скачать книгу бесплатно
– Что ж, красавчик, если ты, и правда, хочешь угодить мне, я дам тебе такую возможность.
Сделав повелительный жест рукой, она строго посмотрела на Слинта. Недоверчиво покосившись на Рутгера, он неохотно извлек откуда-то мешочек и бросил его в руки предводительнице.
– Здесь десять золотых, – поймав его, продолжала Сорша. – Если мы и идем в город торговаться, то именно с этой суммой. В зависимости от того, с каким количеством монет ты вернешься, я и буду размышлять дальше о том, не зря ли дала тебе шанс. С тобой пойдут Ральф и Рогир, так как доверять тебе причин у меня, и правда, нет. А на случай, если ты решишь их перехитрить, я возьму себе в плен этого мальчишку. Сдается мне, ты не захочешь бросить его на произвол судьбы и оставить парнишку без головы.
От жестокой несправедливости услышанного Максимилиан просто опешил. Ведь он познакомился с Друидом только сегодня, – с чего бы тот стал возвращаться за ним! Но такое предположение показалось ему почему-то неверным. Он с надеждой взглянул на Аэриса.
– Итак, мы будем ждать тебя в течение часа или немного дольше, после чего…
Но лучница не договорила. Молча выхватив у нее из рук мешочек, Друид решительно зашагал прочь. Близнецы Ральф и Рогир бросились за ним следом. Однако шагов через десять Аэрис остановился, повернулся и, ободряюще кивнув мальчугану, продолжил свой прежний путь.
– Ну, ты попал, парень! – хихикнул толстяк, обращаясь к Максимилиану, увидев, как тот вытаращил глаза. Немного сбитая с толку предводительница казалась, тем не менее, довольной.
– Расслабляйтесь, мальчики. Завтрак, так или иначе, скоро сам придет к вам.
– Всегда бы так! – удовлетворенно произнес Арчи и, похлопывая себя ладонями по ребрам, направился к ручью умываться.
Глава вторая. За мясом и молоком
Когда Аэрис и братья скрылись из виду, Сорша подозвала Максимилиана и, нежно улыбнувшись ему, велела никуда не уходить. Однако улыбка эта совсем не показалась мальчику доброй и даже наоборот. Усевшись рядом с ней в небольшом кругу, он начал тоскливо оглядываться по сторонам в поисках возможного друга. Разбившись на несколько отдельных групп, разбойники с нетерпением дожидались завтрака, наслаждаясь лесной прохладой и занимаясь каждый своими делами. Плескаясь в ручье, Арчибальд опускал туда голову, омывая поочередно руки, плечи и могучий торс, вспотевший от недавней схватки. При этом он уморительно и по-собачьи фыркал, приговаривая нечто, что перешло наконец в посвистывание и нескладный напев, заставивший усмехнуться Рутгера. Сидя верхом на камне и так же по пояс оголенный, капитан брился кинжалом с рукоятью, покрытой изящной резьбой. Вспомнив, что он так и не успел напиться из ручья, Максимилиан все же не решался заговаривать с лучницей, боясь лишний раз пошевелиться и чем-нибудь случайно разозлить ее, отчего только еще больше поник головой. Вера в то, что Аэрис, и правда, вернется за ним, слабела с каждой минутой.
Грустнее, чем ему, было, пожалуй, только пажу. Вынужденный развлекаться с дружками Слинта, затеявшими потешную драку, юноша беспомощно стоял и принимал удары, изображая соломенное чучело. Сам казначей сидел на поваленном дереве и, посмеиваясь, раздавал советы. В руках у него блестела золотая монета. С ловкостью, приобретенной за годы воровского ремесла, он перегонял ее между пальцами, словно волну, перебрасывавшуюся туда и обратно без видимых усилий и далее, на другую руку. Как завзятый деревенский фокусник, он демонстрировал публике золотой, подбрасывая его в воздух, где тот, звеня, вертелся, делал хватающее движение ладонью – и раскрывал ее перед всеми пустую. После чего, извлекая монету из другого рукава, повторял свой трюк еще раз под одобрительные возгласы разбойников. На том же дереве, но значительно дальше, устроились и три женщины, которых мальчик заметил не сразу. На руках у одной из них, самой пожилой, спал убаюканный ребенок. Подняв голову, она встретилась глазами с Максимилианом. Следы бед и пережитых страданий проступали на этом резком, но приятном лице столь же явно, как и выражение скромной и незлобивой покорности, мудрой и сострадательной расположенности, мягкости и внимания ко всем. Вихрастому разбойнику, подошедшему и начавшему было сюсюкаться с тихо сопевшим малышом, она ласково, но сердито улыбнулась, и тот, поворчав, отошел.
Две другие женщины были и моложе, и привлекательнее своей соседки, однако Максимилиан сразу же догадался, кем были эти жалкие, хотя и пестро разодетые красотки со следами румянца и дерзкими смеющимися взглядами, которые те, перешептываясь, бросали на мальчика, вновь опустившего глаза. Несмотря на это, он успел заметить, что обе они явно уступают рыжеволосой предводительнице, находившейся так близко от Максимилиана, что по всему телу его бегали холодные мурашки. Старше мальчика лет на десять, высокая, стройная и с удивительным цветом волос она казалась недостижимой и пугающей совершенством своих плавных движений. Сколько он ни пытался, Максимилиану не удавалось отвести от них завороженного взгляда, и даже шорох травы, приминаемой ее сапогом, отдавался в животе его томительным и сладостным уколом. Встретившись глазами с несчастным юношей, которого оставили наконец-то в покое, мальчик понял, что и тот испытывает нечто подобное и точно так же робеет, когда лучница проходит мимо него, надеясь быть ею замеченным и обойденным при этом стороной.
Видимо поймав этот взгляд, лежавший в стороне Уильям тихо усмехнулся и снова откинулся назад. Меланхолия и ирония на его лице слились в какое-то неопределенное мечтательное выражение, словно витал он где-то далеко в облаках, хотя и не прочь был бы с кем-нибудь побеседовать, вот только собеседников, очевидно, не находилось. Особняком от остальных держался и хмурый Отшельник. Прислонившись спиной к соседнему дереву, он сидел страшно и неподвижно, словно статуя, не ведавшая ни сна, ни покоя, ни зноя, ни стужи, ни каких-либо чувств вообще. Да и был ли он даже человеком, – вопрос этот вертелся у Максимилиана в голове совсем не из праздного мальчишеского любопытства, так что он старался гнать от себя подобные мысли, ничуть не облегчавшие его положения. Хотя прислушиваться поневоле к грязным шуткам и походным байкам разбойников доставляло ему еще меньше удовольствия. Тем более, что некоторые из них стали обращаться к мальчику с вопросами и намеками, часть из которых он не понимал, все больше и больше теряясь, хотя и стараясь им как-то отвечать, в то время как те покатывались со смеху и продолжали над ним издеваться. Притянув его к себе на колени, один из разбойников начал рассказывать Максимилиану «сказку», причитая что-то писклявым противным голоском и поглаживая его ручищей по головке. Другой же, ухватив мальчугана за рукав, высморкался в его рубашку. Наконец его водворили на место и велели изображать осла.
– Ты ж деревенский или как? Давай, малец, научи нас.
– Если ничего умнее вы придумать не можете, отдайте-ка его лучше мне, – послышался голос лютниста, наблюдавшего за этим шутовством.
– А на что он тебе? Тоже пажа что ль захотел?
– Это неплохая мысль. Сорше и одного хватит.
Прищурившись, лучница толкнула Максимилиана в плечо.
– Иди же, чего смотришь? Я не возражаю, если ты поступишь в услужение к нашему дорогому Уильяму. Как-никак, а он все-таки – сын барона. Вот только слуг и земель своих давно уже по глупости лишился. Может, хоть ты развеешь нескончаемую тоску нашего менестреля, согнав с его лица это кислое и надменное выражение, ведь нас-то он почитает за идиотов.
Мальчик недоверчиво взглянул на Соршу. На мгновение ему показалось, что черты лица предводительницы смягчились, сложившись в полуулыбку и некий безмолвный, как бы ободряющий призыв, но уже в следующую секунду глаза девушки вновь заблистали привычным недобрым огоньком, и ничего, кроме легкой снисходительной иронии, прочесть в них было невозможно. Присев возле Уильяма, Максимилиан с некоторой опаской повернулся к нему. Лениво-безразличная поза лютниста, все еще лежавшего на траве, излучала явное дружелюбие и непонятную уверенность в безопасности, словно, находясь поблизости от этого человека, ты оказывался под его защитой. Некоторое время менестрель молчал и наконец негромко произнес:
– В пажи я тебя брать не буду, можешь не беспокоиться. Возможно, я и занимал когда-то соответствующее этому положение, но теперь у меня нет таких наклонностей и желания пользоваться кем-то как бесправным и бездушным скотом. Безответственная вольная жизнь и к хорошему приучивает тоже, это я все-таки признаю.
Сказав это, Уильям закрыл глаза и снова умолк. Поняв, что предчувствие его не обмануло, Максимилиан немного успокоился и осторожно посмотрел на Соршу. Теперь он видел только ее профиль (она стояла, что-то изображая), но вновь, как и прежде, не мог отвести взгляда от этой изящной и туго натянутой, словно лук, фигуры – фигуры девушки и женщины. На их осанку и бедра мальчик никогда раньше не обращал внимания. Все девушки (а, скорее, девчонки), которых он когда-либо знал или встречал в округе, и близко не отличались ни статью, ни умом, так что Максимилиан относился к ним подчеркнуто равнодушно и более того – с некоторым презрением.
Самого его считали одним из самых ловких, находчивых и храбрых парней в деревне, и даже девушки постарше порой интересовались им, расспрашивая по секрету сестер. Здесь же, рядом с незнакомой лучницей, Максимилиан ощущал себя глупым и беспомощным ребенком, что злило и ранило его уже пробудившееся мальчишеское самолюбие, особенно же после шуток и тех унижений, которым подвергли его приятели Сорши. Втайне он уже поклялся отомстить им, как только представится удобная возможность, хотя по-настоящему в это и не верил. Но, вспомнив опять про Друида и его поединок с Арчибальдом, Максимилиан укрепился в мысли, что не все еще, вероятно, потеряно. При условии, что Аэрис действительно вернется и окажется его союзником.
– Я завидую тебе, – неожиданно начал менестрель. – Ты смотришь на эту женщину как на первую и самую реальную в твоей жизни. Для меня же она – приевшийся и наскучивший образ, воспламеняющий одну лишь кровь. Вот только сердце здесь совершенно не причем. Ты можешь открыть его этой рыжей и изящной кошечке, но она выцарапает твое сердечко когтями и, не задумываясь, целиком проглотит. Тот юный бедолага, обреченный быть ее слугой, сбежал из родного дома, чтобы следовать за Соршей повсюду. Кошечка же наша только смеется, да всячески унижает его. Я, конечно, зачерствел и стал уже слишком циничным, и все-таки на его месте оказаться бы ни за что не хотел.
– А как его зовут?
– Эдмунд. Вот уже две недели он таскается за нами и ходит как в воду опущенный. Эти-то ребята – все насквозь бывалые, прожженные, их только одно интересует. А наш дорогой юноша влюбился в нее по уши и уж, конечно, ночами не спит, строит планы и грезит. Я пробовал с ним как-то разговаривать, да только он мне не доверяет, и это совершенно естественно. Думает, что и я хочу над ним посмеяться, имея куда больше шансов на успех. Но какие у меня в реальности шансы? Может быть, они и есть, но совсем небольшие, да мне это уже и не интересно. Так или иначе, нашей кошечке нравится лишь определенный тип мужчин, а именно – вот этот.
Уильям указал на проходившего мимо них капитана латников, по-прежнему – с оголенным торсом. Резко притянув Рутгера к себе, лучница стала что-то шептать ему, игриво проводя пальчиками по мускулистому и загорелому телу. Тот так же тихо и удовлетворенно отвечал ей, хотя как будто бы и с неохотой. Обхватив капитана за шею и сочно поцеловав его в губы, предводительница вдруг дико и звонко захохотала, после чего, вся разомлев и замурлыкав, стала ластиться и буквально запрыгивать на него, пока не оседлала, наконец, и совсем. С равнодушным самодовольством обладателя Рутгер покрепче ухватил ее повыше щиколоток и направился к одной из палаток.
– Иными словами, – продолжал лютнист, – Сорша предпочитает знатных и воспитанных мужланов, хотя не чурается и романтичных обмирающих юнцов, готовых положить к ее ногам все мыслимые и немыслимые сокровища. Но не думай, что она хочет их денег. Ей просто весело забавляться с такими болванами, весело быть роскошной любовницей роскошных в ее понимании мужчин. «Весело» – ее любимое слово.
Менестрель перебрал несколько струн, словно пытаясь сыграть его.
– Знаешь, что означает стрела, угодившая в дерево рядом с Аэрисом? Только то, что наш храбрый и ловкий странник теперь тоже – ее добыча. Она может быть любовницей Рутгера, но развлекаться и с кем-нибудь другим. И каждый здесь, уж поверь мне, пускает на нее слюнки. Разве что простодушный Арчибальд верен Сорше, как сторожевой пес, да наш непроницаемый молчун Амонтильядо почему-то симпатизирует и явно поддерживает ее, а, впрочем… – Уильям улыбнулся. – Тебе, парень, еще рановато о таких вещах думать. Не хочу портить романтические мечты юности, но и предупредить был все-таки должен. А дальше уж сам думай и лучше всего – головой. Но и сердцем, конечно, тоже, да…
Лютнист опять заиграл и задумался. Говорил он по-прежнему негромко, и их странной беседы не слышал больше никто. Максимилиан был несколько растерян и удивлен такой разговорчивости и открытости человека, сообщившего ему столько подробностей, и только молча продолжал слушать.
– А ты здесь неподалеку живешь? – снова заговорил менестрель.
– Да, примерно в миле отсюда, то есть…
Мальчик понял, что сболтнул лишнего.
– С родителями?
– Нет… с дедом. Мои родители умерли.
Уильям сочувственно покачал головой.
– А корова у него есть?
– Вообще-то он разводит свиней и кур, но две коровы мы тоже держим – для себя.
Максимилиан уже не мог остановиться, но надеялся, что это просто разговор.
– Это правильно. – Лютнист бросил взгляд на поляну. – А как думаешь, твой дед продаст мне немного молока?
– Я… я не знаю… А вы любите молоко?
Ничего лучше мальчик не придумал.
– Не то чтобы, – спокойно продолжал Уильям. – Но я страдаю редкой и неприятной болезнью костей, и для их укрепления мне необходимо молоко. А достать его не везде удается, знаешь ли… Ты бы очень выручил меня, если бы отвел к своему деду. И деньги, и фляга у меня есть. Думаю, что мы с ним сторгуемся.
Лицо менестреля стало даже немного проще и добрее. Он явно хотел расположить к себе мальчугана, судорожно о чем-то размышлявшего.
– Ты не должен меня бояться, хоть я и понимаю, как это звучит.
– Я не боюсь, но… Но ведь меня же взяли в плен, разве я могу уйти? – с искренним удивлением спросил Максимилиан, вспомнив о своем положении.
– Если бы ты был пленником Слинта или Рутгера, я бы тебе не позавидовал. Но наша предводительница лучше, чем о ней можно подумать. Она, конечно, никому в этом не признается, но детей Сорша любит, а особенно – мальчиков. Тот малыш, которого баюкает Эстрильда, – она все время о нем спрашивает, следит, чтобы он был сыт, одет и здоров. Ты, разумеется, уже не ребенок, – поспешил добавить лютнист, заметив недовольство и смущение на лице Максимилиана, – но она и оставила-то тебя, может быть, только потому, что ты ей пришелся по вкусу. Хотя особенно не обольщайся. Ничем хорошим тебе это не грозит.
Мальчик заколебался. Слегка приподнявшись, Уильям похлопал его по плечу.
– В конце концов, ты ведь не сбегаешь, а просто уходишь вместе со мной. Кроме того, Сорша сейчас несколько занята. – Менестрель кивнул в сторону палатки. – Возможно, она ничего и не заметит. Да и сообщать мы никому не обязаны.
Они сидели недалеко от оврага, и, судя по всему, разбойники, и правда, не обращали на Максимилиана никакого внимания, словно забыв о его существовании, либо не предавая ему особенного значения. Кроме того, разговоры и перепалки на поляне заметно теперь поутихли. Большинство членов шайки разлеглось в разных положениях на траве, в телегах или палатках. Несмотря на царившую кругом прохладу, их явно клонило ко сну, чему они не видели смысла сопротивляться. Даже у сидевшего неподалеку Отшельника глаза были плотно закрыты. А потому и поднявшегося с места Уильяма никто, кажется, вокруг не заметил. Продолжая оглядываться, Максимилиан старался бесшумно следовать за ним. Они были уже почти на краю оврага, как вдруг неизвестно откуда возникла перед ними знакомая фигура – фигура вихрастого разбойника.
– Куда это вы двое собрались, интересно?
Говорил он, к счастью, негромко.
– Коров доить, – невозмутимо бросил лютнист, указывая на пустую флягу.
– Что, организм молочка требует, да? Ну-ну. А этого зачем взял?
Разбойник кивнул на мальчугана.
– Мне нужен проводник, чтобы добраться до деревни. Или, может быть, ты мне дорогу подскажешь?
– Нет уж, тут я тебе не помощник. Я в этих краях не бывал, да и не больно вообще-то хотелось. Говорят, леса тут заколдованные или что-то в этом роде… В общем, соваться сюда нечего.
– Мы это учтем. Тем более, что парнишка-то, наверняка, знает секретные тропы.
– Ага, ну да, – неопределенно буркнул вихрастый. – И что же мне сказать Сорше?
– Скажи, что я верну ей добычу в целости и сохранности. Ручаюсь в этом собственной головой.
– Хах, смотри-смотри. Как бы не лишиться тебе твоей светлой головушки.
С этими словами разбойник повернулся и, продолжая бормотать себе что-то под нос, двинулся обратно к поляне. Максимилиан облегченно вздохнул.
– Ему до нас и дела нет, – заметил Уильям. – Он просто любит почесать языком.
Пройдя еще несколько шагов, менестрель и мальчик спустились наконец-то в овраг. Лениво осмотревшись, лютнист присел у ручья. Максимилиан тут же последовал его примеру, облизнув пересохшие губы. Умывшись и как следует напившись, они продолжили начатый путь. Полуденное солнце стояло уже высоко, а небо было чистым и голубым до безупречности. Оказавшись по другую сторону оврага, вспотевшие путники немного отдышались. Мальчик указал на тропинку.
– А что этот лес, действительно, заколдованный? – поинтересовался Уильям.
– Да нет, вряд ли. Так у нас пугают только чужаков, чтобы они не совались сюда лишний раз и не вырубали наши деревья.
– Разумный подход. Как тебя зовут-то, кстати?
– Максимилиан.
– В самом деле? – Лютнист уважительно покачал головой. – Что ж, веди нас, Максимилиан.
Теперь, когда поляна осталась позади, мальчик почувствовал себя намного лучше. Ему подумалось даже, что все обстоит не так уж и плохо, что при случае он может и не возвращаться и что при необходимости Уильям защитит его. Правда, он ничего не знал об этом человеке, – который был все-таки разбойником, как и все остальные, – но менестрель был явно к нему расположен, и этому хотелось верить. А, кроме того, слова лютниста о Сорше, якобы не случайно оставившей Максимилиана при себе, подействовали на него неожиданным образом, заставив разыграться воображение. Мальчику живо представилось, например, как, вступив в шайку, он будет выполнять личные и самые опасные поручения предводительницы и как все мальчишки в деревне будут страшно завидовать ему, ища покровительства и таких же, как у него, привилегий.
Особенно ясно представилось ему лицо Дориана, хвалившегося своими успехами у женщин, хотя приятелю Максимилиана было всего четырнадцать лет. Но Дориан вырос настоящим дылдой и был сложен как образцовый рыцарь. Из-за этого невысокому, хотя и симпатичному Максимилиану оказывалось непросто состязаться с ним, разве что – в занятиях умственных. Уже с малых лет мальчуган с легкостью выучился читать и писать, а, кроме того, умел очень быстро считать, что не раз пригождалось в хозяйстве. Невероятно наглый же, но туповатый Дориан не справлялся даже и с подсчетом овец, которых отправлялся пасти иногда вместо отца и которых всегда после него не досчитывались.
Максимилиана же дед видел своим наследником и хорошим управляющим, – при условии, что внук его перестанет шататься по окрестностям и приучится к настоящему труду. Вспомнив об этом, мальчик вспомнил и о другом. Дед, наверняка, уже заждался его дома и обязательно проучит Максимилиана, увидев, что тот вернулся с пустыми руками, да еще и с каким-то чужаком. Да и можно ли все-таки доверять Уильяму? Мальчик внимательно посмотрел на своего спутника. Сочетание усталости и достоинства на этом красивом и еще молодом довольно лице с длинным шрамом над правым виском, почти полностью прикрытым волосами, вновь поразило его и заставило проникнуться к лютнисту невольным уважением и одновременно – простым человеческим сочувствием.
Максимилиану только теперь удалось заметить и разглядеть на его лице эту уродливую, хотя и очень почетную и мужественную отметину, тем более что менестрель снова впал в задумчивость, так что даже остановился вдруг посередине дороги и с интересом осмотрелся вокруг. Глядя на исполинские деревья, обступавшие их с обеих сторон, слушая удивительную и благодатную тишину, он глубоко вдохнул и выдохнул, удовлетворенно покачав головой и признавшись, что нигде не встречал еще воздуха столь же освежающего и чистого и проясняющего утомленный ум. Мальчик согласился с ним, молча кивнув. Все еще сомневаясь, можно ли считать его другом, Максимилиан начал осторожно расспрашивать лютниста, к чему подталкивало его и обычное любопытство, хотя куда более – желание удостовериться, что ни ему, ни деду, ни всем его друзьям в действительности ничто не угрожает.
Так он узнал, что Уильям был родом из Бринвуда (города на северо-востоке герцогства Оленя) и что тот служил некогда самому герцогу, будучи одним из лучших стрелков во всех близлежащих землях. Но служба эта была не по душе будущему менестрелю, из-за чего он оставил ее, отправившись странствовать по свету. В одном из своих путешествий он и встретил Соршу, к которой присоединился просто так, от нечего делать. Судя по всему, Уильяму не особенно хотелось разговаривать о прошлом, да и вообще – о самом себе. Ответы его становились все более невнятными и короткими, и Максимилиан прекратил попытки. Кроме того, джейвудский воздух и джейвудские деревья все более и более занимали внимание менестреля, так что скоро он окончательно погрузился в себя, забыв, кажется, не только о мальчике, но и о цели их небольшого путешествия. Максимилиан решил, что лучше ему теперь не мешать, да и сам очень любил это тихое и сокрытое место, так что опять поневоле замечтался. И, хотя деревня его начиналась за ближайшим же кустом перед ними, спешить мальчуган не собирался.
***
Между тем день был уже в самом разгаре. Он почти подавлял своим безмятежным и всеохватным сиянием, лишь изредка радуя свежим ветерком, налетевшим внезапно и теперь, отчего Эдмунд поневоле очнулся. Протерев глаза, он вспомнил, где именно находится, и от этого ему стало невесело. Ночью беглец спал плохо. Думая о том, насколько же он слаб и позорно, невыносимо труслив, юноша все яснее сознавал, что совершил ошибку, покинув родной дом и свою бедную мать, которая не находила себе, наверное, места, представляя теперь, где он и с кем оказался, да и что с ним вообще сделали.
Сорша ночевала в их доме всего одну ночь. Увидев ее впервые, Эдмунд почувствовал, как задрожали у него беспричинно колени и как загорелось все разом внутри. Он еще не знал этого чувства, но понял, что не сумеет жить без нее, если не будет постоянно видеть. В ту же ночь, через несколько часов, юноша окончательно решил последовать за лучницей, – незаметно, когда разбойники уйдут утром. Но, едва он успел выйти за ограду, как его тут же обнаружили и спросили, почему он за ними идет. Спросила она. Появившаяся на пороге мать задала ему тот же вопрос, и, ни секунды не медля, Эдмунд заявил, что теперь же подастся в разбойники. Сорша громко захохотала и тут же заверила родительницу, что головореза из сынка не получится. Не слушая криков матери и не реагируя на насмешки разбойников, юноша лишь молча перекинул через плечо собранный наспех мешок и, сделав самое хмурое и непримиримое выражение, двинулся прямо вперед.
Так он ушел из дома. Мать не пыталась остановить его, надеясь, что Эдмунд одумается. Но юноша был неумолим. При этом большую часть времени он продолжал молчать и глупо таращиться в землю, нелегко перенося походную жизнь, к которой совершенно не привык, но к которой вынудил себя по собственному желанию, а потому решился ее до конца вытерпеть. Все они – и Рутгер, и Арчибальд, и Слинт – смеялись над глупым мальчишкой, бросившимся служить такой «даме», совершенно ничего не умея. Прозвище «паж» пристало к нему с первых же дней, когда Сорша посылала его за водой или в очередную деревню, чтобы он принес ей оттуда свежих фруктов и овощей, либо «выращенный в саду редкий и самый прекрасный на свете цветок», как и полагается настоящему влюбленному, но Эдмунд все и всегда делал не так и часто возвращался ни с чем, подвергаясь бесчисленным издевкам и насмешкам, в особенности же – со стороны Рутгера.
Бывшего капитана латников он ненавидел столь отчаянно и люто, что готов был перерезать ему глотку. Лежа иногда ночью на земле, юноша почти воочию видел, как вытаскивает из-за пазухи длинный и отточенный нож мясника (которого у него, разумеется, не было), бесшумно и быстро крадется во тьме, склоняясь над своим безмятежно дремлющим и самовлюбленным противником и вонзает ему клинок в горло. Днем же он только мрачно и отрывисто косился на Рутгера, утрачивая надежду на успех.
Тем не менее, несмотря на очевидную бесполезность Эдмунда, предводительница не собиралась просто так отпускать или с позором прогонять его прочь, наслаждаясь возможностью иметь слугу, влюбленного и преданного ей буквально до безумия. Кроме того, он был не испорчен, наивен и молод, и это тешило самолюбие лучницы. Находились также и те, кто сочувствовал положению юноши. Среди них была, в первую очередь, Эстрильда, не упускавшая случая подойти и сказать ему что-нибудь ободряющее и самое теплое, а то и порасспрашивать об оставленном доме. Сама она давно уже жила одна и прибилась к шайке лишь потому, что увидела на руках у девушек ребеночка, мать которого недавно умерла, так что разбойники собирались уже избавиться или отдать кому-нибудь нежеланного малыша, но Эстрильда им не позволила.
Своих собственных детей у нее не осталось (все они умерли в один страшный и памятный народу голодный год), и она решила целиком посвятить себя этому одинокому и не нужному никому маленькому существу, – точно такому же, как и она сама. Кроме того, Эстрильда разбиралась в травах и умела неплохо врачевать, а потому разбойники ее сразу же взяли. Однако, как и многих из них, юношу почему-то отталкивали и раздражали ее неуемные и неизменно ласковые и участливые расспросы, как раздражала и чрезмерная материнская забота, с какой та пыталась относиться к каждому из членов шайки, умея слушать и интересоваться чужим горем и проблемами не меньше, а то и больше, чем своими собственными.
Поначалу Эдмунд, и правда, делился с ней воспоминаниями о детстве, о матери и даже об отце, которого никогда не видел и не знал, но, осознав, что простодушная и недалекая Эстрильда ничем ему реально не поможет, замкнулся в своем мрачном уединении окончательно. Меланхоличный красавчик Уильям неоднократно заговаривал с ним, пробуя давать советы и представляясь, на первый взгляд, человеком незлобивым и даже ему искренне сочувствующим, но юноша и в нем видел потенциального и очевидного соперника, не решаясь открыться с тем, чтобы позднее тот внезапно не воспользовался этим и не ударил бы еще больнее. Большую же часть времени ему приходилось проводить с двумя подружками-куртизанками Кэт и Лили, а также с толстяком Питом и со всей остальной компанией гнусного казначея Слинта. Пит был туповатым и самодовольным шутником, большим развратником и совершенно неугомонным болтуном. Без особого труда ему удавалось смутить и вогнать в тоску чересчур восприимчивого и зажатого Эдмунда, мучительно выслушавшего все особые детали и тонкости в обращении с женщинами, которые, пуская слюни и отвратительно причмокивая, толстяк жадно смаковал, склонившись над самым ухом юноши в «доверительном мужском разговоре» и желая как следует просветить и «натренировать» своего явно неопытного и стесняющегося чрезмерно приятеля.
Охотно помогали ему в этом и обе подружки, пытавшиеся грубо и откровенно соблазнять Эдмунда, то и дело бесстыдно оголяясь, обнимаясь или пристраиваясь к нему ночью на земле, либо намеренно предаваясь сладостным утехам с очередными своими мерзкими любовничками прямо у него на глазах. Юноша лишь с дрожью и отвращением отворачивался, убегал, пробовал огрызаться и даже драться с ними, но за Кэт и Лили обязательно и быстро вступались, избивая его иногда до того сильно, что даже девушкам становилось жалко «бедненького маленького Эдмунда» и они начали ухаживать и всячески оберегать его от нападок остальных, но потом все начиналось сначала.
Несмотря на это, Слинт был гораздо хуже. Скользкое его имя, равно как и заслуженная кличка «Змей», сполна отвечали этой низкой и темной душонке, вынашивавшей свои подлые и грязные замыслы, отражавшиеся даже и на его отталкивавшем веснушчатом лице, в котором было что-то поросячье, прямолинейное и грубое, но одновременно и лисье, коварное, потаенное. Пытаясь изображать из себя друга и помощника в «делах любовных», Змей всегда как бы случайно, в действительности же – продуманно-изощренно подставлял безответного юношу, стараясь унизить его как можно больше.
Он мог сказать, например, что Сорше нравится какая-нибудь ягода, которую он видел только что в лесу, но специально оставил ее Эдмунду, после чего та мучилась от болей, Слинт же уверял, что перепутал. В другой раз он сообщил, что предводительница желает якобы видеть своего пажа, так как сегодня она в хорошем настроении и, уж наверняка, будет ласкова с юношей. Застав же лучницу с Рутгером (в палатке и в самом разгаре любовной игры) Эдмунд еще долго не мог прийти в себя, притом что почти поверил пространным объяснениям Змея, искренне заявлявшего, что именно Сорша просила его все это передать, говоря совершенно серьезно и без малейшего намека на розыгрыш, который уж он-то, Слинт, давно ее зная, распознал бы, а потому и не заставил бы идти туда юношу. Но со временем намерения казначея становились все более и более очевидными, и, выбирая из двух зол меньшее, Эдмунд держался Пита.
Он и теперь сидел рядом с ним, глядя, как толстяк, перекатываясь с боку на бок, выискивает положение для головы. Промаявшись таким образом минут пять или больше, он протяжно и лениво зевнул и начал усиленно чесаться. Занятие это явно доставляло Питу немалое удовольствие. Он последовательно проходился по затылку и по шее, по плечам и рукам, по вывалившемуся из-под рубахи брюху и по мясистым коротеньким ногам, но особенно – по своему массивному и неподъемному заду, добравшись наконец-то и до заветной спины, так что начал уже даже похрюкивать и сладко стонать от наслаждения. Расплывшись вдруг в идиотской и застывшей на его губах ухмылке, толстяк уставился прямо перед собой, и Эдмунд посмотрел туда же.
Из палатки, слегка пригнувшись и тут же выпрямившись, вышла очень медленно Сорша. Волосы ее были небрежно распущены и волнами золотящихся на солнце кудрей струились по оголенным плечам. Сказать, что она была одета, можно было лишь с большой натяжкой. Провожая предводительницу взглядами, разбойники ловили каждое движение, от бедер и талии до вытягивавшихся сонно рук, шеи и головы, которой лучница неожиданно встряхнула, собрав волосы сзади в то же мгновение и скрывшись за палаткой в следующее. Последовали разочарованные возгласы. Следом за ней вышел так же молча и Рутгер, – по-прежнему по пояс оголенный, – и потянулся могучим, почти жизнерадостным движением человека, осознающего свое превосходство. На шее у него, чуть повыше плеча, виднелись следы укусов. Резко опустив глаза, Эдмунд отчаянно отвернулся. Выглядевший очень бодрым и продолжавший улыбаться Арчибальд, энергично делал приседания, одновременно разводя согнутыми руками в стороны и вращая своей кудрявой и чернющей донельзя головой.
– Присоединяйся, Монти, – добродушно предложил он, видя, что Отшельник смотрит на него очень внимательно и, кажется, даже не моргает. – Ты много сидишь на месте, а человеческому телу нужно двигаться, нужна постоянная физическая нагрузка.
– Боюсь, что нагрузка мыслительная окончательно доконала его, – ответил, вмешавшись, Пит. – Я вон вообще ни о чем не думаю, – и гляди, в какой превосходной и подтянутой форме!
Вихрастый разбойник фыркнул.
– А где мальчишка?
Голос уже одетой и приближавшейся лучницы тут же оборвал разговор.
– Так это… Он трубадура нашего коров доить повел. Видать, деревня здесь совсем недалеко.
– А ты его так и отпустил?
– А чего в этом плохого-то? – огрызнулся вихрастый.
– А что плохого в том, если прямо вот сюда, – предводительница схватила его за волосы и указала пальчиком в лоб, – всажу я тебе стрелу-другую, – так, на всякий случай?
– Да он и сам бы тебе с удовольствием всадил, – хмыкнул негромко толстяк.
Последовавший тут же удар сапога пришелся ему прямо в живот. Скорчившись на земле, Пит протяжно заныл и бессильно перекатился на спину. Объяснения вихрастого разбойника, заметно поубавившего свою дерзость, не очень-то понравились Сорше, но как раз в этот момент на холм поднялись снизу Аэрис с двумя братьями за спиной, а чуть дальше в стороне о них – Максимилиан и Уильям. Обменявшись с мальчуганом несколькими словами, Друид подошел ближе к разбойникам и необычайно воодушевленно и радостно произнес:
