скачать книгу бесплатно
– У нас считают, что в ТАКИХ злой демон сидит. Если близко к нему подойти, он на тебя наброситься и тоже ума лишит. У нас ТАКИХ к коню привязывают и в степь того коня гонят…
Луня только вздохнул, сворачивая к знакомой клетушке возле большого валуна – тут жил его отец. Шык с Зугуром лишь поклонились сидящему у очага спиной ко входу человеку и пошли трапезничать, дабы не мешать Луне. Бывает, что одному, без поддержки – лучше…
Луня медленно приблизился к сидящему, протянул руку, дотронулся до покрытого грубой шерстяной накидкой плеча:
– Здоров ли, батя? Вот и свиделись…
Сколько раз раньше, в детстве еще, приезжал Луня, летом по воде, зимой – на лызунках или на лосе, сюда, сколько раз он вот так же подходил к отцу, и всегда жила в его сердце надежда, что в ответ на свои слова он услышит: «Здоров, сынок, и тебе того же желаю! Как ты? Садись к огню, поговорим…».
Тогда не услышал ни разу, и сейчас тоже – тишина, только потрескивали в огне поленья. Луня скинул с плеч понягу с притороченным к ней дорожным мешком и мечом, снял сад с луком, сел справа от отца, заглянул в лицо. Постарел отец за тот год, что не видел его Луня, здорово постарел. Совсем седыми стали волосы, борода, усы. Легли у глаз похожие на росчерки птичьих лапок на песке морщины, согнулась спина. И только глаза, ярко-голубые, цвета осеннего неба в яркий, необычный для осени день, остались прежними, такими, какими были они в тот миг, когда узнал он, Мочаг, лучший охотник рода Рыси, что гремский каменный топор лишил жизни Личу, солнце его, жизнь его, жену его, мать его сына…
Луня подбросил дров в очаг, достал из мешка горсть лущеных орехов, вываренных в меду, всыпал в отцову руку. Знал – сам есть не будет, он вообще ничего не ест сам, кормить надо, но очень хотелось Луне хоть как-то одарить того, кто его на свет породил.
– Я, батя, в далеком походе был, вот… – запинаясь, нескладно – рассказчик-то из него никакой, начал говорить Луня: – С Шыком, с волхвом нашим. Вож мне Красный меч дал, теперь я – как вой настоящий, и ратиться мне довелось, и с корья, и с берами, и с хурами, а от зулов поганых еле-еле ноги унесли! Мы теперя в новый поход отправились, за Могуч-камнем, в дальние дали, а иначе кончится род людской на земле, слышь, бать? А еще на драгоне-птице мы летали, и в подземелья к невиличникам я лазил. Ты за меня не боись, меня Зугур, он вагас, мечевому делу учит, вож одобрил, так что меня теперь забидеть трудно! А еще, бать, приглянулась мне дочка Корча, что в Доме на Великом Ходу Хозяином. Ее Руной звать… У нее мать гремка, но это ничего, Корч, он наш, род он, значит и она – родка, ведь правда? Вот только не знаю я, живы ли они сейчас…
Луня умолк, помрачнев, тоже уставился в огонь. Воспоминания о Руне разбередили душу, заныло сердце – почему я не птица, почему слетать не могу, глянуть, как там она, что с ней?
Говоря с отцом, Луня словно бы говорил сам с собой. Будь отец в себе, в уме и в здоровии, вряд ли стал бы Луня с ним откровенничать, среди мужей не принято такое, это только девки с матерями всеми своими немудреными тайнами делятся – кто на кого поглядел, да как. У мужчин разговор другой, да только и отец уж боле не охотник и не вой, да и Луня, он ведь как никак – волхв, хоть и молодой совсем. Словом, всегда все рассказывал о себе сын отцу, каждый раз, когда приходил сюда, в Большую пещеру под Лысой горой.
– Ну все, пора мне, батя! Поесть с дороги надо, Шык с Зугуром ждут меня, поди. А потом к Мертвому Омуту мы пойдем, в глубь горы – Шык, слышь-ка, с Алконостом говорить хочет, во как! Ты это, бать, орешков-то поешь, они сладкие… Вот. Я зайду еще, попрощаться зайду!
Луня подхватил с лавки свои вещи и решительно шагнул к выходу из клетушки, а за его спиной у неподвижно сидящего возле очага человека вдруг дернулась рука и орехи с веселым стуком раскатились по каменному полу. Но Луня этого не увидел…
* * *
Шыка и Зугура Луня нашел у Главного Очага, что горел в конце Большой пещеры, у ног Мокоши. Волхв и вагас разулись, поставили катанки и меховые липты ближе к огню – сохнуть, а сами не спеша ели деревянными долблеными ложками похлебку из большой глиняной мисы, заедали ломтями свежего жита, да отрезали от здоровенного шмата розоватое сало.
– Как Мочаг? – спросил Шык. Луня молча разулся, поставил сушиться свою обувку, подсел к столу, кивнул наконец:
– Ничего, дяденька, жив, хвала Роду. А в остальном – все также…
Путники молча ели. Шык с Зугуром, уже насытившиеся похлебкой, жевали сало с житом, а Луне пододвинули мису – давай, мол, после холодов горячее да жидкое, из мяса сверенное – само то, что надо.
Появившаяся у стола старуха принесла кувшин с травяным настоем, плошку с блинками, залитыми медом, подхватила опустошенную Луней мису и ушла. Путники поели блинков, и Шык встал:
– Блага дарим столу этому и хозяйкам его заботливым и хлебосольным! Будьте здоровы, бабушки, зело вкусен и сытен был обед наш!
Из полумрака выступила, словно соткалась из воздуха, Незванна, покивала, хехекнула:
– Знаешь, Шык, чем баб улестить – стряпню похвалишь, и баба тает уже. А если скажешь, что она еще и красавица писанная, так она вообще поплывет, замлеет от радости…
– Так, а отчего не сказать. – усмехнулся Шык: – Скажу: таких красавиц, как у вас тут, в Лысой горе, отродясь встречать мне не приходилось! А то, что красивы вы не обликом внешним, а душой своей, так это дела не меняет!
Незванна покивала, мол, услыхали мы слова твои, волхв, а потом махнула рукой:
– Пора к омуту иттить, Стана там уже, и другие тож.
К пещерке, где находился омут, вела извилистая и тесная нора, вроде той, по которой Луне за драгоновой смертью идти пришлось. Рослый Зугур еле-еле продирался через прихотливые изгибы норы, обдирая плечами покрытые плесенью камни стен. Наконец добрались.
Луня увидел почти круглую пещеру, в центре которой располагался Мертвый омут, словно вбил кто в каменный пол бочку с черной водой, вбил по самый край. Вот только не было, Луня знал, у той бочки дна…
Над мертвой водой курился желтоватый в свете лучин дымок, завивался спиралью и уходил вверх, в сереющее маленьким пятнышком сквозь пролом в горе где-то далеко наверху небо. Здесь, у Мертвого омута, Седые вверяли души свои Алконосту, творили обряды, приносили жертвы. Сюда же приводили тех, кто желал с вещуном поговорить, будущность узнать. Не всех приводили, разборчивы были старухи, но вот их – привели…
Седые стояли вдоль стен, закутанные в серые шерстяные платки, Луне даже показалось, что это не живые люди, а идолы, накрытые покрывалами. Чей-то заунывный голос тянул чаровную песню:
…И закрылися очи ясные,
Очи ясные, зоркоглядные.
Перестало тут биться сердушко,
Опустилися белы рученьки.
Пал на земь сыру славен Стра, яр вой,
Муж среди мужей, Пера-бога сын.
И душа его белой зирочкой
Понеслась отсель в небо дальнее,
Понеслася она в небо дальнее,
Запредельное, заповедное.
Там встречал ее Алконост-Вещун,
Алконост-Вещун, Зирок проводник.
Брал он зирочку Стра Перовича,
Брал за крылушко белоперое.
«Ты скажи-скажи, зирка-зирочка,
Что за жизнь была у тебя внизу?
Коль забыла ты чтить богов людских,
Коль губила ты жизни людские,
Полетишь тогда ты в далекий путь,
Вкруг земли большой, в пекло Ныево!
Ну, а коль жила по укладу ты,
Улетишь тогда в светел Ирий-сад,
Там среди других предков родовых
Будешь жить всегда светло-благосно!»
Отвечала тут зирка-зирочка:
«Я богов людских чтила истово.
Не губила я жизни людовы,
А губила лишь погань лютую,
Защищая род, землю-матушку,
Защищая жен, малых детушек!»
Как взъяриться тут Алконост-Вещун:
«Почто хочешь ты обмануть меня?!
Когда молод бы Стра свет-Перович,
Утопил же он деву в омуте!
Вся вина ее лишь в одном была —
В ней любовь зажгла Лада-Ладонька!»
Отвечала тут зирка-зирочка:
«Стра свет-Перович не виновен в том!
Замышлял та девка бесстыжая
Извести жену Стра свет-Перовича,
Извести его малых детушек,
И самой возлечь возле мужа Стра!
Вот за то ее темной ноченькой
И пустил он в омут на реченьке,
А теперь же ты, Алконост-Вещун,
Навсегда сгубить хочешь зирочку!»
Не задумался Алконост-Вещун,
Ни на миг един не замыслился.
Он повел крылом и сказал тогда:
«То, что дева та неразумная
Сотворить хотела ужасное,
То ее вина, ей за то платить,
И она расплатилась уж – смертушкой.
А вот зирочка славна мужа Стра
За СВОЮ вину в пекло Ныево
Станет путь держать, вкруг земли лететь,
Чтобы сгинуть там в веки вечныя!»
Так сказал-пропел Алконост-Вещун,
Затворил небеса недолетные,
И помчалася зирка мужа Стра
Прямо в жар-огонь пекла Ныева…
Былинная песнь кончилась. Луня уже слышал ее раньше, но тут невольно еще раз подивился той необъяснимой прихотливости, с которой устроен мир – за то, что хотел сделать один человек, потом расплачивается другой. А вот если бы не убил Стра свет-Перович воспылавшую к нему любовью деву, она извела бы его жену и детей – и поплатилась бы за это посмертием своим, зато земную жизнь провела в любви и счастии. В былине же все случилось наоборот…
Тут один из завернутых в ткань идолов у стены зашевелился, выступил из полумрака на свет, и Луня узнал Стану.
– Не передумал ли, Шык? – спросила она, обращаясь к волхву: – Готов ли? С Алконостом говорить, сам знаешь, непростое дело…
– Не передумал, бабушка. – твердо сказал Шык: – Поганств подлых сроду я не делал, а уж если что другое в жизни моей Алконосту не глянется, так тому и быть, пусть сам решает.
Стана покивала седой головой, выпростала из складок плата сморщенную, коричневую руку, скрюченными, на птичьи когти похожими пальцами подала волхву деревянный рог, вроде коровьего, и мешочек с травами.
Шык начал забивать травы в широкий раструб рожка. Луня по запаху определил: дурман-трава, цветки конопли, белена, грибы какие-то сушеные. Зугур шепотом спросил в самое Лунино ухо:
– Что это, зачем?
– Чтобы тело уснуло, а душа освободилась на время, в иномировое небо, к Алконосту, улететь смогла!
– А-а-а! – все так же шепотом протянул вагас: – А у нас шаманы траву степную, коноплю сухую, в костер охапкой кидают, и дымом дышат. Тогда они богов видят и говорят с ними.
Шык забил рожок травяной смесью, подхватил пальцами уголек с лучинки, положил на травы, сунул узкий конец рожка в рот, потянул, раз, другой, третий, выдохнул синевато-желтый, пряно и дурманяще пахнущий дым, кивнул Стане:
– Можно начинать! Только это… ты манку вон ему, Луньке, дай! Пусть он стучит.
Стана зло сверкнула выпученным глазом, но перечить не стала. Луня принял из ее рук манку – деревянный, пустой внутри чурбачок и обшитую кожей летучей мыши колотушку. Когда душа к Алконосту уходит, ей потом дорогу назад найти надо. Поэтому сидит рядом с тем, кто с вещуном говорит, человек и в манку стучит, с сердцем своим удары сверяя. На звук манки душа назад летит, в тело возвращается, а иначе нельзя, иначе помрет без души человек, к Маре отправиться…
Шык сильно и глубоко втянул в себя чародейный дым из рожка, опустился на низкую деревянную скамеечку, кивнул Стане – давай, начинай, и закрыл глаза.
Стана уселась поудобнее и завела тонким голос древний напев, взывая к Алконосту, провожая Шыкову душу в далекий путь.
«Ты, Алконост-вещун, ночной летун, меня услышь, не отвратись, не покинь, не сгинь. Летит к тебе душа, летит не спеша, ты на небе ее прими, спроводи, все, что ей надо, покажи, где надоть, поддержи, где надо, подскажи. Слово мое к тебе услышь, Алконост-вещун, летучая мышь…»
Голос Станы постепенно затих, и в наступившей тишине раздались удары колтушки в манку: Тук-дук. Тук-дук. Тук-дук.
Глуховато, не спешно, не очень громко, но и не то, чтобы тихо, звучит манка. Вьется в застоявшемся воздухе сизо-желтый дым, мешаются его летучие, прозрачные пряди с дымком, что поднимается из Мертвого омута. Засыпает тело волхва, отлетает душа. Что увидит она, что ждет ее в иных мирах? Про то Шык после расскажет, а пока важно не сбиться, сердце слушать: тук-дук. Тук-дук. Тук-дук.
Зугур, потянув пару раз носом, тоже прикрыл глаза – чародейный дым успокаивает, усыпляет. Вон, и Седые прилегли у стен, и Стана села, уткнувшись носом в колени. Только ему, Луне, спать никак нельзя – пропадет Шык, если манка замолкнет, совсем пропадет, а вместе с ним исчезнет и последняя надежда Землю спасти, Великое Лихо отвести от людей. Но дым так сладок, навевает такую дрему… И манка звучит усыпляюще: Тук-дук. Тук-дук. Тук-дук.
– Луня-я! – зашипела рассерженной кошкой Стана, ткнула ученика волхва невесть как очутившимся у нее в руке острым веретеном в лоб: – Сердце слушай, соня!
Луня вскинулся, дернул головой, стряхивая сонную одурь, и манка зазвучала иначе: тук-дук-тук-дук-тук-дук!
– Успокойся! – Стана вытерла Луне кровь со лба, дунула в расширенные глаза: – Дыши медленно, и борись, борись с чарами, а то пропадет Шык-то, потом сам себе не простишь! Он не зря тебе манку дать велел – испытывает тебя волхв, во как!
Луня, чтоб взбодриться, закусил губу нижнюю, так зубами прижал – аж кровь во рту почуял, а спать все одно хочется, спасу нет. Тук-дук. Тук-дук. Тук-дук.
Наконец все закончилось. Растаял, развеялся без следа в воздухе колдовской, омутный дым, проснулся Зугур, спросоня едва не за меч схватился, не понимая, где он и что с ним. Пробудились Седые, и Стана, повертев носом, объявила:
– Пора!
– Тук-дук! Тук-дук! Тук-дук! – громче и настойчивее зазвучала манка в Луниных руках, приманивая душу волхва обратно, зовя ее возвратиться в тело. Вот Шык пошевелился, дрогнули сомкнутые веки, волхв сделал глубокий вдох, за ним второй, третий…
– Славно почивали, дяденька! – откладывая манку, улыбнулся проснувшемуся Шыку Луня, но тут же осекся – судя по мрачному лицу волхва, по ярости и злобе, стоявшей в глазах, ничего хорошего его душа в иных мирах не увидела.
Шык, пошатываясь, поднялся, опершись на руку Зугура, поклонился Седым до земли, глухо сказал:
– Спасибо вам, бабушки, пусть дадут вам здоровья все боги светлые, да пусть заберут себе ваши немочи все боги темные! Блага дарю вам за помощь, а теперь пора нам!
Луня, несколько опешив от таких скорых прощаний, сам-то он надеялся хотя бы в тепле переночевать, шагнул вслед за Шыком и Зугуром из пещерки, поклонившись напоследок старушкам, и по пути в Большую пещеру, ухитрившись протиснуться в одном более-мение широком месте вперед Зугура, нагнал волхва и спросил:
– Чего там увидал-то, дяденька? Никак помрем мы все, упаси нас Влес?
– После скажу. Времени у нас нет, Лунька, поспешать надо, зело поспешать. Чеши, с отцом простись, да к выходу давай!
Луня знал – когда Шык говорит ВОТ ТАК, лучше и не встревать поперек. Змейкой проскользнув в тесной норе вперед волхва, он бегом бросился в Большую пещеру, похватал вещи и кинулся к отцовой клетушке. Там все было по прежнему – отец все также сидел, глядя в огонь, и в тишине было слышно лишь потрескивание дров в очаге.
– Батя, прощаться я пришел! – присев возле отца, сказал Луня: – Пора нам, спешить надо. Ты эта… Выздоравливай, а? Бать, слышь, ведь нету у меня боле никого! Я за тебя всех богов тресветлых молить стану, ты только давай… эта… ну, сам понимаешь. Все, бать, пошел я. Свидимся еще, я вернусь, скоро вернусь!
Луня вскочил, еле удерживая слезы, шмыгнул носом и опрометью бросился к выходу. И опять он не увидел, как шевельнул рукой отец, складывая пальцы в охранный знак, что должен был отпугнуть все нечисть злую, что сыну его могла на долгом и трудном пути встретиться.
Глава вторая
Дар Вокуи