Иван IV Грозный

Нетрудно представить себе среду, в которой могли зародиться такого рода сказки.

Московская знать, настроенная на политические игры вокруг престола, который должен был опустеть после смерти бездетного Василия III, была разочарована его разводом и новым браком, а потому распустила слухи, порочащие великого князя и наделяющие его супругу очень странной ролью. Сплетни эти дошли до ушей Герберштейна.

Кто же известен в числе противников развода Василия III и его второго брака? Прежде всего, инок Вассиан Патрикеев, сам происходивший из знатнейшего аристократического рода, близкий семейству Сабуровых и настроенный неблагожелательно к суровому правителю Василию III. Преподобный Максим Грек, на которого вряд ли может падать подозрение в интриганских договоренностях с московской аристократией, но с Иваном Даниловичем Сабуровым доброе знакомство он водил. И… князь Семен Курбский, брат деда князя Андрея Курбского! Выходит, один из ярых противников второго брака Василия III, князь Семен Курбский сохранил эту нелепую историю в своей семье как старинное предание, которым потом воспользовался его отдаленный родич Андрей Курбский.

Насколько достоверным является свидетельство Курбского? В двух словах – совершенно недостоверным. В основе своей оно восходит к истории непосредственного участника событий 1525 года, заинтересованного в определенном толковании своей роли. Возможно, Курбский опирался также и на историю Герберштейна, которую знал (в «Истории о великом князе Московском» есть ссылка на Герберштейна как раз в том месте, где тот расхваливает князя Семена Курбского). Князь-диссидент ненавидел Ивана IV – сына Василия III от второго брака, то есть и сам был, что называется, «заинтересованным лицом». Наконец, «История о великом князе Московском» появилась через много десятилетий после развода Василия III и, соответственно, изобилует ошибками. Не 26 лет длился брак великого князя и Соломонии Сабуровой, а двадцать, да и не в Каргополье отправили ее после пострижения, а в Суздаль. Об этом сообщает большинство летописей середины XVI столетия, в том числе независимая Вологодско-Пермская летопись: «В лето 7034… князь великий Василий Иванович велел постричь в черницы свою великую княгиню Соломаниду и послал в Суздаль… к Покрову Пречистые в девич монастырь». Наконец, мрачными красками обрисованная «темница» бывшей государыни – просто плод воображения Курбского. Реальность не такова: Василий III сохранил к бывшей супруге доброе отношение и даже в 1526 году пожаловал ее, уже ставшую монахиней Софией, селом Вышеславским Суздальского уезда, с условием передачи села после ее смерти игуменье и келарю обители; грамота получила подтверждение в 1534 году. Кроме того, еще в 1526 году Василий III пожаловал Покровскому монастырю село Павловское того же уезда на особых, льготных условиях. Сидела бы инокиня София в «тесном» заточении, так понадобился бы ей доход с богатого села? Вот уж вряд ли.

Любопытно, что так называемый Постниковский летописец середины XVI столетия тоже сообщает, что вскоре после пострижения Соломония Сабурова была отправлена «в Каргополье», и там было велено устроить ей в лесу келью, «отыня тыном» (высоким забором). «А была в Каргополе пять лет и оттоле переведена бысть в Девич монастырь в Суздаль к Покрову Пречистые». Многих смущает мнение известного историка М. Н. Тихомирова, согласно которому автором значительной части Постниковского летописца был крупный чиновник – великокняжеский дьяк Постник Губин, превосходно информированный о «дворцовых новостях». Однако Тихомиров приписывает дьяку отрывок лишь между 1533 и 1547 годами. Что же касается оригинальных известий за вторую половину 1520-х годов (в том числе и «каргопольского отрывка»), то источник их неизвестен и о степени достоверности его судить трудно. Сообщение о пяти годах ссылки в лесную чащобу, за «тын», явно неправдоподобно. В сентябре 1526-го и марте 1534 года инокиня София пребывала в Суздале: именно этими месяцами датируется жалованная грамота на село Вышеславское и ее подтверждение. Следовательно, возможны три варианта.

Первый: преподобная София никогда не была в Каргополе, и сведения о ее сидении в лесу – выдумка.

Второй: ее отправили туда буквально на несколько месяцев в первой половине 1526 года, а потом доставили в Суздаль.

Третий и наиболее вероятный: все-таки правы другие летописцы, и преподобная София первоначально была направлена в Покровскую обитель. Но затем, в результате распространения слухов о том, что у монахини и бывшей жены великого князя родился ребенок, ее на некоторое время увезли в Каргопольский уезд. Была ли она там целых пять лет? Неизвестно. Однако между 1531 и 1534 годами преподобная София точно была возвращена в Суздаль, где в дальнейшем жила и закончила свои дни.

У второго брака Василия III в среде московской служилой аристократии имелись как противники, так и сторонники. Многих интересовало прежде всего сохранение покоя в стране. Перспектива нарушения устоявшегося порядка вызывала тревогу; к тому же не все были заинтересованы в поддержке политической «партии», связанной с кланом Сабуровых. Так, например, независимые псковские летописцы оставили противоречивые толкования этой истории. Один из них увидел во втором браке великого князя прелюбодеяние: «А все то за наше согрешение, яко же писал апостол: иже аще пустит жену свою, а оженится иною, прелюбы творит». Зато другой приводит мнение Боярской думы, настаивавшей на разводе и новом браке: «И начаша бояре говорить: князь де великий… неплодную смоковницу посекают и измещут из винограда».

До какой степени развод Василия III и его второй брак соответствуют нормам канонического права XVI столетия – вопрос непростой. В начале XVII века в московской приказной среде, близкой к дипломатическому ведомству, возникла «Выпись» о втором браке Василия III – богословско-публицистический трактат. В нем дается оценка действиям великого князя, его приближенных и митрополита Даниила с точки зрения отдаленных потомков. В сущности, речь идет об осуждении второго брака Василия Ивановича как неканоничного и повлекшего за собой небесные кары для династии и всей страны.

Однако, по мнению крупнейшего знатока того периода А. А. Зимина, «…разбор реалий (сведений о событиях и лицах), имеющихся в выписи, приводит к выводу, что в этом памятнике содержится причудливая смесь достоверных фактов и совершенно ошибочных данных, касающихся самого стержня повествования». В частности, по поводу второго брака там сообщается об отрицательном мнении преподобного Максима Грека, инока Вассиана Патрикеева, некоего чернеца Селивана, Саввы «святогорца» и книжника Михаила Медоварцева. Зато поддержали второй брак сам митрополит, Коломенский епископ Вассиан Топорков и некоторые другие представители русского духовенства. Все это более или менее подтверждается другими источниками. Однако дальнейшее вызывает сомнения: «Выпись» сообщает о послании, отправленном четырем вселенским патриархам, с просьбой высказать мнение по этому вопросу. И они единодушно отрицают возможность развода и второго брака в подобных обстоятельствах, особенно же строг патриарх Иерусалимский Марк. Но никаких патриарших грамот, касающихся этой проблемы, не найдено. Неизвестно, существовали они на самом деле или же были плодом воображения поздних публицистов…

Все упреки в неканоничности действий Василия III, правильными они были или нет, адресовывались ему и только ему. За великой княгиней, как уже говорилось, никакой вины нет. Митрополит Даниил, бывший тогда главой Русской церкви, не увидел в истории добросердечной женщины и ее страдающего мужа ничего преступного. Он позволил развод и дал благословение на второй брак.

Но остается обвинение Соломонии Сабуровой в колдовстве. Действительно, до наших дней дошли документы времен Василия III (часть следственного дела «о неплодии великой княгини»), в том числе показания казначея Юрия Малого (Георгия Дмитриевича из рода греков Траханиотов) и брата Соломонии Ивана Юрьевича. Дело относится к ноябрю 1525 года. В свидетельских показаниях сообщается, что Соломония Сабурова прибегала к услугам ворожеи Стефаниды-рязанки. Та огорчила великую княгиню, сказав: «Детям не быть», – а потом «наговаривала воду», с помощью которой супруга Василия III могла, по ее словам, сохранить любовь мужа. Затем, по просьбе Соломонии Сабуровой, Иван Юрьевич, как он говорил, «допытался» иных ворожей. В частности, привел к себе на подворье некую безносую «черницу». Она «наговаривала» воду и пресный мед, «…да посылала к великой княгине… а велела ей тем тертись от того же, чтоб ее великий князь любил, да и детей для». Соломония, по словам брата, испытала эти средства, пыталась привлечь к себе любовь супруга и побороть бесчадие.

Весьма возможно, «наговоренные» составы от «ворожей» являлись обыкновенными ароматическими притираниями, своего рода «афродизиаками» того времени. Просто неюная женщина пыталась вернуть себе внимание мужа, призвав на помощь знахарок от парфюмерии. Так и сейчас поступают многие дамы… А ее недоброжелатели надавили на свидетелей, чтобы придать делу угрожающе-колдовской характер.

Существует и другая версия, более серьезная – политическая.

Историки уже высказывали предположение, согласно которому какая-то группировка знати инспирировала розыск, пытаясь таким образом приблизить решение Василия III о разводе и втором браке.

Так, могущественные семейства московских великокняжеских бояр должны были всячески противиться приходу князя Юрия Дмитровского на престол, ибо он привел бы на их места в Думе, административном и военном аппарате России своих приближенных. К тому же Юрия подозревали – и, кажется, не без основания – в тайных сношениях со злейшим врагом Московского государства, татарами, чуть ли не с самим крымским ханом. Но в случае бездетности Василия III именно этот удельный правитель, скорее всего, занял бы великокняжеский престол. Для группировки противников Юрия Дмитровского второй брак и рождение прямого наследника были политически спасительными. Таким образом, великая княгиня попала в центр сложной политической игры…

Если бы обвинения в колдовстве сочли существенными, то Соломонии Сабуровой грозило бы страшное наказание. Уже при отце Василия III, Иване Великом, в Московском государстве жгли еретиков, а колдовство, как великий грех, заслуживало не менее суровой кары. Но никто Соломонию Сабурову не жег, не пытал, жизнь ее в монашестве получила богатое обеспечение. Следовательно, скорее всего, вина ее в колдовских действиях доказана не была. Или Василий III разобрался в сути интриги. Ведь тот же Иван Юрьевич Сабуров (рында и, возможно, кравчий в свите великого князя), которому вроде бы предстояло понести наказание как прямому пособнику в колдовских делах, остался жив. Более того, точно известно, что в 1543 году он получил ответственный воеводский пост. Да и весь род Сабуровых не пропал, хотя и «притих»: на службах государевых его не видно на протяжении нескольких лет. Но с течением времени положение изменяется. В 1528 году Андрей Васильевич Сабуров поставлен воеводой в Плёс, тремя годами позднее он уже упомянут в документах как воевода на Костроме и с боярским титулом, там же предводительствует отрядом дворян Сергей Дмитриевич Сабуров-Пешков, а в начале 1540-х Яков Иванович Сабуров (близкая родня Соломонии) воеводствует в Галиче.

Против версии, согласно которой Соломония Сабурова пыталась победить бесчадие с помощью колдовства, работает еще один аргумент. В 1525 году, то есть накануне расторжения брака, от имени великокняжеской четы в Троице-Сергиеву обитель был сделан драгоценный вклад – шитый жемчугом воздух, на котором изображено видение преподобного Сергия Радонежского о Пречистой Богородице и апостолах. На нем вышита молитва о чадородии. По отзыву музейных сотрудников ризницы в Троице-Сергиевой лавре, где сейчас хранится этот предмет, традиции XVI века обязывали знатную женщину лично принять участие в вышивании такой вещи. Работа над нею могла длиться годами (известен факт вышивания подобного предмета в середине XVI века на протяжении трех лет). Следовательно, последние годы перед пострижением великая княгиня московская надеялась не на ведовство и волхвование, а на помощь сил небесных. Упование ее было тщетно – не дал ей Бог детей, но поднял ее к высотам духовного подвига.

Можем ли мы сейчас твердо установить, прибегала великая княгиня к колдовским чарам или же на нее был возведен поклеп, в том числе и ближайшей родней? Нет. Остается ли шанс на то, что Стефанида-рязанка и прочие персонажи того же ряда посещали палаты великой княгини? Да, остается. Нельзя, к сожалению, полностью отвергнуть эти сведения, хотя они и сомнительны. Но даже если допустить, что женщина, впавшая в отчаяние, совершила этот грех, то ее долгая добродетельная жизнь в иночестве должна была смыть его, как смыло монашество прежнюю злобу и жестокость большого православного святого Никиты Переяславского.

Итак, Соломония Сабурова стала инокиней Софией. Она отправилась в суздальский Покровский монастырь. Василий III женился во второй раз, и через несколько лет у него родился сын Иван. Самопожертвование Соломонии Сабуровой не было напрасным.

А как же ребенок, якобы родившийся у инокини? Здесь хотелось бы добрым словом помянуть сотрудников Владимиро-Суздальского музея-заповедника. В январе 2007 года они предоставили автору этих строк два документа, проливающих свет на историю с мифическим Георгием, «сыном» Сабуровой.

Это, во-первых, акт о раскопках в суздальском Покровском монастыре 19–20 мая 1996 года – за четырьмя подписями, среди которых есть и подпись старшего научного сотрудника Института всеобщей истории РАН С. А. Беляева. О гробнице, раскрытой А. Д. Варгановым, в акте говорится следующее: «Погребения на этом месте не могло быть по причине физического отсутствия места для него, ибо фундамент представляет единый монолит, сохранившийся в неповрежденном виде без каких-либо выемок в нем, а совершение захоронения между плитами пола и фундаментом невозможно, так как толщина этого слоя в самом его глубоком месте не превышает 0,3 м». Иначе говоря, раскопки 1996 года поставили под сомнение сам факт того, что А. Д. Варганов действительно нашел в указанном им месте захоронение с рубашечкой. Ведь там вообще не могло быть гробницы – сплошной камень… А научного протокола вскрытия гробницы А. Д. Варгановым просто нет. Его не составили. Как нет ни фотографий, ни зарисовок. Что ж, провинциальная археология 1934 года далеко не всегда соблюдала простейшие правила научной работы…

Второй важный документ – официальное письмо директора музея-заповедника, заслуженного работника культуры Российской Федерации, кандидата исторических наук А. И. Аксеновой в суздальский Покровский монастырь от 11 декабря 2006 года. В нем, среди прочего, сказано: «Легенда, не подтвержденная документально, остается легендой. Прямых неопровержимых данных о существовании ребенка, приуроченности предметов погребения к имени Соломонии (Софии) нет». Сказано честно и точно.

История с «рубашечкой Георгия» и прежде выглядела странно: на экспертизу в ГИМ экспонат был отправлен только в 1944 году (через десять лет после раскопок Варганова!) и представлял собой клубок из металлических шнурков и тесемок, из которого «реконструировали» на современной материальной основе «рубашечку». Иначе говоря, вещь скорее сфабриковали, нежели восстановили. Из письма самого Варганова известно, что в ГИМе часть сотрудников первоначально склонялась датировать «рубашечку» XVII веком. Аргументы, приложенные к ее окончательной датировке, выглядят невнятно: специалист ГИМ Е. С. Видонова сравнила остатки «рубашечки» с тремя рубашками XVII века из фондов ГИМ и сделала вывод: «Более плотная шелковая тафта, нарядные и в то же время строгие серебряные украшения, тонкая и сложная техника шитья и другие признаки позволяют отнести рубашку к более раннему времени – к XVI в. и скорее к его первой половине». Вот так резюме! Не имея ни одной рубашки XVI столетия для сравнения, Е. С. Видонова сопоставляла предмет неизвестного времени с материалом XVII века и, повинуясь бог весть какой логике, утверждает: раз одеяние сделано наряднее, строже, тоньше и сложнее, значит, XVI век! А к XVII столетию, вероятно, люди разучились так шить и стали делать рубашки скромнее, грубее и проще…

Или, может быть, ком металлического шитья, попавший в ГИМ, относится к XVII или XVIII столетию? Сравнивая несколько разнородных вещей, столь определенные выводы делать просто легкомысленно.

К настоящему же времени вся история этой находки утратила научное основание.

Остается приложить к фактам здравый смысл. Крайне маловероятно рождение сына после двух десятилетий бесплодного брака. Еще менее вероятно сохранение в тайне самого факта рождения (и воспитания!) ребенка в женском монастыре. Невозможно мотивировать отказ Василия III от желанного наследника, ведь во втором браке сын у него родится лишь несколько лет спустя – в 1530 году! Исключительно трудно представить себе способ, с помощью которого инокиня скрыла мальчика от московской комиссии. Если бы версия Герберштейна о гордых словах Соломонии-Софии, брошенных главе следствия, была верна хоть на золотник, то Покровскую обитель и весь Суздаль, наверное, перерыли бы от подвалов до чердаков, а сама женщина закончила бы свои дни в месте куда менее приемлемом, чем богатый аристократический монастырь.

И уж совсем ничем не подкрепленные байки – связь между мифическим Георгием и атаманом Кудеяром. Эта версия пригодна только для «альтернативной истории».

Монахиня София скончалась в Покровском монастыре в 1542 году. Она оставила добрую память как человек глубокой веры. Известно, что княгиня-инокиня сама выкопала колодец для нужд обители. Монастырская традиция сообщает о многочисленных чудесах, совершавшихся у гроба Софии. Особое почитание ее началось еще в XVI столетии, а в середине XVII века состоялось ее прославление в лике святых. Со времен петровских преобразований и на протяжении синодального периода ее почитание оказалось под запретом. Но оно возобновилось в 90-х годах XX века.

Наконец, 27 марта 2007 года патриарх Алексий II повелел внести имя преподобной Софии Суздальской в месяцеслов Русской православной церкви. Таким образом, эта старинная святая обретала общерусское почитание.

Рождение наследника

А сейчас имеет смысл, отрешившись от печальной судьбы Соломонии Сабуровой, вернуться к новому семейству Василия Ивановича.

Итак, в 1530 году у великого князя московского Василия III родился первенец, названный Иваном. В 1532 году появился на свет второй сын – Юрий, единокровный брат Ивана Васильевича. Он, очевидно, страдал каким-то наследственным заболеванием, поскольку летопись говорит о нем: «несмыслен и прост». Никакой роли в судьбе старшего брата и в делах правления он не сыграл.

Василий III ко времени рождения первенца был уже человеком немолодым. Он с необыкновенным вниманием заботился об отпрысках, но недолго пробыл с ними. После мучительной болезни великий князь скончался в декабре 1533 года. Тогда старшему сыну шел четвертый год.

Вряд ли память его сохранила сколько-нибудь обширные воспоминания о родителе. Да и научить его хотя бы азам державной науки великий князь Василий Иванович не мог. Выстраивая образ отца перед мысленным взором, мальчик, скорее всего, пользовался словами матери, ее родни, а позднее – повествованиями старых вельмож, служивших когда-то Василию III.

На смертном одре Василий III крестом благословил своего первенца Ивана на великое княжение. Этот крест, по словам летописи, имеет древнюю историю: им благословлял еще святой Петр-митрополит Ивана Калиту. Умирая, Василий Иванович призвал «бояре своя» оберегать русскую землю и веру «от бесерменства и от латынства и от своих сильных людей, от обид и от продаж, все заодин, сколько… Бог поможет», а также взял крестное целование со своего взрослого брата Юрия в том, что тот будет честно служить Елене Глинской и малолетнему Ивану, не пытаясь захватить власть. Впрочем, этот символический акт отнюдь не воспрепятствовал политической борьбе, развернувшейся после смерти Василия III…

Большинство историков придерживались и придерживаются концепции, согласно которой Василий III перед кончиной назначил «регентский» или «опекунский» совет из числа влиятельных людей, коим он мог доверять. Или как минимум из числа знатных вельмож, персон могущественных, от которых можно было ожидать хотя бы минимальной лояльности. Этот совет теоретически мог действовать чуть ли не как особое учреждение, обладающее значительной властью. Но состав названного совета не определен, документов, составленных от его имени, науке неизвестно, а попытки реконструировать списки «опекунов» чаще всего выливаются в прикидывание: кто из государственных деятелей 1530-х годов, входивших в Боярскую думу, получил наибольшее влияние на дела? По всей видимости, значение имеет прежде всего то, какие силы правили страной, а не какие представители этих сил входят в реестр «опекунов». Само наличие «регентского» совета и четко очерченных властных полномочий «опекунов» до сих пор не может считаться доказанным[7]. А вот состав Боярской думы и главнейшие назначения на воеводские посты в источниках отразились. И наиболее значимые на доске большой политики фигуры по ним видны. Для восстановления политической картины регентства Елены Глинской при государе-малыше это гораздо важнее, чем бессмысленное перетирание списков «опекунского» совета.

Военно-политическая элита России состояла в ту пору из нескольких групп аристократии. Самой старой и самой преданной российским государям была та из них, что «комплектовалась» из нетитулованной знати – боярских родов, служивших Москве на протяжении многих поколений. Таковы Захарьины, Сабуровы[8], Морозовы, Плещеевы, Шереметевы, Челяднины и иные. Близко к ним стояло боярство из присоединенного к Москве Тверского княжества, например Бороздины и Карповы. Когда-то именно этот слой являлся самым многочисленным и самым влиятельным при дворе великих князей московских.

Однако чем дальше, тем больше старомосковских бояр теснили «княжата» – потомки великих и удельных князей, потерявших права на политическую власть в своих княжениях, но взамен получивших право занимать высокие и высшие посты на службе у московских монархов. Они уже преобладали в Боярской думе и на воеводских постах в армии. Среди них князья – Оболенские, Шуйские, Ростовские, Курбские, Голицыны, Мстиславские, Палецкие, Пронские, Звенигородские.

Так вот, при Елене Глинской наибольшим влиянием на дела располагали именно служилые «княжата», прежде всего род Оболенских (особенно И. Ф. Телепнев-Оболенский), а вместе с ним часть разветвленного рода Шуйских. Кое-что досталось ростовским князьям. Из старомосковских бояр более всего влияли на дела Захарьины, М. В. Тучков-Морозов, семейство Челядниных.

Мальчик Иван остался на попечении матери, великой княгини Елены Глинской, окруженной представителями аристократических семейств, перечисленными выше.

Через пять лет после смерти отца маленький наследник престола потерял и мать. Краткое правление ее драматично, а уход из жизни оставляет впечатление темной загадки.

Елену Глинскую не лучшим образом приняли русские вельможи. Чужачка из русско-литовского рода, она пришла на место Соломонии Сабуровой, абсолютно «своей» в среде старомосковской служилой аристократии. Вторая жена получила большое влияние на великого князя, хотя с ее именем накрепко сплелись некрасивые обстоятельства разводного процесса.

После кончины супруга Елена Глинская, опираясь на группировку верной ей знати, правила твердой рукой. Рады ей были в Москве или не рады, она постаралась удержаться у власти и занималась повседневной работой правителя с большими амбициями.

При ней было построено несколько важных крепостей. Она также провела реформу денежного обращения. При Иване III и его сыне Василии III на Руси ходили серебряные монеты разной формы, веса, ценности. Даже денежный счет велся в двух принципиально разных системах: новгородской и московской. Отныне по всему Московскому государству вводилась монета одного веса и размера, с именем общего для всех государя. Великой княгине удавалось подвигнуть русских воевод на активные действия против вражеских сил в тяжелой Стародубской войне с Польско-Литовским государством. Высокородная знать, за редкими исключениями, шла воевать без охоты и не явила такой прыти на бранном поле, как при двух предыдущих государях. Боевые действия шли с переменным успехом. К сожалению, польско-литовским полевым соединениям удалось взять несколько русских городов – Радогощ, Гомель, Стародуб. По итогам войны Гомель пришлось отдать Литве.

Через много лет Иван Васильевич, взрослый уже человек, укорял служилую аристократию в давнем нерадении, отзвук которого остался у него в памяти с детских лет: «Они, как подобает изменникам, стали уступать нашему врагу, государю литовскому, наши вотчины, города Радогощь, Стародуб, Гомель, – так ли доброжелательствуют?»