скачать книгу бесплатно
Бродячие псы философии. Роман в рассказах
Роман Воликов
Роман в рассказах «Бродячие псы философии» – литературный эксперимент, основанный на синтезе контркультуры и реалистической прозы. Как известно, от трагического до смешного один шаг. Книга содержит нецензурную брань.
Бродячие псы философии
Роман в рассказах
Роман Воликов
© Роман Воликов, 2023
ISBN 978-5-0059-7679-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Бродячие псы философии
Пифагорейство. нечет и чёт
Последовательная уверенность лучше дробного шага. Изначально ничего не делилось, лукавству человека мы обязаны чётом. Десятка начинается с единицы и заканчивается нулём. Мы не знаем, откуда мы вышли, но знаем, куда мы придём. Поэтому Земля круглая, чтобы дураков случайно не занесло на просторы ойкумены.
Делить всегда проще, чем делиться. Нечет стоит во главе, и первым существом был андрогин. Он царил всеобъемлющим, плоским и одновременно широким. Он не знал переживаний и в тот неизвестный момент, когда среди звёздного мерцания потерял покой, из его пота выделились титаны. Мы не знаем почему, но они первыми почувствовали привкус победы и горечь переживания, когда из ничто появляется нечто.
Они начали ту войну и хотя их давно нет, их бравада торжествует в наших умах и наших мечтаниях. Возможно, они знали, что стоит за каждым числом на самом деле, но забыли или не решились нам рассказать…
«Ты мошенник, Пифагор, – крикнул на всю базарную площадь философ Гераклит. – В буйстве огня, воды и воздуха рождается этот славный мир. И этот и любой другой. Ты просто невежа, который прячется за зеркальным миром придуманных тобой цифр. Знай, Пифагор, в пустоте нет ничего, кроме самой пустоты».
«Пифагор тебя не услышит, – подумал певец, собирая пожитки в мешок. – Пифагор давно умер, если он вообще когда-нибудь жил».
Он ушёл прочь из Афин, этот город всегда казался ему склизким, муторным и говорливым. Он поселился у моря, ранним утром ловил рыбу, а после полуденного зноя раскладывал на песке камешки: чёт-нечет, свобода-воля, счастье-судьба.
Высадившиеся в бухте для дележа добычи пираты посчитали, что он гадальщик и долго допытывались, что их ждёт. Он отвечал туманно, неясными намеками, подбрасывал вверх камешки и повторял как базарный дурачок: «Нечет или чёт, кто знает, что нас ждёт».
Когда пиратам надоела эта клоунада, они отрубили ему голову, набили рот солёным морским песком и водрузили на мачте как подаяние капризному року. Но это не спасло, ночью корабль угодил в бурю, треснул по швам и утащил на дно морское всю развесёлую команду.
Переселение народов
Шли с Севера. Холодно там жить стало. Встретили тёмных, долго бились, разгромили.
Пришли в леса, леса живые, духов много, весело. Там первый раз про этих услышали, про их города, про жизнь царскую. Пошли посмотреть, реку перешли, их увидели. Высокомерные, злые, умные, взгляд лютый. Нас разгромили, полуживых огненными колесницами жгли, потом за реку показали, там ваше место, там живите. Смеются над нами, называют варварами, говорят, язык у вас собачий: бар-бар-бар.
Так сто лет жили. Некоторые из наших в их городах побывали, дивились: дома, мосты, храмы, девы с распущенными волосами вокруг статуй ходят и пронзительную песню стонут. Те, кто там побывали, долго не жили, умирали в тоске.
С юга тёмные пришли. Мы их разгромили, мёртвых сожгли, живых рабами сделали. Рабы рассказали, что далеко на юге, где они жили когда-то, такие же как мы есть – с рыжими волосами и красными лицами, только роста великанского. Часть наших собралась и пошла своих искать, давно ушли, никаких вестей от них нет.
Из-за реки человек пришёл, Распятого принёс. Мы посмотрели, странный бог, почти что человек, не такой злой, как наши. Мы Распятого на древко водрузили и пошли за реку. Этих мало было, бились отчаянно, но нас всё равно больше. Мы всех убили, только одного, самого злого, оставили. На словах ему объяснили, Распятого вручили: мы идём не убивать, мы хотим как вы жить, мы тоже хотим людьми стать. Посмотрел он на нас молча, Распятого к дереву прислонил и ушёл.
В горах лагерем стоим, ждём, будет ли ответ. Иногда на Распятого смотрим и спрашиваем: «Разве так трудно нам поверить?»
Танцующие человечки
То есть поначалу всё было хорошо. Жили-были, хлеба сеяли, рожь жали. В пост постились, в праздники куролесили. Жёны брюхаты, погреба полны. По осени князь мытаря присылал, мы положенное отдавали, девки невзначай мытаря на сеновал зазывали и благодать: кесарю – кесарево, а нам покой.
Бывали зимы голодные, животы пучит, изо ртов дыхание смрадное, кошек и мышей полевых жрать приходилось, но мы не привередливые, мы и перетерпеть можем.
Неплохо всё было, и тут этот объявился. Как с неба свалился. Сам плюгавый, вместо зубов два гнилых осколка торчат как у вурдалака, но весёлый. Сидит возле канавы придорожной и круги на земле чертит.
Мы говорим: «Ты кто, бесовское отродье?», а он в ответ: «Танцор я божий. Хотите научу?»
Мы только посмеялись, слышали мы про таких жонглёров, ловкачей прожжённых, только зазевайся, мешок с овсом пропадёт или жена достойная невесть от кого понесёт. Уж собрались палками его побить да прогнать от греха подальше, а он вскочил на ноги свои косолапые и давай плясать. Да так дивно, да так чудно, мы и сами не заметили, как в пляс пустились. И так нам хорошо стало, будто и нет вовсе невзгод житейских и годов голодных, и дождь с неба льётся когда надо и солнце светит уверенно, но ласково. И главное – князь наш из сердитого злюки в доброго барина превратился.
«А что? – кричит косолапый. – Верьте старому Витту. Потому что в начале было Слово, а после Слова было дело, а дело тут всё в том, что пока вы в три погибели гнётесь, есть на краю моря земля обетованная – реки там молочные и берега медовые. Лежи на печи, пузо чеши, а свиной окорок бац и перед носом очутился – жри не хочу. А махнул другой рукой – любой хавчик с неба посыпался. Пойдёте за мной в края те чудесные?»
«Как не пойти», – закричали мы, а сами танцуем всё пуще и пуще и весело нам и легко. Собрали жён, детишек, скарб наш незатейливый и двинулись в путь, ритма танцевального не замедляя.
Который год уж бредём, землями пустынными и берегами морскими, Витта нашего славного след давно простыл, слыхали, будто генуэзцы его повесили, а он на рее всё дергался, дотанцовывая до последнего.
Да и хрен с ним, с этим Виттом, прости Господи, нам и так прекрасно. Вольные мы теперь, бесшабашные, знай себе танцуем и в ус не дуем. Жаль только, что крысы и змеи все в окрест разбежались, чуют гады ползучие, что мы их сожрать хотим.
НЕобратимость
Бес спрятался за крестом. Зато не дует, подумал он, жаль, крыши нет, укрыться от непогоды.
Крест стоял в поле, а бес жил в норе. Строго говоря, никакой необходимости жить в норе у беса не было, в округе и так все его боялись, но традиция, блин, важнее комфорта: бесовское отродье испокон веков пряталось по норам, с того занюханного дня, когда Саваоф установил свои порядки. Вылезали изредка, пошалить в чулане у богатого буратины или девок в бане ежовой рукавицей за задницу схватить. Но в основном – в темноте, в покое, в меланхолических размышлениях.
Поэтому нашего беса следовало назвать паршивой овцой. Не сиделось ему в нирване, к кресту он давно присматривался, принюхивался, и, наконец, решил поменять место жительства. Никаких дальнейших конкретных планов у него не было.
Скучая, бес зевнул и от безделья принялся полировать крест.
«Здорово, кучерявый!» – крикнул проходивший мимо Пан. Пан выглядел странно, обычно он голышком скакал по округе, выставив на обозрение большой и толстый дрын, который полагал главной своей достопримечательностью, но сегодня его косматую голову украшала раввинская ермолка.
«Здорово, идолище языческое! – развеселился бес. – В иудаизм подался?»
– Туристка из Израиля в гости заходила, – объяснился Пан. – Очень заводная Рахиль. Я, признаться, упарился. Вот шапочку подарила, сказала – на вечную память.
– Ты уж побереги себя, – сказал бес. – Здоровье, его, знаешь, не купишь. Что нового в мире?
– После обеда учителя математики собираются на кресте распять, – сообщил Пан. – Верно, к дождю.
– Да как же, – саркастически заметил бес. – Когда на прошлой неделе начальника гаража распяли, тоже вопили, что к дождю. И когда в начале июня бухгалтершу Розу сожгли, тучки по небу походили и фиг вам – ни капельки не пролилось. Засушливое какое лето в этом году.
– Роза была хороша, – вздохнул Пан. – Жаль её. Дикий у нас всё-таки народ, суеверный.
– Да уж, – согласился бес. – Не стремятся к культуре. Я тут почтовый ящик вскрыл, хотел газеты почитать, сплошная реклама стирального порошка.
– Куда катимся? – сказал Пан. – Ладно, пойду сосну.
Бес уселся на землю рядом с крестом и закурил. Издалека донеслись крики. «Учителя вяжут, – догадался бес. – Сейчас изваляют в дерьме, нахлобучат на голову учебник и потащат на крест. Дичь, конечно».
Он посмотрел вверх. Саваоф развалился в небесном троне и лениво ковырялся трезубцем в зубах.
– Чего тебе, бес? – спросил бог.
– Может, обойдёмся сегодня без кровопускания?
– Может быть, – ответил Саваоф. – Сам знаешь, я не очень-то при делах.
Бес обмахнул хвостом пыль с копыт: «Как обычно. У нас как до дела дойдёт, вечно все не при делах. Земля сама по себе, что ли, вертится?»
Крики стали приближаться. Бес аккуратно потушил сигарету о землю.
«Пойду в нору, – подумал он. – Там переночую. Завтра зайду к Петру, камнями разживусь. Построю ограду вокруг креста, не бог весь что, конечно, но всё же дом».
Он превратился в ящерку и пытливыми глазками посмотрел на учителя, которого распяли на кресте.
– Извини, – негромко сказал бес. – Я уж точно не при делах. Завтра тебя похороню. Когда шумиха уляжется. Может, и правда дождь пойдёт?..
Крылья ветра
Я играю на пиле. Фома стучит поварёшками по кастрюлям, Гефест звенит на молоточках, Адипа раздувает меха. Мардук обычно стоит на ушах и отбивает грязными пятками ритм. Павел, он у нас шибко умный, блаженно мяукает и иногда урчит животом. Всё время не в такт, зараза, но мы не привередливые, и так сойдёт. Самый хитрожопый из нас Индра, вообще ничего не делает, только сидит в сторонке в позе лотоса, улыбается пространно, но без него нас почему-то никуда не пускают.
Все вместе мы – сводный оркестр имени принцессы Кибелы, дочери земли и огня.
Обычно нас зовут на похороны. Считается, что усопшие души под наш аккомпанемент лучше отчаливают в мир иной. Не знаю, души, они неразговорчивые, ни разу ничего не сказали. Нет, вру, однажды душа одного лютого француза развонялась и потребовала, чтобы мы сыграли «Марсельезу». Мардук встал на ноги и громко пёрнул. Стыдоба, чурка вавилонская, хорошо, что никто ничего не понял.
Время от времени в наш дружный коллектив пытаются добавить посторонних. Как-то пришёл певун, Геракл зовут, здоровый как слон. Как заголосил, у нас чуть перепонки не лопнули. Павел похлопал его по плечу и рекомендовал переквалифицироваться в грузчики. Может, и сменил профессию, мы его больше не видели.
По выходным послушать нас слетаются боги. Покачиваются на ветках, хлещут амброзию, умный вид делают. А мы отрываемся. Фома стучит, Адипа раздувает, Мардук на ушах скачет, Павел проповедь речитативом читает, даже Индра из нирваны выползает и головой покачивает. Гефест, как разойдётся, в пляс пускается, хоть и хромой. Ну, а я играю на пиле.
В месяц гекатомбеон занесло нас на свадьбу к багдадскому падишаху. Падишах парень наглый, вчера жену похоронил, сегодня на новой женится. Надрались мы конкретно, тем более что вокруг сплошные мусульмане, не пьют. Играем практически на автопилоте и тут с неба Эол свалился. Эол, он из конкурирующей фирмы, где всякие Бореи заправляют. Мы конкурентов недолюбливаем, и по экономическим соображениям, и вообще: мы всё-таки с музыкальной грамотой знакомы, а у этих сплошная стихия, оно, может, и неплохо, но не каждый же день.
Когда Адипа с Эолом зацепился, никто толком и не заметил. Адипа, если перепьёт, сам не свой становится, полжизни рыбу ловил, пока к нам не присоединился. Чёрт его знает, из-за чего у них свара вышла, но вещественное доказательство налицо: прилетел к нам Эол на крыльях, а уползал обратно порожняком, Адипа их обломал, из крыльев кораблик соорудил и по Евфрату запустил, Колумб долбанный.
Тут я на пиле играть прекратил и подумал: «Сейчас будет пиздец!»
И точно, часа не прошло, гром загремел, молнии сверкают, свадьба разбежалась кто куда, благодетельница наша принцесса Кибела занавески на небесном дворце задёрнула. Потемнело небо, просветлело, на ковре Зевс олимпиец сидит и посохом по медному кувшину колотит.
– Какая, – кричит, – скотина моего сыночка обидела?
Индра, как обычно, хотел в нирвану нырнуть, но Гефест его за хобот прихватил: «Дыши ровно, падла. Один за всех, все за одного».
– Вижу, – говорит Зевс, – что это ты, Адипа, ревизионизм проявляешь. Давно знаю, что порядок вещей тебе не по нутру. В камень тебя превращу, а, может, в соляной столб, как фишка ляжет. Стоять тебе истуканом до скончания веков.
Тут мы с Павлом перемигнулись, с Фомой и Мардуком обнялись, Гефест молоток побольше наперевес взял, и говорим дружно: «Ты это своё мракобесие античное прекращай, громовержец! Не те нынче времена. Драка честная была. Если человек бога победил, значит, так оно и надо».
Посмотрел Зевс на нас грустно и отвечает: «На счёт времен вы точно заметили, орлы недоделанные. Нет в вас больше полёта, одна дурь пьяная да песенки лукавые. Приговариваю вас жить вечно, чтобы другим неповадно было». И исчез в тумане, как тот ёжик из мультфильма.
Вот так мы и живём – вечно; играем, иногда поём, бывает, пляшем, в целом весело, порой тоскливо. Когда совсем тоскливо, я достаю из футляра пилу и рассказываю ей притчу про Адипу, который сломал крылья ветру и обрёл бессмертие, но так и не понял зачем.
Переходное состояние
Впереди вечность, позади жизнь. Иван Артамонович несколько завис в этом переходном состоянии. Как давно, не знаю, когда я попал в чистилище, он уже считался старожилом.
– Да вы не волнуйтесь, – он протянул кружку тёплого чая. – Не вы первый, не вы последний. Вот чайку попейте.
– Да я и не волнуюсь, – героически ответил я. – Просто как-то неожиданно, шёл себе по дороге и тут бац – такое.
– Пить надо меньше, – Иван Артамонович покосился на шкалик водки, торчавший из кармана моей куртки. – Или наоборот больше. Бог, говорят, алкоголиков любит, извините за каламбур. Видок у вас, прямо скажем, неважнецкий. Под грузовик попали?
– Под трактор, – сказал я. – Напротив дома ремонт дороги затеяли, и так, блин, не вовремя. Я вообще-то не очень пьющий, просто вчера на работе нажрались как свиньи по случаю пятницы, настроение у всех поганое, денег не платят ни хрена, водку купили самую дешёвую, утром голова разламывается, думаю, не надо терпеть, надо опохмелиться, всё равно выходные. Опохмелился…
– Да, нелепая смерть, – согласился Иван Артамонович. – Мои соболезнования, уважаемый. Вы водку-то допейте, больше вряд ли когда удастся.
– А можно? – спросил я.
– Почему нет. У нас не тюрьма, порядки демократические.
– Тогда за ваше здоровье, – я опрокинул в себя шкалик. – А курить можно?
– Курите, – разрешил Иван Артамонович. – Я сам бросил в четырнадцатом году. И пить прекратил как раз в тот год, когда Николая Александровича на царство венчали.
– Какого Николая Александровича? – разговор начал казаться мне подозрительным.
– Романова, – запросто ответил Иван Артамонович. – Он на царство в восемьсот девяносто четвертом году венчался, народу на Ходынском поле в Москве тьма-тьмущая собралась, людишки-то у нас всегда бестолковые были, давка началась, я в полицейском кордоне состоял, помню только, что упал и чья-то здоровенная лапа в сапоге прямо по моей голове прошлась.
– И что? – спросил я. – Умерли?
– Выжил, – сказал Иван Артамонович. – Организм молодой был. Одна неприятность с того момента, как выпью, сразу фараон египетский мерещится и так явственно хочет меня с пирамиды вниз головой сбросить. Вот с той поры и не пью.
– А вы давно здесь? – спросил я.
– Давно, – ответил Иван Артамонович. – Полагаю, что до вашего рождения здесь объявился. Полагаю, я здесь самый главный старожил.
– А ты часом не шпион, дядя? – сказал я.
– Шпион? – переспросил Иван Артамонович. – Может быть. Хотелось бы, правда, знать, чей? Если дьявола, то ему больше живые интересны, чем мёртвые. Если бога, он и так всё видит, зачем ему шпионы?
– Действительно, – сказал я. – Извините, не подумал.
– Ничего страшного, – ободрил меня Иван Артамонович. – В этом месте у многих людей мысли сбиваются. Да что мы всё обо мне. О себе расскажите, женаты ли, есть ли деточки? Хотите ещё чаю?
– У меня сын школьник, – сказал я. – Он в Полтаве живёт с матерью. Жена с Украины, когда разбежались, она туда вернулась. Вот летом собирался к сыну в гости съездить. Не получилось…
– А что с супругой расстались? – спросил Иван Артамонович.
– Да как-то, – сказал я. – Понимаете, я расту, в смысле, рос, на работе неплохую карьеру делал, а она у меня не то чтобы клуша, но какая-то домашняя вся, неинтересная. Скучно мне с ней стало, вот и расстались.
– Не жалеете? – сказал Иван Артамонович. – Жена – опора семьи, была бы дома, может, и не пошли бы опохмеляться и сейчас со мной здесь не сидели. А так сын без отца вырастет, плохо это безотцовщина, я сам с малолетства сирота, ничего хорошего в этом нет.
