Два мага

– Но оно все-таки идет! А между тем планы необходимы. Нам известно, что Потемкин готовит здесь новые средства для борьбы с турками. У него должны быть документы по этому поводу, нам нужно иметь их во что бы то ни стало, мы за это платим вам деньги.

– Вооружитесь терпением! Мои агенты возле него и при первом удобном случае…

– Надо создать этот случай как можно скорее.

– Так и будет сделано… У него все секретные бумаги в одном месте – надо лишь пробраться к ним и снять копии.

– Если вы знаете, где хранятся бумаги и ваши агенты возле Потемкина, что мешает им исполнить это?

– Бумаги заперты.

– Подберите ключ.

– Замок секретный.

– Сломайте его!..

– Я не ожидал, – проговорил Феникс, рассмеявшись, – что вы выкажете такую наивность. Сломать замок! Да сию же минуту станет тогда известно, что посторонний хозяйничал в этих бумагах, и тогда придется начинать опять все сначала. Тогда все планы будут изменены, и прежние никуда не будут годиться. Нужно снять копии, не возбудив ни малейшего подозрения; тогда можно рассчитывать на успех.

– Как же вы надеетесь достигнуть успеха?

– Я вам не могу открывать заранее свои действия. Могу сказать только, что первая попытка…

– Не удалась?

– Не совсем.

– А вы уже делали ее?

– Да, пожар в Таврическом дворце был устроен мною.

– Вы надеялись воспользоваться суматохой пожара?

– Отчасти. Если бы пожар принял большие размеры, пожалуй, можно бы было воспользоваться им, но его потушили сравнительно скоро.

– Можете вы назвать мне хоть одного из ваших агентов в Таврическом дворце?

– Одного могу, надеясь, однако, на вашу скромность. Это обрусевший итальянец Тубини, музыкант; он мой человек.

– Вы можете доказать мне это? Согласитесь, граф, что кто платит деньги, тот желает убедиться, что делает это не напрасно, тем более что вы просите нового кредита.

– Очень хорошо. Я дам вам доказательство, что Тубини – мой агент. Довольно вам будет этого?

– Довольно.

– И тогда я получу просимый кредит? Да? Тогда я вам обещаю, что дело будет кончено скоро.

– Очень буду рад. Я приехал сюда, чтобы получить планы, и без них не уеду, но помните, что мне надо спешить со своим отъездом.

– Вы уедете скорее, чем можете ожидать этого.

– Очень буду рад. А пока до свидания. Когда увижу вас с итальянцем?

– Завтра у меня. Приезжайте ко мне завтракать…

Они простились, и слышно было, как отворилась дверь соседней комнаты, где происходил разговор, и из нее вышли.

Цветинский обернулся к Кутра-Рари. Тот сидел с закрытыми глазами, как будто не то спал, не то дремал.

– Благодарю вас, – сказал Цветинский, – действительно, вы мне предоставили случай услышать очень интересные вещи.

– Теперь идите ужинать, – усмехнулся индус, – вы можете сделать это с легким сердцем. Сегодняшний день не пропал у вас даром.

Цветинский последовал этому совету.

Важное сообщение

Случай на маскараде с Надей стал известен. Ее видели с открытым лицом и узнали некоторые из гостей, бывшие на обеде у Елагина, когда она появилась в первый раз в обществе. Любопытство праздного, сплетничавшего народа было уже задето таинственным и быстрым отъездом ее из дома Елагина на другой же день после первого своего появления. Досужие светские кумушки не могли угадать, куда и почему вдруг исчезла только что показавшаяся Надя, но, когда об этом спрашивали Елагина, он отмалчивался или давал неопределенные ответы. Само собой разумеется, что, когда стало известным, что его воспитанница была на маскараде у Шереметева, интерес к ней возрос еще более и вопрос «где она?» стал еще занимательнее. Пересуды увеличились, делались различные предположения и сочинялись целые легенды, но ни одна из них не подходила даже отдаленно к истине. Таврический дворец никому не пришел пока в голову. Однако слухи достигли этого дворца, и Потемкин узнал о них.

Первым делом он велел призвать к себе «Тубинова» – так на русский лад звали итальянца Тубини, служившего в штате светлейшего.

Итальянец, благообразный старик, появился перед Потемкиным, склонив голову и спину; эта поза как-то сама собой выходила у него при разговоре со светлейшим, но своего благообразия он не терял и в этом положении.

– Мне не были доложены подробности случая на маскараде, – заговорил Потемкин, возвышая голос.

– Никаких особенных подробностей не было, ваша светлость, – согнулся еще ниже Тубини.

– Как не было? Ты только сказал, что вам пришлось уехать, потому что вы попали под шкалики и запачкали костюмы.

– Костюм синьорины был запачкан, но мое оранжевое домино не пострадало нисколько.

– Я не о твоем глупом домино говорю. Ты мне не сказал главного, что с нее упала маска и ее видели и узнали.

– Я не придавал этому большого значения…

– Как не придавал? Ты знаешь, что я не хочу, чтобы знали, что она у меня!

– Но я не предполагал, что черты синьорины известны кому-нибудь…

– Предполагал! До сих пор я держал тебя именно за то, что ты не рассуждал, а исполнял в точности мои приказания… Тебе не велено было ничего предполагать, надо было сохранить строжайшую тайну.

– Я хранил ее, но лицо синьорины открылось вследствие неожиданной случайности.

– Где же у тебя глаза были в это время? Что же ты смотрел?

– Я берег свою маску.

– Ты рехнулся, должно быть! Берег свою маску, берег свое оранжевое домино и не обращал ни на что больше внимания! – воскликнул Потемкин, не только разгневанный, но и удивленный.

– Я берег свою маску потому, что упавшая маска синьорины, хотя открыла ее лицо, но не открыла еще всего секрета, – ответил Тубини. – Между тем, если бы увидели меня без маски и узнали меня, состоящего на службе вашей светлости, всем стало бы ясно, у кого теперь находится синьорина, если я с нею. Вот почему я берег свою маску более тщательно, чем маску синьорины.

Итальянец был не так глуп, как это показалось. Потемкин смягчился.

– Ну хорошо, – сказал он, – что же дальше было? Как же вы уехали?

– С синьориной сделался маленький обморок, потому что она испугалась… и синьорину сейчас же взял на руки очутившийся тут капуцин.

– Какой капуцин?

– Он предложил свою маску синьорине; я видел его лицо – молодой человек.

– Молодой человек?

– Да, один из офицеров. Я узнал его, потому что видел однажды здесь его на дежурстве.

– Дальше, дальше…

– Синьорина вскоре пришла в себя и оправилась настолько, что даже весело разговаривала с нами…

– С офицером тоже, значит?

– Я ничего не мог сделать с ним. Он проводил нас до кареты…

– Дурак! – зло крикнул Потемкин. – Фамилия офицера?

– Кулугин, ваша светлость!

– Я тебе покажу этого офицера! Чтобы завтра же тебя не было у меня! Мне таких глупых слуг не надо! Слышишь? Ты получишь жалованье за два месяца вперед и завтра же уедешь отсюда с моим провожатым до границы… Слышишь – завтра же… Ступай!..

Потемкин прогнал итальянца и велел позвать Попова.

– Ваша светлость, – доложил Попов, входя, – Цветинский просит поговорить с вами по важному делу. Оно спешное.

– Цветинский? – проговорил Потемкин. – Его-то мне и нужно! – Он ходил по своему кабинету большими шагами и, когда появился Цветинский, близко, в упор подошел к нему. – Ты свободен? Можешь ехать завтра же?

– Свободен, ваша светлость.

– Мне нужно, чтобы ты отвез итальянца Тубинова до границы и чтобы он не болтал здесь того, что знает. Подорожная и прогоны будут готовы завтра. Возьми итальянца и поезжай!

– Значит, вашей светлости известно все?

– Что мне известно?

– Что Тубини – агент господина графа Феникса, что граф явился в Россию, чтобы раздобыть планы предполагаемых действий ваших против турок…

– Что, что такое? – заговорил Потемкин. – Поди сюда, сядем!.. Какие планы?..

– Планы ваших действий против турок. Графу Фениксу известно, что они заготовлены и находятся у вас в кабинете, в секретном ящике.

– Ему известно это? Так любознательность графа действительно широка.

– Он, по-видимому, послан сюда, и денег для него не жалеют, но жалуются на его медлительность. Вчера приехал посланный из Франции, чтобы поторопить его. Он остановился в номерах на Миллионной.

– Значит, до сих пор Феникс ничего еще не успел сделать?

– Ничего существенного, хотя уверял, что принят вашей светлостью хорошо.

– Правда. Он ловкий человек и умеет стать необходимым.

– Затем он говорил, что у него есть серьезные агенты в Таврическом дворце. Один из них – Тубини.

– И эти его агенты узнали лишь пока, где находятся планы, но самих планов и бумаг не трогали?

– В этом можно быть уверенным.

– Хорошо! – Потемкин позвонил. Вошел дежурный. – Итальянца Тубинова позвать сюда! – приказал светлейший.

Склоненный Тубини робко и приниженно вполз в дверь. Он казался не только обиженным и огорченным; выражение его лица иначе нельзя было назвать, как выражением полного отчаяния.

– Тубинов, – обернулся к нему Потемкин, и в голосе его не было и признака прежнего раздражения, – я погорячился, твой поступок не заслуживает порицания, потому что ты не виноват в нем, и я оставляю тебя у себя по-прежнему. Живи тут. А двухмесячный оклад, который, как я сказал, ты получишь, тебе выдадут, хотя ты и останешься.

Итальянец, видимо, никак не ожидавший такого оборота, даже затрясся от охватившей его внезапной радости. Он начал рассыпаться в уверениях своей преданности, но Потемкин отпустил его, сказал, что он верит и что теперь некогда ему слушать.

– Так что мне пока некого провожать до границы, ваша светлость? – усмехнулся Цветинский, когда Тубини вышел.

– В свое время, может быть, проводишь, а пока еще рано. Тебе нужны деньги?

– Я никогда еще не брал денег за свои услуги, ваша светлость, – сказал Цветинский, выпрямившись.

– Знаю, знаю, голубчик, но те сведения, которые ты раздобыл, тебе ничего не стоили? Я не хочу, чтобы ты тоже за свой счет работал для меня.

– Ничего, ваша светлость.

– Тогда приходи обедать сегодня. Надо хоть обедом наградить тебя, а я соображу, что тут и как, и потом уговоримся. Ты мне нужен будешь теперь. Надо это дело с планами провести как следует.

А в то самое время, пока Цветинский вел со светлейшим только что приведенную военную беседу, его друг, князь Бессменный, находился в крайнем волнении.

– Нет, вы мне скажите только одно, только одно, – воскликнул он, схватив за руку Кутра-Рари и заглядывая ему в глаза, – вы, который все знает и все может, скажите мне прямо: любит она меня или нет? Только это, только «да» или «нет»!

– Да, – ответил Кутра-Рари.

– Вы ручаетесь мне?

– Довольно вам, что я сказал «да». Какого ручательства еще хотите вы?

– Где ваш хрустальный шар, в который я видел ее отъезд? Я хочу видеть ее хотя бы при помощи вашего шара. Помните, тогда я противоречил вам, не верил, теперь верю и сам прошу вас… Я хочу видеть ее!

– Этого нельзя. Вы еще слишком слабы.

– Это прогонит мою слабость, и силы вернутся ко мне. Если бы я сейчас убедился, что она – моя прежняя Надя, я бы, кажется, совсем выздоровел. Я чувствую это.

– Вы выздоравливаете и так.

– Да, но все-таки я мучаюсь…

– Сегодня, вероятно, вы получите некоторое успокоение.

– Где, откуда?

– От вашего товарища Цветинского. Он придет, вероятно, с какими-нибудь вестями. Ваш товарищ обедает сегодня в Таврическом дворце и оттуда явится прямо к вам. Он что-нибудь да узнает!

Бессменный вместо того чтобы обрадоваться этим словам, опустил голову и задумался.

– Нет, не жду я ничего хорошего, – тихо начал он, выходя из своей задумчивости. – Как только вспомню об этом Таврическом дворце, так просто руки опускаются. Если даже все ваши предположения верны, если она все-таки любит меня, то, Боже мой, что с ней могут сделать там, в этом дворце!.. Фаворитка Потемкина! Подумайте! Силой заставят сделаться фавориткой мою Надю!.. Ведь это ужас что такое, ужас, ужас!

– Не надо поддаваться отчаянию, погодите прихода вашего товарища…

– Он мне не скажет правды!..

– Вероятно, ему и не придется скрывать эту правду.

– Вы говорите, точно вам известно что-то, но не хотите сказать. Не скрывайте от меня ничего, скажите все!

– Все… все! – повторил Кутра-Рари. – Чтобы знать все, что я знаю, надо быть таким стариком, как я… Но вот, посмотрите, ваш товарищ идет к вам; он вам расскажет сегодня больше меня.

Бессменный увидел в окно, куда показал индус, что Цветинский переходил в это время улицу, направляясь к крыльцу, и воскликнул:

– Какой он веселый!

Цветинский, действительно, вошел радостный.

– Ты ее видел? – встретил его Бессменный, приподнимаясь на постели.

– Лежи смирно! – остановил его Цветинский. – Видел, говорил и обедал с нею вместе… Превосходный обед!

– Ну, что же она, что она? Говори скорее!

– Она перенесла страшный испуг во время пожара, и после этого у нее сделалось временное затмение памяти. Она не помнит ничего, что случилось до пожара.

– И этим ты объясняешь, что она не узнала меня?

– Разумеется, только этим. Бессменный снова упал на подушки, говоря:

– Нет, ты обманываешь меня… Не может быть, не может быть, чтобы Надя забыла меня! Если она любит, то не могла забыть; каков ни был испуг ее – мой голос заставил бы ее вспомнить… все… прежнее… Нет, если она забыла меня, то не иначе как для другого.

– Так кто же этот другой, по-твоему?

– Кто? Тот, кому всю жизнь везло чрезмерное счастье, тот, который до сих пор не знал предела своим желаниям и капризам, тот, который держит ее у себя, который запер ее и желает обольстить. И она поддалась ему. Она отуманена, зачарована им, потому что все ему подвластно и даже она, она, Надя!.. – Князь заметался на постели. – Я выздоровлю и покончу с ним, ты увидишь; только для этого я желаю выздороветь! Ну что же, ты обедал с нею и с ним, значит; ну что же, они счастливы, веселы, довольны?.. Обо мне не говорили, не спрашивали?

– Да погоди ты!..

– Не хочу больше годить, не хочу терпеть. Они, вероятно, теперь смеются надо мною, а я должен терпеть!

– О, Боже мой! – вздохнул Кутра-Рари.

– Да замолчи ты, сумасшедший! – почти крикнул Цветинский. – Весь этот вздор, что ты несешь, ни к чему! Все это – вздор и твое больное воображение…

– Нет, довольно! – еще горячее прежнего заговорил князь. – Вы меня успокаивали тут, и я делал вид, что верю, но теперь довольно, больше не надуете!.. И тебе, – обернулся он к Цветинскому, – сказать больше нечего, как только «вздор», а я знаю, что не вздор, потому что ты сам обедал с ними – с ней и с Потемкиным, с ней и с Потемкиным!

Цветинский близко подошел к князю, нагнулся к самому лицу его и едва слышно произнес:

– Да успокойся! Ведь она – его дочь, понимаешь ли, дочь… и потому все твои опасения напрасны…

Лечение графа

Наступила ночь. В Таврическом дворце все успокоилось, зато в доме Феникса долго светился одинокий огонек масляной лампы.

Граф Феникс не спал всю ночь, просидев ее напролет в своей рабочей комнате. Она была смежной с его официальным, или парадным кабинетом, обставленным богатой мебелью, статуями и дубовыми книжными шкафами. Соединялась она с кабинетом посредством маленькой двери, искусно скрытой за картиной.

Никакой роскоши в этой рабочей комнате не было, стояли два стола – простой белый, деревянный, и другой, с мраморной доской, и висела полка с книгами, свитками бумаг и пергамента. Мраморный стол весь был заставлен склянками, ретортами, спиртовыми лампами и сосудами странной формы.

На этот раз Феникс не прикасался к ним. Он сидел, окруженный книгами, перед большим развернутым на столе пергаментом и беспрестанно брался за медальон, тщательно рассматривал его, потом справлялся с покрывавшими пергамент иероглифами и делал отметки на дощечке из слоновой кости.

Раннее летнее утро давно гляделось в единственное окно комнаты, а Феникс все сидел и с лихорадочным блеском в глазах жадно перебегал взглядом от медальона к пергаменту и от пергамента к медальону. Работа, видимо, не спорилась у него. Несколько испорченных дощечек были отброшены в сторону. Но с упорством и настойчивостью он взялся за новую и принялся за новые выкладки. Руки у него дрожали, сердце билось, он писал, забыв об утомлении, голоде и сне.

Теперь он уже знал ошибки, в которые впадал раньше, и постарался избегнуть их. Одна за другой появлялись после его выкладок буквы, и наконец сложилось таинственное, искомое слово. Оно значило: «Милосердие».

И только-то? Стоило проводить бессонную ночь, чтобы найти это слово, давно известное Фениксу! Положим, это был ключ, открывавший тайны, в которые он хотел проникнуть. Самая существенная работа была еще впереди, и того, что он успел сделать, было довольно, но как-то странно казалось после ожидания чего-то сверхъестественного прийти к такому простому и, в сущности, несложному выводу.

Милосердие! Неужели все дело только в нем?

Граф Феникс встал от стола, положил медальон и провел руками по лицу.

В маленькую дверь раздался осторожный стук. Феникс знал, что это – Петручио, единственно посвященный в секрет рабочей комнаты.

– Я здесь! – отозвался он.

– Сегодня должен завтракать у вас господин Лубе для свидания с Тубини, – послышался голос Петручио.

Феникс посмотрел на часы. Времени оставалось ровно столько, чтобы переодеться и освежить лицо.

– А Тубини дано знать, чтобы он пришел? – выходя из комнаты, спросил он у Петручио.

– Тубини явится вовремя, – ответил тот.

Феникс направился в свою уборную и, когда явился господин Лубе, вышел к нему свежий и бодрый, точно отлично выспался и чувствовал себя крепким и здоровым.

– Вы недурно живете! – одобрил Лубе. – Такой роскоши позавидовала бы даже коронованная особа.

– Всякий живет по своим средствам! – пожал плечами граф. – Я думаю, сначала дело, – спросил он, – а потом мы отправимся к столу?

– Я от дела не отказываюсь.

– Тогда пройдемте сюда!

Они миновали несколько комнат и вошли в небольшую гостиную, застеленную мягким ковром, заглушавшим шаги. Феникс подошел к одной из картин, слегка тронул ее, и она образовала щель, сквозь которую была видна соседняя комната, где стоял в ожидании приема Тубини.

Оставив Лубе у этого пункта наблюдения, Феникс вышел к итальянцу. Тот, как увидел его, согнулся, гораздо ниже, чем сгибался перед светлейшим.

– Благодарю вас, граф, благодарю вас! Вы еще раз доказали свое расположение ко мне, и только вашей помощи я обязан вам…

– В чем дело? – спросил спокойно граф.

– Сегодня утром я был прогнан светлейшим князем Потемкиным и завтра же должен был оставить навсегда эту столицу.

– За что?

– Случай на маскараде, о котором я докладывал вам. Я рассказал сначала светлейшему в общих лишь чертах об этом происшествии, но слухи дошли до него, и пришлось признаться во всем.

– Он рассердился?

– В особенности когда дело дошло до офицера. Как только я сказал про офицера, так князь воспылал гневом, уподобясь мстительной медузе.

– Как же этот гнев укротился?

– Чудесным, непостижимым для меня образом! Я ушел, прогнанный из кабинета князя, с глазами, полными слез, и тяжелым сердцем. Я уже думал о тщете всего земного и готовился навсегда покинуть эту гостеприимную столицу, где я провел несколько лет, как вдруг меня снова зовут к светлейшему, и он, ласково обратившись ко мне, говорит: «Господин Тубини, я был неправ, вы не заслуживаете порицания, можете остаться у меня!». Он так; и сказал: «Можете остаться у меня», и велел мне получить двухмесячный оклад. Граф, такую внезапную перемену я могу объяснить только чарами, которыми вы владеете и оберегаете вашего верного слугу. Только благодаря этим чарам случилось для меня такое чудо, ибо иначе, как чудом, я не могу назвать это. Всем известно, что светлейший князь Потемкин непреклонен в своем гневе и никогда не отменяет своих приказаний…

Видно было, что итальянец говорит искренне и искренне верит в сверхъестественное могущество графа Феникса.

– Значит, вы теперь довольны? – проговорил тот.

– О, теперь я доволен более, чем когда-нибудь, – подхватил Тубини, – и более, чем когда-нибудь, верю в ваше, граф, покровительство. Приказывайте! Я сделаю все, что нужно.

– Князь Потемкин знает, что вы пошли ко мне?

– Да, я доложил ему, что вы меня лечите от недуга, и он велел напомнить вам, что ждет вас, как обыкновенно, сегодня после завтрака…

– Хорошо, ступайте к князю и доложите, что я буду.

Тубини, низко поклонившись, удалился. Отпустив итальянца, Феникс вернулся к стоявшему у картины Лубе и спросил его:

– Теперь вы больше не сомневаетесь?

– Нет. Просимый кредит будет вам ассигнован беспрепятственно.

– Тогда пойдемте завтракать, – пригласил Феникс. – Надеюсь, что вы похвалите мой стол так же, как и обстановку, – и он повел гостя в столовую.

А в это самое время в большом кабинете Потемкина, в кресле у огромного, дубового дерева, бюро сидела Надя. Кабинет был обширный, с расписным потолком во вкусе Ватто. На дверях были изображены охотничьи сцены, стены были покрыты коврами, на которых висели турецкие сабли, ятаганы, старинное и новое оружие. Круглый письменный стол, украшенный бронзовыми фигурами, стоял посредине. Два шкафика – настоящий Буль – помещались в простенках. Огромный резной книжный шкаф с сатирами и нимфами, вроде средневекового собора на площади, громоздкий, но величественный, занимал угол комнаты. Но самое дорогое и интересное из мебели было все-таки дубовое бюро, у которого сидела Надя.

– Что ты так рассматриваешь его? – спросил Потемкин, полулежавший на софе, обложенной шитыми подушками.

– Я смотрю, – ответила Надя, – и удивляюсь: должно быть, это бюро дорого стоит.

– Оно тебе нравится?

– Чудесная работа! Сколько тут разных ящиков и отделений! Наверное, есть и секретные.

– А ты откуда знаешь?

– Я предполагаю. Не может быть, чтобы в таком бюро и не было секретного отделения. Иначе это было бы неинтересно.

Потемкин привстал и, внимательно поглядев на девушку, спросил:

– А разве тебя интересует секретное отделение?

– Ну конечно! Я никогда не видела, как они устраиваются. Вероятно, с пружинками и особыми ключиками. Очень забавно…

Потемкин встал с софы и подошел к бюро.

– Так тебе очень хочется видеть?

– Очень.

«Неужели она это неспроста? – удивленно подумал Потемкин. – Не может быть… Впрочем, посмотрим!»

– В этом бюро действительно есть секретный ящик, – проговорил он. – Показать тебе его?

– Показать, показать! – повторила Надя и захлопала в ладоши.

Сделала она это с выражением невольной радости, несколько большей, чем та, какую, казалось, можно ей высказать, если бы было удовлетворено лишь простое ее любопытство. Она не подозревала, что Потемкин следит за нею.

– Ну, вот видишь? – стал объяснять он. – Вынь этот ящик, он отпирается простым ключом, самым обыкновенным.

Надя выдвинула и вынула ящик, на который показали ей. Ящик был не глубокий.

– Теперь смотри. Вот тут резьба, – показал светлейший на правый бок бюро, – нужно надавить эту розетку…

Он приложил к розетке палец, и в ту же минуту в пространстве, откуда был выдвинут ящик, отскочила задняя стенка и открыла другой ящик со складной скобкой и маленьким замком.

– От этого замка я ношу ключ всегда с собой, – продолжал Потемкин, доставая ключ, – попробуй отпереть им…

Надя взяла ключ, но, как ни вертела им, как ни дергала за скобку, ящик не поддавался.

– А дело очень просто. Нужно вот так вложить ключ, повернуть его лишь на половину оборота – и смотри! – сказал светлейший, и ящик выдвинулся.

– Удивительно! – проговорила Надя, всматриваясь в ящик, который был полон бумагами.

Потемкин медлил закрывать, ожидая, не спросит ли она, что это за бумаги. Но она не спросила. Зато, когда секретное отделение было снова заперто и доска, закрывавшая его, захлопнута, она полюбопытствовала:

– А можно мне проделать все это самой?

– Проделай, если хочешь…

Она быстро отыскала розетку, надавила ее, вставила ключ и снова открыла ящик…

– Теперь я знаю! – как бы вырвалось у нее.

«Нет, не может быть! – вновь усомнился Потемкин. – Воспитанная при тех условиях, как она у Елагина, не может она пойти против меня сообща с каким-то Фениксом».

– Надя, – сказал он, отходя к софе и располагаясь опять на ней, – неужели ты забыла Елагина?

– Елагина, Елагина? – повторила она. – Нет, я фамилию его помню.

– Только фамилию?

– Да.

– Да ведь ты же жила в его доме, виделась с ним каждый день?

– Не помню. Я после этого пожара ничего не помню… Вот тоже ко мне ломился какой-то князь Бессменный…

– Куда ломился?

– Через частокол, когда я была в саду. Он звал меня и кричал, что он – князь Бессменный, и так же вот удивлялся, что я не узнаю его, а я его вовсе не помню…