скачать книгу бесплатно
50-й год
Этот верующий город,
верующая страна.
Под пятой России гордой
распята. Не ты одна.
Так покайся перед ликом
Бога – он тебе родной —
и за грех страны великой,
у которой ты рабой.
Еще о Вильнюсе
Годовщина
Он сжег себя на площади центральной.
Всех оторвал от неотложных дел.
Мир онемел. Одною больше раной.
– Как сжег?!
– Да говорят, сгорел.
– С чего же он?
– Да говорят, что ради
свободы родины. Вообще, протест.
Милиции вокруг как на параде.
– Но говорят, что он был ненормальный?
– Он был нормальней всех нормальных нас!
Один нашелся. Времена туманны.
То факел правды на земле погас.
Сегодня годовщина. На кладбище
его могила. В этот день пусты
дорожки меж крестов. Кого-то ищут.
Милиции указаны посты.
Из-за оград летят, летят цветы.
«Слегка воздевши пальцы пушек…»
Слегка воздевши пальцы пушек,
освободительные танки
по городам ее прошли.
Чехословакия послушна.
Чехословакии останки
лежат в пыли.
Взялись за новую работу.
Теперь в пыли Афганистан.
Тебе войска несут свободу.
Несут, несут – поныне там.
Как много в этом мире пыли!
Орудья танков бьют, как били.
По неизведанным дорогам,
приподнимая пальцы строго,
они еще гремя пройдут.
Свободы ждут и там и тут.
1982
«Четырнадцать рабочих расстреляли…»
Слухи о событиях 62-го года в Новочеркасске были сумбурны. А недавно по публикации статьи в «Литературной газете» я узнал, что к расстрелу были приговорены семь новочеркасских рабочих за недовольство повышением цен и понижением зарплаты. Потом я узнал, что по недоразумению расстреляли еще семерых.
Четырнадцать рабочих расстреляли.
Пальба была в упор, как на войне.
Но говорят – вину свою признали…
Иначе, говорят, как уличить в вине?
Пускай они и не были виновны,
суров закон и на расправу скор.
Стволы винтовок ожидают новых.
Тут ближний бой! без промаха! в упор.
Не настрелялись. Сколько лет минуло,
родимая винтовка ищет лба.
Вы видите? Там поднимают дула.
Вы слышите? Там залп, идет пальба.
Из Дневника
«Нас времена всё били, били…»
Нас времена всё били, били,
и способы различны были.
Тридцатые. Парадный срам.
Тех посадили, тех забрили,
загнали в камеры казарм.
Потом война. Сороковые.
Убитые остались там,
а мы, пока еще живые,
все допиваем фронтовые
навек законные сто грамм.
Потом надежд наивных эра,
шестидесятые года.
Опять глупцы, как пионеры,
нельзя и вспомнить без стыда…
Все заново! На пепелище!
Все, что доселе было, – прах:
вожди, один другого чище,
хапуга тот, другой, что взыщешь,
едва держался на ногах…
И кажется, быть пусту миру
1939-й, 40-й, 41-й…
Тогда служили по три, четыре, пять лет, не отпускали никого. До предстоящей войны, которая оказалась неожиданной.
Казарма, красноармейская служба.
Мальчишки, виновные без вины.
Уставы, учения, чистка оружья,
Почетные лагерники страны.
Служили, служили, служили, служили…
Бессрочное рабство. Шинели – ливреи.
Несметная армия в мирное время.
Эпоха нежизни, года-миражи.
«Я с музыкою жил тогда…»
Я с музыкою жил тогда,
готовый с ней туда, где битва,
где смерть на людях – не беда…
Но, занимая города,
война сама пришла сюда.
И музыка была убита.
«Нас матери на руки сдали…»
Нас матери на руки сдали
короткой победной войне.
Нам скорбно доверился Сталин.
Кому это нам? Это мне.
Как мины постыло скрежещут,
как женщины мучат во сне.
Нам век не хватать будет женщин.
Кому это нам? Это мне.
«Все еще, хотя и реже…»
Все еще, хотя и реже
снятся сны, где минный скрежет
и разрывов гарь и пыль.
Это – было, я там был.
Но откуда – про глухие
стены, где допросы, страх,
сапогом по морде, в пах?..
Я там не был! Но – другие…
«Аккуратно, перед наступленьем…»
Аккуратно, перед наступленьем
все по кружкам разливают водку.
Порошенный снегом суп глотают,
хлеб дожевывая на ходу.
Мы с Суродиным сидим в сторонке.
Может быть, последний ломоть хлеба,
может быть, последний раз из фляги
водку разливаем пополам.
Выпили. Чтоб тот, кто уцелеет,
помнил этот день оглохший, белый
и домой вернулся и за друга
две хороших жизни пережил!
У него в спине была воронка.
Мелкая воронка, но насквозь.
1942
«Снега незрячие. Слепые…»
Снега незрячие. Слепые
дожди сшивают с небом землю.
Ее заносят тихой пылью
ветра, от года к году злее.
Несут тяжелые уроны
войска от танковых атак.
Убитых вороны хоронят
на безымянных высотах.
И кажется, быть пусту миру.
Народы мечутся в падучей.
На снос назначена квартира.
Другая где? Найдется лучше?
«В траншейных профилях земли…»
Станиславу Любшину
В траншейных профилях земли
мы пели. А над нами пели
снаряды. Плакали, скрипели
и подпевали, как могли.
Почти не помню песню ту.
