей на неуместность вопроса, не слишком позорясь перед альвом, тот равнодушно ответил:
– Сюртуки около ста рублев встанут… Каждый. От материала и приклада зависит. Жилет до сорока обойдется. – Он бросил тетрадь с расчетами и мерную ленту в саквояж.
Замочек щелкнул с неумолимостью палаческого топора.
– Сколько? – в священном ужасе выдохнула тетушка.
То же самое хотел прокричать Митя, но он светский человек и кричал мысленно.
– И где ты собираешься взять такие деньги? – вовсе позабыв приличия, едко поинтересовалась тетушка, и Митя опомнился.
– Думаю, источник наших семейных финансов маэстро Йоэлю не интересен. С вашего разрешения, мы с господином Альшвангом вынуждены вас покинуть… Торопимся, знаете ли… подобрать должный приклад для сюртуков… подкладку… пуговицы…
«…Но сперва добыть на них деньги!» – мысленно закончил он.
Глава 16
Ворованный мертвец
– Обидели бедную тетушку, лишили надежды…
Они шли по улице – Митя впереди, Йоэль на полшага позади. И почтительный наклон головы – вдруг молодой барин чего сказать пожелает – был правильный, и типичная мелкая приказчицкая побежка… Но почему-то в исполнении альва все это выглядело неправильно. Словно затаенное издевательство. Митя подозревал, что не только выглядело.
– Я? Та ни б-же мой, шо вы такое говорите! – с внезапно прорезавшемся местечковым акцентом протянул Йоэль. – Я всего лишь обрисовал положение вещей, а уж вы сами ее и лишили, и обидели…
– Безусловно, я, – согласился Митя.
Он всегда честно признавал всех им обиженных, а теперь даже и убитых. А чего стыдиться, если они сами виноваты? Напрашивались же: не убить, так обидеть. Тетушка – больше всех.
Они еще раз повернули, в который раз оказавшись на задах модного дома Альшвангов.
– Какие хоть мерки у этого вашего посредника? – раздраженно спросил Йоэль.
– Вы берите что есть поприличнее, а посредника я под мерки подберу, – рассеянно ответил Митя, озираясь по сторонам. Этот проулок ему не нравился, да и немудрено – вечно тут какие-то неприятности! – Что-то не так? – поинтересовался Митя.
– Да как вам сказать… – протянул альв, круто повернулся на каблуках и зашагал прочь.
«Странные они все же, альвы… а которые еще и евреи, те вдвое». Митя дернул плечом. Потом дернул еще раз, пытаясь стряхнуть коснувшееся его что-то… невесомое, почти неощутимое… и задрал голову.
Мертвая Фира Фарбер больше не сидела на крыше дворового туалета. Она перепорхнула на ограду и с нее дотянулась кружевным зонтиком до Митиного плеча. И теперь вопросительно и требовательно смотрела ему в глаза.
– Устала ждать? – тихо выдохнул в ответ он.
Мертвая девушка кивнула.
– Потерпи. Я… – хотел сказать «скоро», но вовремя остановился. С мертвыми надо быть очень аккуратным в словах, они склонны понимать, как им самим хочется, а потом требовать от живых невозможного и немыслимого. Для живых. – Я… стараюсь.
Глаза покойницы полыхнули тьмой, и она оскалилась. А вот это нехорошо… Митя с тревогой поглядел на ее слегка заострившиеся зубы. Если она в жажде мести из призрака – нежити, в сущности, безобидной – начнет превращаться в навью… Нехорошо.
Послышались быстрые шаги, покойница оглянулась – повернув голову на девяносто градусов.
Из ворот, на ходу застегивая саквояж, выскочил Йоэль.
– Пришлось у дядюшки Исакыча одалживаться, так что теперь вы мне еще должны за сюртук и жилет, – отрывисто бросил он.
– Подержанные, – отрезал Митя. – А то и ворованные. Других у вашего дядюшки не бывает.
– Господин Меркулов-младший, а вы точно не еврей? По родословию вроде как нет, а торгуетесь, будто таки да.
– Идемте уже наконец!
Покойница невесомо балансировала на пиках забора, провожая Митю пристальным, темным взглядом.
– Вы ее знали?
– Кого? – Йоэль удивленно поглядел сперва на Митю, потом на забор. Снова на Митю.
– Эсфирь Фарбер.
– Фирочку? – Альв помрачнел. – Она была… чудесная.
– Хорошая швея? – осторожно уточнил Митя. Потому что красавицей покойная точно не была.
– Швея? Неплохая. Добросовестная. Но эта девушка была способна на большее. Ей бы учиться… – В голосе Йоэля зазвучала тоска. – А этот зверь ее погубил!
– Животное, что поделаешь… – согласился Митя, вспоминая разорванное медведем тело.
– Животное бы за такое пристрелили, а этот… – сквозь зубы процедил альв и безнадежно махнул рукой.
– Это вы о ком? – насторожился Митя.
– О хорунжем Потапенко, о ком же еще! – с ненавистью выдохнул тот.
– Оборотни – равноправные подданные империи, – напомнил Митя. – Называть их животными…
– А евреи – нет, – перебил альв. – Не равноправные. Солдатом еврей должен быть, даже если не хочет, а вот офицером быть не может – даже если хочет, потому как еврей. И офицерской женой еврейка тоже быть не может. Так что ваш равноправный оборотень попросту соблазнил еврейскую девушку, а после бы встряхнулся и дальше побежал. А от ее жизни камня на камне не осталось, если б ее раньше не убили.
– Я слышал, хорунжий очень тяжело перенес ее гибель. Он ее любил, – хмуро сказал Митя.
– Тяжело было ее родителям, – отрезал Йоэль. – Которых по «Временным правилам»[14 - Принятые в 1882 г. ограничения прав евреев на поселение, передвижение, владение и аренду имущества, занятие выборных должностей в земстве и т. д.], которые у нас в империи скоро станут вечными, в город наш господин полицмейстер даже на похороны не впустил. Не любит, когда жиды тут шляются. А любовь – это для альвийской поэзии, – он скривил безупречно очерченные губы, – а не для еврейской жизни! И… простите, а куда мы идем?
За разговором они дошли до Тюремной площади, а оттуда свернули в переулок. Доходные дома в три-четыре этажа здесь перемежались мазанками, утопающими в осенних багряно-золотых садах, а те – яминами и остовами стен. И только по свежему запаху древесной стружки можно было определить: эти стены еще не успели выстроить или уже успели развалить.
Переулок и впрямь вывел к участку – к задней его стене.
– Свистеть умеете?
Йоэль наклонил голову так величественно, будто его спросили, знает ли он церемониал Полых Холмов. Ну или как быть шацем в синагоге[15 - Представитель общества, ведущий молитву. Им может быть любой из молящихся.].
– Отлично, тогда давайте одежду. И свистните, если сюда вдруг кто явится.
За спиной тут же раздался негромкий свист.
– Мне свистнуть не тяжело, – задумчиво произнес альв. – Но некоторые явившиеся справляются сами.
Из-за ближайшей то ли недостроенной, то ли разрушенной стены торчала голова в здоровенном, не по размеру картузе.
– Панычи, эй, панычи! – Мальчишка сдвинул картуз на затылок, открывая чумазую физиономию с веснушчатым носом и настороженными глазами. – Йдить сюды – чего скажу! Вам для дела сгодится.
– Юноша умеет вести переговоры. – Йоэль первым направился к мальчишке.
Пацаненок еще больше высунулся из-за стены, огляделся настороженно, будто боялся, что подслушают, поманил пальцем, предлагая придвинуться поближе, и заговорщицким шепотом выдал:
– Купите кирпич!
– Что? – выпалил Митя – голос его сорвался.
Услышать средь бела дня, в глухой провинции, от мелкого шкета любимую шуточку апашей Марьиной Рощи? Только ножичка, пляшущего между пальцами, не хватает!
– Кирпич, говорю, – терпеливо повторил мальчишка. – Тот самый… – Физиономия его стала многозначительной. Он понизил голос еще больше и веско обронил: – Вы не думайте, настоящий! Это Стешка с рябым Михайликом вовсе совесть потеряли – обыкновенные кирпичи берут да сами клеймо выцарапывают. А у меня все по-честному: вот этими вот руками со стройки у губернаторского дома спер! – Пацан важно предъявил грязные ладошки и веско закончил: – Так что червонец с вас, панычи.
– За телегу? – опешил ничего не понимающий альв.
– Тю! – ответно опешил пацан и выразительно покрутил пальцем у виска. – Ты шо, дурной? Тот-то гляжу какой-то… не такой! – Он презрительно покосился на длинные серебристые волосы альва и повернулся к Мите, как к более достойному доверия. – За один!
– А клеймо – серп, да? – безнадежно спросил тот.
– Соображаешь! – Пацаненок ощерился в щербатой улыбке. – Самый что ни на есть доподлинный мертвецкий кирпич. Я и показать могу, только ты сперва гроши покажи.
– Спасибо, не нужно, – запинаясь, пробормотал Митя.
– Как это – не нужно? – заволновался пацаненок. – Думаешь, я не понял, чего вы туточки крутитесь? Уж не знаю, зачем вам до мертвяков занадобилось: может, халамидники вы, одежу тырить лезете, – посмотрел на ошарашенные физиономии обоих и успокаивающе покивал: – Мертвякам она уже без надобности. А может, – он подозрительно прищурился, – сами мертвяки вам занадобились…
– Зачем? – вырвалось у альва.
– А я знаю? – Мальчишка возмутился эдакой попыткой свалить на него чужие проблемы. – Говорят, душегубы на них того… руку ставят… – и задумчиво добавил: – Или вовсе на пирожки…
Йоэль крупно сглотнул. То ли тошнило, то ли вдруг пирожков захотелось…
– Ну так чего, панычи, берете?
– Нет, спасибо, мы как-нибудь без кирпича обойдемся, – слабым голосом откликнулся Митя.
– А я думал, ты умный, а ты такой же дурной как этот вот. – Мальчишка презрительно кивнул на альва. – Обойдется он, вы видали! Думаешь, залезешь туда, а мертвячки там рядками смирнехонько лежат и ничего тебе не сделают? Не-ет, паныч, шалишь! Мертвяк нынче бойкий пошел. Весь город видел, как они целым войском по улицам маршировали. Да чего там! Я летом своими глазами видел, как мертвая девка из окошка мертвецкой лезла! Лицо как череп, глаза как двери в пекло, а волосья… волосья… как швабра, о! И рыжие! Страшная, жуть! Клычищи на меня оскалила, а сама фррр – будто дымом утекла. А я еще жалился тогда, что трое дён не евши! – деловито прикинул мальчишка. – Да будь я поупитанней – точно сожрала б, а так, видать, не занравился я ей, кого пожирней искать отправилась.
– Рыжая, говоришь… – повторил Митя. – Из какого окна?
– Вон из того! – Мальчишка ткнул грязным пальцем в полуподвальное окошко. – Ей-богу, не вру!
– Верю. – Митя даже хотел похлопать его по плечу, но вовремя остановился, оценив сомнительной чистоты рубаху. – А теперь пошел вон отсюда, чтоб духу твоего не было! Пока я тебя лично госпоже губернаторше как главного расхитителя кирпичей не сдал! Уж она тебе пропишет каторгу, ворюга! – Он скорчил жуткую рожу и потянулся, будто хотел ухватить паренька за шиворот.
Мальчишка взвизгнул и ринулся прочь, сверкая босыми пятками. Заскочил за угол, высунулся оттуда и напоследок зло погрозил чумазым кулаком:
– Чтоб тебя там мертвяки покусали! Вот тогда пожалеешь, что у тебя супротив них мертвецкого кирпича не было – да поздно будет! – Его босые ноги снова зашлепали по битой брусчатке – убежал.
– А что, кирпич против мертвецов помогает? – неуверенно спросил окончательно замороченный альв.
Вместо ответа Митя снял сюртук и жилет и сунул их Йоэлю: это мара могла дымом в окошко просачиваться, да и без дыма – тощая девчонка. А у него все-таки плечи. Ну ничего, как-нибудь… Толчком высадил прикрывающую полуподвальное окошко фанеру – стекло, которое они с рыжей марой расколотили летом, так и не вставили. Забросил внутрь сверток с собранной Йоэлем одеждой и, сдавленно шипя сквозь зубы, принялся протискиваться внутрь. Края старой оконной рамы впились в плечи – так, наверное, чувствуешь себя в челюстях крокодила, прежде чем попасть к тому в желудок!
Что-то треснуло – Митя лишь понадеялся, что ветхая рама, а не последняя пристойная сорочка, – и он провалился внутрь, кулем рухнув на кирпичный пол мертвецкой. Кряхтя, как столетний старик, встал, подобрал сверток. И поглядел на три покрытых простынями тела на прозекторских столах:
– Да у меня есть выбор!
Под первой простыней обнаружилась старуха, и Митя торопливо накинул простыню обратно. Зато между оставшимися двумя замер, как привередливый покупатель в лавке, поглядывая то вправо, то влево. На правом столе обнаружился труп молодого мужчины – был он крепко сбит и коренаст, так что Митина одежда должна была ему подойти, но… Все портила покрытая синяками физиономия и свернутый на сторону нос. Второй, немолодой – лет пятидесяти – худой и высохший, как старый корень, выглядел вполне прилично.
– Это можно и шляпой прикрыть, – разглядывая единственный черно-багровый синяк на виске, пробормотал Митя и решительно кивнул.
Спокойно… Его учили… И он уже делал это… В горячке боя, почти в бреду, для сотен тел… Осталось сделать это спокойно, осознанно и всего с одним! Получилось тогда, получится и сейчас.
Он раскинул руки, прикрыл глаза и глубоко вдохнул.
Облако темного дыма закружилось вокруг раскрытых ладоней. Медленно поползло по рукам, окутывая его сперва до плеч, потом накрыло всего и начало расползаться по мертвецкой. Струйки черного дыма спиралями поднимались к низкому сводчатому потолку и змейками скользили вдоль окон. Вкрадчиво, как кошка лапой, черный дым коснулся жестяного стола.
Митя протянул руку и коснулся ладони мертвеца.
Яркий солнечный свет обрушился на него. Высокая трава, река блестит на солнце, тонкий ломоть черствого ржаного хлеба в подоле замызганной рубашонки… и пронзительный, полный ужаса крик:
– Барыня на Москву собралась! На Кузнецком Мосту платьями закупаться! Бегите! Все бегите! – Крик захлебнулся, послышался звук удара.
Сестра подхватила его из травы, закинула на закорки и побежала, будто на пятках ее выросли крылья. Он держался за ее плечи, и сердце от страха бултыхалось в горле… Они уже вбегали во двор – выскочившая из дома мать, протягивая руки, бежала им навстречу…
Свет солнца закрыла огромная темная фигура, его вырвали из рук сестры и швырнули на телегу, где тесно, как котята в лукошке, уже были набросаны такие же, как он, – маленькие и потерянные. Скрипели несмазанные оси, над телегой стоял неумолчный детский плач, сквозь который он услышал довольный голос управляющего:
– Эк быдло деревенское щенков наплодило! Всех распродать, так барыне не токмо на платья, и на туфли с муфтами достанет. Да и нам малая копейка перепадет.
Мать еще с криком бежала за телегой, пока хлыст барского управляющего не швырнул ее в пыль деревенской улочки.
Мир закрутился в серой пелене, одну за другой высвечивая бесконечно-однообразные картинки плавильного цеха на уральском заводе, куда его купили: дым, смрад, дышащий жаром поток кипящего металла, боль в плечах, спине и скрюченных ранней сухоткой ногах, не отпускающая даже на койке в бараке, где зимой углы покрывал иней, а летом все плавилось от жары… И бесконечное ожидание, когда что-то изменится… ну хоть что-то! Как дали волю, даже показалось, что сбылось и… показалось. Второй раз показалось, когда с Урала он перебрался сюда: здесь теплее и сытнее, и опытных работников мало, а от того их ценили, и он даже впрямь начал надеяться, что хоть под старость может вдруг начаться жизнь… Когда все оборвалось враз: в день зарплаты, в темном переулке, ударом свинцовой гирьки в висок.
