Шум слепых

Смотрела. Улыбалась.

И даже всхлипы не могла расслышать. Оглохла на одно ухо. Надежда, что услышу его голос, терялась в наступающей тишине.

Не будет скоро песен для меня, не будет больше отзываться мой голосок, не услышу шум моря, не услышу треск костра. Хотелось говорить, как можно больше, запомнить всё, но моё горло… Моё горло… так болело.

– Ангел, ты пришёл за мной, – шептала тихо, почти без сил, когда он вновь накрыл меня, спасая от бури. – Спасибо. Скоро мы вместе окажемся в тишине. Я хочу услышать твой голос. Думаю, он такой же прекрасный, как и ты, глубокий, сильный и немного грубый, он свободно простирается до окраин, вгоняет в трепет врагов, влюбляет окружающих и соблазняет женщин, – последние остатки храбрости позволили мне без стеснения прикоснуться пальцами к его губам. Почувствовать дрожь по его телу, внутреннюю скованность. Ему была противна поломанная женщина, а мне хотелось, чтобы его рот открылся, и он заговорил, обольстив синие уши мёдом. Водила по этим губам, улыбалась счастливой улыбкой, усмехалась в собственном безобразии и грелась о его хладнокровность. – Ты – моя последняя нежность к этому миру, не прогоняй меня. Последняя сущность, что вижу перед собой.

Освещённый ликом прекрасной луны мой спутник становился похожим на божество. Его тело, его храбрость и надменность ко многим вещам, страстность к жизни и охране того, что есть в поле ощущений, терпение к врагам и осторожность в деталях. Как воин не кинул товарища в беде. Пришёл на тающий зов. Накрыл собой, спрятав от ужасов тундры собой.

Я видела ореол, исходящий от всего путника, и пускай он не был белым, больше тёмных оттенков, таинственных и готических, символизирующий о его скором возвращении домой. Он точно набирался сил. Теперь нахождение рядом с ним, впечатанной в сильнейшую ауру, приносило дискомфорт и напряжение. Не могла деться от его горячности, но падала ниц от его сияния. Мужчина не понимал, почему моё тело бежит от него, ему приходится ловить меня, а я уже знала, что связанная вновь лента скоро оборвётся.

Наша история заканчивалась. Я не знала, сколько ещё смогу держаться за ангела и не кричать от низвергающей во тьму ауры. Хваталась, жалась, умывала его грудь слезами и молила не отпускать. Вслушивалось в тяжёлое дыхание спутника уцелевшим ухом, привыкала к тишине. Последнее, что дано услышать. Последнее, что дано увидеть. Собирала остатки храбрости и воли в кулаки, до последнего дыхания путь должна продолжить с гордостью и улыбкой, чтобы никто не сомневался в зря прожжённой жизни, и никто после не смел пожалеть меня.

Усилиями старательного ангела тело частично отогрелось: лёд растопился в организме, из меня пошёл пар, а кожа легонько порозовела. Конечно, это был лишь временный эффект, к тому же температура понижалась, да и не мог вечно мужчина сжимать в своих объятиях. С его тяжёлых рук слезать оказалось мучительно тяжко. Тепло спасения уже не так грело.

После вспышек молний этот снежный мир снова поменялся. Если раньше тут были лишь горы да река, то теперь можно было увидеть и верхушки широких деревьев. Тёмно-зелёных под снегом. Мои догадки оказались верны.

Когда смогла стоять на ногах, мы вновь отправились в путь. Держась друг за друга, трепетно, безнадежно, поднялись по холму и с вершины окинули взглядом всё, что могли разглядеть помутневшим взором.

Глава четырнадцатая. Биение

Перед нашим взором расстилался огромнейший лес, первая стена древ казалась дружелюбной. Заманивала путников к себе необычностью. Среди однотонных пейзажей, что долго вели нас по этому миру, мы встретились с иным, и это влекло, и это пугало. Немного вдохновлённой и отогретой, схватилась за его ладонь и потянула путник к необычному явлению.

Тело содрогалось от кашля. Последствия утопления были слишком серьёзными. Я желала по привычке повести нас вперёд, притвориться здоровым человеком, быть не столь жалкой, но кому могла врать?.. Желать и притворяться – не значит являться.

Сжимала руку мужчины, вела, облокачивалась о бок, просила не серчать, упрямо шла к лесу и предчувствовала новые испытания на пути. От оживления древ до пожара – всё могло произойти, поэтому, когда вплотную приблизились к высоким красавицам, приложила руку ангела к одному из стволов и сделала тоже самое.

Шершавая кора, твёрдая, оледеневшая. И снова мы прикасались к дереву. Если в пустыни кустарник был жалок, остёр, просил пощады у солнца, то лес с благоговением относился к луне, распускал длинные тяжёлые ветви, тянулся к небесам. Представленные картины расчудесны, слишком неестественны. Ангел это понимал тоже. Наши ладони сплелись в одну, вены объединялись, и по сосудам совсем тихо поступало биение сердца, в ответ на моё сердце журчали струны сока дерева под корой. Глубоко, почти в самой сердцевине. Биение.

Живее многих дерево говорило нам печальные вести, убаюкивала равномерными постукиваниями под деревянной кожей. Всё, что нам оставалось, чувствовать, наблюдать, трогать её сестёр, чтобы опомниться от шока.

Ангел, прикоснувшейся к коре изящной ладонью, менялся в лице. Брови изогнулись в удивлении, лицо ещё более заострилось и стало окончательно непроницаемым. Облокачивалась на одно дерево, смотрела на его недоумение. Спустя блуждания, мы нашли что-то живое, изменчивое. Жилки под толстой корой бились. По ним тёк сок, что должен был застыть в такую холодную погоду, должен был. И мы должны были обрадоваться этому открытию, но не смогли. Биение ещё более жуткое, чем раскатистые вспышки молний.

Два мира были диаметрально противоположны не только по времени года, но и в своём естестве. Если пустыня представляла смерть в каждом явлении, то тундра обладала водой, пихтами и елями. Почему солнце, что должно было давать жизнь, передало свою способность луны? В чём причина?

Сравнения, размышления. Всё сводилось к одной точке.

Только бы ангел не догадался.

Позвольте мне уйти спокойно. Прошу.

Потянула мужчину за рукава. Нужно было идти.

И снова в путь. Под снежными кронами, застилающими свет, почти при полной темноте, игнорируя холод и сугробы, посторонние шумы, шли. Свет луны не заходил сюда, предпочитал оставаться на верхушках. В темноте ещё сильней прижималась к путникам, шарила ногами и руками, чтобы в ловушку не попасть, думала о многом. В приглашённых звуках наступала звенящая тревожащая тишина. Ещё сильней тянула рукава нервного ангела, имея глаза, точно бы закатил от недовольства иль раздражения.

Не любила никогда ночной лес. Представлялись дикие животные, медведи и тигры, кабаны и непорядочные белки, волки да ухающие совы. Чудилось, казалось, в этой тишине, галлюциногенные пятна на слухе, словно миражи возникли и принялись атаковать. Хотелось слышать, да терзался слух. Начиналась полная беспомощность.

Как ты выжил, ангел? Как ты пережил тишину? Я глохну. Глохну!

Хватаюсь за голову, делаю шаг назад и с красными глазищами смотрю вперёд, а там красные огоньки, всего в ста шагах. Кричу путнику, зову к себе. Беспомощная обуза, что до сих пор в землю не могут закатать.

Мужские руки поднимают меня, ставят на ноги, но перед глазами всё ещё чудятся красные огни. Хватаю на эмоциях лицо ангела и поворачиваю его вперёд.

Мы оба замерли, замолчали и принялись вслушиваться. Гул. Вибрации. По всему телу. Зловещее приближалось.

– Буря? – шепнула ему. Нет. Помотала головой. Не буря. Вместе с надвигающими волнами снега с ветром, отчётливо слышался бег… тысяч из тысяч. Коней, волков, буйволов? Ветви дерев задвигались, зашумели. Загремели о сугробы льдом обитые копыта.

Оглянулась и снова заметила приближающиеся огоньки.

– Идём! Скорее! – пихаю отопревшего ангела, хватаю за руку и тяну в самую безопасную сторону. С ужасом вижу приближающийся снежный буран, в котором ясно виделись образы белоснежных животных, как духов, с безжалостными красными глазищами, точно бусинки, слышала раскатистый гул их зова, топот, затягивающий нас в глубины леса. Земля тряслась. Деревья падали перед носом, рассекали других и открывали дороги для наступления тумана.

Старалась бежать. Тянула. Руки слабели. И в какой-то момент, проглотив отчаяние, отпустила руку ангела, позволив ему убежать. Всего мгновение. Нас уже разделяли метры расстояния, лес. Я стала живым щитом перед опасностью.

Теперь нужно было развязать ему руки. Отпустить. Самое верное из решений. Отпустить ладонь, потерять надежду, встретить смерть с улыбкой. И пускай замерзала стоя, чувствовала, как лёд стремительно пошёл по ногам, тряслась от страха перед тысячью духов. Мне не хватало смелости улыбнуться. Животный ужас поглощал меня.

Больше не поползу на льдину. Больше не стану цепляться за него. Отпущу и освобожу. Только не идите на меня стаи волков, тигров, кабанов и медведей. Не гудите. Отдаю себя вам. Но если вам не ведома жалость, тогда разорвите меня в этот же момент.

Сколько мгновений простояла – не знаю. Что чувствовала – не помню.

Дух покидал тело, а пояс тянул женское тело вперёд. Мужчина затянул к себе слабейшую из спутниц, кинул на плечо и побежал, ударяясь о стволы деревьев, окружаемый со всех сторон волнами, предвидя перед собой только полоску лунного света где-то далеко.

Новое испытание напомнило и тот же ураган, и недавний молнепадение. Только вместо песка и замёрзшей реки их окружал зловещий лес с живыми деревьями, имеющие такие слабые корни как у пилигримов и путешественников. Даже Он, обладая сильнейшей из воли, сотворённую самостоятельно, не робеющий перед страхом, понимал накативший ужас спутницы, да и сам ещё был бессилен перед такой опасностью. Имея на себе девчонку, ещё больше оказывался в засаде, но ничего поделать ещё не мог – зрение не такое зоркое, слишком расплывчатое, энергия в груди даже бездну не стала заполнять. Могла пригодиться. Могла ли я? Уже. В данный момент. В таком бедственном состоянии?

Он бежал, даже глядя назад, проскакивал перед падающими деревьями, уврачевался от стука злобных пастей зверей, ледяные, похожие на воздух, поднимался в небо, пробегая по стволам упавших деревьев. Так быстр и ловок, а я только и делала, что лежала на его плече, истекая кровью, замерзая, почти ни ощущавшая тепла, перекорёженная, с трудом разглядывающая пургу и погоню. Всё сливалось в одну мутную движущуюся точку.

Лес всё не кончался, становился плотней, пытался удержать нас и отдать на съедение духов, но ангел не сдавался. Бежал, взлетал, опускался, совсем целый и свободный от боли, сомнений и страданий. Новый прыжок. Лёгкие задвигались от боли. Запершило в горле. Кашлянула. Сгусток крови оказался на не лучшей ладони.

Зря меня не оставили на съедение ветров. Даже мои лёгкие разрушались, а дышать становилась так тяжело и страшно, что и вовсе не хотелось, а задерживание дыхание ещё больше доводило до шокового состояния.

Рука безвольно упала и коснулась его, придерживающей меня. Он не дёрнулся, ещё быстрее забежал.

Когда кончится это испытание? Когда впереди появится свет, и нас освободят из этого деревянной тюрьмы, в которой гуляют духи? Когда точка рассосётся и смогу увидеть мир?

Скоро. Скоро. Никогда. Никогда более не увижу свет, навечно погрузилась в тьму.

Ангел подставил свою спину во время бегства.

Пасти зверья щёлкали, ухватывая жалкое тряпьё на нас, они шушукались, подрыкивали с ветряными воем, невиданным рёвом, заваливались в снег, пока путник подпрыгивал выше лани все преграды, танцевал между лесов, удерживая худшую из партнёрш. Мелькала тьма тысячей оттенков. Застывала от дребезжания звуков, лишаемая постепенно всех чувств осязания. Мне было страшно.

Я не хочу открывать глаза и пугаться ещё больше.

Я не желаю подтверждать мою злосчастную теорию.

Совсем ничего не чувствую. Ты с ветром, ночью, лесом сковал моё тело. Я чувствую себя мусором, которого нужно поскорей бросить в мусорное ведро и отправить на переработку – пользы уже никакой.

Ты чувствовал себя тем, кто не достоин даже презренной жалости? Настолько ничтожным и безвольным? Унеси меня из этого леса, прошу тебя. Мне очень страшно.

Я хочу, чтобы тебе хватило сил выскочить из пасти бушующего ветра. Ты же сможешь? Верю. И пытаюсь не беспокоиться об этом. Унесёшь.

Силой воли отделяешь себя от леса, топота копыт, ставишь преграду и разворачиваешься к ним лицом к лицу. Ухмыляешься и чувствуешь, как растекаются холодные пары воздуха по округе, размывая весь лес, который ты пробежал. Деревья, живые стволы, красные точки – жалкая усмешка Бога? Всего лишь жестокая иллюзия?

Ведь ничего не осталось. Мы снова посреди одного снега, вокруг низких холов, а луна, скорее всего, всё также возвышается в чёрных небесах и лукаво поглядывает за нами.

Опускаешь на землю, придерживаешь за плечи, будто спрашиваешь: «Могу ли идти теперь самостоятельно?». Придётся.

***

Мы сидели, уставшие и замученные, рядышком, укрывая друг друга израненными крыльями фантазии, пытались отвлечься от тяжёлых дум. Я пыталась привыкнуть к тому, что после левого глаза возьмутся за правый, а за ним меня лишат слуха и языка. Уже пытались. Всё в организме застывало и разрушалось, превращая меня из здорового человека в инвалида, который не сможет позаботиться о себе, даже при великом желании. Мне оставалось так мало времени, чтобы насладиться падающим снегом, белыми хлопьями на космах путника, шрамами, которые он получил во время погони, за ветром, перебирающий сугробы, под луной. Всё скоро погрузиться во тьму и тишину. И ничего не останется кроме моего внутреннего голоса и одиночества.

Трудно дышать. Трудно говорить.

Приблизилась к нему, подойдя к нему с помощью согнутых колен, задела плечо и потёрлась лбом о него. Жалистая ухмылка, моя. И такой хриплый, невыносимо скребущийся голос.

– Ангел, – позвала его, продолжая усмехаться в плечо. – Знаешь, что делала я, пока ты бежал? Вспоминала одну песню, – и завыла хуже подстреленной собаки:

Как всё могло так усложниться…

… Перешёл дорогу я кому-то

По злобе или по незнанию,

от уныния или отчаяния.

В лабиринте иду,

За душой ни чашки каши,

Ни вкуса на языке,

И не вспомнить пар её горячий.

Может, нужен кому-то я?

Может, кто-то зовёт меня домой, а я не слышу?

Оставляет плашку риса на столе,

Ожидая меня, и не тушит свет на кухне.

Каждый день.

Он ждёт меня.

В лабиринте брожу бездонном,

Слезами соли я питаюсь.

Вокруг весь мир, а я один,

без надежды и без веры.

Мой дух в жажде на чудо не способен.

Может, нужен кому-то я?

Может, кто-то зовёт меня домой, а я не слышу?

Оставляет плашку риса на столе,

Ожидая меня, и не тушит свет.

Каждый день.

Он ждёт меня.

Нет ни клочка земли, где ждут меня.

В лабиринте не слышны голоса, только мой и мой.

Может, не нужна мне эта жизнь

И этот шанс, чтоб дышать…

Каждый день.

Щёлк. И больше ничего не слышу.

Внезапное осознание пришло ко мне, когда заканчивала дохрипать последнюю строчку. Задрожала телом, отвернулась от путника. Теперь всё кончено. Мир замолк для меня, а мне давно нужно было найти помиральную яму.

Глава пятнадцатая. Дыхание

«Может, не нужна мне эта жизнь и этот шанс, чтобы дышать… Каждый день…»

Что это? Откуда это? Мой голос? Нет, не мой. Другая частота.

Всего на мгновение услышал чужеродный звук, припал к нему как на водопое, но он ускользнул из моих рук. Что произошло? Эхом проносятся слова, отзвучавшие отвратительным протяжным хрипом, пытаюсь понять их смысл. Ищу по снегу человечишку, что был рядом со мной, и не могу найти. Только вмятины на снегу. Следы, ведущие в неизвестное направление.

И поделом ему. Мне же будет легче.

Пора нам разделиться.

***

Без души. В жажде. Изнывая от голода и боли. Вне движений. Без звуков. Пуст. Изнеможён. Ничтожный мечтатель, которому железной цепью соскребли крылья.

Я не желал идти. Вставать. Я думал, моя цель выполнена. Я сделал всё, что должен был. Добился того, чего желал, и более ничего не важно. Мне было плевать на жизнь и смерть. Мне было плевать, смотреть ли на пылающий светом или холодом шар, которых Бог назвал звездой. Мне было всё равно, заметает ли песок меня, какая вокруг погода, есть ли в пустыне оазис, люди или другие – я ничего не чувствовал и мне ничего не было нужно.

Я не был одинок.

И был рад пустоте внутри меня, разложению в бездне, тьме, что поглотила меня.

И я не желал вспоминать, как оказался здесь. Без сил. Без желаний. Вне времени и действий.

.

.

Так долго текло бесконечное время в мёртвом месте, от глубин, что находились под песком, до высот, что скрывал верх чёрною завесою. Я почти что забыл обо всём, что произошло со мной. Я забыл даже то, кем являлся, кем желал стать и кем стал, а также почему у меня пусто в глазницах; кроме моего голоса даже ветра не слышно, а из груди выходит только воздух и ни единого звука. Даже не пытался толком.

И я не надеялся, что когда-нибудь, в песках, до меня донесётся резонанс. Что меня коснётся что-то кроме песка и ветра.

Обожглась о мою ярость и агрессию, но не сдалась. Жгла, поджигалась каждый раз, упорно, вела и несла всё пустое, что было во мне и из чего состоял. Я не чувствовал ничего, как с меня стекали жёсткие крупинки, что сотрясались в носу, во рту, под ногтями, под одеждой, под капюшоном и в волосах. Я отвык ходить, бежать, биться и даже дышать.

Кто просил вкладывать в мою пустоту цель, желание? Кто просил меня дёргать и вести куда-то? Кто посмел меня разбудить?

Ещё более жалкий, чем я. Мелкий. Слабый. Ничтожный. Смертный. От головы до пят. Всего одно касание – не станет сердца.

Её кулак был сильнее моей воли. Я желал вновь себя закопать от существования, но мой погребальный гроб разбил человек, обвязав нас красной шершавой лентой. Она объединила наши судьбы. Поставила меня на свои следы и повела за собой, научив снова ходить. Искать путь, поворачиваться, изворачиваться, ложиться, идти вперёд, возвращаться, наматывать круги – существовать. Поставила стрелку на новый компас и указала направление.

И тогда мои пальцы ощутили ветер, жжение при свете шара, ветер. Моё нутро научилось ждать, пока спит смертный, специально идти за её спиной, не обгоняя, выслеживая и выжидая.

И человеку не взять ответственность за свой глупый поступок. Он сам взвалил на себя задачу идти и вести меня. Теперь его задача вывести меня отсюда, потому что во мне зародилась ещё более жестокая и ядовитая ненависть, чем была раньше.

И ненависть страшна, когда она бесцельна и ни на кого не обращена. Она проедает сначала бездну, принимается после за стенки, что её сдерживает и доканчивает с остатками, а после, как чума кидается на окружающий мир. Однако моя ненависть и ярость оказались бессильны перед этим человеком, говорящий резонансом. Редко, но долго. О себе, о жизни, которую не узнаю никогда, которая мне не интересна. Человек умел, ломаясь, оживать самому, скреплять куски личности и тела, гневаться и одновременно с этим быть благородным, что аж тошно.

Он был также одинок, но ощущал свободу вокруг себя, пел разным резонансом, что походили мелодиями разных волн. Он мог видеть, но не зрел в истину, не желал понимать, что выхода отсюда нет, особенно бессильному, не имевшего возможности летать, выбивать из земли трещины. Горячие ладони, погрубевшие пальцы, грязные, касались меня; омерзительное чувство. Они держали меня. Они удерживали меня, вели и тыкали в редкие объекты.

Мы шли так долго и много, поднимались, опускались, пробовали на ощупь самый разный песок, чувствуя разницу в крупинках. Берегли себя от звереющих песчаных бурь. И, в конце концов, дошли до сухого, острого дерева, который, к несчастью, ничего не значило. И только человеку, ограниченному созданию Бога, что оказался гораздо способней меня в данной ситуации, пришла в голову мысль использовать ветки как иглы и что-то в качестве ниток. Аккуратно, не дыша, освобождала мою спину от осколков прошлого. Заставляла течь кровь по новой, опаляла пальцы ядом, продолжала шить, несколько раз.

Так медленно шло время, пока она шила. Куски кожи схватывались насильно из-за лишённой возможности регенерации. Вновь и вновь. Искалывая. Пробуждая омертвевшее тело к жизни. Объединяя кровь друг друга. Запуская ненароком процесс жизни и смерти. Стоило догадаться. Стоило быть внимательней.

В этот момент дрогнули стороны монеты, зашевелись часы пространства и времени, чёрное стало перетекать в белое. Задули ветры, поднялись пески и стали бить нас. Жизнь и смерть. Смерть и жизнь. Всего одна точка, один выбор, единственный шанс, чтобы что-то изменить.

Моя снисходительность на грани лицемерия и скуки сыграла с нами злую шутку. Красная связь натянулась и принялась рваться.

Подушечки пальцев переходят в чужие ладони, от одного к другому, пробуждая в мёртвом теле разум, задвигая эмоции на дальний план.

Поздно вслушиваться в тишину.

Поздно через полосу блёклого света пытаться разглядеть то, что исчезло, оставив следы, что вот-вот скроет падение снега.

Поздно.

Поздно разбирать резонанс на звуки и расшифровывать знаки.

Поздно видеть снег, луну, белоснежную долину, слушать завывание ветра.

Она возродила мертвеца. Человек совершил чудо, по своей ли воле, по чужой… Не собираюсь узнавать.

«Кто скрывал тебя от песчаных бурь?

Кто заглушал тишину в сознании и отвлекал от прошлого?

Кто оставил тебя без ощущений крыльев в спине?

Кто вёл тебя по снегу?

Кто держал до последнего, пока вас разъединял ураган?

Кто искал тебя и находил каждый раз, когда сбегал, преследуемый эгоизмом?

Кто оставил тебя, не сказав причину?

Кто поступил с тобой также как и ты когда-то?

Почему вы поменялись жизнями?»

Так много вопросов. И на всё есть ответы, кроме последнего.

Действительно, почему я начинаю видеть, слышать? Почему холод для человека становится всё более невыносимым, что он смог потеряться, даже находясь рядом со мной?

Красная нить повисла на запястье. Сколько бы ты ни пыталась связывать нас, как бы ни пыталась быть бережной и осторожной – исход один. Между нами нет даже чувства долга. Ты тщетно пыталась привязать к себе, а потому тебе приходиться мертветь в одиночестве, как и мне когда-то, но отличие моё от тебя в том, что тогда я не был в отчаянии, как ты сейчас.

Я не искал знаков. Я ничего не стремился поменять. Я никого не ждал. И никого не звал. Мне никто не был нужен. Я был спокоен.

«Тогда почему, ты был так зол?

Почему ты был так ограничен в своём состоянии, что не смел даже сделать шаг?

Почему ты был так слаб, что позволил слабейшему из всех существ, взять тебя на руки и скрыть тебя от ветра?»

Мне не было страшно.

Иду в совсем другую сторону. Не вспоминаю о тебе. Не собираюсь догонять.

Всего лишь умрёт свидетель моего падения.

Никого не станет – все увидят меня стоящим, как раньше, не сгибаемым, с горящей волей в бездне.

«Думаешь, некому быть свидетелем моей слабости? А сам? Я. Свидетель. Я.»

Шаг за шагом. Гора за горой. Иду, перешагивая холмы, а метели с буранами не смеют сносить меня, вьются как змеи, просят снисхождения, позволение на проявление своего характера. Мне всё равно. Не обращаю внимание. Иду. Но куда?

Бесцельно. Без всякого понимания пути. Потеряв направление.

В замешательства останавливаюсь.

Я вижу небо. Я вижу белые холмы. Вижу белый шар.

Куда идти? Куда нужно сделать шаг?

Почему так сложно решить, какое направление стоит выбрать. Как решал эту задачу смертный? Так много соблазнов его окружало, но он всегда выбирал верный путь. Он так долго шёл, но всё же сумел дойти до конца песков, найти меня. Я иду столько же, но оказываюсь посреди одинаковых пейзажей, вне времени, будто иду и вне пространства. Словно меньше песчинки, которая пытается выбраться из шара, а внутри него нет выхода.

Видя мир, понимаешь, откуда возникает паника и головокружение. Откуда зарождается безумие и уныние. Появляется всё гнилое не из темноты, а из света, от лучей, что освещают мир, дают точку опоры, но являются таким далёким и неосязаемым.

Не в силах подлететь и стукнуть этот шар. Не в силах обратить на себя внимание.

Будучи слепцом, глухим и безмолвным, не ощущая ничего вокруг себя, я был свободен, но теперь окружен снегами, душащими меня, лишавшими воли и сознания. Я вновь захотел ничего не иметь, чтобы ничего не желать, не хотеть и не мечтать. Ничего не помнить и не знать.