скачать книгу бесплатно
Вокуя проснулась к полуночи. Путники уже наладили коптильный костерок в сторонке, шкура сохатого на жердинах морозилась возле ближайшей сосны, а в котелке варились язык, печень и сердце, самое охотничье лакомство.
Чудя села, потянулась к еде, Луня подсунул ей зажаренную на колу, пока суть да дело, куропатку. Девочка обглодала птицу, словно кошка – быстро и оставив лишь крупные кости. Насытившись, она вытерла жирные пальцы о волосы, уселась поудобнее и вдруг запела, глядя в костер, что-то на своем, протяжном и непонятном, языке.
– Чего поет-то она? – поинтересовался Зугур у волхва. Тот начал переводить:
– «…Черный старик убил всех родных. Пусть налимы съедят его глаза!
Только Вокуя, серая белка, осталась жива. Слава желтому меду!
Вокуя ходила по лесу, искала смерть. Но боги захотели другого!
Три непростых человека спасли Вокую. Слава Великой Матери, что послала их!
Вокуя ест много вкусной еды. Пусть так будет всегда, все время!
Вокуя – последняя из своего рода. Слава огню в очаге ее нового дома!
Вокуя будет жить в этом лесу. Пусть он всегда будет светлым!
Вокуя теперь – ТУТАРЛ-ЯГ. Слава новой жизни!..»
Чудя умолкла, с торжеством обвела путников своими маленькими, серыми глазками, и снова взялась за еду. Зугур воззрился на Шыка:
– Ну и про что эта песня? И что такое – …«Тутряг», кажется?
Волхв покачал головой:
– Точно не знаю. «Яг» – это лес, а «Тутарл» – вроде девочка. Я только одно понял – она собирается остаться жить здесь, построить новый дом, но вразуми меня Влес, как она это сделает?
– А может, она думает, что мы ей поможем? Это ж семидицу с лихом топорами махать. Спроси ее, дяденька! – сказал Луня. Шык пожал плечами и обратился к уплетавшей вторую куропатку за обе щеки чуде:
– Вокуя, как ты построишь дом?
Не переставая есть, та ответила:
– У Вокуи есть САККАТТ ее рода. Вокуя не хотела жить, но боги послали вас в помощь Вокуи. Теперь Вокуя станет Тутарл-яг, и будет жить у Соленой воды. Вокуя будет ждать своего…
Волхв замешкался с переводом, переспросил, потом кивнул:
– Понятно. Суженного своего она будет ждать. А что такое Саккатт?
Вместо ответа девочка сунула руку за пазуху и вытащила небольшой мешочек из шкур. Отложив в сторонку недоеденную куропачью ножку, она развязала тесемку и начала доставать из мешочка и раскладывать на бревнышке какие-то предметы, попутно объясняя:
– Это дом-Саккатт, это – лодка-Саккатт, это – грибы-Саккатт, это – лук-Саккатт…
Луня с удивлением разглядывал сокровища маленькой чуди. Дом – берестяная маленькая коробочка. Лодка – кусочек сосновой коры с воткнутой в нее палочкой, грибы – ну, сушеные грибы и есть, лук – просто травинки какие-то.
Шык, внимательно следивший за Вокуей, кивнул девочке, понял, мол, потом обернулся к своим спутникам:
– Это чудские родовые амулеты, что ли. Что они, и зачем – не знаю, но чары в них есть, я чую. Древние чары, лесные, земляные, болотные…
Луня тоже чувствовал исходящее от немудренных поделок чуди чародейское дыхание – словно живые угольки из костра разложила Вокуя на бревне. Один Зугур презрительно скривился:
– Игрушки девичьи! Может, она умом повредилась?
Шык задумчиво покачал головой:
– Нет, Зугур, тут хитрее. Вишь, она помирать собиралсь, а как спасли мы ее, воспряла. А эти игрушки, как ты их называешь – не простые они, ох как непростые!
Вокуя, меж тем, тщательно доглодав куропачью ножку, бросила косточку в костер, снова вытерла пальцы о волосы и обратилась к Луне, указывая рукой на разложенные предметы и улыбаясь.
– Луня, она отблагодарить тебя хочет за спасение. – перевел Шык: – Предлагает тебе выбрать что-нибудь, только дом просит не брать, без него ей трудно придется. Давай, не обижай девку!
Луня встал, поклонился чуде и взял с бревна сосновую щепочку – лодку-Саккатт. Вокуя расцвела, быстренько убрала остальные чародейные вещи в мешочек, и залопотала что-то, быстро-быстро, постреливая замаслившимися после сытной еды глазками. Шык усмехнулся:
– Видать, правда, что у чудей всем бабы заправляют! Она говорит, что благодарна нам, что больше мы ей не нужны, она и сама справится, но мы сильные и умелые, и поэтому добудем себе еще мяса, а это она просит оставить ей! Во как! Чуть оклемалась, – а уже хозяйствует!
Зугур с Луней посмеялись, но потом согласно кивнули – все равно такую прорву лосятины с собой не уволочь.
Зарядив коптильный костерок на всю ночь, путники стали ложиться – завтра с ранья надо было выходить и бежать на лызунках весь день что есть мочи, нагонять упущенное время.
Ночь прошла спокойно, а утром, едва продрав в зимней тьме глаза, путники пораженно уставились на невесть откуда взявшийся посреди поляны чудский дом на пне. Все чин чинарем – и стены, и крыша, и даже очаг, судя по сизому дымку, выбивавшемуся из-под стрех, в этом доме имелся.
– Вот тебе и Саккатт! Вот тебе и чудя-замарашка! – подытожил Шык всеобщее изумление. А Луня сунул руку за пазуху и потрогал подаренную Вокуей щепочку – ценная вещь, беречь надо!
Вокуя проводила походников до той самой сосны, стоя возле которой, Луня услыхал ее плач две ночи назад. На прощание девочка поклонилась всем троекратно, прощебетала что-то на своем странном языке, и проворно повернувшись, убежала к своему новому жилищу.
– Она сказала: чтобы Саккатт стал… м-м-м, взрослым, что ли, надо подуть на него и сказать: «Этьик-кыык, эча – унна!». – перевел Шык.
– А что значат эти слова? – поинтересовался дотошный Луня.
– Что-то вроде: «Раз-два, было мало – станет много!». – ответил Шык, проверил крепления лызин и первым двинулся по снежной целине.
– Да, мужики, с вами не соскучишься! – усмехнулся Зугур: – Как в сказке живем!
– Поменьше бы их, этих сказок, и жить было бы поспокойнее! – донесся из ложбины голос волхва: – Давайте, догоняйте, телепни!
* * *
Прошло несколько дней, как путники покинули полянку посреди соснового леса, оставив Вокую в ее новом, чародейством созданном за одну ночь доме. Путь их лежал теперь строго на полуночь, и Ледяной хребет мало по малу начал приближаться. Это чувствовалось и по возникающим то и дело цепям лесистых холмов, и по студеному дыханию ледников, да и сам лес изменился – исчезли сосны, их место заняли угрюмые, навевающие тоску голые лиственницы. Буреломы, то там, то сям торчашие из снега черные скалы, глубокие овраги-распадки с промороженными речушками, одно слово – Полуночный край, царство ветров и морозов, владения Коледа.
От оттепели, принятой Луней за раннюю весну, не осталось и воспоминаний. Жгучий, пронизывающий, ледяной ветер вышибал слезы, на стоянках теперь приходилось жечь костры всю ночь, чтобы хоть как-то согреться, не отдать Коледу душу. Так прошла одна семидица, за ней потянулась другая…
Как-то вечером, после сытного ужина из мяса убитого Луней накануне днем оленя – не смотря на холод, здешние места были богаты на зверье, Шык развернул Чертеж Земель и поманил к себе Зугура и Луню:
– Мы сейчас где-то вот тут. Скоро Ледяной хребе покажется. Если все ладно пойдет, к концу свистуна в Северу выйдем. Главное – на влотов не напороться и гремов минуть. Тогда все, как замышляли, будет, и обманем мы время, на Обур к концу березозола выйдем! Там еще снега по пояс будут лежать, словом, не так все случиться, как душе моей Алконост показывал.
Зугур скользнул взглядом по Чертежу вниз, к Великой Степи, вздохнул, помрачнел. Луня понял – вагас за свой народ переживает – как там они, может, уже и нет никого в живых, может, осталась от некогда многочисленного племени лишь название да память?
Луня вслед за Зугуром тоже вздохнул, переведя свой взгляд на родские леса. А там сейчас что? Ну, собрал Бор рати других родов, к походу против аров готовится. Да ведь только не одолеть их сейчас. И хуры, и корья, и даже роды некоторые за них, и другие народы, небось. А самое главное – Владыка Триждыпроклятый, Людской Изводитель. С таким ни мечом, ни луком не совладаешь, да и чарами обычными, людскими – тожь. Ары радуются, совсем им Карающий огонь разум затмил, грады строят, первый, Ар-ка-аим этот, возвели уже, небось. Любо, тварь поганая, все три руки свои над Землями Хода простер… Добыть бы Могуч-Камень – и разом покончить с Владыкой и богами, что ему служат. Вот тогда-то и с арами потягаться можно, отмстить за спаленные городища, за смерть соплеменников Зугура, за родичей своих. Только вот когда это будет, да и будет ли вообще…
И снова душу Луни обожгло – Руна! Тут и слов говорить не надо, все давно говорено-переговорено, думано-передумано. Только б жива была, только б цела, а там – как Судьбина распорядится.
Все легли спать с тяжелыми мыслями, и несколько следующих дней кручинились, отягощенные невеселыми думами. Но дорожные тяготы брали свое, и постепенно тревожные мысли отступали, уступая место новым – из-за серой мешанины тонких лиственичных ветвей навстречу путникам вставали сверкающие вершины Ледяного хребта.
Глава третья
Влесовы Стрелы
Ледяной хребет не зря имел такое прозвание. На две с лишком луны пути протянулся он с заката на восход, от Соленой воды до полуночных отрогов Серединного, и все пики его, величественные и завораживающие своей красотой взоры людские, были покрыты голубым, сверкающим неземно горным льдом.
По широким долинам сползали ледники вниз, тащили с собой отколотые наверху скалы, окатывали их по дороге, обдирали острые грани, но у подножия гор теряли свою холодную силу, таяли, превращаясь в ревущие горные потоки, в ручьи, реки и речищи. А приволоченные ледниками камни оставались, превращаясь со временем в целые гряды скал, в непроходимые завалы, в каменные буреломы.
Такие каменные буреломы загораживали подходы ко всем вершинам Ледяного, и самый крайний, закатный пик хребта не был исключением. Шык, Луня и Зугур подошли к нему в середине свистуна, когда даже в здешних северных краях днем уже заметно припекал светлоокий Яр, и черные лбы валунов нагревались, словно печные бока.
Крайняя вершина Ледяного, не больно-то и высокая по сравнению с другими, походила чем-то на мурашовую кучу, и Луня с ходу так и нарек гору – «Мурашник». По Чертежу Шыка выходило, что надо просто обойти ее с заката, и походники окажуться в Севере, заповедной полночной земле, а там уж можно не опасаться никаких аров, хуров и прочих людских врагов.
Обойти гору – легче сказать, чем сделать. На пути путников встали каменные завалы.
* * *
Время уходило, таяло, словно медвежий жир на дне котелка, и каждый из троих походников остро чувствовал это. Чувствовал, но ничего не мог поделать – за день в здешнем каменном хаосе удавалось пройти в лучшем случае треть того, что обычно человек может пройти по ровной земле.
И ведь не обойдешь никак скалы – слева обрывистые берега Соленой воды, в пять сотен локтей пропасти иной раз попадаются! А внизу – месиво изо льда и вечно ярящийся зеленовато-черной воды, что бьет и бьет о скалы с тупым упорством, и брызги, попавшие на камни, тут же замерзают, покрывая все вокруг ледяной блестящей коркой.
Справа высится Мурашник, весь льдом облитый, бело-голубой и блестящий, словно сахаровая голова. Туда лезть – лучше сразу на меч кинуться, не по силам человеческим такую горищу одолеть, верная смерть. Вот и остается только одно – карабкаться по каменному бурелому, тащить с собой мешки, лызунки, оружие и дрова для костра, потому как среди камней ничего, кроме самих камней, не растет…
На третью ночь пути в обход Мурашника путникам повезло – они нашли для ночлега более-менее ровную проплешину среди хаоса скал и камней, и что самое удачное – посреди проплешины росла невесть каким ветром занесенная сюда корявая лиственница, вся перевитая, скрюченная, но для костра подходящая, как нельзя лучше.
Солнце в полуночных землях садилось рано, а вставало поздно. Оно и днем над землей поднималось на две ладони всего, освещало горы, камни, и тут же укатывалось за ровную линию дальних морских льдов. Луне вообще стало казаться, что их путь пролегает ныне по зачарованным местам, где все не так, как везде, а дальше будет еще чуднее и непонятнее.
Срубив лиственницу, путники развели большой костер, вознаграждая себя теплом за предыдущие холодные ночевки. Зугур еще днем умудрился подстрелить меж черных валунов какого-то горного козла с витыми, шишковатыми рогами. Вдвоем с Луней ободрав шкуру, вагас вырезал самые мягкие куски мяса со спины и задних ног, и вместе с сердцем сунул в котел, но похлебка, судя по всему, выходила тошнотная – хоть козел и был горным, но мясо его воняло еще хуже, чем у его домашнего родича.
– Э-эх, пропал ужин! Рагаз шур! – Зугур выругался по-вагаски, сплюнул в сторону от костра, отложил черпак, из которого пробовал варево, и обернулся к неподвижно сидящему в стороне волхву: – Шык, как думаешь, есть тут, в камнях этих, зверье какое? Припас у нас весь вышел, что жрать-то будем?
Волхв негромко ответил:
– Надо быстрее обойти гору. В Севере бродят огромные стада оленей, тундровых быков, встречаются разные диковенные звери, много птицы. Там у нас будет пища…
И замолк, вновь уставившись куда-то в темноту. Волхв в последние дни, после встречи с Вокуей, вообще стал молчаливым и замкнутым, на стоянках часто уходил в сторонку и сидел в темноте, один, шептал какие-то заговоры, поминал богов, пару раз пробывал возвать к Хорсу, но Волчий Пастух не откликался, видать, был занят…
Зугур, недовольный ответом волхва, недовольный тремя последними днями похода, а пуще всего недовольный, тем, что вонючее мясо убитого им козла есть оказалось нельзя, вскочил, и в бешенстве вращая глазами, схватил здоровенный булыжник, намереваясь швырнуть его куда подальше.
Занес над головой – да так и замер! В ночной тишине, нарушаемой лишь потрескиванием лиственных сучьев в костре, отчетливо раздался низкий, утробный то ли вой, то ли призыв:
– О-о-у-у! У-у-у-о-у!
Луня, сплетавший в запас еще одну тетиву для лука, взамен той, что оставил Вокуе, вскочил, глянул на Шыка, спросил, заикаясь от страха:
– Чегой-то, дяденька?! Кто кричал-то, а? Аж мурашки поползли…
Сотворив охранный знак от дрогов, и озираясь, Луня попятился от костра, и пятился так, пока не прижался спиной к валуну. Волхв шагнул к костру, быстро перевернул котел, залив недоваренной, вонючей похлебкой пламя. Зашипело, ударил пар, и сразу стало темно. Луня заметил, как Зугур, тихо опустив камень, принялся разматывать, освобождать от тряпок и мехов свою секиру.
– Это влоты кричали! – шепотом сказал Шык, присев на корточки и напряженно вслушиваясь в наступившую тишину.
– Влоты? – так же шепотом переспросил Зугур: – А чего они разорались-то, твари? И не спится им, поганцам!
– Влоты на охоту вышли. Они найдут нас, учуют, по вони козлячей. Биться придется, други! – Шык потянул к себе колдовскую котомку, сунул руку внутрь.
– Луня, спиной ко мне прижмись! – скомандовал Зугур: – Шык, волховать будешь?
– Буду, коль получиться! – прошипел в ответ тот: – А вы никшните и чуйте – влоты сами воняют зело погано, но ходят тихо. Мы их по запаху узнаем. И не отходите друг от друга, а то растащат вас и замнут по одиночке! Я в сторонке буду, выжидать. Держитесь, крепко стойте! Ну, помоги нам всем тресветлые боги…
Наступила зловещая тишина. Луня, пристукивая через раз зубами, то ли от холода, то ли от страха, тоскливо озирался, принюхиваясь, но кроме козлячей вони и посвитывания знобкого ветерка меж камней ничего не слышал и не чуял. Зугур за его спиной нервно переминался с ноги на ногу, перехватывал секиру, готовился, распаляя себя, к предстоящему бою.
Неожиданно совсем рядом, буквально за соседним валуном, оглушительно грянуло:
– О-о-у!!!
– Ну, мать вашу сыгыргын! – заорал не выдержавший Зугур, со свистом рассекая воздух секирой.
– Не ори зазря, сейчас начнется! – крикнул откуда-то сбоку волхв, и загремел амулетами, забормотал чародейские слова.
Влоты набросились внезапно, с трех сторон, и было их не меньше десятка, так по крайней мере показалось в темноте Луне. Острая вонь, как от никогда не мытого человеческого тела, удушливо-тошнотной волной накрыло все вокруг, и громадные, мохнатые тела, с неразличимыми в темноте ликами, засновали вокруг, заворчали, завыли, и на ощетинившихся бронзой путников обрушился град ударов.
Влоты орудовали суковатыми дубинами, и первые же удары, чудовищной силы, выбили из рук Луни и меч, и цогский кинжал.
– А-а-а, пропадаю! Зугур, Шык! – Луня заорал не своим голосом, упал на землю, на истоптанный снег, зашарил в темноте руками в поисках оружия, нашел рукоять меча, потянул его к себе, начал подниматься…
– Н-на, шкура мохнатая! – раздался в темноте над его головой боевой рык Зугура. И сразу же – дикий вой влота, и тяжелый звук упавшего тела – вагас сразил первого врага!
Луня, изловчившись, снизу ткнул в прыгнувшую на него темную тушу, ощутил противное трепетание меча, входящего в живую плоть, отпрыгнул назад, выдергивая оружие, и тут над всей каменистой полянкой полыхнуло зеленым, чародейским огнем, послышались крики и рычание влотов, затрещал огонь, пожирая их мохнатые тела – то Шык наконец-то закончил плести свои чары и ударил по напавшим небесной пёркой-молнией.
Оглядевшись в короткий светлый миг, Луня заметил страшные, и в дурном сне не увидишь таких, личины влотов, налитые кровью маленькие глазки, мохнатые, черные морды, оскалившиеся пасти. Влоты вопили все разом, двое или трое из них полыхали живыми факелами, бестолково носясь меж скал и разбрызгивая вокруг себя зеленые искры. Остальные смешались, сбились в кучу, но вот чародейный огонь померк, в темноте вновь прозвучал боевой клич влотов, вырвавшийся сразу из нескольких мохнатых глоток:
– О-о-о-у!!!
И жители Ледяного хребта вновь бросились на походников. Луня присел, отчаянно вертя мечом, чудом увернулся от просвистевшей рядом с ним дубины, зацепил самым кончиком меча еще одного влота, шарахнулся назад, прижался к Зугуровой спине, и вдруг ноги его оторвались от земли, все завертелось перед глазами, зазвенел отлетевший в сторону меч, с головы свалилась меховая шапка, и Луня ощутил, как могучие мохнатые лапы прижали его, перевернутого кверху ногами, к чему-то мягкому, толстому и шерстяному.
Он еще успел смутно увидеть неясную в темноте фигуру Зугура, различил блеск лезвий его секиры, а потом ветер засвистел в ушах, Луня почувствовал, что его куда-то понесли, потащили с бешеной скоростью, и тут голова ученика волхва с маху ударилась о каменный выступ, брызнули во все стороны едва не настоящие искры, в глазах заплясали огненные круги, а потом все померкло, и Луня провалился в черную, бездонную пропасть…
* * *
…Чуть слышно журчала где-то вода. В темноте еле-еле различимые, проплывали мимо каменные глыбы, выступы, скалы, и пламя меленького факелка тускло отражалось на их ноздреватых, осклизлых от плесени боках.
Вода же, по которой плыла утлая, из коры сработанная лодчонка, не отражала ничего – мешал слоистый синеватый туман, поднимавшийся от поверхности подземной реки. Изредка в волнистых его космах возникали какие-то причудливые фигуры, колыхались, тянули к сидящим в лодке людям бесплотные руки, и тут же растворялись без следа, исчезали, расплывались пятнами колдовского морока, чтобы через миг возникнуть вновь…
Тишина стояла такая, что каждый плеск короткого весла гулким эхом отдавался под низкими сводами. Никто из сидящих в лодке не произносил ни слова, но Луня понимал – это не от того, что им нечего сказать – страх, необъяснимый и всепроницающий страх сковывал путников, лишал воли, лишал способности думать и рассуждать здраво.
И вдруг в подгорной оглушающей тишине послышался тихий, едва различимый, но поразивший всех, словно удар грома, скрип. Глыбы древнего, как мир, ноздреватого камня зашевелились, задрожали, заволновалась вечно спокойная черная вода, лодка колыхнулась раз, другой, и тут прямо в глаза оцепеневших от ужаса людей глянули из мрака два огромных, вытянутых багряных зрака…
* * *
Луня очнулся резко, словно бы и не был в беспамятстве, а просто прикрыл на время глаза, и вот теперь открыл их, чтобы оглядеться. Но оглядеться не удалось – все лицо ученика волхва было покрыто коркой запекшейся крови, и слипшиеся ресницы едва позволили ему увидеть тусклый дневной свет, идущий откуда-то сверху.
