скачать книгу бесплатно
Меня кольнуло слово «хобби». Хобби, дяденька, это ракушки собирать, а литература для меня – жизнь.
Фу, как пафосно!
– Ну да, хобби, – тем не менее выпалила я. – По воскресеньям. Иногда… Я писатель выходного дня.
Работодатель пошевелил усами, и то же самое сделал сом в аквариуме.
– Попробуем вам поверить. Нам нравится, что у вас несколько иностранных языков. Нам импонирует, что вы закончили школу с золотой медалью. Мы даже можем закрыть глаза на то, что у вас незаконченное высшее образование. Но нам не нравится, как вы ответили на некоторые вопросы нашей анкеты.
Было не очень понятно, кто это «мы». Он и сом? Или мою анкету читали всем коллективом и заливисто смеялись?
Я задумалась. Там было много вопросов с психологической подоплёкой, а я никогда не знаю, как на них отвечать, поэтому терпеть их не могу ещё с детства. Я доводила нашего школьного психолога до истерики настолько нестандартными ответами, что та посоветовала матери подливать мне на ночь пустырник в пойло – на всякий случай: вдруг угомонюсь, и заторможенность сделает из меня человека.
В анкете же этой фирмы, помимо психозавихрений, типа: «Какие ошибки можно простить, а какие нельзя и почему?» и «В какую эпоху вы хотели бы жить и почему?» (и мои короткие на них ответы: ошибки арифметические, эпоха – древний Рим и игнорирование «почему»), был шедевральный вопрос: «Могу ли я представить ситуацию, когда я смогла бы убить человека». Хмм… Я эти ситуации, к примеру, воображаю ежедневно, потому что мы с Белкой продумываем ходы нашему триллеру. И мне вот любопытно, а что им даст ответ на мой вопрос? И что пишут кандидаты, чтобы попасть на работу? Как же меня бесят копания в закоулках подсознания! Если бы не жгучее желание получить работу, послала бы я таких работодателей куда подальше!
Я оставила этот вопрос без ответа. Прочерк – единственная честная реакция.
– Вы, Мария Евгеньевна, пропустили несколько вопросов. Заполнили тридцать страниц, а у нас тридцать одна.
– Да? – удивилась я.
Для работы в офисе на складе, несомненно, просто необходимо вывернуть своё нутро и обнажиться полностью, а тридцать страниц без одной не покажут целостную картину твоей психики.
– Но это не страшно. – Работодатель пошевелил бровями и усами одновременно. Сом попытался повторить, но вышло плохо: у него не было бровей. – Я задам вам один вопрос устно. Вы не против?
– Не против.
Я стиснула зубы. Опять, наверное, про смерть что-нибудь…
– Какие два предмета вы бы взяли с собой на необитаемый остров?
Он посмотрел на меня, как смотрят на ресторанный чек: внимательно и сухо. Мне до смерти хотелось сострить, что взяла бы рулон туалетной бумаги и бутылку скотча, но я вовремя удержалась: ведь по ответу они будут судить обо мне, сделают свои выводы, непонятно ещё какие. Но мой рот ответил сам:
– Книгу и скотч.
Думала, вот сейчас он спросит, какую книгу, и тут я зависну, потому что нет такой книги, с которой хотелось бы провести четверть века, как Робинзон Крузо, на острове. По-моему, это подозрительно, если у человека ОДНА любимая книга. Тем не менее, наскоро раскладываю в голове пасьянс: ну кого, кого выбрать? Набокова? Маркеса? Борхеса? Пушкина, наконец? Но интервьюер даже и не намеревался спрашивать про книгу. Может быть, у него сложился в голове собственный пазл: книга (одна) – зачёт.
– Скотч – вы имеете в виду виски, Мария Евгеньевна?
– Нет, – глупо хихикнула я. – Скотч – это не выпивка, это лента такая на рулоне, липкая с одной стороны, там клеевая…
– Я понял, – раздражённо выдохнул работодатель. – Так зачем вам скотч на острове?
Хотелось было рассказать, что идея с виски мне тоже нравится, и, если помечтать, так хорошо было бы длинными вечерами на необитаемом острове качаться в гамаке из листьев агавы, налив в полкокосины янтарного скотча и, глядя на закат, обдумывать новую книгу. Но, посмотрев в его трезвые пластмассовые глаза, я ответила просто:
– Дикарей к пальме привязывать.
– Зачем?
– Мясо ж.
Работодатель откинулся на спинку кресла и кивнул. Непонятно было, согласился он со мной, или же этот жест означал окончание собеседования. Меня даже не угостили неизменным «Вам позвонят». Мы церемонно попрощались, и я вышла, наконец, на свежий воздух. Внутри было паскудно, во рту долго оставался рыбный привкус, как если бы я съела их сома сырым и даже ничем не запила.
На следующий день мне прислали по электронной почте шаблонный отказ, сообщив, что у них есть кандидат, «более подходящий на заявленную должность».
– Сама виновата, – вдоволь отхохотавшись, заявила Белка. – Ты, мать, давай, не выпендривайся больше. Я бы тебя точно на работу не взяла!
Я дала ей слово больше не выпендриваться, следить за речью и жестами, а богу Стёба кинуть жертвенного агнца где угодно, но не на интервью.
Пару дней я жила в блаженной тишине. На голове клевал темя бройлерный птенец сомнения: может, и не надо, может, к лучшему, сиди дома, пиши книгу, готовься к сессии. Но к сессии я была готова уже давно, всё, что могла, сдала заранее, книга не пишется, а смотреть, как Белка одна крутится, было мне не по сердцу. Да и экономить каждую копейку до смерти надоело. Наконец позвонил знакомый Белкиной однокурсницы и сообщил, что его сестре, работающей в страховой компании, нужен секретарь. Он же швец-жнец и ещё чёрта-в-ступец.
На этот раз офис располагался не на складе в задрипанных выселках, а в помпезном бизнес-центре возле самого Невского. Брат сестры намекнул, что туда надо в строгом деловом костюме и с гладкой причёской. Деловой костюм, в котором я ходила на прошлые два собеседования, у нас с Белкой был один на двоих: юбка-карандаш с жакетом (чёрные, потому что Белкины), моя белая блузка и те же туфли-лодочки, в которых я уже топтала приёмные несостоявшихся работодателей. С причёской пришлось повозиться, но мыло и лак для волос делают чудеса: моё воронье гнездо удалось примять и зачесать в балетную кичку на затылке.
Сестра брата выглядела шикарно. Никаких чёрный верх-белый низ: одета она была в однотонное серое платье прямого покроя с жемчужно-розовым шёлковым платком на шее. Я даже залюбовалась. Она представилась Марианной Витальевной и предложила мне кофе в белой воздушной чашке. Кофе оказался крепким и горьким, а попросить второй кусок сахара я постеснялась.
– Мария Келдыш… Вы случайно не родственница Келдыша?
В каком-то смысле хотелось ответить, что я, конечно, родственница Келдыша, точнее, папаши с такой фамилией. Глупый вопрос.
– Если вы имеете в виду «того самого» Келдыша, то нет. Однофамилица.
Какого именно Келдыша, я не уточняла, их вообще-то много было. И ещё, кстати, Келдыш – кратер на Луне и, кажется, астероид.
– Ясно, – улыбнулась Марианна Витальевна.
Минут двадцать мы беседовали «о погоде», то есть, о чём угодно, но не о работе: о пробках на дорогах, в которых я, как ракушечный домосед, мало что смыслила; об очередях на выставку Репина, куда не собиралась идти; о проблемах мигрантов, где я, по сути, не имела собственного устоявшегося мнения. Возможно, так она прощупывала меня на совпадение ценностей. Наконец Марианна Витальевна приспустила дорогие очки на переносице, посмотрела на меня как-то по-щучьи и спросила:
– А что конкретно вы можете?
– А конкретно всё, – не задумываясь, выпалила я и тоже взглянула на неё загадочно.
– Есть ли у вас опыт ведения протоколов заседаний?
Чуйка подсказывала мне, что надо соврать, но язык снова оказался шустрее:
– Нет. Но я быстро учусь.
– А как бы вы отнеслись к нестандартным просьбам руководства?
Я, как человек литературоцентричный, сразу представила «Пятьдесят оттенков серого».
– Нельзя ли поподробнее? – Я открыла Белкину кожаную папку, где лежал блокнот, вынула ручку и замерла в ожидании Марианниных комментариев.
Та лишь улыбнулась.
– Ничего противозаконного. Например, кто-нибудь из директоров попросит вас в химчистку сходить. Или купить корм собаке. Директора – очень занятые люди.
Мой мозг начал работать по привычной для него схеме. Так, что нам даёт эта информация? Что директоров больше одного, что у кого-то есть псина. И что костюмы их пачкаются. И что они, вероятно, засиживаются допоздна и ничего не успевают. Отсюда два вывода: мне придётся засиживаться тоже и выступать в роли прислуги.
– Ну, если просьбы не связаны с детской порнографией и наркотиками, то почту за честь их выполнить, – как всегда удачно пошутила я.
Марианна Витальевна, тем не менее, улыбнулась.
– А почему вы не допиваете кофе, Мария?
Как ей объяснить, мама, что я не могу оставить дно чашки пустым? И всегда закрываю глаза, когда наливаю в неё что-нибудь. У вас – нестандартные просьбы руководства, а у меня – нестандартный заскок.
– О, спасибо. Я постепенно его пью…
– Хотите ещё чашечку?
– Нет, благодарю.
И тут она сделала то, о чем предупреждала бдительная Белка: залпом допила свой кофе и поставила ПУСТУЮ чашку прямо перед моим носом. Я сама виновата: если бы я отказалась от кофе, то, возможно, вежливая Марианна Витальевна не стала бы и сама потчеваться. Я дура, дура, дура, мама!
Дыхание разом перехватило, в горле встала проволочная мочалка, и подлая струйка пота поползла по позвоночнику. Сердце запустило ржавые поршни, и они задвигались с прогрессирующим ускорением. Я ощутила, как пол уходит из-под ног, а ножки стула, на котором я сидела, сделались мягкими и вот-вот подогнутся подо мной. Я выпятила вперёд нижнюю губу – я всегда так делаю, помогает, – и как ковшом начала захватывать порциями воздух. Представляю, то ещё зрелище!
– Вам плохо? – Марианна Витальевна выпрямилась в кресле и округлила глаза.
– Не-е-ет, – скрипнула я и перевернула её чашку вверх дном.
Это чуть облегчило спазм, но воздуха всё равно было ничтожно мало. Краем глаза я видела, как вытянулось лицо Марианны Витальевны и как она с неподдельным ужасом смотрела на меня.
– Воды? – Она потрогала меня за локоть, и её прикосновение показалось мне жгуче ледяным.
– Да! Нет! Да! Простите! – Я подскочила и пулей вылетела из её кабинета.
В туалете на первом этаже бизнес-центра я медленно приходила в себя. Умыла лицо, жадно выпила воды – прямо из-под крана. Вода оказалась невероятно вкусной. К моей радости, никого, кроме меня, в туалете не было, что странно: народу в бизнес-центре должно быть много. Градом катились слёзы – от беспомощности и осознания того, что ты можешь рисоваться себе какой угодно: сильной, взрослой, талантливой, но стоит кому-то поставить перед тобой пустую кружку – и ты уже тряпка, кусок ветоши, маленький жалкий бумажный комок. И ничего, ничего ты не можешь поделать! Тебя подмяли, растоптали, сами того не желая, и твоя жизнь летит ко всем чертям. И так будет всегда, пока ты зависима от своего звериного, тупого и жестокого недуга. Когда-нибудь ты будешь стоять на пьедестале, выиграв сложную гонку, тебе поднесут золотой кубок победителя – а он пустой, пустой, пустой! И ты съёжишься, опустишься на корточки – прямо перед камерами – и заплачешь от собственной жалости к себе. И никакая победа уже будет не нужна. Тебя уничтожили. Точка.
Приняв таблетку, которую всегда ношу с собой в косметичке на такие вот случаи, я села на подоконник и принялась соображать, что теперь делать. Вернуться в офис страховой компании, наврать, что прихватил желудок? Или признаться в панической атаке? В любом случае, собеседование было провалено.
Я покуковала на подоконнике ещё немного, пока не появились туалетные визитёрши, косившиеся на меня с подозрением, и вышла в коридор. Всё правильно. Поделом мне! Не создана я для работы. Надо переходить в надомницы: матрёшек разукрашивать, вязать шапочки, переводить что-нибудь с другого языка, в конце концов. Если Белка меня не бросит, можно выжить. С будущей профессией социолога надо тоже что-то придумать. Ходить по домам к бабулечкам я не смогу – у них серванты, в сервантах чашки. Но, кстати, есть же социологические опросы, их же кто-то обрабатывает, анализирует, пишет длинные отчёты. Вот этим «кто-то», наверное, я и буду. Никто тебя не трогает, сиди себе в кресле с ногами и строчи на ноутбуке.
– Маш???
Я обернулась. О господи! Только его не хватало!
– Я тебя не сразу узнал. Приветики.
…Он совсем не изменился. Такой же красивый, подлец. Светлые волосы, глаза синющие. Ещё выше, кажется, или это я уже книзу расту.
Мы с Белкой сотню раз репетировали тот самый миг, когда я увижу его снова. Белка настаивала на том, чтобы обязательно прищуриться, как если бы присматриваешься, и попросить напомнить имя-фамилию.
– Лёша?
Я не была уверена, получилась ли у меня интонация такой, какую мы проигрывали с Белкой. Скорее, наоборот. Я не переспрашивала, просто выдохнула его имя.
– Классно выглядишь! Костюм, причёска… По-взрослому. – Он даже присвистнул.
Я знала, что он лукавит, – я была жёлто-сизая, как будто меня долго душили удавкой и били бутсами по печени.
– Да уж, – с трудом выдавила из себя я. – Красота неземная.
– Ты как здесь оказалась? – Лёшка дотронулся до моей спины, чуть отодвигая меня в сторону от прохода, чтобы выходящий из лифта поток людей не сшиб меня. Эдакий заботливый жест.
Все продуманные диалоги выветрились из головы, а состояние моё было таким, что язвить, а тем более убивать его, совсем не хотелось. Достаточно того, что мы с Белкой в последней книге насадили его на рог единорога (да-да, именно так, как когда-то при Иване IV сажали на кол).
– На собеседование приходила.
– Ух ты! А в какую фирму?
– «Дельта Лайф».
– Страховщики?
– Угу.
– А что у них за вакансия?
– Секретарь со знанием английского.
– Ну и как всё прошло? Возьмут на работу?
– Скорее всего, нет.
– Почему ты так решила?
– Девичья интуиция.
Мы болтали так, как будто и не было этих двух лет, а с ними не было обиды и предательства.
– Да ну тебя! – Лёшка засмеялся. – Ты всегда была перфекционисткой, и оттого пессимисткой. Тебе отказали уже?
– Нет пока.
– Ну и расслабься. Может, возьмут. Не нагнетай!
Он всегда был лёгким, этот Лёшка. За лёгкость я и влюбилась в него. Хотя, конечно, за глаза синие тоже. Когда я описала его в нашей книге, точь-в-точь как в жизни: и рост, и фигуру, и весёлый нрав, и глаза с задорной «хохотинкой», редактор сказала: надо переделать, слишком шаблонный, из бабских романов. А я разве виновата, что он такой на самом деле? Но редактор настаивала, и я ему выбила передний зуб. Он у меня так и ходил щербатый всю книгу, пока не обидел единорога. На этом всё и закончилось.
– Слушай, у меня обеденный перерыв, пойдём в кафе, расскажешь, как живёшь.
– Нет уж, – хмыкнула я. – Никаких кафе.
– Почему? Торопишься?
Он не знал про мой пунктик с чашками, потому что моя крыша поехала сразу после того, как мы расстались. И объяснять сейчас я ничего не собиралась.
– Да, тороплюсь.
