Мороз и пепел

Оперативники Джаспер Тауруп и Мортен Лин вернулись на дорогу и направились к следующему дому, построенному в пятидесятые годы из красного кирпича и покрытому черной крышей. До цели им пришлось пройти девяносто пять метров.

– Эх, сейчас бы у этой печечки погреться, – Мортен, ухмыльнувшись, сунул в нагрудный карман блокнот. – Может, нам вернуться и устроить этой дамочке личный досмотр? Ты как?

– Завязывай с этой ерундой, – пробормотал Тауруп и уже который раз пожалел, что прошли времена, когда ему довелось быть постоянным напарником заместителя комиссара Дэниеля Трокича. Уж лучше в одиночку работать, чем в паре с Мортеном Лином, который всякий раз, открывая рот, обнаруживал полную несостоятельность в общении с людьми. К счастью, большую часть времени он помалкивал.

– Сколько домов на этой улице нам еще надо осмотреть? – поинтересовался Мортен.

– Кажется, три, – ответил Джаспер. – И на этом закончим.

Чуть погодя они уже стучали в шикарную дверь с молоточком. Табличка на стене сообщала, что здесь проживает Анни Вольтерс. Спустя пару секунд дверь открыла почтенная дама лет восьмидесяти, в коричневом платье с цветами. Седые кудряшки отливали синевой. Через толстенные стекла очков в зеленой оправе она вопросительно смотрела на полицейских. На тонких губах играла легкая улыбка, обнажавшая ряд ровных искусственных зубов. Эта старая женщина напомнила Джасперу его собственную бабку, которая пребывала в самом что ни на есть добром здравии и тиранила родственников. Краешком сознания он не в первый раз уже подивился, как эти божьи одуванчики добиваются такого небесного оттенка волос. Теми же словами, что и молодой соседке, он объяснил Анни Вольтерс суть дела.

– Какая жуткая история, – старушка поежилась, как от холода, в ее глазах застыл ужас, который, казалось, отражался на лицах всех жителей Морслета.

– Да уж, фру Вольтерс, – поддакнул Джаспер. – Вот мы и разыскиваем тех, кто мог бы рассказать нам что-нибудь об этом деле. Люди могут даже не подозревать, что знают нечто важное для нас. Вы дома были последние два дня? Нас интересует период с полудня и до позавчерашнего вечера.

За спиной хозяйки виднелась уютная прихожая с ярко-синим ковром и небольшим секретером темного дерева. На стоячей вешалке висели шерстяное пальто, длинный красный зонтик и палка для ходьбы. И даже пахло в доме так же, как у его бабки. Слабый запах мыла, смешанный с ароматом кофе и выпечки.

– Позавчера я весь день была дома. Здесь, кроме меня и кошки, никого нет… Может, вы пройдете? Могу предложить кофе и пирожные.

– Нет, благодарю. Если вы оба дня находились дома, незачем его осматривать. Тем более мы торопимся. У вас сарай есть? Он заперт?

– Заперт. Но вы можете заглянуть. Сын новый замок как раз повесил. Вот ключ.

Она выдвинула ящичек секретера и протянула полицейским маленький ключ.

– Посмотрю, – сказал Мортен, забирая ключ.

Когда он зашел за дом, Джаспер спросил:

– А вы знали Лукаса?

На морщинистом лице появилось какое-то странное выражение, женщина нервно затеребила золотую цепочку на дряблой шее.

– Да. Я знала мальчика, с которым случилось несчастье. Он ведь сын Карстена Мёрка, а тот ровесник моего сына. И потом, я ведь до сих пор даю уроки музыки, учу детей играть на фортепьяно. Вот и с Лукасом несколько раз занималась прошлой весной, но он быстро утратил интерес. Так сейчас со многими детьми происходит. Нотную грамоту он освоил, но дальше дело не пошло. Он больше интересовался насекомыми, вот ими он с удовольствием занимался. Но вообще Лукас был славный мальчик.

К ним подошел Мортен, покачал головой и вернул ключ.

– В сарае тоже ничего.

– Получается, вы его в последние дни не видели? – спросил Джаспер.

Повисла недолгая пауза. Мортен Лин вздыхал, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

– Нет, не помню, – произнесла Анни Вольтерс.

Она поправила очки в тяжелой оправе и сосредоточила взгляд на обуви Таурупа. Ему на долю секунды почудилась неуверенность в ее голосе, как будто она решила сказать им неправду, но Джаспер тут же отбросил эту мысль. Ведь Анни Вольтерс восьмидесятилетняя грузная старуха, которая ходит с палкой.

– Я с ним не виделась с тех пор, как он приходил ко мне на уроки. А было это, как я уже говорила, довольно давно, – прибавила она.

– Если вспомните что-то, что может иметь для нас значение, позвоните нам сразу, фру Вольтерс. Речь идет об очень серьезном преступлении, об убийстве.

Он протянул ей свою визитку, и она не глядя сжала ее в руке, словно ей вручили билет на спасительный автобус, который увезет ее подальше от творящегося безумия.

– Конечно, обязательно. Надеюсь, вы скоро поймаете злодея. Мы страшно напуганы, все соседи, да и весь город, понятное дело.

По пути к следующему дому Джаспер Тауруп подумал, что сейчас ему не хотелось бы оказаться лишь в одном месте. Но именно там его сейчас ждал заместитель комиссара Дэниель Трокич.

8

В восемь тридцать утра Дэниель Трокич вошел в институт судебной медицины. Ночью он долго размышлял об увиденном на записях с камер наблюдения, потом все-таки заснул, но спал беспокойно. Теперь Лизе Корнелиус предстоит тщательно изучить видеоматериалы. Но это уже после вскрытия.

С институтом отношения у Трокича складывались не слишком-то хорошо. Главную проблему представляли запахи. Сладковатый дух пробуждал воспоминания, и в памяти оживали картины военной поры. Но, оказавшись в прозекторской, он сообразил, что сегодня просто забыл о своем отвращении к этому месту. Накануне вечером родители Лукаса уже опознали тело сына, и Трокич порадовался, что им не придется присутствовать на предстоящей процедуре.

Компанию ему при выезде из управления составили Лиза Корнелиус и техник-криминалист Курт Тённес. Кроме них, в прозекторской находились судмедэксперт Торбен Бак с помощником и двое студентов, парень и девушка. Трокич поймал взгляд Лизы. Она была собрана, но, когда ввезли тело Лукаса Мёрка, в ее глазах промелькнул ужас, лицо окаменело и на шее запульсировала голубая жилка.

На Лукасе по-прежнему была его одежда: синие джинсы, белые кроссовки «Кавасаки», голубой свитер с принтом в виде черепахи и зеленая дутая куртка без капюшона. Шея была по-прежнему обмотана леской. Трокич уловил запах чего-то горелого. Он никогда раньше не присутствовал при вскрытии ребенка, противоестественность процесса угнетала его с такой силой, будто он впервые попал в это место.

Все предметы одежды были сфотографированы, осмотрены, сняты с тела и сложены в пронумерованные бумажные пакеты. Полиция предъявит их в качестве вещественных доказательств. И вот Бак приступил к вскрытию.

– Как мы и предполагали, он был задушен рыболовной леской, – начал судмедэксперт.

Он обмотал леску скотчем и потом перерезал. Трокич знал этот прием, леска теперь сохранит диаметр, узелки и прочее. Бак аккуратно уложил леску в пакет и передал Трокичу.

– Леской обмотали шею несколько раз, она перетянула вены и частично артерии, поэтому приток крови к мозгу был ограничен, что послужило причиной кровоизлияний. Кроме того, было еще небольшое кровотечение из носа.

– А что это у него на щеке? – спросил студент.

Голос у него слегка подрагивал, но вообще он неплохо владел собой. Все всмотрелись в пятно на щеке мальчика, более всего напоминавшее коровью лепешку.

– Сажа, – коротко констатировал Бак. – Он ведь стоял рядом с открытым огнем. Такие пятна есть и в других местах. Не исключено, что он отравился угарным газом, когда вскроем тело, осмотрим сперва дыхательные пути.

Бак продолжил комментировать свои действия, его рассказ записывался на диктофон.

– Имеются отчетливые царапины на верхней части шеи непосредственно под челюстной костью. Скорее всего, ребенок пытался сорвать леску и поранился. Кроме того, имеются два синяка в области плеча, думаю, четырех-пятидневной давности. По всей вероятности, кто-то с силой схватил его за плечо. На руках ожоги второй степени с образованием волдырей и другие повреждения кожи. Количество и степень ожогов указывают на контакт жертвы с открытым огнем.

Бак закончил осмотр грудной клетки, не отметив каких-либо существенных для следствия моментов, после чего тело перевернули на живот.

– На спине имеются многочисленные трупные пятна. Вот, взгляните на эти участки кожи синюшно-фиолетовой окраски, – приглашающе сказал он студентам. – Под воздействием силы тяжести кровь перетекает по сосудам вниз, и ее сгустки становятся видны под кожей. Трупные пятна отсутствуют там, где кожа контактирует непосредственно с костями. Они появляются через полчаса-час после смерти и становятся более отчетливыми в течение десяти-двенадцати часов после остановки сердца. В промежутке между четвертым и двенадцатым часами трупные пятна могут перемещаться, если, к примеру, тело перевернуть. В таком случае пятна бледнеют, но можно определить, в каких местах на тело давили ветки дерева, а в других давление не ощущалось, поскольку эти части тела находились в воде. Пятна можно увидеть и там, где в тело врезалась леска.

Трокич вспомнил об одежде, снятой с тела мальчика. Куртка была перепачкана грязью, скорее всего, его тащили волоком по земле до реки, там кинули в воду, и тело унесло течением, пока оно не застряло в ветвях. Но все следы замело снегом.

Бак приступил к той части исследования, которая вызывала у Трокича наибольшее отвращение.

– Никаких повреждений рта, прямой кишки или полового органа, свидетельствующих о сексуальном насилии, не обнаружено, – проговорил судмедэксперт в микрофон.

Хоть в этом ребенка пощадили, мелькнула мысль у Трокича.

– Я так и думала, – пробормотала Лиза. – Хотя он был в одежде, когда его обнаружили. Иначе что-нибудь осталось бы, какая-нибудь улика. Например, сперма на одежде или на теле.

– Думала она… Скажешь тоже! Ты просто не видела всего того, что попадает ко мне на стол, – скептично фыркнул Бак. – Но я не договорил. В некоторых случаях сексуального насилия видимых следов не остается. В том числе и на телах мальчиков.

Я возьму материал для микроисследования на наличие следов спермы и для анализа ДНК.

– Даже если мы ничего не найдем, сексуальный мотив исключать нельзя, – заметил Трокич. – Может, у преступника не было возможности довести дело до конца, или он получал удовлетворение, причиняя мальчику боль. Нам доводилось иметь дело с педофилами-садистами. Надо учитывать все версии, ни одну нельзя отбрасывать. Но давайте дождемся результатов анализа, и тогда уж будем думать.

– Там у него на затылке что-то желтое, – студент показал пальцем на безжизненное тельце.

Бак взял пинцет и, присмотревшись, подцепил крохотный обрывок нитки.

– Дэниель, вчера мы это упустили.

Трокич подошел ближе, чтобы рассмотреть находку.

– Что это?

– Это пряжа, возможно, сочетание разных нитей.

– Одеяло или одежда?

– Не знаю, – ответил Бак и попытался почесать под бородок о свое плечо. – Это сможет определить эксперт по тканям.

Бак не меньше часа бесстрастно исследовал внутренние органы жертвы. Трокич старался не отводить глаз и прикидывал, сколько детских трупов прошло через руки коллеги. Бак имел право проводить судебно-медицинскую экспертизу в случаях криминального убийства, так что ребенок, убитый в этой части страны, неизбежно оказывался в его прозекторской.

Бак работал в отделе уже лет двадцать. Его отец был профессором судебной медицины и автором нескольких учебников по криминалистике, а двадцатичетырехлетняя дочь Кристина, студентка мединститута, недавно изъявила желание пойти по стопам деда и отца.

– В нижних отделах дыхательных путей имеются отложения сажи. Я возьму материал для анализа на содержание в крови угарного газа и степень его воздействия. Но учитывая ожоги на руках… М-да, уже сейчас можно сказать, что воздействие было весьма существенным.

– Когда у нас будут результаты анализа? – осведомился Трокич.

– Я сейчас отправлю материал в химический отдел, так что ответ получим до конца дня.

Заместитель комиссара осмысливал полученную информацию. Если мальчик наглотался угарного газа, то почему он не умер на месте? Зачем было его еще и душить? Какой во всем этом смысл?

Пока Трокич ждал, когда Курт Тённес сделает последние снимки, ему вручили упакованные должным образом вещдоки, которые надо было передать криминалистам. Он чувствовал себя измотанным, в уставших от резкого света глазах мелькали черные точки. Бак стянул перчатки и отправился мыть руки.

– Жду отчета нашего рентгенолога.

– Рентгенолога? – удивилась Лиза.

– Да, перед вскрытием мы сделали компьютерную томографию. Позвоню вам, как только переговорю с ним. Я так понимаю, что вы еще не говорили с терапевтом. Думаю, вам следует сравнить результаты КТ с информацией лечащего врача, и тогда сможете составить ясную картину истории болезни.

– Сделаем, – пообещал Трокич.

– И еще не забудьте про синяки. Они старые. К то-то схватил его за плечо. Я бы на вашем месте пообщался с его родителями.

9

В Морслет Дэниель Трокич и Лиза Корнелиус ехали по узким, заснеженным дорогам, петляющим среди одетых в зимнее убранство полей. В машине негромко играла композиция «Хаос» группы «Мьютемат». Трокич поставил эту песню специально для Лизы, которая терпеть не могла группы, которые любил он, однако к новоорлеанским альтернативщикам относилась вполне терпимо. «Это можно слушать», – благосклонно отозвалась она об энергичном роке с клавишной пульсацией и четкой линией ударных.

Пейзаж за окном резко контрастировал с привычной городской картиной. Они только что проехали самую высокую точку Орхуса – курган Йельсхой, здесь проходила граница города, и Трокич подумал, как сильно Морслет отличается от гетто, в котором прошло его детство. Средний доход в этом городке был одним из самых высоких в óкруге. Это объяснялось не только крайне высоким уровнем благосостояния местных жителей, но и полным отсутствием социального жилстроительства. Идиллическая картинка датской провинции, представляющей страну с лучшей стороны.

Нет, он ни за что не поменялся бы жильем ни с кем из четырех тысяч жителей городка, хотя на пригородной электричке можно было добраться отсюда до центра Орхуса всего за двадцать минут. Трокич любил городскую суету, шум уличного движения, этническое, социальное и культурное разнообразие. В Морслете всему этому неоткуда было взяться.

Сейчас здесь царила паника. Перепуганные жители с утра обрывали телефон Эйерсуну, спрашивая и спрашивая, как идет расследование, родители не выпускали детей из дома, а какой-то самозванный представитель общественности пенял бургомистру, что «в стране хозяйничает всякое отребье».

Они подъехали к дому родителей Лукаса Мёрка. Хотя в салоне играла музыка, Лиза Корнелиус едва не заснула после бессонной ночи, проведенной за просмотром видеоматериалов, которые ей в скором времени предстояло еще раз изучить в подробностях. Она сидела на пассажирском сиденье, подогнув под себя длинные стройные ноги, и лицо ее с правильными чертами выражало умиротворение. Лиза с ее манией менять цвет волос – сейчас она была блондинкой с фиолетовыми прядями, – высоким ростом и весьма скромными формами была не во вкусе Трокича, но сейчас она показалась ему красавицей. Лиза – душа чувствительная, и у него не укладывалось в голове, как ее занесло в полицию, да еще в отдел по расследованию производства детской порнографии и педофилии. Зачем ей копаться в человеческих низостях и злодействах, это же все равно что искать точку опоры в зыбучих песках, мысленно философствовал Трокич. Или ей удалось найти эту точку, раз ушла из главного управления полиции. Или убедилась, что границы размыты, да и смещаются постоянно. Тогда все хуже, чем ему кажется.

– Просыпайтесь, просыпайтесь, фрёкен Корнелиус.

Трокич вылезал из машины, когда в кармане завибрировал телефон. На экране высветился номер судмедэксперта Томаса Бака.

– Предварительный акт вскрытия скоро пришлю, – сказал он. – А пока вот что. Только что говорил с рентгенологом и посмотрел снимки. На правой руке застарелая сросшаяся трансверсальная фрактура.

– Что это значит?

– Что рука была сломана. Перелом такого типа – поперечный – может случиться от сильного прямого удара. Надо, конечно, еще внимательно посмотреть снимки. Кстати, я пообщался с химиками, они говорят, что доля угарного газа в крови около двадцати семи.

– А это что значит?

– Это указывает на сильное отравление. Будь она чуть выше, он бы потерял сознание. И еще мы сделали предварительные анализы биолого-генетических материалов и следов спермы не обнаружили. Но ждем окончательного ответа от генетиков.

Возникла короткая пауза, пока Трокич обдумывал полученные сведения. Ничто по-прежнему не говорило в пользу версии о насилии на сексуальной почве.

– Да, привет тебе от Кристины, – буркнул Бак.

Много лет назад судебный медик привел в управление дочку-подростка, и та по уши влюбилась в заместителя комиссара. Трокич, разумеется, не мог всерьез воспринимать эту детскую любовь дочери коллеги, пресекал любые ее попытки остаться с ним наедине, не читая, отсылал ее многочисленные послания обратно. И как прикажете понимать этот привет? Он думал, она его давно забыла.

Стоя возле из машины, Трокич огляделся. Он был здесь впервые. Воздух был морозный, на деревьях позвякивали тысячи заиндевевших веточек. Скеллегорден напоминал фермерскую усадьбу начала прошлого века, и Трокич решил, что сельхоззем ли хозяева выделили для строительства близлежащих коттеджей. От прежних времен остались только жилой дом и служивший ныне пристройкой к нему бывший скотный двор. На участке примерно в две тысячи квадратных метров сдавались внаем четыре квартиры. Три располагались в большом доме, а четвертая – в пристройке. Дом с огромными окнами в лиловых рамах был неровно выкрашен темной охрой. Краска во многих местах облупилась, особенно на высоком цоколе, на входной двери топорщились лохмотья лакового покрытия. Крыша из асбестоцементного шифера также нуждалась в замене.

Лукас жил на втором этаже вместе с родителями и младшим братом. Почему они обретались в этой развалюхе, а не купили себе дом? Пусть даже их доход оставлял желать лучшего, но все же это представлялось весьма странным. Как будто старшие Мёрки не решались расстаться с первым жильем своей молодости.

Трокич так и не понял, как Ютте Мёрк, оглушенной горем и находящейся в полуобморочном состоянии, удалось выставить полицейских, принесших ей черную весть. Напротив него сидела тщедушная женщина, почему-то напоминавшая муравья. На вид ей было лет сорок пять, некрасивое лицо опухло от слез. Рыжие волосы с пробивавшейся сединой были темнее, чем у Лукаса, и выглядели неопрятно, похоже, расческа их не касалась далеко не первый день. Затуманенный взгляд бесцветных глаз блуждал по комнате, ни на чем подолгу не останавливаясь. Она как будто прокручивала в голове события последних дней. Движения были неуверенными и скованными. У Трокича заныло сердце, не приведи бог никому терять ребенка.

Рядом с ней, скрестив руки на груди, с сумрачным лицом сидел Карстен Мёрк. Он казался отчужденным, и Трокич задался вопросом, всегда ли он такой или их присутствие заставляет его замкнуться. Заместителю комиссара было мучительно сознавать, что даже родителей нельзя исключить из числа подозреваемых. Эти двое, вероятно, провели бессонную ночь, бесчисленное множество раз представляя себе картину произошедшего с их сыном, который оделся, помахал на прощание воспитателям, прошел по тропинке с продленки и повернул на улицу. Но что же случилось дальше? И сколько жутких сценариев с одним и тем же страшным концом разыгрывалось у них в голове за последние сутки.

Трокич простыми словами рассказал о результатах вскрытия, делая упор на деталях, подтверждающих, что Лукас не подвергался сексуальному насилию. Ютта Мёрк беззвучно плакала, хватая ртом воздух и зажмурившись, будто хотела, чтобы весь мир провалился к чертовой матери. Лиза вытащила из пачки бумажный платочек и протянула Ютте.

– Расскажите подробнее о Лукасе, – попросил Трокич. – Он мог по собственной воле пойти с незнакомым человеком?

Супруги переглянулись, словно советуясь.

– Нет, не пошел бы, – сказал Карстен. – Я в этом уверен. Он чужих сторонился, и с ним не так-то просто было познакомиться. Об этом и воспитатели говорили, когда он еще в детский сад ходил. Он не сразу перед людьми открывался. Представить не могу, чтобы он с незнакомым человеком пошел добровольно. Наверняка его похитили, затолкали в машину. Усыпили, вкололи чего-нибудь. Как с той девочкой в Бельгии…

Он осекся, словно нечаянно сказал что-то лишнее, но Ютта, испуганно ахнув, торопливо прижала ладонь ко рту, будто сдерживая крик. Глаза Карстена заметались по тесной душной комнате, останавливаясь на стене, на дубовом книжном стеллаже с подписными изданиями клуба любителей чтения в восьмидесятых, стеклянном журнальном столике и, наконец, на какой-то точке на груди у Трокича.

Трокич сделал пометку в блокноте и напомнил себе, что надо выяснить, не видел ли кто в городке подозрительных автомобилей после того, как Лукас покинул продленку.

– Вы говорите, он был застенчив с рождения. Это из-за низкой самооценки?

– Нет, не в том дело, – ответил Карстен Мёрк – Он всегда как бы примеривался к человеку, прежде чем сблизиться с ним. Асоциальным он ни в коем случае не был, если вы об этом. Он был очень живой. Интересовался многими вещами. Мы всегда говорили, что он сообразительнее нас. И рассудительный не по годам.

– А в тот день, когда он исчез, в котором часу вы видели его последний раз?

– Примерно в половине восьмого утра, прямо перед его уходом в школу. То есть это Ютта его в школу отправляла. Я-то уже на работу уехал.

– Было еще темно?

– Нет, уже рассвело, к тому же у нас тут фонари у дорожек. Он не боялся один в школу ходить, да и недалеко тут совсем, ну и мы, честно говоря, не опасались его одного отпускать. Это теперь…

Голос его надломился, он перевел взгляд на окно.

– А почему он не взял велосипед?

– Вообще-то он после школы катался, – ответила мать, – но я боялась отпускать его в школу на велосипеде. На Обструпвай такое движение по утрам. У нас ведь не все по правилам ездят.

– Мы пока еще не нашли место, где он мог получить ожоги.

Слово «ожоги» далось Трокичу с огромным трудом.

– Вы сказали участковому, что у Лукаса не было с собой мобильного телефона, но был школьный рюкзак с божьей коровкой на внешнем кармашке. Его мы пока тоже не нашли, и еще среди его вещей не хватает синей шапки. Верно?

– Да, верно.

– Других вещей у него при себе не было? Может… «Гейм-бой» какой-нибудь. В его карманах тоже ничего не нашли, кроме мелкой гальки и пары скрепок.

Родители покачали головой.

Трокичу очень не хотелось продолжать, но деваться было некуда.

– У Лукаса обнаружены синяки на предплечье. Предположительно он получил их за несколько дней до исчезновения. Вам известно их происхождение?

Родители вновь обменялись взглядами, в гостиной повисла тишина, в которой можно было различить шум проезжающего поезда. Железная дорога проходила совсем близко отсюда. Наконец снова заговорил Карстен Мёрк. На лбу у него выступили капельки пота.

– Не знаю. Может, он в футбол играл, и кто-то его за руку схватил. Синяки у него время от времени появлялись.

Трокич ненадолго задумался.

– Нет, ребенок такой силой не обладает. Мы почти уверены, что его схватил взрослый. И похоже, очень крепко.

– Мы такими вещами не занимаемся, – заверил Карстен, взмахнув для убедительности своими огромными ручищами.

– Два года назад Лукас сломал руку, – подчеркнуто бесстрастным тоном продолжил заместитель комиссара. – В истории болезни отмечено, что перелом случился при падении. Где это произошло?

– На ступеньках перед домом. Они каменные, обледенели, вот он и поскользнулся и неудачно упал. Но почему вы задаете такие вопросы?

Мужчина спрятал лицо в своих больших ладонях и подавил рыдание. Ютта коснулась плеча мужа, вид у нее был немногим лучше. Краска сошла у нее с лица, светло-зеленые глаза потускнели, узкие губы дрожали.

– Расследование предполагает, что мы обязаны прояснить все нюансы произошедшего с Лукасом, – уточнил Трокич. – А это значит, что мы вынуждены задавать и такие вопросы. Надеюсь, вам это понятно и вы будете отвечать на них со всей возможной прямотой.

Судя по выражению лица, Карстен Мёрк хотел огрызнуться, но успел приструнить себя.

– Мы обнаружили остатки желтых волокон на шее Лукаса, – продолжила теперь Лиза. – Это мохер, шерсть и полиамид. Но когда нашли тело, ничего из одежды такого цвета на нем не было. Вы не припомните, может быть, на нем было что-то желтое тем утром.

– Нет, ничего желтого он в тот день не надевал, – сдавленным голосом ответил отец. – У него вообще ничего желтого из одежды не было. Не любил он желтый цвет. Предпочитал ходить в синем.