Эксбиционист

Испытание. Слово стало выпуклым, объёмным в общем потоке раскалённых мыслей. Что-то ещё мешало ему принять реальность, но что? Он пока что не мог понять.

Удалось открыть правый глаз. Затемнённая палата постепенно проявлялась сквозь пелену ресниц, позволяя понять Сергею, что он находиться в реанимации. Его тело было увито датчиками и иглами, а роскошную, широкую койку, на белоснежных простынях которой лежал больной, окружали мерцающие и мерно гудящие аппараты, не давшие ему умереть. У стены, сидя на стуле и закинув ноги на небольшую табуретку, мило спала пожилая, седая медсестра, облачённая в белый халат, поставленная здесь врачом, чтобы неотступно следить за жизнедеятельностью привилегированного тяжелораненного человека.

– Сестра, – тихо, невнятно, сквозь жатые зубы прошипел Берлов, и, собрав все свои силы, повторил вновь, – Сестра!

Получилось громче и чётче. Женщина смешно встрепенулась, отчего волосы, сложенные в пучок, зашевелились подобно гребешку на голове курицы, и поправила большие, круглые очки, сползшие с носа. Глаза её ещё не могли обрисовать картину палаты, поэтому она опёрлась о небольшой столик рядом, неловко разбрасывая книги и журналы. Тем не менее, она была очень профессиональна, так как, ещё не проснувшись до конца, минуя деятельность сонного рассудка, её речевой аппарат выдавал дежурные фразы:

– Больной, вам нельзя вставать! Молчите! Лежите! Не шевелитесь!

– Сестра, – не слушал её Берлов, – девушка в маршрутке… она жива?

– Я не знаю, – голос женщины дрогнул, выдавая внутреннее смятение, а Берлов был профессионально заточен на то, чтобы выявлять неуверенность и сомнения людей.

– Не врите мне…

– Я не знаю! Я позову дежурного врача!

Медсестра быстро ретировалась за дверь и вскоре, в палате показался собранный, бодрый врач – седоволосый, бородатый, немного тучный мужчина преклонного возраста.

Под халатом контуры тела угадывались смутно. Но за тот факт, что мужчина оставил позади лучшие свои годы, говорил крупный, пивной животик, натянувший пуговицы в районе талии. Данная выпирающая особенность фигуры в сочетании с худыми, профессионально-ухоженными руками и короткими ногами смотрелась довольно смешно.

Не слушая причитания больного, доктор внимательно осмотрел показания приборов и только после этого снизошёл до ответов:

– Девушка… – задумчиво протянул хирург, – не припомню, что доставляли.

– Новости. Такая авария не может не промелькнуть в новостях.

– Это палата интенсивной терапии, молодой человек. Сюда даже родственников не допускают, не то, что телевизор, с его вечным стрессом и обманом! Радуйтесь, что вы вообще очнулись и сохраняйте силы. Я не слежу за новостями в городе. Моя работа подразумевает моё полное отрешение от событий мирской жизни. Пока не утруждайте свою голову лишней информацией. Вы разберётесь с ситуацией, когда встанете на ноги. А пока я введу вам снотворного и обезболивающего. Вам нужно поспать.

Совершенно не слушая пререкания беспокойного пациента, хирург ввёл лекарства через катетер, после чего дождался момента, когда пациент уснёт и направился в сторону выхода из палаты. Медсестра, в свою очередь, заняла привычное место на стуле, принимая удобное положение тела:

– Виктор Геннадьевич! Так жива девушка то? – шёпотом спросила своего начальника, пожилая женщина.

Хирург ничего не ответил. Лишь коротко, отрицательно мотнул головой.

После введения снотворного, снилась сущая ересь.

События на перекрёстке замерли, полностью прекратив ход. Полостью раздетый Сергей, смотрел со стороны на толпу зевак и чёрный дым, поднимающийся у людей над головами. Там, внутри дорогой иномарки, его спасал Василий, чьё лицо запомнилось невероятно чётко. Но здесь, в состоянии сна, Сергею было плевать на сцену своего спасения.

Волею судеб, он, бестелесным призраком стоял возле перевёрнутой маршрутки, где на коленях, у распростёртого тела девушки с разожжённой головой, замерла чудаковатого вида женщина, явно из неблагополучной, социальной прослойки. Время замерло в тот момент, когда без брезгливости, мать сжимала голову своего ребёнка, стараясь собрать воедино рассечённую плоть.

Коричневый цвет лица, глубокие морщины, плохая, потрёпанная и грязная одежда страдалицы выдавали в немолодой женщине глубокое пристрастие к алкоголю. Погибшая девушка, наоборот, была чиста, хорошо одета и стройна. Вот только сейчас в этом не было никакого смысла.

– А ведь я только уговорила маму закодироваться, – раздался грустный, тихий голос из-за спины.

Сергей обернулся. Он сразу узнал призрака рядом – молодая и здоровая девушка, лет двадцати от роду, немного наклонив голову набок, с прищуром разглядывала Берлова возле своей физической оболочки. Чувствуя себя убийцей, Сергей потупил взор, но всё же нашёл в себе силы, развернуться навстречу жертве собственной торопливости:

– Прости, – выдавил из себя мужчина, который совершенно не привык извиняться.

– Какой теперь смысл для меня в твоём прощении?

Незнакомка была очень красива при жизни. Посмертная бледность худого, чистого лица невероятно шла девушке, в то время как растрёпанные, чёрные волосы так и замерли взлохмаченным ореолом, повторяя свою последнюю укладку на коленях матери.

– Я, правда, не хотел.

– Понимаю. Но и в это теперь нет смысла.

– Что я должен сделать, чтобы исправить хоть что-то? – Сергей вскинул глаза, всматриваясь в лицо призраку.

– Доведи дело до конца. Мама, не может вырваться из алкогольной зависимости. Я же работала днём и ночью, чтобы прокормить её и двух младших братьев. Сергею и Саше нужна опека. Я заменяла им её. Сделай так, чтобы мои труды по спасению семьи не прошли напрасно. Тогда я прощу тебя. Ну а пока…

– Что пока…

– Ты будешь страдать, – призрак улыбнулся, постепенно растворяясь на фоне замерших машин.

– Как тебя зовут? – успел крикнуть Сергей.

– Катя. Меня зовут Катя, – бестелесное эхо загуляло по перекрёстку.

Когда последний отзвук голоса потух, что-то невидимое и сильное, взяло Сергея под грудки, втягивая в тело девушки. Замерший хруст костей, липкое кровотечение головы и ужасная боль обрушились на него одновременно, вынуждая чувствовать всё то, что чувствовала Катя перед своей кончиной.

Практически полторы недели Сергей провёл в беспокойных снах, в которых он умирал снова и снова. Когда ему всё-таки позволили проснуться врачи, боль и жар значительно притупились, возобновляясь только после небольшого напряжения мышц. Клиника, в которую попал Берлов, была дорогой и современной – медсестра регулярно обрабатывала его тело, разминая открытые участки, тем самым оберегая неподвижные ткани от образования пролежней. Однако, вскоре, зуд тех частей туловища, которые были закованы в гипс, стал воистину нестерпимым, равняясь по своей надоедливости и сокрушительности с образами из снов.

Неудовлетворённое желание почесаться изводило душу, терзая естество Сергея даже хуже, чем ожог левой стороны тела. Хуже всего, что нечем было отвлечься – Виктор Геннадьевич – его лечащий врач, с которым он успел познакомиться в момент первого пробуждения в палате, был фанатиком идеи полного покоя, поэтому даже телефон Берлову был запрещён.

В конце второй недели в палату допустили маму, и ситуация стала ещё хуже:

– Сыночек, дорогой! – выла и причитала расстроенная, полная женщина, которая всегда сильно раздражала Сергея, своей чрезмерной заботой и опекунством, – как ты себя чувствуешь, золотко моё? Как ручки? Как ножки?

– Нормально, – пришлось сглотнуть слюну, чтобы не нагрубить, – успокойся, мама. Слезами делу не поможешь.

Но Анну Викторовну было не остановить. Она сотрясала в рыданиях своё мягкое тело, пухлыми пальцами поглаживая сына по свободной руке. Телячьи нежности Сергей не любил, поэтому решительно отдёрнул руку, закипая гневом:

– Прекрати.

– Хорошо, – мама поняла, что перегнула палку, – твой руководитель из управления приезжал к нам домой, со словами соболезнования. Он и поместил тебя сюда. Как там его… Не припомню…

– Артём Николаевич? – Сергей был уверен, что стараниями его всесильного покровителя, его поместили в дорогую, частную клинику.

– Нет, – мотнула головой мама.

– Ты не путаешь? Бойченко – это крупный мужчина. Ты видела меня пару раз в компании с ним.

– Нет, говорю же, это был не он. Твой благодеятель был… как бегун – кожа да кости. Фамилия, по-моему, тоже на «б» начинается.

– Басалаев Евгений Петрович? Высокий, худой, знаменитый марафонец, лет на десять лет меня старше? – заметно напрягся Сергей, предполагая самое худшее.

– Да, он, – радостно закивала Анна Викторовна, – он нам очень помог деньгами. У нас нет доступа к твоим сбережениям, поэтому он оплатил кредит на два месяца вперёд, разместил тебя в дорогой клинике, а также утрясает дела с полицией…

Подобная забота со стороны человека, явно нежелающего видеть Берлова в руководстве, была очень странным проявлением чувств, однако сейчас Сергея взволновали другие обстоятельства:

– Какие дела с полицией?

– А тебе никто не рассказали? – у Анны Викторовны расширились глаза – она поняла, что сболтнута лишнего.

– Говори уже…

– Ну, в момент аварии, тебя протаранила маршрутка. Ты, наверное, об этом слышал, – нерешительно пожевав пухлые губы, наконец-то сказала хоть что-то конкретное родная мама, – благо, что маршрутка была почти пуста. От удара она перевернулась и если бы внутри все были пристёгнуты, то ничего бы не случилось, а так…

– Что так?

– Одна девушка получила повреждения…

– Насколько серьёзные? Говори! Не беси меня! – гнев прорвался наружу чередой резких, отрывистых реплик.

– Серьёзные.

– Мама! Если ты не скажешь прямо, то до того момента, пока я лично не выйду из больницы, ты больше не войдёшь ко мне в палату. Я обещаю. Виктор Геннадьевич, мой лечащий врач, с радостью пойдёт навстречу моей просьбе, так как очень не любит посетителей. А не выйду я отсюда ещё долго.

– Сынок, – Анна Викторовна затряслась лицом, находясь на пороге новых рыданий, – сынок, она погибла. Мы не хотели говорить. Мы думали, что эта информация убьёт тебя. Басалаев как может, сдерживает следователей, чтобы они не пришли в палату и не начали допрос обстоятельств этого громкого происшествия. А город, между тем, кипит…

Сергей не слушал мать, полностью погрузившись в собственные мысли. Второй особенностью преподавательницы вокала, являлось то, что если она уже начинала говорить, то информация превращалась в нескончаемый поток собственных выводов, домыслов и слухов. Берлов давно, с самого раннего детства, знал собственную родительницу, как облупленную, поэтому прекрасно понимал, что основные информационные сливки, находятся в самом начале длинного монолога. После чего можно с чистой совестью абстрагироваться от дальнейшего рассказа и уйти внутрь себя.

Верил ли Сергей в вещие сны? До аварии – нет. Но повторяющийся полторы недели сюжет умирания в чужом теле и разговор с Катей, заставил Берлова усомниться в позициях предыдущей картины мира.

Анна Викторовна причитала и причитала и под её неровную, эмоциональную речь, Сергей пытался размышлять:

«Значит, девушка погибла из-за меня», – страшное осознание чужой смерти, причиной которой являлся именно он, накрыло с головой. «Значит, именно из-за моего желания успеть на работу, я убил человека. Но виноват ли я один? Водитель маршрутки тоже рванул на жёлтый свет! Следовательно, и я, и он виноваты в равной мере».

Логика работала безукоризненно, мысленно разделяя вину на две равные половины. Но совесть… она была непреклонна, раздирая изнутри жутким, давящим осознанием страшного факта.

Чтобы мама ушла, Сергей постарался изобразить глубокий сон, но настырная родительница, терзаемая любовью и жалостью к собственному чаду, умываясь слезами, просидела возле больничной койки целый час, периодически вымаливая дополнительные десять минут присутствия в палате у медицинского персонала.

Вроде бы подобное положение вещей должно было умилить Берлова, но вместо этого настырное и глупое присутствие не вызывало ничего, кроме чувства глубокого раздражения.

С мамой Берлов практически не общался с четырнадцати лет. Ему хватило ума осознать, что гиперзабота матери ведёт к деградации. Стоило ему кашлянуть или чихнуть в её присутствии, как с полки старинного серванта важно доставалась коробка с медикаментами, и в якобы болеющего Сергея вливалось всё, что могло уберечь дитятко от страданий, связанных с простудой.

К четырнадцати годам, медицинская карточка Сергея была толщиной со старинный фолиант. Именно в момент очередного посещения врача, критически взглянув на вещи, Берлов понял, что если он не оттолкнёт мать от себя, то оттолкнёт прочь возможность стать здоровым и полноценным человеком.

С четырнадцати лет Берлов практически не шёл на контакт, мужественно перенося на ногах, самые тяжёлые простуды. Всё это нужно было для того, чтобы подорванное здоровье, понемногу начало выправляться, превращая болезненного, худосочного подростка, в высокого и стройного юношу, чей иммунитет успешно справлялся со всеми сезонными вызовами.

Теперь же, в палате, под тихие всхлипывания матери, Берлов чувствовал, что снова невольно ощущает себя тем четырнадцатилетним юнцом, которого родная мать желает, во что бы то ни стало поставить на ноги вливанием препаратов и микстур.

Когда Анна Викторовна ушла, раненный мужчина ощутил глубокое облегчение.

Радовался он рано. Следователь – лёгкий на помине, вошёл в палату пятнадцать минут спустя, разминувшись с заплаканной матерью в дверях больницы. Одетый в гражданский, строгий костюм представитель правоохранительных органов был больше похож на адвоката или менеджера средней руки, но ещё с порога, Берлов прекрасно понял, кто на самом деле приближается к нему. С приходом полицейского началась новая череда мытарств:

– Сергей Иванович, здравствуйте. Меня зовут Роман Эдуардович Левченко, и я являюсь старшим следователем полиции в звании капитана. Вам уже сказали, по какому поводу я вас беспокою?

– Да, – хрипло ответил сотруднику Сергей, – смерть причинённая непредумышленно.

– Нет, – отрицательно замотал головой Роман Эдуардович, хищно улыбаясь при этом – с этим разобрались без вашего участия. Видео с камер наблюдения и видеорегистратора, показывают, что водитель маршрутки значительно превысил скорость, чтобы успеть на перекрёсток, а вы тронулись на зелёный свет.

– Но это было не так. Я чётко помню жёлтый показатель светофора, – сглотнув слюну, честно ответил Берлов.

Он находился в таком сокрушённом состоянии рассудка и души, что был готов принять любой приговор, со стороны правоохранительных органов. Лишь бы совесть хоть немного отпустила свой железный захват.

– Это не так, – с нажимом ответил Левченко, – всё было так, как я сказал и никак иначе! Значит, вас не успели предупредить. Кое-кто очень влиятельный в городе и кому репутация банка совсем небезразлична, заплатил хорошую сумму, чтобы мы выявили ваш старт на зелёный свет. К сожалению, ради этого пришлось продать вашу квартиру, которая находилась в залоге у финансового учреждения, но потеря жилплощади – это меньшее из зол в данной ситуации.

– Так значит вы от Басалаева? – ухмыльнулся Сергей, спокойной воспринимая факт потери трёхкомнатной квартиры.

– Да. И вы должны быть ему благодарны, что вместо вас за решётку отправиться другой водитель. Также, Евгений Петрович взял на себя обязательства, купив на остатки средств вам отличную студию в самом центре Иркутска. Он пообещал, что сохранит вам текущую должность в банке на время вашего длительного отсутствия, однако прозрачно намекнул, что отныне все ваши амбиции и претензии на место выше должны быть полностью забыты. Иначе особые обстоятельства данного происшествия немедленно всплывут при рассмотрении вашей кандидатуры на руководящую должность в областном управлении. Вы всё поняли, Сергей?

– Всё что нужно. А вы, стало быть, обычная шестёрка в погонах, на денежном поводке у банка?

– Не стоит оскорблять попусту, – капитан улыбнулся, привыкший к разным ситуациям за время длительной службы, – время сейчас такое. Каждый зарабатывает, как может, а у меня скоро пенсия. Кто-то продаёт сны. Кто-то информацию. Я продаю свободу. Водитель маршрутки виноват в равной мере, что и вы. Поэтому его наказание вполне заслуженно – он не получил и царапины. А вы…вы и дальше трудитесь на благо финансовой системы и радуйтесь, что у вас есть толь могущественные покровители. Всего доброго Сергей Иванович. Мне приятно было брать у вас показания. Следствие не нашло в ваших словах ничего криминального.

Капитан Левченко встал, и карикатурно склонив голову, как полицай царских времён, стремительно развернулся на каблуках казённых ботинок, после чего вышел за дверь, оставив Берлова наедине со своими мыслями.

Одиночество, как дорогое вино, усиливает те чувства, которые испытывает человек. В пустой, безукоризненно-чистой палате, откуда была удалена даже медсестра, когда критическая ситуация миновала, была ледяной, белоснежной пустыней, посреди которой, как на арене, лежал бледный человек.

Внешность Сергея изменилась. Лобовое стекло, распадаясь на части, сильно посекло лоб и щёки банкира, отчего врачам пришлось наложить не один десяток швов, когда он спал. Левый глаз всё ещё плохо функционировал, отливая бордовыми оттенками повреждённого белка. Обнажённое плечо, на которое регулярно налагалась чистая марля, дурно пахло под несколькими слоями противоожоговой мази.

Но это были цветочки. Ягодки изматывали душу и внутренний настрой на выздоровление.

Сергей, до этого момента, не молился никогда. Но сейчас, с уходом капитана, слова самодельного обращения к Богу, так искренне и легко складывались внутри его воспалённой головы, что он уже почти решил, что единственным искуплением столь большого греха, будет путь в монастырь:

«Господь Всемогущий», – в который раз, по кругу в течении получаса, взывал он к Всевышнему, – «прости меня грешного за мой поступок. Я не хотел смерти невинного дитя. Знал бы я, что так произойдет, и я бы остался дома, наплевав на работу. Я бы предпочёл потерять своё место тем страданиям, что ныне испытывает моя душа».

Горький ком подступил к горлу и Берлов вдруг понял, что слёзы катятся из глаз, впервые, за множество лет беспрерывного, безсентиментального карьерного роста. Да, Басалаев выкупил его у Фемиды, при том, что его покровитель Бойченко совершенно наплевал на судьбу своего подчинённого. Но Евгений Петрович получил и свою выгоду – репутация банка сохранена, своих денег он почти не вложил, да и Берлов теперь находиться на столь прочном и надёжном крючке, что вырваться со стального острия не представлялось возможным.

Судя по всему, разбившись на перекрёстке, Сергей Иванович Берлов, не желая этого, неожиданно переметнулся в другой лагерь банкиров.

Телефонный разговор, состоявшийся несколькими днями позже, ещё более упрочил позиции Басалаева:

– Привет, Сергей! Я уговорил Виктора Геннадиевича вернуть тебе телефон, – как всегда, бойко и бодро говорил знаменитый в Иркутске призёр длительных забегов, – и я очень надеюсь, что отныне, все наши прошлые обиды будут позабыты. Я помог тебе. Не бесплатно, конечно, но так уж вышло, что у тебя нет друзей, которые могли бы выполнить мои функции по твоей защите. Я понимаю, что тебе потребуется значительное время на восстановление. И я с коллегами, готов предоставить тебе хорошо оплачиваемый больничный на шесть месяцев. Твой лечащий врач сказал, что этого времени хватит, чтобы восстановиться физически и морально. Ты вообще меня слышишь?

– Да, – ответил Сергей, понимая, насколько сильно он вляпался в дерьмо.

– Вот и хорошо. Через месяц тебя выпишут и тебе нужно будет ещё с месяца два тихо посидеть дома, пока ситуация вокруг аварии не уляжется. Ты же знаешь психологию масс не хуже меня – пока дело резонансное, толпа волнуется и кричит. Но память толпы так коротка! Едва повод покричать исчезнет из новостных лент, как данная ситуация мгновенно забудется. У меня к тебе ещё будет несколько деловых предложений, от которых ты не сможешь отказаться. Ну а пока выздоравливай! Воспринимай ситуацию философски – новая жизнь всегда начинается с большого краха. Как знать, может быть, столь длительный отпуск изменит тебя! Ну, всё, бывай Шумахер!

– И на том спасибо, – сказал Сергей, хоть связь уже прервалась, и поспешил спрятать телефон под подушку.

То, что Виктор Геннадьевич и впредь разрешит больному пользоваться телефоном, не было никаких гарантий – всевластный хирург мог отнять игрушку в любой момент.

В режиме ограниченной функциональности организма невозможно хоть чем-то развлечь себя, кроме как постоянным копанием в телефоне. Вскоре, после разговора с Басалаевым, из палаты интенсивной терапии Берлова перевели в персональную плату, значительно снизив количество аппаратов вокруг и ослабив контроль над его поведением.

Левая рука восстановилась быстрее всего. Не потребовалось даже пересадок кожи – огонь не смог повредить ткани на значительную глубину, однако безобразный, губкообразный рубец уже начал формироваться на плече и бицепсе. Несмотря на запреты врачей, Сергей незаметно разрабатывал руку, которая ещё очень плохо гнулась из-за большого, поверхностного натяжения рубцов.

Состояние наготы, в котором Сергей пребывал уже на протяжении трёх недель больничного заточения, поначалу сильно раздражало его. Когда скорая помощь привезла его в больницу, во время первых операций и мероприятий по спасению, с Берлова сняли абсолютно всё, даже трусы, прикрыв его тело только тонким одеялом. Лишь на четвёртой неделе Сергей смирился со своим состоянием, не обращая внимания на медперсонал, заходящий в его палату в тот момент, когда ему меняли простыню или обрабатывали мазями. Свою вынужденную обнажённость пациент не воспринимал ни с точки зрения сексуальности, ни с точки зрения личного унижения. Он понимал, как безобразно сейчас выглядит его израненное тело, поэтому смирился с необходимостью появляться на глаза других людей, в чём мать родила, как с суровой данностью его текущего положения.

В данной клинике, имени Альберта Суфиянова, весь медперсонал был замечательно вышколен и приучен правильно реагировать на любой вид своих подопечных. Благодаря тому, что сюда поступали люди только высокого достатка, коридоры клиники были практически пусты.

Поэтому, когда медсестра, в кресле-каталке возила Сергея на процедуры, оберегая его тело от лишних движений, на него накидывали только лёгкую простыню с вырезом для головы. В самые неподходящие моменты простыня распахивалась и Берлов «светил» разными частями тела, всё больше привыкая к подобному положению вещей.

С Виктором Геннадьевичем удалось договориться – маму стали пускать раз в неделю, аргументируя такую редкость визитов, необходимостью Сергея пребывать в состоянии покоя. Вместе с мамой несколько раз приходил и отец, но он больше молчал, стараясь своим вниманием, а тем более жалостью не оскорблять своенравное дитя.

Больше посетителей не было.

Иногда становилось настолько скучно, что на излёте первого месяца пребывания в больнице, Берлов наступил на горло своим принципам и восстановил страничку в одной популярной, социальной сети. Из-за этого пришлось выполнить целый ряд операций, вплоть до самофотографирования, так как администраторы сети считали, что за время столь долгого отсутствия, старый хозяин никак не может вернуться вновь. Тем не менее, спустя несколько дней интенсивной переписки, он вернул свои права на аккаунт.

Диалоги в социальных сетях – это прямые мосты в собственное прошлое. Восемь лет назад у Сергея ещё были друзья, общие беседы и шутки, понятные только узкому кругу общения. Были и девушки, с которыми Берлов старался завязать отношения. Всё это вновь открылось перед его глазами, на белых страницах виртуального мира.

Грусть воспряла в душе. Только вместо острого желания уйти в монастырь, она вызвала не менее острое желание социализироваться. Выбрав из виртуального облака хранения данных, наиболее приемлемое фото за рабочим столом в собственном кабинете, Сергей обновил аватар, перетряхнув информацию о своей странице до основания. С каким-то остервенением, он скрупулёзно заполнял каждый предложенный пункт, словно стремился рассказать о своей жизни узкому кругу заброшенных страниц – друзья, либо давно завели новые, либо вовсе удалили его из своих контактов. Те единицы реальных пользователей, которые всё-таки сохранились в виртуальных друзьях, несмотря на долгие года отсутствия, никак не прореагировали на возрождение страницы Берлова.

      Излив душу, Сергей успокоился и более трезво взглянул на восстановленный аккаунт: «Какие возможности скрыты в нём? Какие горизонты? Что может дать мне эта игра в социальность?» Первые, резонные вопросы, на которые он не находил ответов, зароились в голове высматривая перспективы.

Подобная, хаотичная активность головного мозга объяснялась длительным отсутствием банкира в знакомой среде – не с кем было конфликтовать, вести переговоры, некому рекламировать кредитные продукты. К тому же не было цели – тёплое место в управлении стало таким же недосягаемым после навязанной помощи Басалаева, как луна на небосклоне для обычного человека.