Тайна затворника Камподиоса

Штурман стоял у задней переборки камбуза, недалеко от очага, но по привычке поднял голову, определяя направление ветра.

За две недели галеон прошел под парусами вдоль всего западного побережья Иберийского полуострова и сейчас находился на широте Гибралтара. Ветер, был скорее другом, чем недругом судна. Постоянные норд-вест и норд-ост оказались как раз кстати для «Каргады»...

– Он сломал средний палец, – ответил Витус, закончив осмотр малорослого француза, нос которого напоминал цветом яркий мак. – В ближайшее две недели Анри будет не вполне годен к несению службы.

Магистр взял у друга оставшийся кусок бинта и аккуратно уложил его в сундучок с инструментом. Пригодится для других перевязок...

Справиться с переломом такого рода, в сущности, просто, это может каждый: следует наложить на палец шину и перевязать его вместе с соседним пальцем как один. Надо только проследить за тем, чтобы повязка была плотной, но не давила.

Фернандес наморщил лоб. Еще одним человеком меньше для постановки парусов. Теперь Анри можно было задействовать только на легкой работе. Проблема в том, что на парусниках легкой работы не бывает. Его в крайнем случае можно использовать на посылках или как помощника парусного мастера (парус-то он поддерживать на весу в состоянии), а может, как впередсмотрящего.

– Для начала будешь у нас впередсмотрящим, – решил Фернандес. – Живо давай на фок-мачту! С марсов будешь докладывать о каждом парусе, который увидишь!

– Ага, – красный нос Анри задергался вверх-вниз. Потом свежеиспеченный впередсмотрящий догадался, что ответил не так, как положено. – Да, штурман!

– Тогда вперед. – Фернандес, улыбнувшись, повернулся к Витусу. – Не желаете ли сопроводить меня на капитанский мостик? Надо определиться с широтой, чтобы уточнить курс. Это предложение относится и к вам, магистр Гарсия.

– С удовольствием! – хором ответили оба.

– Отлично, тогда следуйте за мной.

Дойдя до ступенек, ведущих на мостик, Фернандес козырнул, как положено, и спросил:

– Со мной еще двое на мостик, капитан?

Нагейра задумался ненадолго, потом проворчал:

– Не возражаю.

Вид отсюда, от кормового релинга, высшей точки на галеоне, был потрясающим. Все равно что стоишь на вершине, холма и оглядываешь долину – отсюда все казалось игрушечным, маленьким. Вахтенные матросы, по причине прекрасной погоды слонявшиеся по верхней палубе без дела, двигались, как живые куклы. Море справа и слева от галеона пенилось: длинные серо-зеленые волны венчали короны из пены. Массивная передняя надстройка, мешавшая увидеть фигуру на носу галеона – подражание Черной Мадонны Монсеррата, – поднималась и опускалась на волнах. Время от времени пенная волна плескалась на палубу, заливая ее. Витус понял теперь, сколь разумно выбрано место для очага: находясь на передней надстройке, камбуз был защищен от ветра и воды.

Фернандес посмотрел на песочные часы с медленно сыплющимся песком – его хватало ровно на час, – потом перевел взгляд на небо.

– Полагаю, солнце сейчас в зените, но на всякий случай повторю измерения через десять минут.

Штурман пошарил в двустворчатом шкафчике под фальшбортом, где были сложены различные инструменты, и вынул деревянный прибор в виде креста – он состоял из продольной и поперечной перекладин. Фернандес взял крест за длинный конец и направил прибор, как меч, на солнце, одновременно установив поперечную планку перпендикулярно плоскости стола. Потом зажмурил левый глаз и стал двигать поперечную планку вверх-вниз, пока верхний конец не оказался сориентирован на центр небесного светила, а нижний совпал с линией горизонта. Затем с помощью небольшого винтика зафиксировал положение поперечной планки и положил прибор на релинг.

– Чем, во имя всего святого, вы тут занимались? – вырвалось у Магистра.

– Определял высоту солнца над уровнем горизонта, чтобы установить, на какой широте мы находимся, – ответил Фернандес, потирая начавший слезиться от яркого солнца глаз.

Маленький ученый удивился:

– Как? С помощью вот этого предмета?

– Вот именно, – Фернандес еще несколько раз моргнул. – Этот предмет называют астролябией, это своеобразный угломер. Если хотите узнать, как производятся измерения поподробнее, мне придется начать издалека.

– Ничего, времени у нас предостаточно, – Магистр поудобнее устроился у релинга под кормовым фонарем, Витус перегнулся через стол. А дон Альфонсо присоединился тем временем к Нагейре, который со скучающим видом прохаживался вдоль релинга по правому борту.

– Хорошо, – приступил к объяснениям Фернандес. – Кого-то может смутить, когда мы говорим, что собираемся узнать «высоту», чтобы определиться с «широтой». Ну, с «высотой» все довольно просто: это высота солнца над горизонтом. А вот с широтой дело посложнее будет. Ибо, как вам известно, Земля представляет собой шар...

– ... даже если некоторые не хотят этого признать! – Магистр, не смог удержаться и перебил штурмана. Тот кивнул и продолжил:

– ... представляет собой шар, который для удобства мореплавания и путешествий вообще разделили на градусы широты и долготы. Остановимся вначале на градусах широты. Лучше всего представить себе широтные пояса в виде незримых линий, которые по горизонтали опоясывают нашу Землю. Самая длинная линия, естественно, посередине. Мы называем ее «экватор», и она соответствует 0 градусов. На север, равно как и на юг, следуют градусы широты от 0 до 90. Чем выше или, наоборот, ниже этот градус, тем короче воображаемая линия, что опоясывает земной шар, проходя через эту точку. Девяностый градус – это уже не линия, а практически одна точка – полюс. Десятый градус севернее экватора – это я для примера говорю – навигаторы называют 10 градусов северной широты, а, наоборот, южнее – 10 градусов южной широты. Сантандер, порт, из которого мы вышли в море, находится примерно в точке 43,5 градуса северной широты, а цель нашего похода, Гвинейский залив, – примерно на 1 градусе северной широты. Все понятно?

Друзья кивнули:

– Все!

– Дело в том, что апогей солнца может быть на разной высоте – смотря по тому, на каком градусе широты мы находимся. Апогей солнца у африканского побережья, например, куда выше, чем в Сантандере.

– До меня начинает постепенно доходить! – воскликнул Магистр. – От этой самой разницы в высоте положения солнца и зависит градус широты.

– Это означает также, – вступил в разговор Витус, – что у вас должна быть какая-то постоянная точка апогея для сравнения.

– Так оно и есть, сеньоры!

– Помимо этого должны существовать некоторые ранее зафиксированные данные, исходя из которых возможно определиться с широтой, – продолжал Витус.

– Верно! – обрадовался Фернандес. – Есть специальные таблицы.

– И каковы же данные на настоящий момент? Я видел, как вы передвигали поперечную планку вашего прибора, но разве это может дать точные сведения?

– А как же! Я же зафиксировал определенную точку на астролябии. – Штурман приблизил астролябию к глазам приятелей. – Вот, поглядите! – Только сейчас они заметили на вертикальной планке медную шкалу. – Там, где планка зафиксирована, я считываю со шкалы соответствующее показание и нахожу по таблице, на каком градусе широты я нахожусь.

– Так на каком же градусе широты мы находимся? – жажда познаний Магистра не знала границ.

Фернандес рассмеялся:

– Чтобы точно ответить на ваш вопрос, мне нужно было бы вернуться в свою каюту и свериться с таблицами. Однако я и так знаю, что мы находимся сейчас примерно на 33,5 градуса северной широты, то есть на десять-двадцать миль южнее широты Танжера.

Витус начал рассуждать вслух:

– Однако при расчетах вы не должны упускать из вида, что солнце в разные времена года находится в апогее на разной высоте. Иными словами, нельзя сегодняшние полуденные данные для Танжера сравнить с данными из других мест, полученными, предположим, 20 июня. Сравнение будет правомочным лишь при условии, что у вас будут данные, сделанные в тот же час того же дня здесь.

– А так как вы производите измерения ежедневно, – начал развивать эту мысль Магистр, – у вас для сравнения должны иметься данные на каждый день в году, то есть не менее трехсот шестидесяти пяти цифровых показателей.

– И в этом вы тоже правы, сеньоры. Я потрясен: сразу видно, вы склонны к научному анализу. – Фернандес записал цифру с медной шкалы, и передал астролябию Витусу, чтобы тот мог ее получше разглядеть.

– А на каком расстоянии западнее Танжера мы находимся? – спросил Магистр, обрадованный похвалой штурмана.

– О-о-о, ответить на этот вопрос точно, магистр Гарсия, несравненно труднее, чтобы не сказать вообще невозможно. Как я уже объяснил, почти каждый способный штурман легко определяет географическую широту, ориентируясь на положение солнца: в конце концов оно восходит и заходит каждый день, а если когда-то и закрыто тучами, то обязательно появится завтра или послезавтра, однако пока не родился моряк, который точно определился бы с географической долготой. Ибо на что же ему ориентироваться? Предположим, он, следуя компасу, держит курс строго на запад, а значит, каждое утро солнце восходит у него за кормой, а заходит прямо по курсу. Все это так, но откуда ему знать, какое расстояние он за это время прошел?.. Конечно, он может произвести счисление и тем самым...

– Произвести счисление? Как это? – прервал его Магистр.

– Извините, конечно, вам это известно. Чтобы измерить скорость судна, с юта стравливают так называемый лаглинь. Это канат, размеченный на равных расстояниях узлами, к концу которого привязан лаг – деревянный брусок, плавающий на поверхности. Лаг уходит за корму и тянет за собой канат с узлами. По числу узлов лаглиня, сбегающего за корму при буксировке бруска за определенное время, определяется и скорость судна. Если это три узла, говорят, что судно идет со скоростью в три узла. При постоянном измерении и при идеальных условиях всегда можно приблизительно сказать, какое расстояние пройдено за двадцать четыре часа. Это расстояние прибавляют ко вчерашним показателям и определяют таким образом свое новое местонахождение: это и есть «произвести счисление». Таким методом пользовался еще Колумб, когда переплывал через океан anno 1492...

Однако, как я уже упоминал, полностью эта проблема не решена и по сей день, хотя опытные капитаны, наблюдая за направлением ветра и принимая в расчет силу течения, цвет воды, разновидности китов, морских птиц и прочее, могут сделать вывод о том, где в настоящий момент находятся – тоже приблизительно, конечно. А точное определение долготы было и остается загадкой – на мой взгляд, по одной-единственной причине.

– По какой же? – Витус передал астролябию Магистру. Маленький ученый нервным движением поправил очки на переносице, чтобы во всех подробностях рассмотреть этот предмет.

– Согласно моей теории весь вопрос в отсутствии специально приспособленных к морским условиям точных часов – хронометра.

– Часы? При чем тут часы? – спросил Витус, в то время как Магистр смотрел поверх астролябии на солнце.

– О, придется опять начать издалека, – взгляд Фернандеса обратился к западной части океана, к горизонту, задержался там ненадолго, после чего штурман вернулся к объяснениям: – Как вам известно, Земле для полного оборота вокруг своей оси требуется двадцать четыре часа – сутки. В том нет ничего особенного, однако в этом факте – ключ к решению проблемы. Иными словами, Земля за час проходит одну двадцать четвертую часть своего полного оборота. То есть перемещается на одну двадцать четвертую от трехсот шестидесяти градусов – на пятнадцать градусов, значит.

Штурман вопросительно посмотрел на Витуса, а Магистр тем временем задумчиво водил пальцем по шкале астролябии.

– Пока все понятно, – кивнул Витус, повторив: – Земля за час поворачивается на пятнадцать градусов.

– Если капитан судна, идущего в открытом море, поставит по солнцу, находящемуся в апогее, судовые часы на 12, ему нужны другие часы, показывающие время в гавани, из которой он вышел в море. Если разница в показателях этих двух приборов составит один час, он поймет, что находится в пятнадцати градусах западнее или восточнее порта, из которого вышел.

Витусу понадобилось совсем немного времени, чтобы усвоить эту мысль.

– Все зависит от того, на час больше или на час меньше показывают хронометры, – сказал он.

– Правильно. Если в исходной точке на час раньше, то есть там 11 утра, то судно находится восточнее...

– А если 1 час дня, то западнее.

– Вот именно! – Фернандес даже разгорячился, оседлав любимого конька. – Однако ни в коем случае нельзя забывать, что пятнадцать градусов по долготе в переводе на расстояния могут давать совершенно разные результаты. У экватора, где периметр земного шара самый большой, это расстояние огромно, но чем ближе к полюсу, тем оно будет все более уменьшаться и приближаться к нулю. Словом, о расстоянии, которое составляют эти пятнадцать градусов, можно судить лишь исходя из широты, метод определения которой я вам уже объяснил.

– И таким образом вы получаете координаты судна в любой точке Мирового океана.

– Да, если бы не существовало проблемы точного исчисления времени, Витус! Я же говорил, пока у нас нет точных часов, приспособленных к морским условиям. Не забывайте, что судно бывает в пути месяцы, а иногда и годы, и все это время хронометры, которые вы взяли на борт в порту, не должны иметь отклонений под влиянием жары или холода, морской соли или влажности, постоянной качки и содрогания корпуса судна! Представьте себе, погрешности в доли градуса равнозначны ошибке в сотни миль. Нет, нет, такие часы пока не изобретены, и, боюсь, я до этого счастливого дня не доживу.

Фернандес опять вздохнул и снова посмотрел в сторону горизонта, над видимой частью которого появились темные грозовые тучи. Нагейра с доном Альфонсо тоже напряженно смотрели в ту сторону, причем они с трудом удержались на ногах, когда галеон сильно накренился под порывом ветра.

– Э-э-гэ-эй! Парус на горизонте! – послышался с фок-мачты голос Анри.

Фернандес поднял глаза и, сложив ладони рупором, прокричал:

– Установить страну!

– По-моему, англичанин, штурман!

«Каргада де Эсперанса» снова сильно накренилась.

– Рулевой, какой курс держите?

– Как было приказано: зюйд-зюйд-вест, штурман! – отозвался рулевой. – Я только что слегка выправил на зюйд. – Рулевой, которого с капитанской палубы видно не было, действовал на собственный страх и риск, и правильно, потому что резкие порывы ветра сзади грозили еще сильнее накренить судно, а то и перевернуть его.

– Хорошо! – крикнул Фернандес, подосадовав на себя за то, что за рассказом и объяснениями забыл о своих непосредственных обязанностях. Тот факт, что Нагейра и дон Альфонсо с таким же успехом могли бы приказать сделать поправку на ветер, его не утешал.

– Пойдем по ветру! Боцман Батиста!

– Штурман?

– Приготовиться к смене галса! Новый курс – ост-зюйд-ост!

– Так точно, штурман, меняем галс. Новый курс – ост-зюйд-ост! – подтвердил Батиста с главной палубы, чтобы еще и подстегнуть вахтенных матросов на брасах.

– Курс ост-зюйд-ост, – вторил рулевой, налегая на рулевое устройство – вертикально зафиксированный стержень, нижний конец которого упирался в рулевой румпель.

– Что это вам вздумалось, Фернандес! – внезапно перед штурманом предстал Нагейра, сам не свой от ярости. – С чего это вы взяли на себя командование судном? Или считаете, что я на это не способен?

Фернандес, может, и был близок к тому, чтобы высказать все, что думал о способностях Нагейры, но промолчал, только вытянулся в струнку.

– Прошу прощения, капитан, я только упредил ваше распоряжение. Ведь вы, конечно, отдали бы такой же приказ.

– Вот как? С чего бы это? – проворчал тщеславный капитан.

– Потому что вы, капитан, как и я, конечно, обратили внимание на опасный крен галеона.

– Ну, допустим, – проворчал Нагейра. – С другой стороны, «Каргада» – крепкое судно, его не каждый порыв ветра перевернет...

– При всем моем уважении, капитан, у «Каргады» все-таки чересчур низкая осадка. И еще я подумал о приближающемся к нам англичанине: никогда не знаешь, что у этих парней на уме.

– Та-та-та! – капитан оборвал Фернандеса, словно мальчишку, и закричал: – Приказ отменяется! Идем прежним курсом!

– Правильно, капитан! – подобострастно сказал стоявший за спиной Нагейры дон Альфонсо.

Матросы, которых окрик капитана вспугнул, как кудахтанье курицы цыплят, бросились выполнять команду.

Вдруг порыв ветра, куда более сильный, чем оба предыдущих, ударил в паруса сбоку. Это и погубило «Каргада де Эсперанса». Она так сильно накренилась, что релинг на бакборте окунулся в море. Канаты полопались, паруса повисли. Блоки с треском полетели вниз. На палубе раздались испуганные крики. Кому не за что было ухватиться, полетел прямо за борт, в море. И вдруг неожиданно для всех на носу судна что-то страшно затрещало, громко и грозно. Две пушки, установленные на правом борту галеона, сорвавшись с креплений, всей своей могучей массой резко подались назад, пробив огромные дыры в бортовой обшивке «Каргады». Галеон резко замедлил ход, отчего треснула фок-мачта, на марсах которой сидел впередсмотрящий бедолага Анри. Его предсмертный крик был пронзителен и высок, но его заглушил треск и грохот падающей на палубу мачты.

Фернандес со все возрастающим ужасом наблюдал за происходящей катастрофой. «Каргада де Эсперанса»! – думал он с отчаянием, цепляясь обеими руками за столб кормового фонаря. Название «Груженная надеждой» звучало сейчас как издевательство. По его предположениям, все должно было кончиться буквально через несколько минут.

– Я не оставлю мою «Каргаду» в беде и в последний час буду с ней, – решительно поклялся он себе.

– Нет, этого вы не сделаете! – кто-то крепкой рукой сжал его предплечье. – Фернандес оглянулся и увидел серые глаза кирургика. – Вы возьмете себя в руки и постараетесь выжить!

Фернандес неуверенно кивнул и, не задумываясь о том, есть ли в этом смысл, аккуратно сложил астролябию и спрятал ее в ящик стола. Совсем рядом, на конце повалившейся мачты, своей особой жизнью, уткнувшись лицом в залитую морской водой и пеной палубу, жила Мадонна. Благословенная оставила судно, не уходя с него!

– А теперь пойдем! – Витус энергично потянул штурмана за собой. Откуда-то появился и сразу же присоединился к ним Магистр.

Среди тех немногих, кто смог удержаться на верхней палубе, Витус заметил Коротышку. Энано помахал ему рукой, подзывая к себе, а сам начал спускаться в матросский кубрик, вход в который едва выступал из-под воды. «Мои инструменты! – мелькнуло в голове Витуса. – Ведь они там! А они так нужны мне... Скальпели, ланцеты, зонды, зажимы... и книга «De morbis», единственная по-настоящему дорогая для меня вещь! Все это я должен спасти во что бы то ни стало!» Лихорадочно цепляясь за остатки релинга и за висящие канаты, он как мог быстро передвигался по палубе по направлению к носу галеона.

– Следуйте за мной! – крикнул он неизвестно кому.

Однако «Каргада де Эсперанса» опередила его. С оглушительным треском судно переломилось пополам. Кормовая часть сразу пошла ко дну. Витус почувствовал, как палуба вылетает у него из-под ног, отчего на какие-то доли секунды у него появилось ощущение собственной невесомости, а потом море объяло его и, пенясь, сомкнулось над ним. «Вот и все», – успел подумать он.

КОРСАР СЭР ИППОЛИТ ТАГГАРТ

Наша добыча – испанские галеоны с сокровищами, те самые, которые год за годом, трусливые, как стаи сардин, собираются в армады, чтобы всем вместе перебраться через Западное море.

«Фалькон»[29] был прекрасным кораблем. Длиной в восемьдесят английских футов, он, правда, уступал «Каргада де Эсперанса», зато вооружен был несравненно лучше: пушки у него были не такие тяжелые, как у испанцев, зато значительно дальнобойнее. С их помощью англичане могли вступать в бой с куда более крупными кораблями, не опасаясь попасть под ответный огонь.

«Фалькон» строили из лучшего дуба, а его передняя надстройка, в отличие от испанских судов, была куда ниже. Это давало то преимущество, что при боковом ветре корабль оказывался менее уязвимым. Оно имело четыре мачты – две передние, с большими марсовыми парусами и брам-стеньгами, и две задние, с косыми парусами. На полном ходу паруса «Фалькона» раздувались на ветру, делая корабль подобным пирамиде. Вообще у этого корабля были такие ладные пропорции, в нем было воплощено столько силы и ловкости, что оно по праву носило название хищной птицы, которая летела впереди в виде фигурного украшения на носу корабля.

Уже через два часа спасшийся Витус стоял в шеренге моряков с затонувшей «Каргады», выстроившихся на верхней палубе «Фалькона». Они, замерев, подобно соляным столбам, смотрели, задрав головы, на пустой пока капитанский мостик.

В конце шеренги, состоявшей из Витуса, Магистра, Рода, Гонсо, Фернандеса и еще дюжины спасенных матросов, похаживал туда-сюда рыжеволосый исполин, в то время как два вооруженных матроса следили, как сторожевые псы, за тем, чтобы никто не вышел из строя. Исполин был шести футов ростом, крепко сбитый широкоплечий бородач.

– Слушайте, что я скажу! – Витуса удивило, что он обратился к ним по-испански, хотя и с акцентом, как будто что-то не успел прожевать и проглотить. – Сейчас сюда придет капитан. Когда увидите его, не шныряйте глазами по палубе, а смотрите прямо перед собой. Он к вам обратится, и вы громко и членораздельно ответите ему: «Гуд дэй, сэр!» Если он отдаст вам какой-либо приказ, отвечайте: «Йес, сэр!» – так у нас на борту принято. А вообще-то выберите себе воображаемую точку над левым плечом капитана и смотрите туда. Тогда у вас будет именно то выражение лица, которое требуется от дисциплинированного матроса.

Матросы, которые недостаточно громко прокричали «йес, сэр», основательно получили концом каната по ребрам.

– Йес, йес, сэр!

Громкое выражение согласия с приказами начальства было, похоже, непременной нормой на кораблях всех стран.

– Вот и хорошо, – с удовлетворением кивнул исполин. Он повернулся в сторону капитанского мостика, на котором в этот момент появилась худощавая сутулая фигура в поношенном, но тщательно вычищенном мундире флотского офицера.

Рыжеволосый отдал честь по всей форме:

– Сэр, разрешите доложить! По вашему приказанию все семнадцать спасенных построены. Англичан нет, есть два шотландца, остальные испанцы.

– Благодарю, – последовал короткий ответ. Капитан Таггарт сделал два шага по направлению к поперечному релингу, положил на него руки и некоторое время помолчал. Первое впечатление его обрадовало: семнадцать крепких парней, имеющих представление о морской службе, некоторые правда худые, словно селедки, но в основном молодые, как на подбор, за исключением одного, которому, наверное, лет сорок, а то и все пятьдесят, как самому Таггарту.

Удовлетворение, которое капитан испытал от этого улова, он старался не демонстрировать. Наоборот, выражение лица его было столь свирепым, что кое у кого мурашки по спине побежали. Таггарт же втихомолку посмеивался над ними. Эти парни скоро поймут, что вечно недовольный вид – привычка, и все! Плюс шрам на щеке, оставленный испанским мечом лет двадцать тому назад. Края раны впоследствии срослись плохо, отчего левый угол рта всегда был опущен, – это и придавало лицу недовольное выражение.

– Здравствуйте, спасенные, – Таггарт говорил по-испански медленно, но без ошибок.

– Гуд дэй, сэр! – довольно дружно раздалось в ответ.

Выходит, соответствующие указания эти люди получили – отвечают как положено. Настроение Таггарта улучшилось. Однако, мрачно глядя куда-то в сторону и держась подчеркнуто прямо, он проговорил:

– Добро пожаловать на мой корабль. С сегодняшнего дня вы члены команды, которую я по праву называю лучшей во всем флоте. Мои люди ничего не боятся. Этим людям сам черт не брат, они стоят друг за друга горой и верны мне по гроб жизни.

Он умолк, поправил шпагу и с удовольствием отметил, что новички не сводят с него глаз.

– Мои матросы с гордостью называют себя «соколами». Кто считает, что в нем есть такие качества, получит возможность служить на этом корабле. Ваше прошлое никого из нас не интересует. Ну, так что? – он с недовольным видом посмотрел на выстроившихся в шеренгу испанцев.

Спасенные матросы галеона в нерешительности глядели себе под ноги. Это не удивило Таггарта. Фыркнув, он продолжал:

– На моем корабле вы не встретите ни одного труса. Если кто-то из вас испытывает страх, пусть скажет, и я высажу его на ближайшем острове. А остальные – шаг вперед для принятия присяги!

Весьма довольный собой, Таггарт отметил, что почти все одновременно шагнули вперед. «Да, как только начнешь взывать к их чести, они реагируют как положено».

По знаку рыжеволосого исполина появились три барабанщика, два флейтиста и скрипач. Они сыграли какую-то мелодию, причем все свободные от работы матросы с энтузиазмом им подпевали: