скачать книгу бесплатно
«Ну вот, началось». Я с напускным безразличием пожала плечами. Присела на сундук, отстёгивая вуаль:
– Не понимаю, что вы имеете в виду, тётя. Или это весеннее солнце напекло вам голову?
Трясущийся палец, покрытый старческими коричневыми пятнами, вдруг возник у меня перед носом:
– Ты не Джулия. О нет! Та была такая же взбалмошная, как ее мать! Я-то помню, как прошла её прошлая «помолвка»! Бешеная девчонка сдёрнула с себя платье и орала, что Рикардо может тащить её к графу прямо в рубашке: тому, дескать, всё равно.
Мне стоило большого труда удержаться от улыбки: «Да уж, узнаю Джули!»
– В монастыре у меня было время подумать о многом. Я изменилась, тетя.
Ассунта всплеснула руками:
– Уж мне-то мозги не пудри! Изменилась она. Да легче Бренту заставить потечь вспять, чем обуздать такой нрав, как у этой девчонки! Это Рикардо тебя нашёл? Вы сговорились? Где Джулия?
Я позволила себе повысить голос:
– Вы переходите все границы, тетя! Я больше не девочка и не намерена выслушивать этот вздор! Настоятельно прошу вас оставить меня одну! Мне нужно помолиться. Обещаю, что помолюсь и за ваш внезапно оскудевший разум.
Донна Ассунта аж задохнулась от возмущения. На её щеках вспыхнули уродливые алые пятна, она резко развернулась и вышла, яростно стуча тростью. Я услышала, как в двери щёлкнул замок. Ну и пусть, если ей так спокойнее. Мне даже лучше.
Разумеется, молиться я не собиралась – по крайней мере, в понимании Ассунты. Однако магия требует не меньшей сосредоточенности. Толкнув дверь и убедившись, что никто не следит за мной в замочную скважину, я снова присела на ларь и закрыла глаза. Мои мысли потянулись к Пульчино… Перед глазами постепенно возникла каменная набережная, зелёные воды лагуны и чайки, белыми лепестками кружившие над водой.
На старом языке это искусство называлось кьямата, хотя, на мой взгляд, правильнее было бы сказать «заимствование» или «связь». В наше время этим даром почти никто не владеет. Однако искусство кьямата до сих пор считается почётным, и многие знатные семейства продолжают посылать своих юных дочерей в монастыри, надеясь, что под благочестивой сенью храма их дар пробудится скорее. Почему-то обычно случалось так, что этим даром были наделены девушки. О мужчинах-кьямати никто никогда не слышал. Мы не маннаро, меняющие облик, не безумцы, которые каждое полнолуние теряют себя, растворяясь в звериной ипостаси. Моё тело продолжало смирно сидеть на ларе, но мысленно я могла свободно парить над городом вместе с Пульчино, могла «одолжить» его острое чаячье зрение и проворство.
Благодаря Пульчино границы моего маленького мирка раздвинулись так, как я и мечтать не могла. Он подарил мне небо и жемчужную прелесть лагуны, озарённой восходящим солнцем. До появления Джулии в монастыре Пульчино был моим единственным другом. С того дня, как я нашла беспомощного мокрого птенца на причале, мы больше не расставались. И я никому не позволила бы ограничить его свободу.
«Может, довольно патетики?» – недовольно прозвучало у меня в голове. Я словно очнулась, вынырнув из темного будуара в прозрачную синеву весеннего дня. Сильные крылья несли меня вдоль канала мимо Арженто и дальше, к дому синьора Граначчи. Описав круг над черепичной крышей, я вдруг заметила Рикардо: он стоял вместе с тем мрачным незнакомцем на аркаде винтовой лестницы, ведущей во внутренний дворик. Они о чём-то ожесточённо спорили. Эх, даже клюв зачесался, так хотелось их подслушать! «Мне что, разорваться?» – снова ехидно заметил Пульчино, который за годы общения со мной уяснил, что такое сарказм, и с удовольствием пользовался им при случае. Зато моя память обогатилась знанием всех укромных местечек в лабиринте рыжих крыш Терра-деи-Мираколо, где можно было спрятать добычу или спрятаться самому. Да, мы с Пульчино многому научились друг у друга!
Как бы мне ни хотелось подслушать, о чем говорят Рикардо и незнакомец, но гораздо важнее было проследить за графом. В данный момент он как раз садился в длинную позолоченную гондолу, намереваясь отплыть вместе с сыном. Я спикировала к ним на одолженных крыльях, присев на торчащий на корме набалдашник. Кто будет обращать внимание на какую-то чайку?
– Бедняжка, как она изменилась! – говорил Энрике. – Когда я встретил Джулию два года назад, в ней было столько тепла и счастливого предвкушения! Её смех звенел по всему дому. Знаешь, отец, бывает так, что встретишь человека – и сразу чуешь в нём родную душу.
– И ты, не откладывая, сделал ей предложение.
– Да, и мне показалось, что она была рада! А на следующий день вдруг заявила, что нам следует все забыть. Вернула мне кольцо. Я не мог понять, что на неё нашло. Честное слово, легче поймать облако над вулканом, чем постигнуть мысли женщины!
– К счастью, монахини на Терра-деи-Мираколо сумели вправить ей мозги.
Энрике печально покачал головой:
– Но этот мрачный монастырь выпил из неё все краски, всю живость. Представляю, что у них там за жизнь! Поди, у них в саду даже крапива чахнет… Нет, дурной это обычай – ссылать туда девчонок перед свадьбой!
– Напротив, очень разумный, – усмехнулся граф. – Ты ещё успеешь оценить, каким подарком для мужа является тихая, покорная, бессловесная жена. А главное, монастырь научил её кое-чему. Мои люди донесли, что Джулия действительно владеет искусством кьямата. Это такая редкость в наши дни!
– Я выбирал жену не по магическим способностям… – тихо возразил Энрике.
– Этот дар – её единственная ценность! – возвысил голос его отец. – Ты думаешь, меня интересует захудалый род Граначчи, который едва держится на плаву благодаря ловкости и обаянию этого плута Рикардо? Однако талант Джулии сделает тебя первым человеком в Венетте! За это я готов терпеть её вместе с братцем, так что не глупи.
В этот момент раздался резкий крик, и Энрико, вздрогнув, поднял голову. В небе, обведённая сияющим солнечным контуром, парила чайка.
Глава 3
Мой первый обед в семейном гнезде рода Граначчи проходил в приятной, непринуждённой обстановке. Во многом этому способствовало отсутствие донны Ассунты. Верная своей тактике, старая мегера сказалась больной и заперлась в своей комнате, рассчитывая пробудить в нас с Рикардо остатки совести. Надеюсь, наш весёлый смех и разговор, доносившийся из столовой, достаточно её разочаровал. Больше всего меня беспокоило, рискнула ли она поделиться своими подозрениями с племянником?
Стол накрыли на два прибора. Фаянс и серебро уютно поблёскивали в свете свечей. Графин был полон драгоценного вина, в гранатовой темноте которого вспыхивали фиолетовые отблески. Двое лакеев, наряженных в одинаковые ливреи и красные чулки, время от времени появлялись в комнате, вносили очередное блюдо или канделябр со свечами и снова бесшумно исчезали.
Еда, разложенная по тарелкам и соусникам, выглядела аппетитно, но я всё ещё была немного чайкой, поэтому от запаха прожаренного мяса и тушёных овощей меня слегка мутило. Хотелось нырнуть в канал, сцапать скользкую серебряную рыбёшку и съесть её вместе с костями. Увы, такова была оборотная сторона связи с Пульчино, ведь всякий дар – палка о двух концах.
Воздав должное жаркому и ветчине, Рикардо подлил мне ещё вина и улыбнулся:
– Даже не помню, когда мы в последний раз сидели вот так, по-семейному. Разве что в детстве. Помнишь, когда мы с отцом приехали в поместье на твои именины?
Его лицо улыбалось, но в глубине глаз светилась настороженность, как у дикого зверя.
«Понятно. Значит, тётушка всё же успела напеть ему в уши!»
Нарезая рассыпчатый сыр на мелкие кусочки, я небрежно пожала плечами:
– Конечно, помню. Отец ещё хотел оставить тебя немного погостить. Но ты был просто невыносим! Сначала сбежал от наставника и залез на дерево, потом попытался прокатиться на папиной лошади. Мама решила, что с двумя детьми ей в одиночку не справиться, они с отцом поругались, и вы уехали обратно.
Рикардо сначала расхохотался, затем погрустнел:
– Я действительно уделял мало внимания тебе и матери. Совсем замотался в делах. Не представляешь, как я об этом жалею! Но теперь всё будет по-другому, обещаю.
Под его тёплым взглядом я покраснела и зачем-то бухнула себе в тарелку пучок кресс-салата, который вообще-то терпеть не могу. Братская заботливость Рико меня растрогала. Но я никак не могла отделаться от мысли: мне почудилось, или в его голосе действительно слышалось облегчение?
– Тебе понравится в Венетте, – продолжал Рико. – Завтра же поедем прогуляться по каналам. Если что, гондола и Фабрицио в твоём полном распоряжении. А через две недели состоится праздник в честь Дня Изгнания! Я покажу тебе Дворец дожей и галереи Прокураций, потом сходим на ярмарку, поглядим гонки гондол на Большом канале… Азартная вещь, я тебе скажу!
– А нас пустят на «Бученторо»?
«Бученторо» – это церемониальная золотая галера, с кормы которой дож бросал в волны кольцо, скрепляя таким образом свой брак с морем. В свиту дожа при этом допускались только знатные патриции, а всем остальным приходилось наблюдать это зрелище издалека, со своих лодок. Этот обычай возник триста лет назад, когда море защитило Венетту, прогнав от наших берегов алчных фиескийцев. С тех пор он неукоснительно соблюдался, хотя некоторые острословы любили пошутить насчет престарелого дожа и его вечно юной коварной возлюбленной, вдовы целой череды венеттийских правителей. Из всех развлечений, предстоящих в День Изгнания, церемония обручения особенно меня интересовала.
– Надеюсь, всё пройдет благополучно, – сказала я задумчиво, вертя в руках десертную ложку.
– Да, Августино Соренцо – наш нынешний дож – стар и глух, как пень, но, надеюсь, у него хватит сил, чтобы подняться на корму и произнести речь, – беспечно отозвался Рикардо. – Хотя кое-кто из сенаторов уже примеряет на себя золотую шапку, однако я заметил, что люди, облечённые властью, обычно чертовски живучи, так что дон Соренцо ещё поборется. Да и глохнет он лишь тогда, когда ему это выгодно.
Меня беспокоило не самочувствие дожа, а нечто другое, но я не стала спорить. Перед глазами возникли песчаные отмели острова Дито… Это место, где мутно-зелёные воды лагуны смешиваются с морскими волнами. Золотое пёрышко парадной галеры выглядело как пушинка на ледяной ладони Длинного моря, в любой момент готовой сжаться в кулак. Кое-кто считал обряд в День Изгнания символом нашего господства над морем, но я-то знала, насколько это «господство» было призрачным и условным. Море – это глухая бездна, безразличная к людям. Оно сыто дремлет под небом, но в любую минуту может показать свой оскал и смести нас с земли, как прилипший сор.
Замечание Рико насчет праздника напомнило мне о времени. День, намеченный для осуществления моих планов, неотвратимо приближался. Нужно было срочно найти кого-то, сведущего в астрономии, чтобы уточнить даты. И ещё я приняла твёрдое решение всеми силами уклоняться от свадьбы. Мне понравился Энрике, и не хотелось бы причинить ему такое горе, оставив его вдовцом. Ведь я приехала в Венетту, чтобы умереть.
* * *
Спустя несколько дней я в сердцах сказала себе, что моя жизнь в доме Граначчи мало чем отличалась от прежнего монастырского затворничества. Несмотря на все обещания, у Рикардо на следующий день не нашлось для меня времени. «Дела, сестричка», – пробормотал он, глядя куда-то в сторону, небрежно погладил меня по плечу и исчез. Фабрицио, правда, остался. Он предложил мне свои услуги, но рядом сейчас же возникла донна Ассунта с твёрдым намерением сопровождать меня всюду, куда бы я ни отправилась. Пришлось отказаться от прогулки и от посещения лавочек на Мерчерии, так как в присутствии старой мегеры это занятие не доставило бы мне никакой радости.
Я не слишком тяготилась одиночеством. Старый дом Граначчи оказался настоящей сокровищницей, каждый день преподносившей мне новые сюрпризы. Тёмные резные комоды из грушёвого дерева таили в своих ящиках рулоны мягчайших тканей таких ярких расцветок, от которых мои светло-карие глаза казались золотистыми, как янтарь, а кожа мягко светилась. За стеклянными дверцами поставцов чинно поблёскивала дорогая посуда. Бродя по парадным залам, я иногда замирала на месте, когда заблудившийся солнечный луч вдруг выхватывал из полумрака фрагмент старой фрески или картины. Комнаты Джулии вообще походили на волшебную пещеру Али-Бабы, столько в них было чудесных вещиц, милых женскому сердцу: надушённые перчатки, затканные серебром шёлковые накидки, кружева, вуали, хрустальные флаконы с эссенциями… Раньше у меня никогда не было таких прекрасных вещей, и сейчас я наслаждалась ими, пока было время.
А вот Пульчино в Венетте не нравилось. «Рыбаки здесь хитрющие, – жаловался он, – часто привозят лежалую рыбу. Чайки наглые, не то что у нас на острове. Люди постоянно снуют вокруг. Мутят воду, грохочут тяжёлыми молотами, забивая сваи. Чем вам старая лагуна не нравилась? Раньше здесь были такие отмели с мягким песочком, болота, тростник, шепчущий на ветру, и солёные озера – красота! Нет, вам обязательно нужно всё поменять, всё переделать под себя…»
Когда на него находило угрюмое настроение, Пульчино мог ворчать вечно. Правда, нам нечасто удавалось поговорить, так как донна Ассунта следила за каждым моим шагом. Она больше не пыталась разоблачить меня перед слугами – видимо, беспокоясь о чести семьи, но куда бы я ни пошла, следом вскоре раздавался стук трости, и старческий дребезжащий голос вопрошал: «Джули? Ты здесь?»
У неё находилась для меня масса дел: помочь смотать шерсть в клубки, попробовать тесто для печенья, почитать книгу, обсудить новый рецепт… Просто удивительно, как она раньше справлялась, до моего приезда?!
– Я занята, тётя, – вежливо отвечала я, не желая устраивать прилюдные сцены.
– Но я столько лет тебя не видала, девочка моя, дай хоть налюбоваться тобой перед смертью, – жалобно стонала вредная старуха, дряхлея прямо на глазах. А у самой лицо так и светилось злорадством.
«Да ты ещё нас всех переживешь, противная карга!» Теткино двуличие бесило до невозможности, но при служанках я старалась придерживать язычок. Всем известно, что у домашних слуг самые чуткие уши. Глоток свободы выпадал мне только под утро, когда донна Ассунта поднималась и тащила свои грехи на исповедь. На моё счастье, набожность не позволяла ей пропускать ни одной утренней службы.
Рикардо не встревал в наши склоки и вообще бывал дома довольно редко. Днём он был постоянно занят, а после ужина отправлялся куда-то вместе с Фабрицио. Моё ревнивое воображение услужливо рисовало тёмный переулок, скрытый от чужих глаз, потайную дверцу, отворявшуюся от условного стука, женскую фигурку, укутанную плащом, и долгие прогулки в гондоле под золотистой луной. Иногда, лёжа по ночам без сна, я слышала плеск весла возле нашей террасы и приглушённый говор – по воде звуки разносятся далеко…
Меня мучило любопытство. Так и подмывало расспросить Фабрицио, но я знала, что все гондольеры крепко берегут секреты своих молодых хозяев. Это было что-то вроде мужского братства. Мои расспросы его только позабавят. Что мне за дело, на каком канале синьор Рикардо изволит проводить короткие весенние ночи?
– Не о том ты думаешь, – упрекнул меня Пульчино на третий день моего роскошного безделья. – Лучше бы побеспокоилась о другом человеке. Знаешь, кто был тот мужчина с изуродованным лицом, который встретил тебя вместе с Рикардо?
Даже сейчас при одном воспоминании о незнакомце мне словно ледяной ладонью провели по спине.
– Понятия не имею! – раздражённо ответила я. – Какой-нибудь наёмный убийца, откуда мне знать!
В ответ Пульчино разразился хриплым клёкотом, способным довести нервного человека до трясучки. Чайки всегда так смеются. Я уже привыкла.
– А вот и не угадала! – судя по довольному тону, ему действительно удалось узнать что-то важное. – Наоборот, это такой человек, который не дает спокойно спать всем наёмным убийцам Венетты. Это Алессандро ди Горо, начальник графской охраны.
Я пожала плечами, хотя мой друг, находившийся за несколько миль, не мог меня видеть:
– Значит, у графа дурной вкус, если он может без содрогания каждый день смотреть на это лицо!
– Он просто трезво мыслит. Лучше прожить долгую жизнь с дурным вкусом, чем безвременно почить с хорошим! Говорят, за последние полгода на дона Арсаго было совершено два покушения, и он остался цел лишь благодаря талантам своего главного охранника. Похоже, что у нашего графа в Венетте больше врагов, чем блох на собаке! Тут уж не будешь критиковать человека за лицо, если к нему прилагаются светлая голова и умелые руки!
Слова Пульчино натолкнули меня на новую мысль. Я знала, что кто-то из венеттийских патрициев лелеял преступные замыслы против кьямати. Поэтому я и приехала сюда вместо Джулии. Кто-то хотел подчинить кьямати, чтобы заставить её искусство работать себе на пользу. Но мои подозрения были так слабы, что буквально таяли в воздухе. В своих фантазиях именно дону Арсаго я отводила главную злодейскую роль. Он имел большое влияние в городе, но влиятельного человека тоже можно загнать в ловушку. Справедливы ли мои подозрения? У Совета Десяти длинные руки… Кроме того, был ещё Совет Трёх – настолько тайный, что никто из сенаторов не знал точного состава его участников. Однако эти трое инквизиторов могли распорядиться жизнью любого патриция в городе.
Робкий голосок служанки прервал мои размышления:
– Там пришел синьор ди Горо, он хочет вас видеть.
«Лёгок на помине!» – ехидно фыркнул Пульчино. И исчез.
Я безразлично пожала плечами:
– Донна Ассунта всё равно не позволит мне его принять, но спасибо, что сообщила.
Я подумала, что моя тётка-тюремщица живо спровадит незваного гостя. Чтоб ей лопнуть! Благодаря ей я фактически лишь сменила одну келью на другую!
Служанка ушла, но вскоре вернулась:
– Синьорита, он настаивает, что должен увидеть именно вас.
Я удивилась: похоже, графский посланник оказался очень настойчив! Девушка добавила:
– Он побеседовал с донной Ассунтой, после чего она заперлась у себя и заявила, что не выйдет до вечера.
Мой интерес к синьору ди Горо многократно возрос. Ловко же он умеет обращаться со старыми сплетницами! Не помешало бы взять у него пару уроков… Любопытство боролось во мне с опасением. Если верить Пульчино, этот господин мог доставить немало хлопот. Начальником охраны кого попало не назначат. С другой стороны, он принадлежал к графскому двору и мог рассказать кое-что интересное…
В конце концов, любопытство победило. Метнувшись к сундуку, я извлекла из его глубин роскошное платье, наверняка спрятанное Джулией подальше от тёткиных глаз. Нежно-сиреневое, сверху оно было отделано золотым шнуром и прозрачным газом, позволяя оценить красоту рук и плеч его обладательницы. По моим представлениям, ни один мужчина, увидев перед собой женщину в подобном платье, не стал бы расспрашивать её о монастыре. Вообще, мысли о монастыре – это последнее, что придёт ему в голову.
«У синьора ди Горо своё оружие, а у нас – своё», – подумала я с внезапно вспыхнувшим озорством. Приложив к себе платье, подтолкнула растерянную служанку к двери:
– Ступай, скажи ему, что я выйду… но немного позже. Проводи гостя в салон, предложи ему вина. И пришли ко мне Лючию.
Из всех девушек Лючия наиболее искусно управлялась с моими волосами. Правда, она и возилась с ними неимоверно долго, но это ничего. Пусть графский пёс не воображает, что я прибегу к нему по первому зову!
Я спустилась вниз через час с четвертью, вдоволь налюбовавшись своим отражением в зеркале. Шёлковое платье переливалось, мягко колыхаясь от каждого движения, длинные серьги тихо позванивали. Волосы, перевитые золотой лентой, я небрежно перебросила через плечо.
К моей досаде, гость не метался от стены к стене салона, досадуя на бесцельно потраченное время, а спокойно сидел в кресле и смотрел на канал как человек, привыкший к долгому ожиданию. При моем появлении он учтиво поднялся, шагнул мне навстречу… и ненадолго оцепенел.
Приятно, что наши с Лючией усилия не пропали даром. Настроение у меня сразу улучшилось.
– Синьора, – встрепенувшись, дон Алессандро поклонился, как человек, внезапно очнувшийся от сна.
– Вы так настойчиво хотели меня видеть. Для чего же?
– Представляете – забыл, – ответил он простодушно. И улыбнулся.
Правда, из-за шрама улыбка вышла кривой и недоброй. «А ведь если бы не это увечье, он был бы даже красивым», – мелькнула неожиданная мысль. У него было твёрдо очерченное, несомненно, привлекательное при всей жёсткости лицо. Большие серые глаза под густыми прямыми бровями смотрели доброжелательно и открыто. Заметив, что я вздрогнула, он незаметно отступил от окна так, чтобы искалеченная половина лица оказалась в тени. Должно быть, ему часто приходилось прибегать к подобным уловкам. Меня кольнуло сочувствие.
Я усадила его за стол и предложила гостю миндальное печенье, к которому сама пристрастилась в последние дни. В монастыре нас таким не баловали!
– Как вы находите Венетту? – спросил он.
– У меня ещё не было времени познакомиться с городом. В этом доме так много дел! Сразу видно, что его давно не касалась женская рука.
Я надеялась, что пожилая кухарка, хлопотавшая с чайным подносом, донесёт мои слова до ушей донны Ассунты, и та взбесится от злости. Синьор ди Горо поспешно потянулся за чашкой, пряча улыбку. Словно он разгадал мой коварный замысел.
– Ну, нельзя же вечно сидеть взаперти. Поверьте, в Венетте есть на что посмотреть!
Пока мы обменивались любезностями, я раздумывала, как бы незаметно перевести разговор на его сюзерена. Но мой гость неожиданно сам поднял эту тему:
– Через два дня дон Арсаго устраивает приём…
– Боюсь, синьор, что моё присутствие там будет неуместно, – отказалась я, намекая на траур.
На самом деле я просто боялась встретиться с этими людьми лицом к лицу. Хотя Пульчино от души бранил меня и называл трусихой, мне сначала хотелось собрать побольше информации.
– Очень жаль. Вы стали бы украшением этого вечера.
От неподдельного восхищения, прозвучавшего в его словах, мне стало не по себе. Наш разговор свернул куда-то не туда, и я при всём желании не могла придумать, как исправить положение. Мысли разлетелись, сердце колотилось так, будто я взобралась на колокольню без передышки. Первый раз в жизни я была наедине с мужчиной – если не считать того «семейного» ужина с Рикардо – но с Рико я чувствовала себя легко и уверенно, а присутствие дона Алессандро отчего-то вызывало чувство острой неловкости.
Над Большим каналом сгустились вечерние тени. Ярко горящий канделябр превращал уголок комнаты, где мы сидели, в уютный островок света, делая окружающую темноту ещё глубже. Кухарка давно ушла, и в доме вообще не было слышно никакого движения. Мы были одни. Склонившись, Алессандро почтительно взял мою руку, которая вся утонула в его широкой ладони. Поднёс к губам, не сводя с меня смеющихся глаз. Осторожно провел большим пальцем по ладони. Получилось нежно. Я вспыхнула, но руку он выпустил не сразу.
